11.
За городом было холодно. Несмотря на то что факт глобального потепления был окончательно доказан несколько лет назад, природа все же иногда брала свое. Иногда, на несколько дней, зима все же становилась зимой, а не подмороженной версией осени. Особенно сильно ее холодное дыхание чувствовалось вдалеке от городских лабиринтов, энергоцентралей, машин, дорог. От всего этого теплого, вечно тающего, посыпанного разномастными реагентами поля, на котором росли год от года людские муравейники.
Снег опускался на голые ветви берез, превращая их в толстые белые лапы, клонящиеся к земле, словно деревья опускали беспокойные руки, наслаждаясь моментами тишины и зимнего покоя. В оглушающей тишине с шуршанием падали снежинки.
Человек стоял на засыпанной белой крупой поляне. Белый пар его дыхания поднимался из-за поднятого ворота пальто. Глаза закрыты. Густая черная шапка волос, облепленная снегом. Морщины.
Человеку было плохо. Тошно на душе. К тому же его мучила неистребимая изжога.
Неподалеку стояла женщина, она осторожно, чтобы снег не слишком скрипел, притоптывала на месте, стараясь согреться. Модельная обувь, пусть даже зимняя, не слишком подходила для подобных поездок. Однако женщина знала, что в такие моменты мужчину лучше не беспокоить.
Все равно не ответит и раньше определенного срока не уйдет.
Мужчину звали Борис Карасик. Занимался он дизайном. И около месяца назад воспользовался ворованными чертежами, чтобы заработать денег. Деньги были потрачены на новую машину, модельную обувь для женщины и красивый блестящий пистолет. Последнее приобретение было скорее случайностью. Точно определить, на кой черт ему оружие, Борис не мог. Просто, как всякий гражданин Российской Федерации, он имел на него право.
Нельзя было сказать, что Борис мучился угрызениями совести. Нет.
Украденный проект был не первым и, видимо, далеко не последним. Об авторах этих разработок Карасик старался не думать. «На то и щука в озере, чтобы карась не дремал», – любил повторять он в такие моменты. Нехитрый каламбур «карась-Карасик» его даже веселил.
То, что заставляло Бориса страдать, было выше простой совести. Это были муки уязвленного самолюбия. Столь же самокритичный, насколько и честолюбивый, Карасик ясно сознавал собственную творческую импотенцию.
Он прекрасно работал в команде, когда-то даже возглавлял группу разработчиков промышленного дизайна. Чувствовал меру, стиль, всегда понимал поставленную задачу и умело балансировал на грани между стилем и пошлостью. Все, что касалось разработок чьих-то идей, администрирования, управления, – получалось у Бориса великолепно. Но… Но Карасику хотелось большего. Ему хотелось творить, создавать, извлекать из небытия, из хаоса ноосферы нечто оригинальное, настоящее, новое. То, с чем уже другие, в сущности, такие же, как он сам сейчас, будут работать, восхищаться, обрабатывать грани тех алмазов, что предоставит им он, Борис.
Копирайтер, чьи разработки никому не нужны.
Более того. Копирайтер, бездарность работ которого понимает он сам.
Человеку менее честолюбивому на это было бы наплевать. Есть возможность рубить фишку, есть возможность зарабатывать, есть возможность делать свое дело, пусть не так блестяще, но на кусок хлеба с маслом хватает. Чего еще нужно?
Нет.
Стремление к высокому основательно портило Борису жизнь.
Его не понимал никто. Ни друзья, ни клиенты, ни женщины.
По крайней мере, сам Борис так думал, играя и сознавая свою игру в непризнанного гения.
– Может, пойдем? – тихонько подала голос окончательно замерзшая женщина. – А?
Борис обернулся и долго смотрел на нее ничего не выражающими глазами.
– Холодно… – неуверенно пожаловалась женщина.
– Замерзла? – с не менее холодным сочувствием в голосе поинтересовался Борис.
– Да.
– Тогда пошли. Пошли тогда.
Каким-то особенным, исключительным тоном он сумел, сказав всего четыре слова, привить ей чувство вины.
Молча они вернулись по своим следам к автомобилю. Новенький «Сузуки Витара-Дуо» приветливо мигнул габаритами.
Борис сел за руль, ввел идентификационную карточку в приборную панель. Двигатель коротко рыкнул, завелся, выбросив облако синеватого дыма.
– Ну что, поехали? – непонятно к кому обращаясь, спросил Карасик.
– Поехали… – тихо прошептала женщина. Когда за окнами понеслись дорожные столбы, она окончательно утвердилась в решении оставить Бориса. Без всякого уважительного повода. Просто бросить. И все.
Что она и сделала этим же вечером.
Собрала какие-то вещи, избегая касаться того, что он когда-то дарил ей. Не из желания казаться скромной и честной, не будучи ни той ни другой, просто от сложного, подсознательного омерзения. Зашвырнула какие-то тряпки, белье, зубную щетку, безделушки, пару любимых дисков, документы, все в кучу, в одну спортивную сумку. Неловко пожала плечами. Буркнула что-то, не то «Прости», не то «Прощай». Кинула ключи от квартиры на столик и хлопнула дверью.
Все это время Борис сидел на незастеленной кровати и смотрел на нее понимающе, от чего на душе у женщины становилось еще более мерзко. Хотелось скандала, ссоры, криков, битья небьющейся посуды. Но повода не было. Поэтому она ограничилась лишь хлопком дверью.
– Дрянь, – произнес в пустоту квартиры Борис. – Дрянь и дура.
Он встал, подошел к зеркалу.
– А чего ты хотел? – спросило отражение. – Любви до гроба? Они жили счастливо и умерли в один день?
– Нет, – ответил Борис. – Я на это не рассчитывал.
– Ну, так чего разнылся?
– Я?
– Ну да. Ты. Тут есть кто-то еще? Нет. Это все ты. Разговариваешь сам с собой и занимаешься самобичеванием.
– Как последний идиот.
– Точно. – Ну и в жопу тогда.
Борис отвернулся от зеркала, дошел до кухни, вытащил из-за стола сложенный картонный ящик. Развернул его. Аккуратно проклеил швы липкой лентой. И пошел по комнатам, собирая все следы пребывания женщины в коробку. Все свои подарки, забытые вещи, духи, платье. Все, что когда-то дарил.
Вскоре коробка стала тяжелой, он поставил ее в центре, на кровать, и начал методично обшаривать квартиру на предмет поиска ее вещей. Набравшуюся кучу тряпок умял, придавил сверху, чтобы не вылезала, какой-то вазочкой или статуэткой. Не разбирая, кидал туда книги, журналы, диски. Когда коробка была заполнена доверху, принес еще одну и с каким-то жестоким восторгом продолжал собирать и собирать вещи.
Второй ящик был заполнен до половины, когда Борис наконец остановился, тяжело дыша от поднявшейся пыли, открыл окно, всей грудью вдохнул влажный, холодный воздух.
– Вот так.
Борис заклеил коробки и с трудом подтащил к окну. Чтобы выпихнуть их наружу, пришлось открывать вторую створку.
Внизу было темно. Фонарь устал освещать летящий снег и черный, вечно мокрый асфальт и погас.
– Эй! Бомжары! – заорал Борис, чувствуя, как холодный воздух заставляет кожу на груди собраться пупырышками. – Бродяги, мать вашу! Секонд-хэнд! Халява!
Где-то в темноте зашевелились. Или только показалось?
– Налетай, подешевело! – крикнул напоследок Борис и что было сил толкнул коробку от себя.
Потом поднял вторую, уже более легкую. Зло швырнул ее в темноту.
Уже дрожа и стуча зубами, захлопнул окно.
Добрался до бара. Налил себе «Джека Дэниэлса». Хотел было разбавить его тоником, но плюнул и хлопнул виски залпом.
Пока он сосредоточенно надирался, под окнами к выброшенным вещам сползлись окрестные бродяги.
Сейчас уже немногие жители Зеленограда помнили те времена, когда на улицах этого, тогда еще закрытого, города невозможно было встретить бомжей, бродяг и вообще личностей с неопределенным социальным статусом. Москва разрасталась, включая в свою границу многие и многие городки, города, поселки. Лишая их самостоятельного статуса. То же случилось и с «советской силиконовой долиной» – Зеленоградом. Сначала город перестал быть закрытым, потом начал приобретать сомнительные черты окраины современного мегаполиса. Линии улиц, усилиями столичных архитекторов, утратили строгость. Расплылись границы кварталов, микрорайонов, дворов. И вскоре город был захвачен армией бомжей, плодящейся день ото дня.
В Зеленоград пришли трущобы.
Удивительно, но при этом наукоемкие предприятия и научно-исследовательские институты никуда не делись. Оставаясь могучими оазисами порядка в столичном хаосе.
Можно было сказать, что, обзаведясь всеми сомнительными признаками задворков мегаполиса, Зеленоград сумел выдержать традиционную для него обособленность. От всего.
Картонные коробки были вскрыты. Вещи лихорадочно вытаскивались, передавались по рукам, каждый старался ухватить то, что казалось необходимым ему. А поскольку вещей, годных в экстремальном бродяжьем быту, было немного, то до драки не доходило. Большинство предметов осело в мешках тех, кто подрабатывал, продавая на рынках разномастное барахло.
Бомжи старались не мусорить. Потому что ссориться с гильдией дворников боялись. Жизнь научила их выживать и находить компромиссы.
– Ну-ка, мужики, посторонись, – сказал кто-то из темноты.
Городская рвань дрогнула, но не отступила.
На голос обернулось несколько наиболее крепких бомжей.
– А тебе чего тут? Не звали.
– Да уж, всяко. – Мужчина, вполне прилично одетый, подошел ближе.
– Шел бы ты… – ответили из толпы, пока беззлобно. – Своей дорогой. Чего, барахла не видел?
– Да не возьму я ваши тряпки, – ответил мужчина. – Надо больно. Давайте так. Я посмотрю, а вам пузырь.
– Покажь.
Мужчина вытащил из-за пазухи бутылку.
– Початая… – протянул кто-то.
– А ты целый ящик хотел увидеть? – раздраженно ответил мужчина. – Ну, согласны?! Мне об вас просто мараться неохота. Но я могу и потерпеть.
– Да ладно. – Перед мужиком образовался коридор. – Смотри…
Незнакомец подошел к коробкам. Пошевелил какие-то шмотки. Вытащил незамеченную коробочку с духами, понюхал.
– Однако.
Бегло осмотрел содержимое другой коробки.
Ткнул в толпу флакон духов.
– Тоже можете выдуть. Со спиртом.
– Вот еще, – хрипло огрызнулась какая-то старуха. – Я на себя вылью! Может, мужичка подцеплю приличного!
И она засмеялась лающим, грубым хохотом. Соседи отодвинулись, видимо, опасаясь связываться.
– Все, ребята, – сказал мужчина, отходя от коробок. – Сосите ваш пузырь. Как договаривались.
Он ткнул початую бутылку какому-то мужичку и ушел в темноту. За спиртное тут же разгорелась небольшая потасовка, бесшумная, словно крысы сцепились за кусок сала, и такая же злая. Потом пузырь достался самому сильному и авторитетному.
– Ша! Всем хватит!
Мужчина тем временем вернулся в подъезд дома напротив, из которого и вышел.
– Дай погреться, Михалыч, – обратился к нему Роман.
– Нету, – Михалыч развел руками.
– Опа! А где?
– Там, – Михалыч махнул в сторону копошащихся в снегу темных теней.
– Ох елки! – Рома прильнул к стеклу узкого подъездного окна. – Ты что же?! Бомжам коньяк отдал?! Е-мое…
Затем Рома сделал неправильные выводы.
– Или отобрали? – Он дернулся, было, вниз, на улицу, но рука Михалыча его остановила.
– Сам отдал. К вещам пускать не хотели.
– Так ты б дал им раза…
– На хрен надо, блох потом выводить. Они ж больные все. Да и… знаешь… мы тут коньячком греемся, а они в шмотках да мусоре роются. Какое-то чувство социальной справедливости взыграло. Отдал я, на фиг. Пусть дернут. Мы, поди, не подохнем?
Михалыч, словно бы за поддержкой, посмотрел на Сергея.
– Не сдохнем, Михалыч. Не сдохнем, – подтвердил тот.
Роман промолчал.
– Чего там в коробках было? – поинтересовался Сергей.
– Барахло. Женские шмотки. Духи там. Пеньюары. Пара дисков, книги. Статуэтка какая-то. Одно слово – барахло.
– Н-да…
– Надо было мне идти, – пробормотал Рома. – Я бы им бутылку не отдал. Тем более шмотки бабские…
– Тебе, – Михалыч усмехнулся. – Они бы тебя сожрали там, с костями. Не слышал, год назад люди в Бутово пропадали?
– Да ладно…
– Натурально пропадали. Так потом выяснилось, что их бомжи жрали. Ага.
– Ладно заливать!
– Жрали, ответственный товарищ мне сказал, ну. Из органов. – Михалыч сделал большие страшные глаза и постучал себя в грудь. – Страшное дело было, кошмар. Целая секта была, Крысами назывались.
– Ну, а скандал был бы какой?! – Роман неуверенно отмахнулся. – Газеты, все такое…
– Какие газеты? Ты чего? Совсем маленький? Ты представь, что могло начаться? Гражданские беспорядки. Крысоловы всякие повылазили бы. Паника. Так что органы все верно сделали. По-тихому разогнали всех, кого пристукнули на месте, кого в тюрьму определили. А большинство разбежалось. Да. Так-то. А ты говоришь, тебе надо было идти. Коньяку пожалел. С бомжами шутки плохи, парень.
Судя по серьезному лицу, Роман наполовину купился на эту развесистую клюкву.
– Грузите вы мне какой-то левый софт, – неуверенно заявил он и снова прильнул к окну. – Коньяк, опять же…
– Так что, – не обращая внимания на ворчание, обратился Сергей к Михалычу, – у нашего друга житейские катаклизмы?
– Ну, в любое другое время никто выбрасывать женские вещи из окон не станет. А та блондинка в шубке, что в такси прыгнула так шустро, по ходу дела, бывшая хозяйка этих вещей. Так что, скорее всего, наш друг сейчас один-одинешенек. Визит нанесем?
Сергей откашлялся.
– Знаешь. Что-то я не готов к визитам. Только-только морда заживать стала. На чужую квартиру соваться… После этого… Дюбеля. Нет никакого желания, покамест. Может, лучше завтра и как планировали?
– Риска больше, свидетелей возможных тоже. Но интуиция в нашем деле – штука полезная. Ее слушать надо. Завтра так завтра.
Через некоторое время они вышли из подъезда и направились в расположенную неподалеку гостиницу «Даун-хаус». Которую Роман классифицировал, как нечто среднее между благоустроенной ночлежкой и общагой. Документов там не спрашивали, к постояльцам не присматривались, что было очень удобно.
