Где мы сейчас

Асанте пробуждается в лазарете, стоит у подножия койки Карлоса Акосты. Справа из полуоткрытой двери льется тусклый свет: клин потертого линолеума растворяется во тьме, крохотный красный знак «ВЫХОД» горит в пустоте над лестничным пролетом. Слева стеклянная стена нейрохирургии. Там с потолка свисают суставчатые телеопы, как конечности богомолов с невероятно хрупкими пальцами. Лазеры. Иглы и нанотрубки. Манипуляторы, чувствительные настолько, что способны отделить друг от друга даже атомы. Каждый Зеро столько раз лежал под этими ножами, что сосчитать трудно. Обычно операции ведет софт. Иногда процессом руководят человеческие врачи из каких-то секретных лабораторий, старомодные резчики, которые так ни разу и не показались во плоти, хотя Асанте полосовали частенько.

Акоста лежит на спине, глаза закрыты. Выглядит он почти спокойным. Даже лицевой тик исчез. Он тут уже три дня с тех пор, как потерял правую руку в Гераклионе из-за умных игольников. Дело, конечно, пустое. Все отрастет благодаря вживленной ДНК саламандры да капельницы с аминоглюкозой и стероидами. Будет как новенький уже через три недели – то есть в том состоянии, в котором был, когда Зеро наложили на него лапу – а на ноги встанет уже через полторы. Пока же баланс довольно мудреный: конечно, обмен веществ ему сейчас разогнали до реактивной скорости, но все ради роста тканей. В таких условиях сил не остается даже для похода в ванную.

Коджо Асанте недоумевает, почему стоит здесь в три часа ночи.

Мэддокс говорит, что не стоит волноваться из-за редких приступов лунатизма, особенно, если ты и так имел к ним склонность. Мощных припадков ни у кого не было уже несколько месяцев, с самого Галвестона: сейчас все моды, похоже, занимаются тонкими настройками. Росситер уже давно отозвала ботов-помощников, которые раньше следили за каждым незапланированным шагом подопечных. Майор даже разрешает время от времени покидать базу, когда бойцы хорошо себя ведут.

Впрочем, об остаточных побочных эффектах забывать не стоит. Асанте смотрит на предательскую дрожь в своей ладони, аккуратно берет ее другой рукой и держит, пока нервы не успокоятся. Переводит взгляд на своего друга.

Глаза Акосты открыты.

Но на Асанте они не смотрят. Коджо кажется, что они просто не могут хоть на чем-нибудь остановиться. Дергаются, мечутся, туда-сюда, туда-сюда, вверх-вниз-вверх.

– Карл, – тихо произносит Асанте. – Как дела, мужик?

Тело больного неподвижно. Его дыхание неизменно. Он ничего не говорит.

У зомби с разговорами плохо. Они умные, но невербальные, как пациенты с разделенными полушариями, те тоже слова понимают, но произнести их не могут. С письменным языком проще. Мозги зомби плохо справляются с обычной грамматикой и синтаксисом, но они разработали что-то вроде визуального пиджина, который, по заверениям Мэддокса, эффективнее английского языка. Похоже, именно им и пользуются на всех брифингах.

Мэддокс еще заявил, что его команда сейчас работает над каким-то таймшерным решением, хотят разделить контроль над зоной Брока между лобно-теменной долей и ретроспленальной корой. «Скоро вы буквально сможете с собой поговорить», – говорит он. Но пока без успехов.

Такпад на столике у кровати тускло светится матрицей зиджинских символов. Асанте кладет его под правую руку Акосты.

– Карл?

Ничего.

– Просто подумал, что я… так, зашел проверить, как ты. Ну, будь здоров.

Он на цыпочках идет двери, кладет дрожащие пальцы на ручку. Делает шаг в темноту коридора, на ощупь, по памяти добирается до своей койки.

Эти глаза.

Он их видел уже миллионы раз. Но раньше глаза его сослуживцев танцевали, метались в стоящих прямо телах, в мощных автономных штуках, которые не стояли на месте. Видеть же такое движение в абсолютном покое – видеть, как эти глаза борются, словно попали в ловушку из кости и плоти – словно смотрят на мир из неглубокой могилы, как будто их не зарыли до конца…

Ужас. Вот что в них было. Настоящий ужас.

Мы – мертвецы

Специалист Тарра Калмю исчезла. Утром все видели, как Росситер сообщила эту новость Мэддоксу, и во время разговора тот из Весельчака с вечной придурковатой улыбкой превратился в лейтенанта Камнелица. С другими бойцами он говорить на эту тему отказался. Силано умудрился перехватить Росситер по пути на вертолетную площадку, но сумел выжать из нее лишь пару слов о том, что Калмю «перевели».

Метцингер поначалу посоветовал им не задавать вопросы. А потом отдал такой же приказ.

Но как замечает Тивана – Асанте встречает ее вечером на погрузочной площадке, Тивана сидит, прислонившись спиной к столу, заваленному деталями от машин – можно задать кучу поисковых запросов, ни разу не воспользовавшись знаком вопроса.

– Коллега-труп.

– Коллега-труп.

Так они друг друга приветствуют с тех пор, как узнали, что у них много общего. (Тивана погибла во время атаки реалистов в Гаване. Самый худший отпуск в жизни, по ее словам). Они – единственные из Зеро, (пока, по крайней мере) кого воскресили из мертвых. Поэтому остальные их слегка побаиваются.

И держатся поодаль.

– Гэрин видел ее последней, у «Дыры памяти». – Тивана в смарточках, настроенных на общественную сеть. Конечно, так ей можно заглянуть через плечо, но зато командование не особо мониторит виртуальную активность. – Она болтала с какой-то рыжей женщиной, у той еще было лого «Хансон Геотермал» на куртке.

Две ночи назад Метцингер спустил всех с поводка, наградив за подавление атаки реалистов на гиланд «Созвездие». Они отправились в Банф отдохнуть в реальном мире.

– И?

Отсветы из-под очков раскрашивают щеки Тиваны мерцающим сиянием.

– И полицейский дрон нашел труп женщины, подходящей под это описание, у какой-то общественной трахбудки буквально в двух кварталах к югу. В ту же самую ночь.

– Ох, – Асанте садится на корточки рядом с Тиваной, та сдвигает очки на лоб. Подрагивающий глаз, покачиваясь, смотрит на него.

– Да, – она тяжело вздыхает. – Судя по ДНК, это была некая Никки Стекман.

– И как…

– Они не говорят. Только просят сообщить, если кто-нибудь что-нибудь видел.

– А есть свидетели?

– Ушли они вместе. Завернули в переулок. И больше никаких данных с камер, что странно.

– А там реально не могло быть камер? – бормочет Асанте.

– Нет. Полагаю, что нет.

Они с минуту сидят молча.

– И что ты думаешь? – наконец, спрашивает она.

– Может, Стекман не любила грубо, и дело приняло скверный оборот. Ты же знаешь Калли, она… ей не всегда нравится ответ «нет».

– Нет чему? Мы же все на антилибидниках. Зачем она вообще…

– Она никогда никого не убивала из-за…

– Может, она и не убивала, – говорит Тивана.

Асанте моргает:

– Ты считаешь, она превратилась?

– Может, не по своей вине. Возможно, имплантаты каким-то образом включились, ну, рефлекторно, что ли. Калли увидела непосредственную угрозу, или ее лучшая половина так все интерпретировала. Взяла контроль на себя и разобралась с проблемой.

– Но оно же не должно работать так.

– Оно и нервную систему Сакса не должно было поджарить.

– Да ладно тебе, Соф. Это ж древняя история. Нас бы не отправили на задания, не пофиксив все эти темы.

– Да ну, – ее больной глаз целенаправленно смотрит на его больную руку.

– Наследные глюки не в счет. – Нервы, задетые при операции, лишний миллиампер, проникший в веретенообразную извилину. Какой-нибудь сбой есть у каждого. – Мэддокс говорит…

– Ой, ну разумеется. Мэддокс очень хочет все подчистить. Только на следующей неделе. Или в следующем месяце. Пока приживутся последние отладки, или пока не будет каких-нибудь локальных, сука, конфликтов где-нибудь на Камчатке. А в зомби-режиме глюки даже не проявляются, так чего парится?

– Если бы они считали имплантаты дефективными, то не отправляли бы на задания.

– Ну, что ты, – Тивана разводит руками. – Ты говоришь «задания», я говорю «полевые испытания». В смысле, дух товарищества – это круто! Мы на передовой, мы можем быть Зеро! Но ты просто взгляни на нас, Джо. Силано был мятежником в Рио. У Калмю полно обвинений в неподчинении приказам. Тебя и меня соскребли с обочины. Никого из нас явно нельзя назвать особо выдающимся индивидом.

– А разве не в этом смысл? Что любого можно превратить в суперсолдата?

«То есть любое тело».

– Джо, мы – лабораторные крысы. Они не хотят поджарить мозги отличникам из Вест-Пойнта из-за бета-версии, потому чистят баги сейчас. Если программа пойдет вширь, нас тут уже не будет. А значит… – Она тяжело вздыхает. – Это имплантаты. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Надеешься?

– А ты, значит, предпочитаешь вариант, что Калли превратилась в берсерка и без всякой причины убила гражданскую?

У Асанте покалывает в затылке, наверное, психосоматика, он старается не обращать на это внимания и говорит:

– Росситер не стала бы говорить о «переводе» в таком случае. Тогда бы речь шла о военном трибунале.

– Да она никогда не заведет речь о военном трибунале. Когда речь будет идти о нас.

– И то верно.

– Сам подумай. Ты хоть раз видел тут какого-нибудь политика, который приехал посмотреть, куда идут деньги налогоплательщиков? Или хоть одного офицера на базе, помимо Метцингера, Мэддокса или Росситер?

– То есть все это незаконно.

Едва ли это откровение.

– Причем настолько, что, считай, у нас тут царят обычаи каменного века. Мы не знаем, сколько на нас приходится обеспечивающего персонала. Девяносто процентов всей поддерживающей инфраструктуры находятся вне базы, а тут сплошные роботы и телеопы. Мы даже не в курсе, кто нам черепа вскрывает. – Тивана склоняется к нему в сгущающейся тьме, пристально смотрит здоровым глазом. – Это все вуду, Джо. Может, программа и началась с малого, с каких-то элементарных вещей, но сейчас? Ты и я, мы, черт побери, зомби, в буквальном смысле. Мы – воскрешенные трупы, которые танцуют на ниточках, и если ты думаешь, что Персефона Общественная с этим примириться, то ты веришь в нее гораздо сильнее, чем я. Думаю, что о нас не знает Конгресс. И парламент не знает; могу поспорить, что в КСО о нас даже не в курсе, максимум там есть какая-нибудь строчка в бюджете под грифом «психологическое исследование». И они просто не хотят знать. И если все так старательно держат в тени, неужели они позволят какому-то банальному судебному процессу выволочь всю подноготную на свет?

Асанте качает головой:

– Но все равно должна быть подотчетность. Какой-то внутренний процесс.

– Так вот он и есть. Ты исчезаешь, а они говорят, что тебя перевели.

Он на секунду задумывается:

– И что нам делать?

– Для начала поднимем бунт в столовой. Потом маршем пойдем на Оттаву, требуя равных прав для трупов, – Тивани закатывает глаза. – Мы ничего не будет делать. Ты, кажется, забыл: мы умерли. Юридически мы больше не существуем, и если только ты не заключил сделку сильно лучше, чем я, у нас есть единственный способ что-то изменить – не высовываться, пока нас не отправят в почетную отставку. Мне не нравится быть мертвой. Я бы очень хотела когда-нибудь снова воскреснуть. А пока…

Она снимает очки с головы. Выключает их.

– Мы будем действовать осторожно.