О славной Раковорской битве (или сражении при Магольмской церкви, как называли ее ливонцы) мало кто знает. Сам факт, что такая баталия состоялась, может вызвать недоумение: как же это случилось, если еще в 1242 году Александр Невский разгромил ливонских рыцарей на Чудском озере и, как сказано в учебниках, предотвратил продвижение немецкой агрессии на Восток? Этот расхожий штамп поддерживали практически все государственные идеологии, и в результате он укоренился в памяти доверчивого обывателя.

Иные историки в последние годы не избежали соблазна вывернуть миф наизнанку и объявить князя Александра бездарным подхалимом Орды, а Ледовое побоище — заурядной пограничной стычкой. Среди основных аргументов в пользу последнего обычно приводится малое число рыцарей, убитых в битве (двадцать) и взятых в плен (шесть), по данным Ливонской рифмованной хроники. На самом деле это легковесное суждение нашего с вами современника.

Тогда, в середине XIII века, весь могучий Ливонский орден, который правильней называть Ливонским ландмайстерством Тевтонского ордена, насчитывал… всего чуть более сотни «братьев» (по другим источником — не более двухсот). Хороша же «заурядная стычка», в которой была уничтожена фактически четверть (пусть даже восьмая часть) членов этой организации, не говоря уже о нескольких сотнях кнехтов, сопровождавших своих господ. Нет, рана, нанесенная ордену Александром Невским, была довольно ощутимой. И все же отнюдь не смертельной.

На захваченных землях Прибалтики — а это почти две трети территории Латвии и Эстонии — ливонские рыцари продолжали укреплять свое феодальное государство, откровенно враждебное для соседей. С русскими их навеки разделила непримиримая вражда религий и цивилизаций: в своих хрониках, рассказывающих о войнах с Новгородом и Псковом, ливонцы именуют себя не иначе как «христианами», давая таким образом понять: православные для них язычники. Сам папа, хотя и не объявил официальный крестовый поход на Русь, неоднократно намекал своей пастве на необходимость отвратить русских от византийской ереси. Ну а помимо религиозного фактора в неспокойных отношениях Руси и Ливонии играли свою роль и некоторая неопределенность границ, и зависимость от ливонцев купеческих торговых путей, и взаимный опыт былых обид. Князь Александр Ярославич хорошо чувствовал постоянную угрозу с Запада, потому и искал на склоне жизни военного союза против Ливонии с могущественным литовским князем Миндовгом. Но неожиданная смерть Александра Невского в 1263 году по дороге домой из Орды оставила эту задачу нерешенной.

Все, что говорилось о столкновениях с ливонскими рыцарями, имеет прямое отношение и к датским, которые тоже поучаствовали в покорении «христианами» Прибалтики. Потомки викингов в середине XIII века владели землями северной Эстонии с двумя крупными эстонскими городами — Колыванью (Ревелем, ныне Таллином) и Раковором (Везенбергом, ныне Раквере).

Впрочем, и наши предки отнюдь не гнушались возможностью поживиться за счет соседей: в этом смысле Раковор манил новгородцев. Как пишет один из крупнейших современных исследователей темы Денис Хрусталев, «маленькая крепостица с ничтожным датским гарнизоном представлялась им легкой добычей. Однако осада ничего не дала. В ходе нее погибло семь человек, включая знатного боярина Федора Сбыславича — возможно, брата Елферия (Юрия) Сбыславича и сына посадника Сбыслава Якуновича. Ближайший родственник убитого входил в узкий круг правящей верхушки города-государства, причем принадлежал к условно отмечаемой исследователями “партии войны” — группе сторонников развития новгородской экспансии. Осенью 1267 г. жажда мести охватила горожан. Они решили отступить, но вскоре вернуться к Раковору с большими силами. Причем великий князь Ярослав Ярославич поддержал их и прислал полки в помощь. Северная Эстония представлялась легкой наживой».

На берегах Волхова началась подготовка к новой кампании, которая должна была принципиально отличаться от предыдущей двумя моментами. Во-первых, на это обращал внимание еще Николай Карамзин, «новгородцы сыскали искусных мастеров и велели им на дворе Архиепископском строить большие стенобитные орудия». А во-вторых, для сокрушения датчан собиралась мощная военная коалиция, в которую были приглашены князь Псковский Довмонт, князь Переяславльский Дмитрий Александрович (сын Александра Невского) и великий князь Владимиро-Суздальский Ярослав Ярославич (брат Александра Невского). Интересно, что в этой войне князья раздробленной Руси проявили редкое единодушие: Довмонт и Дмитрий пришли сами, а Ярослав прислал сыновей Святослава и Михаила с войском.

Возглавил эту армию восемнадцатилетний Дмитрий. В ратных делах князь был еще не столь прославлен, но он нес на себе отсвет деяний великого отца и был живым символом победы. А вот имя Довмонта Псковского приводило в трепет его противников. Родовитый литовец, он бежал с родины от междоусобных распрей и укрылся в Пскове, где принял православие и быстро завоевал уважение местных жителей. В 1266 году они избрали его своим князем и, вверив ему дружину, отправили на войну с Литвой. 18 июня новоявленный князь наголову разгромил бывших соплеменников на Двине. Нежданное возвышение Довмонта вызвало раздражение Ярослава Ярославича, сидевшего тогда в Новгороде: брат Александра Невского не мог терпеть по соседству бывшего язычника и стал собираться в поход, чтобы пояснить строптивым псковичам, кто подходит на роль князя, а кто нет. Но новгородцы тут же осадили надменного Рюриковича: «Другу ли Святой Софии быть неприятелем Пскова?» Авторитет Довмонта был высок и за псковскими стенами, а его боевой опыт необходим в будущей войне.

Столь серьезные военные приготовления Новгорода взволновали соседей. Представители сопредельных государств пытались узнать, против кого двинется эта грозная сила. Особенно беспокоились ливонцы: их послы, поняв, что Русь задумала новый поход на Раковор, поспешили откреститься от датских рыцарей: «Нам с вами мир, переведывайтесь с датчанами — колыванцами и раковорцами, а мы к ним не пристаем…» Объяснить это можно просто: датчане конкурировали с ливонцами за контроль над Балтийской торговлей: их Таллин-Ревель рос как противник Риги. Но доверия к старым врагам у Господина Великого Новгорода не было. Потому ливонцам предложили закрепить свою клятву священным ритуалом крестоцелования. В орден поехали родовитые бояре, в присутствии которых «бискупы» (епископы) и «божьи дворяне» (рыцари) целовали крест на том, что не окажут помощи датчанам. Россияне двинули полки в Прибалтику, успокоенные и довольные своим дипломатическим успехом.

И как только это произошло, ливонский магистр Отто фон Лаутенберг… тайно отправил послов в датский Везенберг-Раковор. Что заставило магистра нарушить свое слово? Возможно, узнав о сборе мощной коалиции, он рассудил, что, атакуя Везенберг, новгородцы в перспективе нацеливаются на Таллин. То, что приморский город в руках датчан, конечно, плохо, но все же это единоверцы и не слишком могучие; попади приморский город в руки «славянских партнеров», позиции ливонцев значительно ухудшатся.

Не зная о заговоре, русские по трем разным дорогам продвигались к Раковору. Летописец сообщает нам интересный факт: во время стычки с местной чудью противники дружинников спрятались в неприступной пещере и на любую попытку войти внутрь отвечали градом стрел. Тогда воины с помощью какого-то приспособления затопили неприятельское укрытие и посекли выскочивших наружу. Судя по всему, техническая основа для осады Раковора была подготовлена весьма основательно. А тем временем к реке Кеголе тайно подтягивались большие неприятельские силы. Сюда стекались воины дерптского епископа, бойцы ополчения эстов, рыцари Лаутенберга и датские оборонцы из Везенберга. Источники не посвящают нас в детали магистерского плана. Но очень возможно, что обеспокоенность ливонцев подготовкой похода против датчан изначально была мнимой, усыпляющей бдительность. Внезапное нападение больших немецких сил уничтожило бы отборные войска объединенной Руси и надолго обескровило ее. Завершись февральская схватка на Кеголе безоговорочной победой божьих дворян, думается, весной они уже показались бы над Волховом и Великой.

Итак, 18 февраля рыцарская армада предстала перед изумленными взорами русских ратников. Но, судя по всему, предательство Лаутенберга не вызвало смятения, на которое, вероятно, рассчитывал магистр. Князья действовали на удивление согласованно, решительно и быстро. Перейдя реку, русское воинство построилось без всякого замешательства: против «великой немецкой свиньи» (рыцарского клина, знаменитого по Ледовому побоищу) стало «чело» из новгородцев, на правом крыле против датчан оказались Довмонт, Дмитрий и Святослав; на левом, против эстонского ополчения, — Михаил, новгородский князь Юрий и брат его Константин.

Новгородцы во главе с посадником Михаилом и тысяцким Кондратием приняли на себя удар страшной силы. Их неистовое сопротивление не давало «железному» полку ливонцев освободить силы и помочь союзным войскам. В ужасной сече рыцарским мечом был зарублен посадник и многие славные мужи Новгорода. И наконец дрогнуло «чело» под напором безжалостного клина… Как вдруг ливонцам во фланг ударили псковичи, переяславцы и суздальцы — это Довмонт и Дмитрий сумели то, что не далось рыцарям, — смяли нападавших датчан и помогли товарищам. И вот уже воины магистра Лаутенберга оказались в капкане. Много крови благочестивых «христиан» смешалось с новгородской кровью на промерзлой эстонской земле в тот день. Пал в бою дерптский епископ. И дальше случилось невероятное: спасаясь, рыцари вынуждены были бежать с поля боя под защиту высоких стен Раковора, спиной чувствуя приближение дружинников Дмитрия Александровича. По словам летописца, погоня (как и бегство) была трудна, ибо всю землю покрывали трупы воинов.

Возвратясь вечером в лагерь, Дмитрий увидел, что свежие немецкие полки разгромили новгородские обозы. Он хотел немедля догнать их. Но другие князья благоразумно предложили ему дождаться утра, чтобы случайно не убить своих в ночном бою. На рассвете же выяснилось, что и эти рыцари отступили в город, вовсе не желая продолжать битву в чистом поле. Настало время осмотреться. При первых лучах солнца стало ясно, что потери русской рати огромны. Согласно ливонским хроникам, они составили 5000 человек против 1350 у рыцарского войска. Простояв три дня на поле битвы, выжившие собрали тела «избиенной братии, честно отдавшей живот свой», и тронулись в обратный путь. Сил на осаду Раковора после невиданного боя уже не осталось. Лишь Довмонт, дружина которого пострадала менее всего, совершил опустошительный рейд по Ливонии и возвратился в Псков с богатой добычей и большим полоном. «…Пройдя земли непроходимые, пошел на вируян, и завоевал землю их до моря, и Поморье разорил, и возвратился обратно, и пополнил землю свою множеством пленных. И прославилась земля наша во всех странах, и страшились все грозы храбрости великого князя Дмитрия Александровича, и зятя его Довмонта, и мужей их — новгородцев и псковичей».

Современные ученые, сетуя на малоизвестность великой Раковорской битвы, порой ставят ее выше сражения на Неве и Ледового побоища, а некоторые сравнивают даже с Грюнвальдской битвой 1410 года, в которой был разгромлен Тевтонский орден. Думается, в этих суждениях есть доля преувеличений и надуманности. Конечно, по своим масштабам это сражение было очень значительным для русского Средневековья, и доблесть, проявленная русскими в той сече, беспримерна. Но увы: политического итога, в отличие от того же Ледового побоища, за которым последовало заключение мира, Раковорская битва не дала. Вспомним: целью похода русских было обезопасить берега Нарвы, захватив, говоря современным языком, плацдарм датской агрессии. Этого не произошло. И думается, именно поэтому Ливонские хроники на все лады славят… собственную победу при Раковоре (чего в случае с Чудской битвой нет!). Вот что написал хронист Бальтазар фон Рюссов: «…Господин Отто фон Лаутенберг… вел большую войну с русскими; и когда он отправился на поле сражения против неприятеля, то неприятель оказался сильнее и могущественнее, чем предполагалось, и напал он на магистра весьма стремительно. Оба полчища сразились. Но магистр, при помощи Божьей, одержал победу, убил более 5000 русских, а остальных обратил в бегство». А вот версия другого ливонского летописца — Германа Вартберга: «В битве бывшей при Магольмской церкви пал преосвященный епископ Александр с двумя орденскими братьями, а народ, собранный в войско, избил… 5000 русских и обратил остальных в бегство».

Объективно раковорская кампания завершилась «вничью» и имела неизбежное продолжение. Уже спустя год ливонцы, скопив силы, открыто напали на русские города. Угроза продолжала исходить и от датчан. В ответ в Новгороде начала собираться новая коалиция, еще мощнее предыдущей, с целью выступления на Ревель. В 1270 году участвовать в новом походе собрался не только великий князь Ярослав, но и владимирский баскак татарин Амраган. Это означало, что Орда поддерживает русских и те татаро-монголы, что тридцать лет назад опустошили Русь, вполне могут нанести визит и на рыцарские земли. Угроза была нешуточной, и воинственные соседи новгородцев присмирели. Датчане добровольно отказались от всех притязаний на берега Нарвы, а ливонцы прекратили свои регулярные вторжения в русские пределы. Никоновская летопись описала происходившее так: «князь велики Ярославъ Ярославичь собирати воинства, хотя идти на немцы, и събрася сила многа, и великий баскакъ Володимерский, Иаргаманъ и зять его Айдаръ со многими татарами приидша, и то слыша немцы устрашишася, и вострепетавша прислаша с великим челобитьем и со многи дары послы своя, и добиша челом на всей воле его, и всех издариша, и великаго баскака, и всех князей татарских, и татар, зело бо бояхуся и имени татарского».

А что же магистр Отто фон Лаутенберг? Был ли он наказан за свое раковорское коварство? Да. Отмстить за то предательство судьба привела Довмонту Псковскому. В 1269 году, когда ливонцы вновь пришли на Русь, они подступили к Пскову с войском в 18 тысяч человек. На помощь осажденному городу поспешили союзные новгородцы с князем Юрием. Зная, что подмога близко, Довмонт совершил дерзкую вылазку за городские стены и напал на ничего не подозревавших рыцарей. В этом бою скрестились мечи двух знаменитых воителей своего времени — псковского князя и ливонского магистра. И Лаутенберг вышел из той сечи с раной, нанесенной клинком бойца, который выбрался живым из кровавой раковорской западни.