Глава 21

Ещё через полчаса звоню деду, чтоб узнать, как он добрался на такси, которое ему вызвала Лена (ночевать в городе дед категорически отказался). Дед ещё в дороге, но, судя по голосу и звону на заднем плане, он купил в дорогу бутылок пять пива. И сейчас отнюдь не скучает. К тому же, в их сторону едут, как правило, попутные машины со второго автовокзала. Это те, кто живёт в тех же окрестностях. Народ в машине сто процентов простой, могут и компанию составить, и вяленым мясом с сыром угостить. В процессе совместной поездки. У них это легко.

Ещё минут через пятнадцать от деда приходит смска: «Добрался благополучно. Не звони. Будет звонить бабушка — не отвечай. Если что, пиво мне в дорогу дал ты, а водки в пакете вообще не было».

Ну и как тут не ржать? Отсутствие голосовой связи значит, что дед очень занят беседой с бабулей. Тема беседы — злоупотребления алкоголем при первом подвернувшемся случае.

— Лена, а чем ты там моего деда снабдила? — спрашиваю свою половину, выходящую из ванной в полотенце. — А то дед пишет водку отрицать, если бабуля позвонит.

— Ничем я его не снабжала! — широко открывает глаза от удивления Лена. — Я только такси вызвала прямо к нотариусу, и всё от и до оплатила! А куда он там по дороге завернул, я не в курсе. Видимо, твой дедушка заехал в магазин… Хи-хи. Порадовать бабушку… А-а-аха-ха…

— Вероятно, — чешу за ухом. — Нам от него больше ничего не надо? А то бабка его теперь месяц никуда не отпустит.

— Не-а, от него — ничего.

…

На утро в клинику меня снова забрасывает Лена, которая выдвигается вместе со мной, чтоб взять на борт свободного юриста.

Котлинский сегодня не в пример свежее, чем вчера. Пока нет Анны, рассказываю ему состояние дел по Анне. Он молчит с полминуты, потом реагирует парадоксально:

— Знаешь, это одновременно и большая удача клиники, граничащая с врачебным подвигом. И огромный геморрой для меня лично. И не понятно, что делать: радоваться или уже начинать суетиться.

— А в чём вы видите подвох? — опешиваю от такого неожиданного заявления.

— Как думаешь, родственники Анны будут хранить тайну? Или расскажут всем, кому можно, что есть место, где с третьей стадией за два-три месяца на ноги ставят? Не смотря на метастазирование?

— Наверное, поделятся. С близкими. — осторожно говорю в ответ.

— А близкие кому-то скажут? — продолжает весело спрашивать Котлинский.

— Не знаю. Мало информации для анализа.

— В общем, чтоб опустить детали, Саня, будет так. Именно онкологические больные узнают о прецеденте за считанные дни. Именно благодаря «сарафанному радио». Оно в среде онкобольных, инфицированных ВИЧ и в прочих подобных случаях разносится быстрее света. А быстрее всего информация будет распространяться из онкодиспансера, куда Анна наверняка пойдёт делать анализ после твоего «курса». Чтоб зафиксировать ситуацию и убедиться, что дальше можно жить спокойно.

— Так в чём подвох? — продолжаю не понимать. — Мы же не сделали ничего предосудительного. Наоборот, спасаем человека. Тьфу три раза, да ещё же ничего и не закончено…

— Хороший руководитель, Саня, начинает готовиться к сложной ситуации до того, как она настанет, — назидательно поднимает в воздух указательный палец Котлинский. — А будет как минимум шквал интереса от тех, кому не повезло с диагнозом, как и Анне. Так, сегодня у нас понедельник… По плану — собрание отделения, где я вам отчитываюсь по количеству принятых на патронаж. И объявляю финансовые планы. Саня, а иди-ка ты сюда.

Сажусь за приставной «Т»-образный стол сбоку и Котлинский передает мне один за другим три листка из принтера:

— Первый лист — список принятых на сегодня на патронаж по беременности. Количество, номер, сумма взноса. По первой или по второй программе. Второй лист — движение денег. Сколько денег зашло, на сколько это месяцев, какие суммы помесячно к выплате в итоге. Третий лист — список каждого участника процесса. Находи там себя.

— Так, нашёл… Вижу цифру. Эквивалент шестисот долларов. — добросовестно докладываю Котлинскому.

— Это то, что КЛИНИКА предлагает тебе сейчас. Забегая вперёд: Саня, это очень неплохая зарплата для врача в городе. Тем более, ты у нас… — Котлинский три раза свистит сквозь узко сжатые губа. — Но вот теперь начинается самое главное.

— По деньгам претензий не имею. Даже наоборот, знаю, что это более чем достойно, — сразу открещиваюсь от негатива, — у меня же Лена врач. Я периодически с ней дежурю в неотложке. Ну, как дежурю… Сижу в ординаторской по ночам… Вижу, как они работают и с чем сталкиваются. Если говорить об окладной части, шестисот долларов, мне кажется, даже Стеклов там не имеет.

— Приятно говорить с умным человеком, — кивает Котлинский. — Стеклов там даже пятисот не имеет, не то что шестисот. А работа и ответственность — не приведи Господь. Ну да ты и сам видел. Но речь не об этом. Я сейчас вижу, что использовать тебя на патронаже для беременных — это садить из гаубицы по воробьям. Если не хуже. С беременными мы и без тебя, худо-бедно, как-то всю жизнь справляемся. Под «мы» я сейчас имею ввиду медицину, а не КЛИНИКУ, — уточняет Котлинский. — А вот если мы положительно завершим эксперимент по этой опухоли, это действительно будет прорыв. Не имеющий ни аналогов в мире. Ни иных шансов для онкобольных. Вот теперь я не знаю, что делать.

— Тогда давайте откровенно. — решаю, что уж Котлинскому теперь можно выложить всю правду. Тем более, я за последние сутки очень многое обдумал, сопоставил и сделал нужные выводы. — Игорь Витальевич, я, когда начинал бодаться с опухолью, имел только желание. Правда, очень сильное. Потом я вычислил «рабочую методику», если можно так выразиться. Опираясь на свои личные возможности, которые не поддаются тиражированию. Потом теоретически вычисленное обоснование методики я доработал практикой. Теперь мы с вами не только предполагаем, а ещё и умеем практически делать так, чтоб иммунная система организма начинала «видеть» раковые клетки.

Котлинский устраивается в кресле поудобнее, отодвигая от себя бумаги, и внимательно слушает меня.

— Вначале я не видел и не чувствовал. Сейчас, хоть до конца ещё далеко, но я уверенно говорю: иммунитет организма на клеточном уровне «видит» эту опухоль. Ну, когда я её «подсвечиваю». И иммунитет пациента — тренируемая на клеточном уровне величина. Анну мы, скорее всего, вытащим. Я это не буду говорит ей, но вам скажу: помните, Сергей Владимирович говорил, что у неё процентов двадцать шансов по статистике?

Котлинский кивает.

— Вот сейчас я лично даю девяносто. По той картине, которую каждый день наблюдаю с девяти до двенадцати лично. Десять процентов оставляем на отсутствие опыта. Хотя, организм — очень точная и логичная система. С очень предсказуемыми результатами задействования тех или иных процессов или органов.

Котлинский снова кивает и откидывается назад ещё сильнее:

— Вот теперь нам с тобой надо решить, что будем делать с потоком таких, как Анна. В то, что поток неизбежен, можешь поверить моему опыту и логике.

— Верю безоговорочно. Но я бы разделил вопрос на две части.

— Какие же? — удивлённо поднимает бровь Котлинский.

— Первая, я лечу. Если вы не возражаете, это не обсуждается. Давайте помогать если не всем, то хотя бы кому сможем. Если другие методы бессильны. Второе: сортировка больных. Я от неё отказываюсь. Мне шестнадцать, лично я сортировать больных не захочу и не смогу. Мою производительность вы знаете. Давайте, решать, кого ко мне направить, будете вы?

— Об этом не подумал, — качает головой влево-вправо Котлинский. — Я думал, раз есть разные типы опухолей, ты сам будешь выбирать, с чем работать.

— Если конкретно опухоли — думаю, справлюсь со всеми. Не важно, как она образовалась. Важно, чтоб иммунная система её распознала. А мне всё равно, какую цель «подсвечивать», — делюсь мыслями. — Ну и, если с кем-то не справлюсь, лично я это увижу в течение недели. Всегда есть возможность попытаться помочь кому-то другому, если с конкретным пациентом мои усилия окажутся бессмысленными.

— Сортировать, значит, мне? — почему-то хмурит брови Котлинский.

— Я потеряю в качестве и скорости лечения. Если начну лично кому-то отказывать, — честно признаюсь. — А справиться даже с пятью такими, как Анна, одновременно я не смогу. Мне кажется, нам логично браться только за тех, от кого отказалась либо вот-вот откажется официальная медицина.

— Да я сам об этом подумал. Если кому-то онкодиспансер даёт восемьдесят процентов шансов, если этот человек не настроен на наши «новаторские методы», то зачем его тащить насильно. Такой, впрочем, и не придёт, — прикидывает вслух Котлинский. — К нам как раз ломанутся такие, как Анна. Эххх…

— А если так. — Меня осеняет мысль, которую могу оценить только я сам; Котлинский не чувствует того, что чувствую я. — Допустим, пять больных. Таких, как Анна. Одному достаточно сорок минут в день со мной для «разворота процесса вспять». Да, если мы потратим на него три часа в сутки, он вылечится за шесть недель. Но для того, чтоб он не умер и выздоравливал, скажем, полгода, достаточно сорока минут. Второй пациент — пусть час двадцать…

— Индивидуальный график по каждому пациенту? Минимальная по времени, достаточная для ремиссии поддерживающая терапия? — резко выпрямляется в кресле, подвигаясь к столу, Котлинский?

— Ну, да… если я вас правильно понял.

— Хм… Это лучше, чем ничего. Если больных несколько, я согласен, что лучше не дать умереть всем. Но лечит дольше. Чем половину вытащить со скоростью звука, а остальных потерять… Принимается. — Котлинский хлопает ладонями по столу. — Как проект решения, годится. Тем более, как ты говоришь, давайте, цинично говоря, вначале ещё доживём до этого момента. Пардон за тавтологию. И Саня, вопрос финансов…

— Меня вполне устраивает эта цифра, — быстро киваю на три листа, которые он мне дал в самом начале.

— Меня не устраивает. Давай так. Я пока не знаю, как мы вообще официально оформим это «подвижничество». Но я, в отличие от тебя, с высоты опыта знаю правило: у уникального специалиста должны быть уникальные условия. Не сочти за корявый комплимент, это не он. Это моя оценка онкопрактики в НОВОЙ КЛИНИКЕ, как руководителя.

— Не понял, о чем Вы сейчас.

— Не перебивай. Давай так. Пиши, сколько ты в неделю зарабатываешь на мойке.

Делаю как он просит и подвигаю лист к нему.

— Это максимум или минимум? — спрашивает Котлинский, бросив быстрый взгляд на цифру.

— Это нынешнее средневзвешенное. По состоянию на сегодня.

— Вроде бы, ты же там больше зарабатывал?

— Больше зарабатывал, когда сам руками работал, — пожимаю плечами. — Сейчас взял двух сотрудников, восемьдесят процентом уходит им. Мне, как стороннему наблюдателю, остаётся двадцать. Вернее, как контролёру и руководителю, — поправляюсь.

— Саня, я прошу тебя сегодня же рассчитаться с мойкой. — серьезно говорит Котлинский, глядя мне в глаза. — Если хочешь, сумму за следующие двадцать недель я тебе выдам наличными прямо сегодня. Либо переведу на тот счёт, на который скажешь.

— Объясните, пожалуйста? — недоумеваю я.

— Если у нас есть шанс вылечить хотя бы пятерых в год с третьей стадией, как Анна, эти деньги не стоят того, чтоб микроскопом забивать гвозди, — кивает на сумму моих доходов на мойке Котлинский. — Ты же, по факту, продаёшь своё время? Вот давай это время у тебя куплю я. Авансом, чтоб тебе было спокойнее. А ты, вместо мойки, лучше ходи сюда вечером. И хоть одного пациента веди дополнительно.

— Дайте подумать секунду…

— Не дам. — Так же серьезно говорит Котлинский, так же глядя мне в глаза. — Тут не о чем думать. Без тебя на мойке справятся?

— Уже да. Процентов на девяносто.

— А если вообще не справятся, что будет? — продолжает задавать смешные вопросы Котлинский.

— Машины грязными останутся.

— А сказать тебе, что будет, если мы вылечим на трёх человек в полгода меньше, чем могли бы? — смотрит мне в глаза Котлинский. — Ты уверен, что это сопоставимые величины? Грязная машина с одной стороны — и неоказание помощи только потому, что ты на мойке?

— В таком разрезе не думал. — честно сознаюсь Котлинскому. — Как-то привык, что забочусь о себе сам. Что риски нужно сводит к минимуму. Любые авансы — это риски. Но правы вы, я не спорю…

— Хорошо, давай как бизнесмены. Напиши на листке, сколько за неделю у тебя потенциальных рисков на мойке. Учти, что можете испортить салон, что зальёте водой систему, ещё что-то такое. Да я сам со своим эскалэйдом попадал, — отвечает он на мою вопросительно поднятую бровь. — потому в курсе, что риски тоже есть!

Дисциплинированно пишу цифру, немного подумав.

— Нет, мне давать не нужно. — отказывается смотреть в цифру Котлинский. — Сам смотри. Теперь приложи свой недельный заработок. Он уже записан. Оцени стоимость риска на мойке. А теперь зачеркни риск и оставь только доход. Повторюсь, это — компенсация от клиники за твоё время, чтоб на работу ты ходил только сюда.

— Так, конечно, привлекательнее. — не могу спорить с очевидным.

— И чтоб не осталось недоговорок. Саша, специалист, который хотя бы одну онкологию в жизни вылечил успешно, без работы не останется. В нашем мире точно. Никогда и нигде. Даже если в НОВОЙ КЛИНИКЕ, тьфу-тьфу… не буду продолжать… Даже с финансовой точки зрения тебе лучше у меня практиковаться убирать эти опухоли. Особенно если мы возьмём не недельную перспективу, а хотя бы полугодовую.

— Мне нужно время передать дела на мойке.

— Без проблем. Никто не гонит. Тем более, до ожидаемого мной шквала, ещё нужно как минимум долечить Анну.

Я заметил, что природная скорость моих мыслительных процессов почему-то здесь периодически снижается. Возможно, какая-то разница в метаболизме. Сейчас был именно такой момент.

Когда я понял, что банально «торможу» в разговоре, я сконцентрировался и «досчитал» очевидную ситуацию до конца. С той скоростью, с какой надо.

Потому, окончательная оценка ситуации и окончательный ответ много времени не заняли.

Проблема в том, что я сам не чувствую, когда начинаю «тормозить». Надо обдумать, что с этим делать и как бороться.