Нора Девон боялась телемастера. И хотя на вид ему было около тридцати (столько же, сколько и Норе), он отличался агрессивной самоуверенностью нахального подростка. Нора открыла ему дверь, и он, представившись: «Арт Стрек, „Уодлоу ТВ“», – бесстыже оглядел ее с головы до ног, а когда их глаза снова встретились, подмигнул. Он был высоким, стройным, подтянутым. Одет в белые форменные слаксы и футболку. Чисто выбрит. Коротко стриженные русые волосы аккуратно причесаны. С виду обыкновенный парень, отнюдь не насильник или психопат, и тем не менее Нора испугалась, возможно, потому, что его наглость и самоуверенность явно не вязались с такой правильной внешностью.

– Профессиональное обслуживание. Мастера вызывали? – спросил он, когда Нора замялась на пороге.

И хотя вопрос вроде бы звучал вполне невинно, ударение, сделанное на слове «обслуживание», показалось Норе гадким и двусмысленным. Нора была уверена, что интуиция ее не обманывает. Но как ни крути, она сама вызвала мастера из «Уодлоу ТВ» и теперь не могла без объяснений дать ему от ворот поворот. Объяснения наверняка выльются в разборки, а поскольку Нора не любила скандалы, то впустила Стрека в дом.

Пока Нора вела Стрека по широкому прохладному коридору к арочному входу в гостиную, девушку не оставляло неприятное чувство, что ухоженный вид и широкая улыбка телемастера были всего лишь элементами хорошо продуманной маскировки. В нем чувствовалось скрытое напряжение приготовившегося к прыжку зверя, и чем дальше Нора уходила от входной двери, тем тревожнее становилось у нее на душе. Арт Стрек шел за Норой практически след в след, буквально нависая над ней.

– У вас чудесный дом, миссис Девон. Очень милый. Мне нравится, – произнес он.

– Спасибо.

Парень явно ошибся в оценке ее семейного положения, но Нора не стала его поправлять.

– То, что нужно для мужчины. Да-да, именно то, что нужно для мужчины.

Дом был построен в том архитектурном стиле, который иногда называют испанским колониальным стилем старой Санта-Барбары: двухэтажный, кремовая штукатурка на стенах, красная черепичная крыша, веранды, балконы, закругленные линии вместо прямых углов. Роскошная бугенвиллея с гроздьями красных соцветий увивала северный фасад здания. Дом был очень красивым.

Нора его ненавидела.

Она жила здесь с двухлетнего возраста, то есть уже двадцать восемь лет, и в течение всего этого времени, за исключением последнего года, Нора подчинялась железной воле своей тети Виолетты. У Норы не было ни счастливого детства, ни счастливой жизни вплоть до настоящего времени. Виолетта Девон умерла год назад. Но если честно, тетка по-прежнему подавляла Нору. Воспоминания об этой злобной старухе наводили на девушку ужас и буквально душили.

В гостиной Стрек положил набор инструментов возле телевизора «Магнавокс» и, сделав паузу, огляделся по сторонам. Убранство комнаты его явно удивило.

Темные, похоронные обои в цветочек. Персидский ковер крайне непривлекательного вида. Цветовую гамму, состоящую из серого, красно-коричневого и темно-синего оживляли лишь бледно-желтые мазки. Тяжелая английская мебель середины XIX века, украшенная богатой резьбой, покоилась на когтистых лапах: массивные кресла, скамеечки для ног, шкафы, подходящие разве что для доктора Калигари, серванты, на вид каждый весом не меньше полтонны. Маленькие столики задрапированы тяжелой парчой. Оловянные лампы с бледно-серыми абажурами или на красно-коричневом керамическом основании, и все как одна тусклые. Портьеры казались тяжелыми, точно свинец; пожелтевший от времени тюль на окнах пропускал в комнату разве что коричневые брызги солнечного света. Все это явно не делало чести испанской архитектуре; Виолетта умышленно наложила печать своего чудовищного вкуса на этот элегантный дом.

– Вы сами занимались обстановкой? – поинтересовался Арт Стрек.

– Нет. Моя тетя. – Нора стояла возле мраморного камина, чтобы по возможности быть как можно дальше от Стрека, не покидая при этом комнату. – Дом принадлежал ей. Мне… он достался по наследству.

– На вашем месте я бы убрал отсюда старое барахло. Комнату вполне можно сделать более яркой и жизнерадостной. Простите за откровенность, но это все не ваше. Годится скорее для какой-нибудь незамужней тетушки… Она ведь и была незамужней тетушкой, да? Я так и подумал. Может, это и подходит высохшей старой деве, но определенно не такой симпатичной леди, как вы.

Норе хотелось одернуть его, сказать, чтобы заткнулся и начал чинить телевизор, но она совершенно не умела за себя постоять. Тетя Виолетта предпочитала видеть ее кроткой и покорной.

Стрек улыбался. Правый уголок его рта неприятно изогнулся. Почти в издевательской ухмылке.

– Меня вполне устраивает, – заставила себя сказать Нора.

– Неужели?

– Да.

Стрек пожал плечами:

– А что случилось с вашим телевизором?

– Картинка постоянно прыгает. И на экране помехи и снег.

Он отодвинул телевизор от стены, включил, всмотрелся в искаженное статикой прыгающее изображение. Вставил в розетку маленькую переносную лампу и повесил на заднюю стенку телевизора.

Старинные напольные часы в холле пробили четверть часа отрывистым ударом, глухо разнесшимся по всему дому.

– Вы часто смотрите телевизор? – спросил Стрек, откручивая заднюю стенку.

– Да нет, не слишком, – ответила Нора.

– А я люблю вечерние телесериалы. «Даллас», «Династию» и все такое.

– Я их вообще не смотрю.

– Правда? Ой да бросьте! Спорим, что смотрите! – Он игриво рассмеялся. – Их все смотрят, даже если и не хотят в этом признаваться. Разве есть хоть что-нибудь более интересное, чем истории о предательстве, коварных замыслах, воровстве, лжи… и супружеских изменах. Понимаете, о чем я? Люди сидят, и смотрят, и цокают языком, и говорят: «Ой, какой ужас!», но реально возбуждаются от всего этого. Такова человеческая натура.

– Я… У меня дела на кухне, – нервно произнесла Нора. – Позовете, когда почините телевизор.

Покинув гостиную, она прошла по коридору и дальше через распашную дверь на кухню.

Нору трясло. Она презирала себя за слабость, за ту легкость, с которой поддавалась страху, но ничего не могла с собой подделать.

Мышка.

Тетя Виолетта частенько говорила: «Девочка, в мире есть две породы людей: кошки и мышки. Кошки гуляют, где хотят, делают, что хотят, берут, что хотят. Кошки агрессивны и самодостаточны от природы. В мышках, наоборот, нет ни капли агрессии. Они ранимые, мягкие, робкие. Любят ходить с опущенной головой и принимают все, что дает им жизнь. Ты, моя дорогая, – типичная мышка. Что совсем неплохо. Ты можешь быть абсолютно счастлива. Возможно, у мышки не такая яркая жизнь, как у кошки, но если она спрячется в своей норке и не будет высовываться, то проживет гораздо дольше, чем кошка, и треволнений на ее веку будет куда меньше».

И вот прямо сейчас в гостиной притаилась кошка, чинившая телевизор, а Нора, трясясь, как мышка, сидела на кухне. Вопреки тому, что Нора сказала Стреку, у нее не было никаких дел на кухне. Секунду-другую Нора постояла возле раковины, стиснув холодные руки – у нее почему-то всегда были холодные руки, – раздумывая, чем бы заняться, чтобы убить время до ухода телемастера. И решила испечь кекс. Желтый кекс в шоколадной глазури. Стряпня поможет сосредоточиться и отвлечься от мыслей о грязном подмигивании Стрека.

Нора достала из кухонных шкафов миски, кухонные принадлежности и электрический миксер, а также смесь для кекса и другие ингредиенты, после чего принялась за дело. И вскоре обычная домашняя работа успокоила ее воспаленные нервы.

Не успела она налить жидкое тесто в две формы для выпечки, как в кухню вошел Стрек:

– Вы любите готовить?

Застигнутая врасплох, Нора едва не уронила миску от миксера и испачканную тестом лопатку. Но каким-то чудом сумела удержать их в руках и с едва заметным позвякиванием, выдававшим ее волнение, положить в раковину.

– Да, я люблю готовить.

– Надо же, как мило! Преклоняюсь перед женщинами, которые любят домашнее хозяйство! Скажите, вы шьете, вяжете, вышиваете или типа того?

– Вышиваю гарусом по канве.

– Это еще круче.

– Вы починили телевизор?

– Почти.

Нора уже могла поставить кекс в духовку, но не хотела нести формы для выпечки на глазах у Стрека, опасаясь, что у нее будут слишком явно трястись руки. Ведь тогда он наверняка поймет, что Нора его боится, и, возможно, еще больше обнаглеет. В результате она оставила формы на кухонном прилавке и открыла коробку со смесью для глазури.

Стрек прошел дальше на кухню. Движения его были уверенными, почти расслабленными. Он озирался вокруг с дружелюбной улыбкой, но направлялся прямиком к Норе:

– А можно мне стаканчик воды?

Нора была готова вздохнуть с облегчением. Ей хотелось верить, что Стрек заявился на кухню всего-навсего за глотком холодной воды.

– О да, конечно.

Она достала из шкафа стакан, наполнила его холодной водой и повернулась, чтобы отдать стакан Стреку. Он стоял прямо у нее за спиной, подкравшись тихонько, как кошка. Нора невольно вздрогнула. Вода выплеснулась из стакана и растеклась по полу.

– Вы… – начала Нора.

– Вот. – Стрек взял у нее из рук стакан.

– …меня напугали.

– Я? – улыбнулся он, пристально посмотрев на нее холодными голубыми глазами. – Ой, простите, я не нарочно. Миссис Девон, я не кусаюсь. Честное слово. Я только хотел попить воды. Вы ведь не думаете, будто я хотел чего-то еще… Да?

Наглости ему было не занимать. Нора поверить не могла, что бывают такие нахальные типы. Дерзкие, хладнокровные и агрессивные. У Норы чесались руки дать ему пощечину, но было даже страшно подумать, что может случиться потом. Дав ему пощечину, она распишется в том, что поняла его двусмысленные намеки и прочие оскорбления, а это, скорее всего, лишь еще больше его распалит.

Стрек не сводил с нее пристального плотоядного взгляда. На его губах играла хищная улыбка.

Нора интуитивно почувствовала, что лучший способ справиться с наглецом – изобразить святую простоту и полную тупоголовость, не обращать внимания на его грязные намеки, притворившись, будто она их не понимает. Короче говоря, она должна вести себя с ним так, как ведет себя мышка в случае неминуемой опасности. Нужно притвориться, будто ты не видишь кошку, притвориться, будто никакой кошки нет и в помине, и тогда кошка, обескураженная отсутствием реакции, отправится на поиски более податливой жертвы.

Чтобы вырваться из плена его настойчивого взгляда, Нора взяла пару бумажных полотенец и начала вытирать разлитую на полу воду. Не успела она встать на четвереньки, как тотчас же поняла, что совершила непростительную ошибку, поскольку Стрек не посторонился, а продолжал над ней нависать. Ситуация моментально наполнилась эротическим подтекстом. Когда до Норы дошло, что унизительная поза у ног Стрека явно символизирует покорность, она проворно вскочила и увидела, что его улыбка стала еще шире.

Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, Нора суетливо бросила сырые полотенца в мусорное ведро.

Арт Стрек задумчиво произнес:

– И готовит, и вышивает по канве… Хм, по-моему, это очень мило, очень мило. А что еще вы любите делать?

– Боюсь, на этом все, – ответила Нора. – У меня нет никаких необычных увлечений. Я не слишком-то интересная личность. Самая заурядная. Даже скучная.

Проклиная себя за то, что не в состоянии выставить нахального ублюдка из дома, Нора проскользнула мимо Стрека и подошла к плите якобы проверить, нагрелась ли духовка, хотя на самом деле ей просто нужно было отойти от него подальше.

Но он пошел следом, держась на минимально близком расстоянии:

– Когда я парковался у вашего дома, то заметил много цветов. Вы увлекаетесь цветоводством?

Нора уставилась на таймер духовки:

– Да… я люблю садоводство.

– Целиком и полностью одобряю, – произнес Стрек так, словно для Норы имело значение, одобряет он ее или нет. – Цветы… Прекрасное занятие для женщины. Стряпня, вышивание, садоводство… Ух ты, сколько у вас чисто женских талантов! Могу поспорить, вы все делаете очень хорошо, миссис Девон. Я имею в виду все, что должна делать женщина. Могу поспорить, вы по всем параметрам высший класс!

Если он до меня дотронется, я закричу, подумала Нора.

Однако стены старого дома были толстыми, а соседи жили на приличном расстоянии. Никто ее не услышит и не придет на помощь.

Я ударю его ногой, подумала Нора. Я буду драться.

Хотя на самом деле она сомневалась, что будет драться, сомневалась, что у нее хватит на это пороху. И даже если она попытается себя защитить, он был гораздо крупнее и сильнее ее.

– Ага, могу поспорить, вы по всем параметрам высший класс, – повторил Стрек уже с явным подтекстом.

Отвернувшись от духовки, Нора натужно рассмеялась:

– Мой муж наверняка удивился бы, услышав такое. Да, я неплохо готовлю кексы, хотя так и не научилась выпекать коржи, ну а еще всегда пересушиваю тушеное мясо. Вышиваю я вполне сносно, но у меня уходит целая вечность, чтобы закончить работу. – Проскользнув мимо Стрека, Нора подошла к прилавку и, открывая пакет с глазировкой, продолжила весело щебетать, чего сама от себя не ожидала; отчаяние сделало ее говорливой. – Да, я знаю толк в садоводстве, но вот домашняя хозяйка из меня не ах. Если бы не помощь мужа, этот дом превратился бы в настоящий хламовник.

Нора подумала, что все это звучит несколько фальшиво. Она уловила истерические нотки в своем голосе, чего не мог не заметить Стрек. И тем не менее упоминание мужа наверняка заставило Арта Стрека хорошенько подумать, прежде чем идти напролом. Пока Нора насыпала смесь в миску и отмеряла нужное количество масла, Стрек уже успел выпить налитую ему воду. Он подошел к раковине и положил стакан к грязным мискам и кухонным принадлежностям. На сей раз он не стал без нужды подходить слишком близко.

– Ладно, пожалуй, пора вернуться к работе, – бросил он.

Нора наградила его хорошо продуманной рассеянной улыбкой и молча кивнула. После чего, словно ни в чем не бывало, продолжила заниматься своими делами, тихонько напевая себе под нос.

Стрек пересек кухню, толкнул распашную дверь, но на пороге остановился:

– Ваша тетя любила темные цвета, да? Эта кухня будет просто шикарной, если сделать ее чуть ярче.

И прежде чем Нора успела ответить, он вышел из кухни, позволив распашной двери за ним закрыться.

Стрек, несмотря на бестактное высказывание по поводу кухни, явно пошел на попятный, и Нора была собой очень довольна. Пустив в ход безобидную ложь насчет несуществующего мужа, причем сделав это с завидным самообладанием, она как-никак, но осадила нахала. Конечно, кошка справилась бы с агрессором несколько иначе, но и на поведение испуганной робкой мышки это тоже не походило.

Нора оглядела теткину кухню с высокими потолками и решила, что здесь действительно слишком темно. Стены были грязно-синего цвета. Матовые шары потолочных светильников испускали тусклое холодное сияние. И Нора решила, что, после того как перекрасит кухню, непременно сменит светильники. Мысль о кардинальных переменах в доме Виолетты кружила голову, воодушевляла. После смерти тетки Нора переделала свою спальню и на этом остановилась. И теперь, обдумывая возможность капитального ремонта и новой отделки, она ощущала себя ужасно дерзкой и непокорной. Быть может. Быть может, она сумеет. Если она сумеет осадить Стрека, то, возможно, сумеет набраться смелости и сразиться с тенью покойной тетки.

Оптимистичное, победное настроение сохранялось двадцать минут, за которые Нора успела поставить формы с кексом в духовку, взбить глазурь и вымыть грязную посуду. Но потом появился Стрек, который сообщил, что телевизор починен, и дал подписать счет. И хотя из кухни он выходил с несколько пришибленным видом, сейчас к нему явно вернулась прежняя самоуверенность. Он оглядел Нору с головы до ног, мысленно раздевая, а когда их глаза встретились, смерил ее вызывающим взглядом.

Счет был явно завышен, однако Нора не стала спорить, поскольку ей не терпелось поскорее выпроводить Стрека. Она села за кухонный стол выписать чек, и Стрек снова выкинул привычный номер, встав слишком близко к ней, чтобы подавить ее своей мужественностью и габаритами. А когда Нора встала, чтобы вручить чек, Стрек исхитрился взять его так, чтобы многозначительно коснуться ее руки.

Пока Нора шла по коридору, она все время ждала, что он вот-вот бросит на пол инструменты и накинется на нее сзади. Однако она благополучно добралась до двери, и Стрек вышел на веранду. У Норы немного отлегло от сердца.

Но уже на ступеньках Стрек вдруг остановился:

– А чем занимается ваш муж?

Ей следовало сказать, что это не его собачье дело, но она все еще боялась. Она чувствовала, что Стрека легко вывести из себя и его сдерживаемая жестокость может в любую минуту выплеснуться наружу. Поэтому Нора выдала очередную ложь, ту, которая, возможно, раз и навсегда отобьет у Стрека охоту ее домогаться.

– Он… полицейский.

Стрек удивленно приподнял брови:

– Да неужели? Здесь, в Санта-Барбаре?

– Совершенно верно.

– Ничего себе дома у полицейских!

– Простите? – не поняла Нора.

– Вот уже не думал, что в полиции так хорошо платят.

– Но ведь я уже говорила вам, что этот дом получила в наследство от тети.

– Конечно. Теперь вспомнил. Вы мне уже говорили. Все верно.

И чтобы сделать свою ложь более достоверной, Нора сказала:

– Мы переехали сюда после смерти тети, а до этого жили в квартире. Вы совершенно правы. Иначе мы никогда не могли бы позволить себе такой дом.

– Что ж, рад за вас. Очень рад. Такая красивая леди, как вы, заслуживает красивый дом.

Стрек прикоснулся к тулье воображаемой шляпы, подмигнул и пошел по дорожке в сторону улицы, где у тротуара был припаркован его белый минивэн.

Заперев дверь, Нора решила проследить за ним через прозрачный сегмент овального витражного стекла в центре двери. Стрек оглянулся и, заметив Нору, помахал ей рукой. Нора попятилась в темный коридор, продолжив с безопасного расстояния незаметно наблюдать за Стреком.

Конечно, он ей не поверил. Он знал, что никакого мужа у нее нет. И видит бог, Норе не следовало говорить, что она замужем за полицейским. Слишком явная попытка втереть очки. Нужно было сказать, что она замужем за сантехником, доктором, да за кем угодно, только не за копом. Ладно, так или иначе, Арт Стрек уже уезжает. Он в курсе, что она лжет, но все равно уезжает.

Она не почувствовала себя в безопасности, пока минивэн не скрылся из виду.

Но даже и тогда она не почувствовала себя в безопасности.

Убив доктора Дэвиса Уэзерби, Винс Наско отогнал свой серый «форд» к станции техобслуживания на Тихоокеанском прибрежном шоссе. Затем, опустив монетки, позвонил из телефонной будки по лос-анджелесскому номеру, который давным-давно выучил наизусть.

Ответил какой-то мужчина. Он повторил набранный Винсом номер. Это был один из трех голосов, обычно отвечавших на звонки, мягкий, с глубоким тембром. Хотя чаще трубку снимал другой человек, с резким металлическим голосом, действующим Винсу на нервы.

Изредка трубку снимала женщина с очень сексуальным голосом, грудным и в то же время девичьим. Винс никогда ее не видел, но часто пытался представить себе, как она выглядит.

Сейчас, когда мужчина с мягким голосом повторил номер, Винс сказал:

– Дело сделано. Я высоко ценю ваши звонки и всегда к вашим услугам, если для меня есть работа.

Винс не сомневался, что парень на другом конце линии тоже узнал его голос.

– Я рад слышать, что все прошло хорошо. Мы тоже высоко ценим ваше мастерство. А теперь запомните это. – Мужчина назвал семизначный телефонный номер. Винс удивился, но повторил номер. После чего мужчина продолжил: – Это номер одного из таксофонов торгового центра «Фэшн-Айленд». Открытая прогулочная зона возле универмага «Робинсон». Вы можете там быть через пятнадцать минут?

– Конечно, – ответил Винс. – Через десять.

– Позвоню вам через пятнадцать минут с подробной информацией.

Винс повесил трубку и, насвистывая, вернулся к минивэну. То, что его отправили к другому таксофону за подробной информацией, могло означать только одно: у них уже была для него работа. Вторая за один день!

Уже позже, когда кекс был испечен и покрыт глазурью, Нора вернулась в свою спальню в юго-западном углу на втором этаже.

При жизни Виолетты Девон комната эта служила Норе убежищем, несмотря на отсутствие замка в двери. Как и все остальные комнаты в огромном доме, спальня Норы была заставлена громоздкой мебелью, словно это был не жилой дом, а самый настоящий склад. Впрочем, и элементы декора оставляли желать лучшего. И все же, закончив с домашними делами или прослушав очередную занудную теткину лекцию, Нора пряталась в своей спальне, чтобы убежать от реальности с помощью книг или грез наяву.

Виолетта постоянно устраивала неожиданные инспекции. Она беззвучно прокрадывалась по коридору и резко распахивала незапертую дверь, надеясь застукать племянницу за запрещенным развлечением или постыдным занятием. Подобные внезапные проверки были неотъемлемой частью детства и отрочества Норы. Правда, потом они случались все реже, хотя и продолжались до последних недель жизни Виолетты, когда Нора уже была взрослой женщиной двадцати девяти лет. Поскольку Виолетта предпочитала темные платья, волосы затягивала в тугой узел, а на ее бледном худом лице с острыми чертами не было ни капли косметики, то она больше походила на мужчину – этакий суровый монах в грубой покаянной рубахе, рыскающий в коридорах мрачной средневековой обители для надзора за поведением монашеской братии.

Обнаружив, что Нора спит или предается мечтаниям, Виолетта строго отчитывала племянницу и наказывала тяжелой работой. Тетка не поощряла праздности и лени.

Впрочем, книги были разрешены, но только одобренные Виолеттой, потому что книги в первую очередь давали знания. Кроме того, как любила говорить Виолетта: «Заурядные невзрачные женщины вроде нас с тобой никогда не будут вести гламурную жизнь, никогда не поедут в экзотические места. Поэтому книги представляют для нас особую ценность. Через книги мы можем испытать практически все, что испытывают другие. И это неплохо. Жить в мире книг даже лучше, чем иметь друзей и знать… мужчин».

С помощью сговорчивого семейного врача Виолетта освободила Нору от занятий в школе под предлогом слабого здоровья. Нора получила домашнее образование, так что книги действительно были для нее единственным окном в жизнь.

К тридцати годам Нора не только успела прочесть тысячи книг, но и сама освоила живопись маслом, акрилом, акварелью и карандашом. Рисование и живопись относились к числу одобренных тетей Виолеттой увлечений. Искусство стало для Норы одиночным плаванием, помогавшим забыть о большом мире за стенами мрачного дома и избежать контакта с людьми, которые непременно оттолкнут, обидят и расстроят ее.

В одном углу спальни стояли чертежная доска, мольберт и шкафчик для художественных принадлежностей. Свободное пространство для миниатюрной мастерской было получено за счет сдвигания имеющейся мебели, ни один предмет из которой не был убран, в результате чего стены начали давить, вызывая клаустрофобию.

И все эти годы, особенно ночью, но иногда и в разгар дня, Нору не покидало ощущение, что пол ее спальни вот-вот обвалится под тяжестью громоздкой мебели и она, Нора, рухнет в нижнее помещение и погибнет, раздавленная своей массивной кроватью с балдахином. Когда девушку одолевали подобные страхи, она выбегала на задний двор и сидела там, скрестив руки на груди, чтобы унять дрожь. И лишь в двадцать пять лет Нора поняла, что панические атаки возникают не из-за заставленной мебелью комнаты и мрачного оформления дома, а из-за деспотизма тети Виолетты.

И вот четыре месяца назад, через восемь месяцев после смерти тети Виолетты, одним субботним утром Нору вдруг охватило острое желание перемен, и она начала лихорадочную перестановку в своей спальне-мастерской. Нора вытащила в коридор все относительно мелкие предметы обстановки, равномерно распределив их по оставшимся пяти загроможденным комнатам на втором этаже. Более тяжелые вещи предстояло разобрать и унести по частям, но в конце концов Норе удалось ликвидировать практически все. Она оставила лишь кровать с балдахином, прикроватную тумбочку, кресло, чертежную доску и табурет, шкафчик с художественными принадлежностями и мольберт. Короче, только то, что было нужно. Затем она содрала обои.

В течение всего этого головокружительного уик-энда Нора чувствовала себя так, будто произошла революция и с прежней жизнью навсегда покончено. Но к тому времени, как она переделала спальню, ее мятежный дух испарился, и остальные комнаты она трогать не стала.

Правда, теперь хотя бы одно место в доме стало ярким, почти жизнерадостным. Стены были выкрашены бледно-желтой краской. Шторы исчезли, их сменили жалюзи фирмы «Леволор» под цвет стен. Нора скатала унылый ковер и натерла красивый дубовый пол.

Теперь это стало убежищем в полном смысле слова. Стоило Норе войти в дверь спальни и увидеть результаты своих трудов, у нее неизменно поднималось настроение, а все проблемы временно отступали.

После жуткого столкновения со Стреком яркая комната подействовала на Нору успокаивающе, впрочем, как и всегда. Нора села за чертежную доску и принялась за карандашный набросок для картины маслом, идею которой уже давно вынашивала. Поначалу у Норы тряслись руки, ей приходилось то и дело останавливаться, чтобы собраться и продолжить рисование, но со временем страх потихоньку улегся.

Во время работы она даже набралась мужества вспомнить о Стреке и представить, как далеко он мог бы зайти, не сумей она выставить его из дома. У Норы невольно возник вопрос: соответствовал ли пессимистический взгляд Виолетты Девон на окружающий мир и всех остальных людей действительности? И хотя с самого детства ее учили именно такому подходу к жизни, Нору терзали сомнения. Ей казалось, что в этом было нечто нездоровое, даже извращенное. И вот сейчас Норе пришлось столкнуться с Артом Стреком, личность которого лишь подтверждала справедливость воззрений Виолетты Девон и в очередной раз доказывала опасность близких контактов с окружающим миром.

Однако через какое-то время, когда набросок уже был наполовину готов, Нора вдруг начала сомневаться, правильно ли она интерпретировала поведение Стрека. Нет, он никак не мог ее домогаться. Только не ее.

Ведь, как ни крути, она была совсем непривлекательна. Заурядная. Невзрачная. Возможно, даже уродливая. Нора знала, что это правда, поскольку Виолетта, при всех ее недостатках, имела и некоторые достоинства, и среди них – отказ от красивых слов. Нора была некрасивой серой мышкой, отнюдь не женщиной, которая может рассчитывать, что ее будут обнимать, целовать и ласкать. Тетя Виолетта заставила Нору еще в детстве зарубить себе это на носу.

Несмотря на отталкивающую личность, чисто физически Стрек был видным мужчиной, наверняка пользовавшимся успехом у куда более симпатичных женщин. И такая дурнушка, как Нора, категорически не может его заинтересовать. Это просто нелепо.

Нора до сих пор носила одежду, купленную для нее теткой: темные бесформенные платья, юбки и блузки, подобные тем, что предпочитала сама Виолетта. Ведь более яркие и женственные наряды привлекут излишнее внимание к костлявой, нескладной фигуре и невыразительному, неинтересному лицу Норы.

Но тогда почему Стрек назвал ее красивой?

Ой да ладно! Это легко объяснить. Возможно, он просто над ней издевался. Или, скорее всего, пытался быть вежливым и любезным.

И чем больше Нора об этом думала, тем больше начинала верить, что составила себе ошибочное мнение о бедняге. В свои тридцать лет она уже превратилась в истеричную старую деву, одинокую и одержимую страхами.

Эта мысль на какое-то время расстроила Нору. Тогда она удвоила свои усилия в работе над наброском, закончила его и начала новый, уже с другой перспективой. С головой погрузившись в творчество, она и не заметила, как пролетел день.

Между тем старинные напольные часы внизу пунктуально отбили час, полчаса, четверть часа.

Уходящее на запад солнце стало золотым, все ярче освещая комнату по мере угасания дня. Воздух, казалось, был наполнен мерцанием. Королевская пальма под южным окном дрожала на майском ветру.

К четырем часам дня Нора, совсем успокоившись, даже тихонько замурлыкала себе под нос.

Телефонный звонок застал ее врасплох.

Она положила карандаш и подняла телефонную трубку:

– Алло?

– Забавно, – послышался мужской голос.

– Простите?

– Они никогда о таком не слышали.

– Простите, – сказала Нора. – Думаю, вы ошиблись номером.

– Это вы, миссис Девон?

Теперь она узнала голос. Это был он. Стрек.

На секунду Нора потеряла дар речи.

А он тем временем продолжал:

– Они никогда о таком не слышали. Я позвонил в полицию Санта-Барбары и попросил позвать офицера Девона, но они ответили, что у них в отряде нет никакого офицера Девона. Разве не странно, миссис Девон?

– Что вам нужно? – дрожащим голосом произнесла Нора.

– Думаю, это компьютерный сбой, – зловеще рассмеялся Стрек. – Ну да, конечно, из-за компьютерного сбоя данные о вашем муже исчезли из их файла. Миссис Девон, полагаю, вам стоит ему об этом сообщить, как только он вернется домой. Если он не уладит это дело… черт, в конце недели он может не получить зарплату!

Стрек повесил трубку. В трубке раздались длинные гудки, и до Норы внезапно дошло, что ей следовало первой оборвать разговор, с размаху швырнуть проклятую трубку, как только он сказал, что звонил в полицейский участок. Не следовало поощрять Стрека, даже слушая его по телефону.

Нора прошлась по дому, проверяя все окна и двери. Они были крепко-накрепко заперты.

В «Макдоналдсе» на Восточной Чапман-авеню в округе Ориндж Трэвис Корнелл заказал для золотистого ретривера пять гамбургеров. Сидевшая на переднем сиденье собака съела все мясо и две булочки, после чего в знак благодарности собралась было лизнуть Трэвиса в лицо.

– У тебя из пасти воняет, как у аллигатора с несварением желудка, – запротестовал Трэвис, отодвигая от себя пса.

Обратный путь в Санта-Барбару занял три с половиной часа, поскольку движение на шоссе было гораздо плотнее, чем утром. Трэвис всю дорогу поглядывал на своего спутника и время от времени с ним разговаривал, ожидая пугающих проявлений интеллекта, который пес уже демонстрировал ранее. Однако расчеты Трэвиса не оправдались. Ретривер вел себя так, как и любая другая собака во время длинного путешествия. Правда, время от времени пес садился очень прямо и смотрел в ветровое стекло, проявляя повышенный интерес к пейзажу за окном, что было несколько нетипично. Но бо́льшую часть времени ретривер, свернувшись калачиком, спал на сиденье и мирно посапывал во сне или часто дышал, высунув язык, и со скучающим видом зевал.

Когда вонь от грязной собачьей шерсти стала невыносимой, Трэвис опустил стекла, чтобы проветрить кабину, и ретривер высунул голову в окно. Пес, с откинутыми назад ушами, развевающейся на ветру шерстью, скалился очаровательной дурацкой улыбкой, которая появляется на морде собаки, хоть раз в жизни ехавшей рядом с водителем за штурмана.

В Санта-Барбаре Трэвис заехал в торговый центр, чтобы купить несколько банок собачьего корма «Алпо», коробку собачьего печенья «Милк-боун», пластиковые миски для корма и воды, оцинкованную лохань, флакон собачьего шампуня со средством от блох и клещей, щетку для вычесывания колтунов, ошейник и поводок.

Пока Трэвис укладывал покупки в кузов пикапа, пес наблюдал за ним через заднее окно машины, прижав к стеклу влажный черный нос.

Сев за руль, Трэвис сказал:

– Ты жутко грязный, и от тебя воняет. Ты ведь не доставишь мне хлопот, если я попрошу тебя принять ванну?

Собака зевнула.

К тому моменту, как Трэвис свернул на подъездную дорожку своего четырехкомнатного коттеджа в северной части Санта-Барбары и выключил зажигание, в его душу уже закралось сомнение, было ли поведение этого приблудного пса действительно таким необычным, как ему показалось.

– Если ты снова не продемонстрируешь мне, на что способен, – обратился Трэвис к собаке, вставляя ключ в замок входной двери, – то придется признать, что там, в лесу, у меня крыша поехала, короче, я чокнулся и все это вообразил.

Собака, стоявшая возле Трэвиса на крыльце, вопросительно посмотрела на нового хозяина.

– Неужели ты возьмешь на себя ответственность за возникшие у меня сомнения в собственной вменяемости, а?

Оранжевая с черным бабочка пролетела мимо морды ретривера, огорошив его. С отрывистым лаем собака скатилась с крыльца и рванула по дорожке за упорхнувшей добычей. Ретривер вихрем носился туда-сюда по лужайке, стрелой взлетал в воздух, но постоянно промахивался. Он чудом избежал столкновения с чешуйчатым стволом большой финиковой пальмы, после чего едва не врезался головой в бетонную поилку для птиц и в довершение рухнул на клумбу c новогвинейскими бальзаминами, над которой, спасаясь, парила бабочка. Пес перекатился на живот, поднялся на дрожащих лапах и вынырнул из цветов.

В конце концов ретривер понял, что потерял след, и, вернувшись к Трэвису, бросил на него глуповатый взгляд.

– Ты просто чудо-пес, – произнес Трэвис. – Надо же, какое несчастье!

Трэвис открыл дверь. Ретривер проскользнул в дом, опередив Трэвиса, и прошлепал обследовать свое новое жилище.

– Только не вздумай напрудить здесь лужу! – крикнул ему вслед Трэвис.

Он отнес оцинкованную лохань и пластиковый пакет с покупками на кухню. Оставив там корм и собачьи миски, все остальное вытащил через заднюю дверь на улицу. Бросил пакет на бетонное патио и поставил лохань возле свернутого садового шланга, подсоединенного к наружному крану.

Вернувшись в дом, Трэвис достал из-под кухонной раковины ведро, наполнил его горячей водой, вынес наружу и вылил воду в лохань. После четвертого похода за горячей водой на патио появился ретривер, тотчас же принявшийся обследовать задний двор. К тому времени, как Трэвис успел более чем наполовину наполнить лохань, ретривер начал метить территорию вдоль огораживающей участок выбеленной стены из бетонных блоков.

– Когда закончишь уничтожать траву, – сказал Трэвис, – советую тебе приготовиться принять ванну. От тебя жутко воняет.

Ретривер повернулся к Трэвису и наклонил голову, словно прислушиваясь к тому, что говорит ему новый хозяин. Однако пес вовсе не походил на смышленую собаку из кинофильмов. И похоже, вообще ничего не понял. По крайней мере, вид у него был донельзя глупый. А когда Трэвис замолчал, пес снова подбежал к стене и сделал лужу.

Глядя, как собака справляет свои дела, Трэвис вдруг тоже почувствовал потребность облегчиться. Он прошел в туалет, после чего переоделся в старые джинсы и футболку, приготовившись к грязной работе. Вернувшись во двор, Трэвис обнаружил, что ретривер стоит возле дымящейся лохани со шлангом в зубах. Каким-то образом пес умудрился включить кран. Из шланга в лохань лилась вода.

Для любой собаки успешные манипуляции с краном для воды – задача крайне сложная, если не невозможная. Трэвис прикинул, что лично для него эквивалентным тестом на сноровку стала бы задача отвинтить одной рукой крышку баночки аспирина с защитой от детей.

Остолбенев от изумления, Трэвис спросил:

– Слишком горячая вода?

Ретривер выпустил из пасти шланг, заливший водой патио, и забрался, почти изящно, в лохань. Он сел и посмотрел на Трэвиса, словно желая сказать: «Ну давай же, не сиди сложа руки, придурок!»

Трэвис подошел к лохани и присел на корточки:

– Покажи, как ты выключаешь воду. – (Собака смотрела на него с тупым видом.) – Покажи мне, – повторил Трэвис.

Ретривер фыркнул и сменил положение.

– Если ты смог включить кран, значит ты сможешь и выключить его. Как ты это сделал? Зубами? Наверное, все же зубами. Ей-богу, ты же не мог открыть кран лапой! Однако должен сказать, это для тебя чревато. Ты вполне мог сломать зуб о чугунную ручку.

Высунувшись из лохани, собака подцепила зубами верхнюю часть пакета с шампунем.

– Значит, ты не будешь выключать кран? – спросил Трэвис.

Ретривер заморгал с непроницаемым видом.

Трэвис вздохнул и выключил воду:

– Ну ладно. Твоя взяла, умник. – Вынув из пакета щетку и шампунь, Трэвис протянул их ретриверу. – На, возьми. Пожалуй, ты во мне не нуждаешься. Уверен, ты сам сможешь себя отскрести.

Пес издал длинный, протяжный гав, зародившийся глубоко в горле, и у Трэвиса вдруг возникло стойкое ощущение, будто тот, в свою очередь, назвал его умником.

Берегись, сказал себе Трэвис. Еще немного – и ты слетишь с катушек. Да, это чертовски умная собака, но она реально не может понимать, о чем ты говоришь, и не может тебе ответить.

Ретривер покорно позволил себя искупать, даже получив от этого удовольствие. Затем по команде он вылез из лохани, и Трэвис смыл холодной водой шампунь, после чего расчесал ретриверу мокрую шкуру, вытащил оттуда колючки, застрявшие репья, распутал колтуны. Пес терпеливо сносил процедуру и к шести вечера полностью преобразился.

Отмытый и расчесанный, он оказался красивым животным. Его шерсть была преимущественно золотистого цвета со светлыми подпалинами на ляжках, животе, ягодицах и внутренней части хвоста. Густой подшерсток сохранял тепло и отталкивал воду. Шерсть была мягкой, не слишком густой, местами вьющейся. Хвост слегка загибался наверх, что придавало псу задорный вид. Более того, хвост постоянно находился в движении, усиливая впечатление.

Засохшая кровь на ухе была вызвана небольшой царапиной, которая уже заживала. Подушечки лап не изранены, а лишь стерты до крови от продолжительного бега по пересеченной местности. Поэтому Трэвис просто продезинфицировал ранки раствором борной кислоты. Если у собаки и возникнут неприятные ощущения, то совсем незначительные. А поскольку она не хромала, через пару дней все должно было зажить.

Теперь ретривер выглядел великолепно, в отличие от Трэвиса, который насквозь пропотел и пропах собачьим шампунем. Нужно было срочно принять душ и переодеться. И, кроме того, Трэвису захотелось есть.

Осталось сделать только одну вещь – надеть на пса ошейник. Но когда Трэвис попытался застегнуть новый ошейник, ретривер тихо зарычал и попятился.

– Стой спокойно. Это всего лишь ошейник, малыш. – (Пес, продолжая рычать, уставился на петлю из красной кожи в руке Трэвиса.) – У тебя неприятный опыт общения с этой штукой, да?

Пес перестал рычать, но не двинулся с места.

– С тобой плохо обращались? – спросил Трэвис. – Наверное, так и есть. Может, тебя душили ошейником. Перекручивали и душили. Или держали на коротком поводке. Что-то вроде того, да?

Коротко залаяв, ретривер прошлепал по патио и остановился в дальнем углу, исподлобья глядя на ошейник.

– Ты мне доверяешь? – Трэвис по-прежнему стоял на коленях, демонстрируя самые добрые намерения.

Ретривер перевел взгляд с ошейника на Трэвиса, их глаза встретились.

– Я никогда тебя не обижу. – Трэвиса не смущало, что он ведет разговор по душам собакой. – Ты должен зарубить это себе на носу. Я хочу сказать, у тебя хороший инстинкт на такие вещи. Ведь так? Положись на свои инстинкты, малыш, и доверься мне.

Собака вышла вперед из дальнего угла патио и остановилась вне пределов досягаемости Трэвиса. Посмотрела еще раз на ошейник, после чего устремила на Трэвиса все тот же загадочный пристальный взгляд. Как и тогда, Трэвис почувствовал наличие между ними контакта, настолько же сложного для понимания, насколько и сверхъестественного – и настолько же сверхъестественного, насколько и неописуемого.

– Послушай, рано или поздно мне наверняка придется ходить с тобой туда, куда без поводка не пускают. А поводок пристегивается к ошейнику. Ведь так? Именно поэтому я и хочу надеть на тебя эту штуку, чтобы можно было повсюду брать тебя с собой. И еще, чтобы не было блох. Но если ты действительно не хочешь подчиниться, неволить не стану.

Они продолжали стоять друг перед другом. Ретривер размышлял над словами Трэвиса, который держал ошейник, словно собираясь сделать подарок, а не предъявлять ультиматум. Пристально посмотрев в глаза Трэвису, ретривер отряхнулся, чихнул и медленно приблизился к новому хозяину.

– Хороший мальчик, – похвалил его Трэвис.

Оказавшись возле Трэвиса, пес в знак покорности лег на живот и перекатился на спину, тем самым демонстрируя, что доверяет человеку и ничуть его не боится.

Трэвис понимал, что это чистой воды безумие, но у него в горле встал ком, а на глаза навернулись слезы. Смахнув непрошеную слезу, Трэвис мысленно обозвал себя сентиментальным идиотом. Он понял, почему эта демонстрация покорности так тронула его зачерствевшее сердце. Впервые за три года Трэвис Корнелл почувствовал, что кому-то нужен, ощутив глубокую связь с другим живым существом. Впервые за три года у него появился смысл жизни.

Он надел собаке ошейник и ласково почесал подставленный ему живот:

– Нужно дать тебе имя.

Собака поднялась, повернулась к Трэвису и навострила уши, словно ожидая услышать, как ее назовут.

Боже правый, подумал Трэвис, я уже начал приписывать ему человеческие интенции. Он просто приблудный пес, быть может, особенный, но все-таки приблудный пес. Ретривер не может хотеть знать, как его назовут, ведь он, как пить дать, не понимает человеческого языка.

– Не могу придумать ни одного подходящего имени, – наконец сдался Трэвис. – Ладно, давай не будем форсировать события. Имя должно быть правильным. Ты ведь у нас необычная собака, лохматая морда. Я должен все хорошенько обдумать, чтобы не ошибиться.

Трэвис вылил воду из лохани и, сполоснув, оставил сушиться. Вместе с ретривером он вошел в дом, теперь ставший их общим.

Доктор Элизабет Ярбек и ее муж, адвокат Джонатан Ярбек, жили в Ньюпорт-Бич в похожем на ранчо приземистом одноэтажном доме с крышей из лиственничного гонта, оштукатуренными кремовыми стенами и дорожкой, вымощенной натуральным камнем. Лучи угасающего солнца мерцали медными и рубиновыми огнями на витражных стеклах узких окон по обе стороны от входной двери, придавая им сходство с гигантскими драгоценными камнями.

Когда Винс Наско позвонил в дверь, ему открыла Элизабет. Лет пятидесяти, подтянутая и привлекательная, с копной платиновых волос и голубыми глазами. Винс сообщил ей, что его зовут Джон Паркер, что он агент ФБР и ему нужно побеседовать с ней и ее мужем по поводу расследуемого в настоящий момент дела.

– Дела? – удивилась она. – Какого дела?

– Это касается одного исследовательского проекта, финансируемого государством. В свое время вы принимали в нем участие.

Именно эту вступительную строку ему велели произнести.

Женщина внимательно изучила фотографию на его удостоверении личности и удостоверение сотрудника ФБР.

Ради бога, пусть себе проверяет! Документы были состряпаны теми же людьми, что наняли его на эту работу. Липовые документы, полученные для одного дела в Сан-Франциско, уже три раза сослужили Винсу хорошую службу.

Винс не сомневался, что документы пройдут проверку, а вот насчет себя он был не слишком уверен. Он надел темно-синий костюм, белую рубашку с синим галстуком и начищенные до блеска черные туфли – типичный прикид федерального агента. Внушительные размеры и непроницаемое лицо идеально подходили для выбранной роли. Однако убийство доктора Дэвиса Уэзерби и перспектива еще двух убийств в ближайшие несколько минут дико возбуждали Винса, наполняя его маниакальным ликованием, которое едва удавалось скрыть. Винса распирало безудержное веселье, и с каждой минутой смех становилось все труднее сдерживать. В грязно-зеленом «форде-седане», угнанном сорок минут назад специально для этого дела, на него вдруг накатил приступ бесконтрольной дрожи, вызванной отнюдь не нервозностью, а острым удовольствием почти сексуального свойства. Винсу пришлось даже свернуть на обочину и минут десять восстанавливать дыхание, чтобы хоть немного прийти в себя.

Элизабет Ярбек оторвала взгляд от липового удостоверения и, встретившись глазами с Винсом, нахмурилась.

Он рискнул улыбнуться, несмотря на опасность разразиться приступом бесконтрольного смеха, который сразу нарушит тщательно разработанную легенду. У Винса была мальчишеская улыбка – на фоне его внушительных размеров она действовала обезоруживающе.

Через секунду доктор Ярбек тоже улыбнулась. Удовлетворившись, она вернула Винсу удостоверение и пригласила пройти в дом.

– Мне нужно побеседовать и с вашим мужем, – напомнил Винс, когда она закрыла за ними входную дверь.

– Он в гостиной, мистер Паркер. Сюда, пожалуйста.

Гостиная была просторной и светлой. Стены и ковер кремового цвета. Бледно-зеленые диваны. Из высоких окон с зеркальными стеклами, затененными приспущенными зелеными маркизами, открывался вид на ухоженный участок и дома на холмах внизу.

Джонатан Ярбек засовывал щепу между поленьями в кирпичном камине, готовясь его разжечь. Он поднялся, отряхивая руки, когда жена начала представлять ему Винса:

– Джон Паркер из ФБР.

– ФБР? – вопросительно поднял брови Ярбек.

– Мистер Ярбек, – сказал Винс, – если дома находятся еще какие-либо члены семьи, я хотел бы побеседовать с ними прямо сейчас, чтобы не пришлось повторяться.

Ярбек покачал головой:

– Дома только мы с Лиз. Дети в колледже. А в чем, собственно говоря, дело?

Винс достал из внутреннего кармана пиджака пистолет с глушителем и выстрелил Джонатану Ярбеку в грудь. Адвокат отлетел назад, к каминной доске, где на секунду завис, будто пришпиленный, после чего упал на латунный каминный набор.

Элизабет Ярбек оцепенела от изумления и ужаса. Винс проворно подскочил к ней. Схватил за левую руку, безжалостно заломив ее за спину. Когда женщина вскрикнула от боли, Винс приставил к ее голове пистолет:

– Только пикни – и я вышибу тебе, на хрен, мозги!

Он потащил Элизабет за собой к телу ее убитого мужа. Джонатан Ярбек лежал ничком на латунном совке для углей и кочерге с латунной ручкой. Он был мертв. Но Винс не хотел рисковать. Он дважды выстрелил Джонатану в затылок с близкого расстояния.

Из груди Лиз Ярбек вырвался странный мяукающий звук – и она зарыдала.

Дом стоял слишком далеко, да и стекла были тонированы, поэтому соседи вряд ли могли хоть что-нибудь увидеть через большие окна, но Винсу хотелось разделаться с женщиной в более укромном месте. Он заставил ее пройти в коридор, а затем – вглубь дома. Заглядывая в каждую дверь, Винс нашел наконец хозяйскую спальню. Он с силой втолкнул туда Элизабет, она растянулась на полу.

– Не вздумай дергаться! – скомандовал Винс.

Он включил прикроватные лампы. После чего подошел к раздвижным стеклянным дверям на патио и начал задергивать шторы.

И как только он повернулся к Элизабет спиной, женщина вскочила на ноги и побежала к двери в коридор.

Винс перехватил ее, шваркнул о стену, ударил кулаком в живот, да так, что она задохнулась, и снова швырнул на пол. Оторвав за волосы голову доктора Ярбек от пола, Винс заставил ее посмотреть себе прямо в глаза:

– Послушайте, леди, я не собираюсь в вас стрелять. Я пришел сюда из-за вашего мужа. Исключительно из-за мужа. Но если вы попытаетесь сбежать прежде, чем я буду готов вас отпустить, мне придется пустить в расход и вас тоже. Понятно?

Конечно, он лгал. Ему заплатили именно за устранение Элизабет. А мужа пришлось убрать просто как лишнего свидетеля. Однако то, что Винс не собирался стрелять в Элизабет, было чистой правдой. Винс хотел, чтобы женщина была более податливой. Тогда он сможет ее связать и не торопясь с ней разделаться. Двух выстрелов было бы вполне достаточно, но он собирался растянуть удовольствие, убив ее медленно. Ведь смерть можно смаковать, наслаждаясь ею, точно хорошей едой, тонким вином и роскошными закатами.

Элизабет спросила, задыхаясь и всхлипывая:

– Кто вы такой?

– Не твое дело.

– Что вам нужно?

– Если заткнешься и будешь мне помогать, останешься в живых.

Она начала торопливо молиться, путая слова и перемежая их тихими, полными отчаяния звуками.

Винс задернул шторы.

Сорвал со стены телефонный аппарат и закинул его в дальний угол.

Снова взяв женщину за руку, Винс рывком поставил ее на ноги и потащил в ванную комнату, где обшарил все ящики в поисках аптечки; лейкопластырь был именно тем, что нужно.

Вернувшись в спальню, Винс заставил женщину лечь на спину на кровать. Пластырем стянул ей лодыжки и запястья. Достал из комода пару тонких трусиков и, скомкав, засунул ей в рот. После чего наглухо запечатал ее рот куском пластыря.

Она тряслась, как в лихорадке, пытаясь сморгнуть слезы и пот.

Покинув спальню, Винс вернулся в гостиную и встал на колени возле тела Джонатана Ярбека, с которым он еще не закончил. Винс перевернул труп. Одна из пуль, вошедшая в затылок, вышла из горла, прямо под подбородком. Открытый рот полон крови. Один глаз закатился в глазницу, так что был виден только белок.

Винс посмотрел в другой глаз.

– Благодарю вас, – искренне, благоговейно произнес он. – Благодарю вас, мистер Ярбек. – Винс опустил ему веки и поцеловал их. – Благодарю. – Затем поцеловал покойного в лоб. – Благодарю за то, что вы дали мне.

Затем Винс прошел в гараж, где, порывшись в ящиках, нашел кое-какие инструменты. Он выбрал молоток с удобной резиновой ручкой и отполированной стальной головкой.

Когда Винс вернулся в притихшую спальню и положил молоток на матрас возле связанной женщины, у нее от ужаса комично округлились глаза.

Она принялась дергаться и извиваться, пытаясь содрать с рук пластырь. Безуспешно.

Винс начал раздеваться.

Заметив, что женщина посмотрела на него с таким же ужасом, как ранее на молоток, Винс произнес:

– Нет, пожалуйста, не волнуйтесь, доктор Ярбек. Я не собираюсь вас насиловать. – Он повесил пиджак и рубашку на спинку стула. – У меня нет к вам сексуального интереса. – Он снял туфли, носки и брюки. – Вам не придется пройти через это унижение. Я вовсе не из тех мужчин. Я просто снимаю одежду, чтобы не залить ее кровью.

Обнажившись, он взял молоток и с размаху ударил женщину по левой ноге, раздробив коленную чашечку. И быть может, после пятидесятого или шестидесятого удара молотком настал Момент.

Винс ощутил мощный прилив энергии. Почувствовал нечеловеческую восприимчивость к цвету и структуре окружающих его вещей. Он сделался сильным, как никогда ранее, – божеством в обличье мужчины.

Уронив молоток, он встал голыми коленями на пол возле кровати. Уперся лбом в окровавленное покрывало и несколько раз глубоко вдохнул, содрогаясь от невыносимого наслаждения.

Несколько минут спустя Винс пришел в себя. Приспособившись к своему новому состоянию удвоенной мощи, он встал, повернулся к мертвой женщине и покрыл поцелуями ее обезображенное лицо, после чего запечатлел поцелуй на каждой ладони.

– Благодарю тебя.

Винс был так глубоко тронут жертвой, которую она ему принесла, что еще чуть-чуть – и он бы заплакал. Однако радость по поводу своей удачи оказалась сильнее жалости к женщине, поэтому слезы так и не хлынули.

В ванной он на скорую руку принял душ. И пока горячая вода смывала мыло, думал о том, как удачно нашел способ сделать убийства своей работой. Ведь теперь ему платили за то, что он в любом случае делал бы без всякого вознаграждения.

Одевшись, Винс взял полотенце и протер те немногие вещи, к которым прикасался с тех пор, как вошел в дом. Он всегда помнил каждое свое движение и никогда не волновался, что может что-то упустить, оставив случайный отпечаток пальца. Идеальная память была еще одной стороной его Дара.

Когда он вышел из дома, то обнаружил, что на окрестные холмы опустилась ночь.