Неромантические реформы

Книга: Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный

Так можно было бы назвать нововведения второго, послеаустерлицкого периода, ибо они были вызваны не отвлеченными идеями, почерпнутыми из просвещенной литературы, а насущной необходимостью – не поэзией, но прозой. Наилучшим кнутом для проведения реформ, как известно, является проигранная война, вскрывающая дефекты существующей системы. И горькие уроки 1805–1807 годов продемонстрировали Александру, что он и его высокомысленные друзья занимались не тем, чем нужно, и не так, как нужно. Они рассуждали об идеалах и справедливых законах, а надо было модернизировать армию, экономику, финансы. Правительство «молодых реформаторов» со всеми этими задачами не справилось.

В этот период все члены Негласного Комитета утрачивают свое влияние на императора и отдаляются от него. Кочубей перестает быть министром, Чарторыйский отстранен от иностранных дел и уезжает на родину руководить Виленским учебным округом, Новосильцев со Строгановым вовсе покидают Россию.

Требовались иные меры – конкретные, практические, с немедленным результатом.

И когда возник человек, который знал, что делать, царь вздохнул с облегчением. Появился кто-то, имевший ясный и выполнимый план.

План Сперанского

Этот человек, собственно, Александру был давно известен. Михаил Сперанский уже несколько лет управлял ключевым департаментом в министерстве внутренних дел, не раз составлял дельные докладные записки, одна из которых, поданная еще в 1803 году, рекомендовала повременить с коренной перестройкой государства, а на первом этапе, сохраняя все прерогативы самодержавия, ограничиться созданием учреждений, которые готовили бы «дух народный» (то есть общественное мнение) к грядущим великим переменам.

Окружение императора состояло из молодых «верхохватов» и екатерининских «стародумов». Сперанский был не похож ни на тех, ни на других. «Впечатлительного, более восприимчивого, чем деятельного Александра подкупило обаяние этого блестящего ума, твердого, как лед, но и холодного, как лед же, – пишет Ключевский. – Это была воплощенная система. Ворвавшись со своими крепкими неизрасходованными мозговыми нервами в петербургское общество, уставшее от делового безделья, Сперанский взволновал и встревожил его, как струя свежего воздуха, пробравшаяся в закупоренную комнату хворого человека, пропитанную благовонными миазмами». Другой историк, А. Корнилов, выражается лаконичнее, но еще комплиментарнее, называя Михаила Михайловича «быть может, самым замечательным государственным умом во всей новейшей русской истории».

В конце 1808 года этот самородок получает от царя задание подготовить план постепенного преобразования государства. Протрудившись над этим документом несколько месяцев, Сперанский представляет государю доклад, размахом и смелостью намного превосходящий программу Негласного Комитета. Автор проекта, скучно названного «Введение к уложению государственных законов», разработал не только порядок «учреждений», о которых поминал в записке 1803 года, но и – шире – новый принцип устроения российского общества.

Сперанский не покушался на крепостное право и не пытался установить всеобщее равенство. Он предлагал разделить население на три группы, отличающиеся по объему прав. Дворянство будет обладать правами гражданскими и политическими; «среднее состояние», то есть средний класс – купцы, мещане, свободные крестьяне – правами гражданскими и, в случае обладания достаточной собственностью, политическими; крепостные – только гражданскими. Главным критерием здесь становился размер собственности, то есть в основу социальной системы ставился параметр сугубо буржуазный. Переход в следующий класс, писал Сперанский, «всем отверзт, кто приобрел недвижимую собственность в известном количестве».

Гражданские права для помещичьих крестьян – это уже было очень много. Под политическими же правами имелось в виду участие в выборах, которые отныне должны были стать важным компонентом государственной системы.

Сперанский предлагал учредить «думы» на четырех уровнях: волостном, окружном, губернском и всероссийском. Высший из этих парламентов, Государственный Совет, существовал бы непосредственно при императоре.

Далее предлагалось разделить управление на три ветви. Исполнительной властью ведал бы Комитет министров и вся находящаяся под ним бюрократическая инфраструктура. Законы инициировались бы в думах. Судебную власть представлял бы Сенат.

При этом, по мысли реформатора, все власть по-прежнему оставалась бы в руках императора, который по своей воле назначал бы главу Государственного Совета и министров, лично утверждал бы все законы и решения инстанций. Однако же, будучи принятым, закон становился обязательным для всех, в том числе и для государя.

Указ, составленный Сперанским

По сути дела речь шла о первом шаге по преобразованию самодержавия в конституционную монархию. Сперанский писал об этом прямым текстом: «Российская конституция одолжена будет бытием своим не воспалению страстей и крайности обстоятельств, но благодетельному вдохновению верховной власти, которая, устроив политическое бытие своего народа, может и имеет все способы дать ему самые правильные формы. Общий предмет преобразования состоит в том, чтобы правление, доселе самодержавное, постановить и учредить на непременяемом законе».

С присущей ему практичностью Михаил Михайлович прилагал к проекту подробный календарный план всех необходимых действий. Приступить к ним можно было немедленно и полностью осуществить программу в течение 1810 и 1811 годов.

Известно, что Александр сначала горячо одобрил проект, потом под влиянием консервативно настроенных министров и сенаторов заколебался и в конце концов не решился осуществить эту колоссальную реформу.

Большинство историков осуждают царя за робость, рассматривая провал программы Сперанского как еще одну упущенную возможность модернизации общественно-политической системы Российского государства. И действительно, на первый взгляд либеральный проект 1809 года смотрится весьма привлекательно. Однако, если проанализировать его с учетом веками складывавшейся государственной модели, возникает ощущение, что консерваторы, возможно, были правы.

Программа подтачивала две несущие опоры «ордынского» здания: ставила закон выше монарха и создавала легитимные общественные платформы, которые неминуемо начали бы конкурировать с исполнительной «вертикалью». При этом тотальная централизованная система принятия решений и унитарность государственного устройства (за исключением особого статуса Финляндии, о чем ниже) оставались незыблемыми. Нет сомнений, что это привело бы к ослаблению управляемости страной и кризису сохраняемого, но урезанного самодержавия. Нечто подобное случится век спустя, когда последний император своим манифестом 19 октября 1905 года введет «недоконституцию», после чего в империи наступит хаос. Следует учитывать еще и то, что во времена обсуждения программы Сперанского уже было ясно: назревает большая война со всей Европой. В этой ситуации демонтировать «ордынскую» модель, главным достоинством которой являлась прочность в годину тяжелых испытаний, было бы вдвойне рискованно.

В общем, скорее всего, Александр тогда поступил разумно.

«Календарный план» Сперанского был осуществлен частично, лишь в административной своей части.

Государственная реформа

Никаких предконституционных «учреждений» не возникло, но довольно существенно обновилась структура высших органов власти. Этому предшествовали два указа, направленные на то, чтобы повысить качество бюрократии.

В 1809 году сначала вышло постановление о том, что лица, имеющие придворное звание (камер-юнкер, камергер), но не исполняющие при дворе конкретных обязанностей, должны в двухмесячный срок найти себе какую-то настоящую службу. Эта мера очень раздражила высшую аристократию, но вызвала приток новых кадров в государственные ведомства как раз накануне административных реформ.

Второй мерой, более важной и совсем уж не понравившейся знати, была привязка карьеры к образованию. Раньше поднимались по чиновной лестнице в лучшем случае по выслуге лет, в худшей – просто благодаря хорошим связям. Однако для новой системы требовались квалифицированные, грамотные исполнители. Теперь никто не мог подняться выше восьмого класса (коллежский асессор), не имея университетского диплома или не сдав экзамены по целому кругу дисциплин. Еще более жесткие требования предъявлялись к особам, претендующим на пятый класс (статский советник), с которого начинались высшие чины.

Это новшество принесло два благих результата: старший и высший эшелоны чиновничества стали заметно профессиональней, а кроме того, наполнились студентами университеты, прежде не пользовавшиеся у дворянства особенной популярностью.

Подготовив подобным образом кадровую базу, в следующем 1810 году Сперанский приступил к собственно реформе. Суть ее сводилась к дальнейшей рационализации центрального управления.

Был учрежден Государственный Совет – но не в качестве представительного органа, как планировалось в проекте, а как высший совещательно-рекомендационный орган при государе. Его членами становились все министры, а председатель Комитета министров скоро стал и председателем Государственного Совета. Новый орган, по словам Сперанского, существовал для того, «чтобы власти законодательной, дотоле рассеянной и разбросанной, дать новое начертание постоянства и единообразия». Все законопроекты должны были сначала проходить через Государственный Совет. Таким образом, разделение высшей власти на исполнительную и законодательную не состоялось. Совет включал четыре департамента: общегосударственных законов, гражданский (в том числе церковный), финансово-промышленный и военный.

При Совете учреждалась Государственная канцелярия, которой руководил статс-секретарь, фактически первый бюрократ империи. Эту должность занял сам Сперанский.

На следующем этапе реорганизации подверглась министерская система, с учетом перекосов и диспропорции ее первоначального формата.

Все государственные дела теперь делились на пять сфер: 1) внешние сношения, 2) внешняя безопасность, 3) «государственная экономия», 4) законы, 5) внутренняя безопасность.

Внешними сношениями, естественно, занималось министерство иностранных дел, а внешней безопасностью – военное и морское министерства, законами – министерство юстиции. Здесь ничто не менялось. Но далее начинались новшества.

Под «государственной экономией» имелись в виду не только экономика и финансы, но вообще вся гражданская жизнь страны, ответственность за которую поделили между собой министерство финансов, министерство внутренних дел, министерство просвещения, казначейство и еще несколько профильных управлений. Для обеспечения же внутренней безопасности – по французскому, наполеоновскому образцу – вводилось министерство полиции, которая теперь приобретала самостоятельное значение.

Помимо стратегического перераспределения государственных обязанностей Сперанский усовершенствовал структуру и делопроизводство центральных ведомств. Ключевский почти век спустя напишет, что все эти нововведения «по стройности плана, логической последовательности его развития, по своеобразности и точности изложения доселе признаются образцовыми произведениями нашего законодательства».

Менялось и положение Сената. Этому маловразумительному органу и раньше неоднократно пытались придумать какую-то определенную функцию, да всё не получалось. Сперанский предложил устроить два сената: правительствующий из числа министров и их товарищей (взамен Комитета министров) и судебный – как высшую юридическую инстанцию. Второй сенат состоял бы как из царских назначенцев, так и из членов, избираемых дворянством. Но и в таком усеченном виде хитроумному Михаилу Михайловичу не удалось протащить в «ордынскую» модель элементы чуждого ей выборного устройства. Члены новосозданного Государственного Совета сразу почуяли опасность, и Сенат остался тем, чем был – ареопагом почтенных старцев.

Таким образом, даже реформа высших органов власти осуществилась лишь отчасти. Сперанский собирался превратить Россию в конституционную буржуазную монархию, а в результате всего лишь произвел технологический ремонт государственной самодержавной машины.

Фрагментарная либерализация

Хотя второй период преобразований главным образом коснулся работы государственной машины, кое-что было сделано и по части либерализации, но немногое и сугубо локально.

Идея освобождения крепостных на повестке дня уже не стояла, но положение их чуть-чуть улучшилось. В 1809 году вышел указ, запрещавший дворянам бесконтрольно ссылать крестьян в Сибирь, бывшие солдаты по выходе из службы обретали свободу, кроме того на помещиков возлагалась обязанность кормить свою живую собственность в неурожайные годы. Еще одна мера, вроде бы не имевшая отношения к гуманности – позволение крепостным заниматься коммерцией – будет иметь большие последствия, так как даст толчок появлению нового разряда капиталистов из числа предприимчивых крестьян.

Другим шажком на пути «малых дел» стал вклад Сперанского в развитие просвещения. Записка, в которой Михаил Михайлович обосновывал царю необходимость ввести образовательный ценз для чиновников, начиналась следующей преамбулой: «Главные средства, которыми правительство может действовать на воспитание народное, состоят: 1) В доставлении способов к просвещению. Сюда принадлежит устройство училищ, библиотек и тому подобных публичных заведений. 2) В побуждениях и некоторой моральной необходимости общего образования».

Многого на этом поприще Сперанский сделать не успел – только разработал систему духовного образования, в котором по обстоятельствам биографии очень хорошо разбирался, да способствовал открытию образцовой школы нового типа, Царскосельского лицея. Передовое по тем временам учебное заведение, где – о чудо – запрещались телесные наказания, должно было выпускать разносторонне образованных юношей, сразу по выпуске получавших чин титулярного советника. Как известно, из лицея потом выйдет много выдающихся и даже великих деятелей.

Самой же масштабной из либеральных инициатив этого времени стало особое устройство Финляндии.

Присоединенное к империи в 1809 году, после шведской войны, это «великое княжество» давало царю и его помощнику безопасный шанс поэкспериментировать с конституцией и свободами. Дело в том, что при шведах население этой провинции уже пользовалось набором определенных прав, так что вводить ничего нового почти не потребовалось. В Финляндии не было крепостных и существовало разделение властей на три ветви.

Сперанский стал доказывать, что покушаться на права финнов будет политически неправильно. Наоборот, нужно их сохранить и закрепить, «чтобы внутренним устройством Финляндии предоставить народу сему более выгод в соединении его с Россией, нежели сколько он имел, быв под обладанием Швеции».

Царскосельский лицей

Под руководством Михаила Михайловича был создан «План общего управления Финляндии», предоставлявший этому краю значительную автономию. На открытии финского представительного органа, Сейма, царь произнес речь, в которой местному населению даровались права, о каких русские могли только мечтать – в том числе верховенство закона.

Несомненно, у Александра и Сперанского была надежда, что Финляндия продемонстрирует остальной стране преимущества конституционного правления. Но благой пример помог так же мало, как частичная отмена крепостного права в Прибалтике. То есть самим финнам свободы, конечно, пошли впрок, поскольку великое княжество жило привольнее, зажиточнее и благоустроеннее, чем народ завоевавшей их империи, да только на исторической судьбе России это никак не скажется, лишь век спустя облегчит Финляндии обретение собственной государственности.

Финансовая санация

Михаил Сперанский не только занимался реформами, но и руководил всей хозяйственной деятельностью правительства. В тогдашней России, с ее пустой казной и огромным бюджетным дефицитом, это прежде всего означало выстраивание финансовой политики, которая смогла бы вывести страну из кризиса, а кроме того, надо было найти средства на обновление армии перед грядущей большой войной.

Еще в 1760-е годы начали печатать бумажные деньги, ассигнации, и запускали печатный станок по мере необходимости, так что их находилось в обращении больше, чем на полмиллиарда рублей. К этому следовало приплюсовать внешний долг. Бюджет 1808 года предполагал расход в 244,8 миллиона при доходе в 118,5 миллиона, то есть планировался с 52-процентным дефицитом, для покрытия которого опять пришлось печатать ассигнации. Рубль все сильнее обесценивался. К 1810 году он стоил не более 20 копеек серебром, то есть одну пятую номинала.

Финансовый кризис возник и по причинам политическим: из-за военных расходов, из-за континентальной блокады. Российский товарооборот чрезвычайно сократился, прежде всего за счет экспорта. Таможенные тарифы были таковы, что отечественной промышленности, и так слабой, стало невозможно конкурировать с привозными товарами, после Тильзита в основном французскими.

Из-за нехватки средств в первую очередь страдали «мирные» статьи бюджета. Например, траты на просвещение к 1810 году в реальных деньгах сократились втрое. Экономить приходилось даже царскому двору. Расходы на его содержание сократились более чем наполовину. «Таким образом, государственное хозяйство быстрыми шагами приближалось к краху», – резюмирует состояние российской экономики А. Корнилов.

Сперанский разработал программу санации, использовав для ее составления (кажется, впервые в отечественной истории) «команду экспертов». Главными из них были австрийский экономист Михаил Балугьянский, в будущем первый ректор Санкт-Петербургского университета, и профессор Людвиг фон Якоб из Галльского университета. Эта группа представила царю и только что учрежденному Государственному Совету план, предлагавший очень жесткие меры.

В финансовом положении России еще не раз будет возникать подобная катастрофическая ситуация, поэтому «чрезвычайная программа» Сперанского представляет не только исторический интерес.

Суть ее была проста: привести расходную часть бюджета в соответствие доходной.

Помимо режима строгой экономии (он и так уже существовал) предлагалось следующее.

1. Прекратить выпуск необеспеченных бумажных денег, а те, что уже находятся в обращении, признать государственным долгом и понемногу сокращать его, сжигая ассигнации. Впредь внутренние займы производить только под твердые гарантии – например, под залог государственного имущества. Это должно было повысить доверие к рублю и поднять его курс.

2. Учитывая чрезвычайность ситуации, временно повысить налоги – как прямые, так и косвенные. Метод был, прямо скажем, не новый, однако впервые при сборе подоходного налога вводилась прогрессивная шкала, так что основная тяжесть ложилась на дворян, еще при Екатерине освобожденных от всех личных налогов. С бедных помещиков взыскивался всего 1 %, а с богатых (имевших более 18 тысяч рублей годового дохода) вдесятеро больше.

3. Увеличить тарифы на импорт, поскольку континентальная блокада должна разорять Англию, но не Россию. А кроме того, возобновить экспорт товаров под нейтральным флагом и не заботиться о том, куда они потом попадут, хоть в ту же Англию.

План Сперанского был осуществлен только частично. Кое-что не удалось, а кое-что дало неоднозначный результат.

Прежде всего, не получилось прекратить выпуск ассигнаций, поскольку многие расходы сокращению не подлежали. Правда, напечатали меньше, чем могли бы, – в 1810 году только на 43 миллиона, но и этой уступки оказалось достаточно, чтобы сорвать «психологическое» укрепление рубля. Курс бумажных денег продолжил падение.

Легче всего, конечно, было изменить правила внешней торговли. Эта мера дала казне большую прибыль за счет резкого увеличения таможенных сборов. Очень оживилась и русская промышленность, продукция которой теперь, хоть и кривыми путями, снова добиралась до Англии. Но повышенные тарифы на французский импорт и саботаж континентальной блокады испортили отношения с Наполеоном и приблизили войну, которая обойдется во много раз дороже.

Что касается новых сборов с населения, то и это, разумеется, была палка о двух концах. Казна получила дополнительные средства, но в разоренной войнами стране новые тяготы вызвали повсеместное возмущение.

Пожалуй, все-таки финансовую политику Сперанского назвать оздоровлением трудно.

Опала Сперанского

Последняя полезная служба, которую царю сослужил Сперанский, состояла в том, что он взял на себя роль громоотвода и козла отпущения. Осуществленные правительством меры, в особенности податные, были болезненны для населения, и все винили статс-секретаря.

Большой свет ненавидел выскочку уже давно, а после налоговых указов имя Сперанского стало жупелом и для всего помещичьего сословия. В сущности, такого рода деятели очень выгодны для монархии при проведении непопулярной политики, поскольку принимают весь огонь общественной неприязни на себя, а «добрый царь» остается в стороне.

Партия врагов статс-секретаря возникла в момент проведения бюрократической реформы. Камер-юнкеры большого значения не имели, а вот ущемленные в привилегиях камергеры были как правило людьми влиятельными. Не прибавляла Сперанскому друзей в правительстве и самоуверенность, которой он преисполнился, достигнув высших степеней. Императору постоянно доносили о каких-то неосторожных или обидных словах Сперанского, и на самолюбивого Александра это действовало. Отношения между государем и его помощником постепенно охлаждались.

Больше всего против Михаила Михайловича интриговали министр полиции Александр Балашов и сестра государя Екатерина Павловна, вокруг которой сформировался кружок консерваторов. Считается, что это они, каждый на свой лад, нанесли по Сперанскому решающие удары.

В начале 1812 года министра перестали приглашать к императору. Вечером 17 марта вдруг вызвали, и состоялся разговор за закрытыми дверями, содержание которого в точности неизвестно, но завершилась беседа отставкой.

С. Южаков, биограф Сперанского, пишет, что тот вышел «почти в беспамятстве, вместо бумаг стал укладывать в портфель свою шляпу и, наконец, упал на стул, так что Кутузов [Павел Васильевич, генерал-адъютант] побежал за водой. Через несколько секунд дверь из государева кабинета отворилась, и государь показался на пороге, видимо расстроенный. «Ещё раз прощайте, Михаил Михайлович», – проговорил он и потом скрылся.

Но отставкой дело не ограничилось. Дома Сперанского ожидал торжествующий Балашов. Считается, что это его донос стал непосредственным поводом к отставке реформатора. Будто бы министр доложил государю, что статс-секретарь самопроизвольно перлюстрирует дипломатическую переписку, и это-де переполнило чашу царского терпения.

Министр полиции немедленно, даже не дав Сперанскому проститься с домашними, отправил его под конвоем в ссылку. Блестящий взлет поповского сына завершился еще более стремительным падением.

Отставка Сперанского. И. Сакуров

Конкретный повод к отставке Сперанского малоинтересен. Важнее понять настоящую причину, по которой император столь резко изменил свое отношение к ценному помощнику, а вместе с тем и государственную политику. В конце концов гадости о статс-секретаре Александр выслушивал уже не первый год, а чтение высшим бюрократом секретной переписки таким уж ужасным преступлением не являлось.

Падение Сперанского, очевидно, было вызвано маневрами кружка Екатерины Павловны. Эти люди имели к статс-секретарю не столько личные, сколько сущностные претензии. Придворный историограф Николай Карамзин, принадлежавший к этому влиятельному сообществу, составил своего рода конспект отечественной истории, названный – «Записка о древней и новой России». Это был убедительный и страстный манифест консерватизма, включавший в себя обзор всей русской истории и выводы автора о том, что, по его мнению, хорошо и что плохо для страны.

Приводя примеры и факты из прошлого, Карамзин доказывал, что любые западнические реформы – вообще любые новшества – губительны для Российского государства («всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости»); что опираться следует не на европейский, а на собственный опыт; что спасение и благо России не в свободе, а в самодержавии. Бывший вольнолюбец находил плюсы даже в крепостничестве, ибо темный крестьянин на воле предастся «собственным порокам», и лучше уж ему оставаться под управлением помещика, «имея бдительного попечителя и сторонника». Самое же лучшее и надежное средство к процветанию – сыскать в каждую губернию исправного губернатора да хорошего пастыря-архиерея, а всё прочее от лукавого.

Эволюция умного и бескорыстного Николая Михайловича из либералов в крайние государственники не слишком удивительна. Глубоко погрузившись в историю, Карамзин безусловно разобрался в архитектуре Российского государства и понял всю опасность подрыва его несущих опор.

Гораздо существенней, что к тому же выводу приходил и государь. Когда карамзинский меморандум при посредстве Екатерины Павловны попал к Александру, похоже, это стало последней каплей. Доводы показались царю убедительными, да и неотвратимость войны с Наполеоном предписывала не заигрывать с рискованными экспериментами, а «превращать страну в боевой лагерь».

Государь с болью и печалью – как в свое время Екатерина Великая – отказывался от идеалов молодости. Известно, что назавтра после отставки реформатора Александр сказал своему другу князю Голицыну: «Если у тебя отсекли руку, ты, наверное, кричал бы и жаловался, что тебе больно; у меня прошлой ночью отняли Сперанского, а он был моей правою рукою».

Что ж, время для гражданских реформ действительно было неподходящее. Тяжелая война и окончательное духовное перерождение Александра положили конец всем прогрессивным начинаниям. Вскоре начнется движение в обратную сторону.

Укрепление армии

Со вторым помощником, Аракчеевым, который вошел в силу одновременно со Сперанским, у Александра проблем было меньше. Во-первых, на личностном уровне: граф Алексей Андреевич был истово, по-собачьи предан императору. Во-вторых, результаты деятельности этого министра были нагляднее и несомненнее. Главное же – дело, порученное Аракчееву, для страны являлось вопросом жизни и смерти. Предстояла война со всей Европой, с лучшим на свете полководцем и лучшей на свете армией, а вооруженные силы России находились в неважном состоянии.

В свете приближающейся грозы распределение обязанностей между послетильзитскими помощниками Александра можно обозначить и так: Сперанский добывал деньги на переустройство армии, а граф Аракчеев их как можно рациональнее расходовал. И следует сказать, что генерал справлялся со своей задачей лучше, чем статс-секретарь.

Правда, в 1810 году, в самый разгар военных реформ, Аракчеев обиделся на то, что царь ставит его на второе место после Сперанского, и попросился в отставку с поста военного министра, но сохранил добрые отношения с царем и от общего руководства делом не отошел – остался председателем Военного департамента в Государственном Совете. По рекомендации графа министром был назначен генерал от инфантерии Барклай-де-Толли, продолживший осуществление той же программы.

За предвоенные годы реформаторы успели сделать очень многое. Оскудевшая казна, как мы видели, экономила на всем, на чем можно и нельзя – но только не на подготовке к войне.

Если в начале александровского правления на армию тратилось 35 миллионов рублей в год, то в 1810 году эта статья бюджета выросла до 147 миллионов. Это составляло более половины всех государственных трат (279 миллионов).

Многие нововведения коснулись внутренней организации, снабжения и комплектования – предметов, в которых военный администратор Аракчеев прекрасно разбирался.

Он и Барклай централизовали систему управления, сосредоточив в руках министра всю полноту строевой, административной и хозяйственной власти; реорганизовали структуру штабов; наладили интендантскую службу; обновили уставы; модернизировали медицинскую часть. Это была работа невидная, но очень важная. Благодаря ей во время грянувшей вскоре войны русская армия управлялась, снабжалась, размещалась и комплектовалась намного лучше, чем прежде.

Аракчеевский герб

Провиантский департамент подготовил четыре базы снабжения: три вдоль западной границы и одну в тылу. Там были собраны огромные запасы продовольствия и фуража. На 142 военных заводах спешно готовили оружие и боеприпасы для нужд военного времени. Одних пушечных ядер было отлито 4 миллиона.

Много средств было потрачено на перевооружение. Пехота получила ружья нового образца, обладавшие большей скорострельностью и прицельной дальностью. Солдат начали обучать не только залповой пальбе, но и меткости. Лучшие стрелки получили штуцеры – нарезные ружья.

Поскольку Аракчеев, как и Бонапарт, изначально был артиллеристом, с особенным увлечением он занимался улучшением этого рода войск. Наполеоновская армия славилась своими пушкарями, быстрота и точность которых не раз решала судьбу сражения. Но к 1812 году русская артиллерия стала не хуже. В ней появились новые орудия – менее тяжелые, подвижные, быстро перезаряжаемые. Они позволяли вести огонь ядрами на 2500 метров, а картечью на 500 метров.

И, конечно, первоочередное значение придавалось численному росту армии. Мобилизация тогда проводилась посредством рекрутских наборов. В России того времени насчитывалось 15 миллионов мужчин солдатского возраста. Во время очередного набора обычно призывали по одному новобранцу с пятисот душ, то есть около 30 тысяч человек. Накануне войны таких призывов было несколько, причем в 1811 году взяли по четыре «души» за раз. Новобранцев спешно распределяли по рекрутским депо, обучали, рассылали по полкам.

К началу войны полевая, то есть маневренная армия насчитывала 365 тысяч пехотинцев, 76 тысяч кавалеристов и 40 тысяч артиллеристов при 1600 орудиях – не считая иррегулярных боевых частей (например, казачьей и «инородческой» конницы). Больше войска при тогдашнем состоянии финансов содержать было и невозможно.

В общем, всё, что могли, сделали.

Назад: Неотечественные войны. 1805–1812

Дальше: Большая война