– ...И я ее проглотил, – закончил Станислав Федорович.

Мы сидели на своих местах. Рассказывал он долго, дело шло уже к вечеру, я всю задницу отсидел, примостившись на каком-то металлическом обломке.

– Занимательно, – сказал Москаленко, когда сообразил, что повествование завершенною.

Тиснул мужик свой роман, ничего не скажешь, интересный... Значит, вот зачем нас сюда несли черти и совместная идея правительств России и Украины. Руна. Побрякушечка серебряная, с помощью которой полковник Станислав Федорович наколотил тут вокруг бронетехники и черепушек накидал. О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями? Полковой комиссар Воскобойников.

– И что потом?

– А потом она вышла естественным путем, извините за натурализм. Я ее, конечно, помыл... – улыбнулся полковник.

Если честно, я хрен понял, сам это полковник был или его дед. Дневники эти... Шизанутый по всей башке этот Станислав Федорович, вот что я точно знаю теперь. И то, что он до сих пор не полоснул очередью, большая для нас удача. Да и за каким бесом он устроил нам лекцию? Вон, тем, чьи ребра и хребты вокруг валяются, небось не устраивал, коротенько так разбирался...

– Занимательно, – повторил Москаленко.

– Вы считаете, товарищ капитан? – осведомился Воскобойников.

Его жена, или кем там она ему приходилась, устала держать автомат, опустила его, но видно было, что стрелять будет без размышлений.

– Да... Можно еще немного воды?

– Юля... – коротко бросил полковник. Женщина вздохнула и ушла в дом.

– Вы одного не учли, – продолжал Москаленко. – Вас посылали наудачу, по принципу личной преданности.

– Не исключаю, – согласился Воскобойников.

– А наш отряд отбирали иначе. Вы застрелили этого немецкого офицера, Айнцигера, и путаете нас, что с нами произойдет та же история – перебьем друг друга, а последний положит Руну в карман и поселится в вашем доме, к примеру.

– При условии, что я отдам вам Руну, – кивнул полковник.

– Так вот, нас отбирали по принципу психоэмоциональной устойчивости. Иначе говоря, Руна на нас не действует в том смысле, что не подчиняет себе.

– Ерунда...

– Проверим? – сказал Москаленко.

Когда капитан успел метнуть нож, где он его прятал – я не заметил. Лезвие вошло чуть ниже левой ключицы Воскобойникова; Станислав Федорович успел выстрелить, дал короткую очередь, но Москаленко был не простой пехотный капитан, потому что в два прыжка, словно размазавшись в воздухе, достиг крыльца и сбил Воскобойникова со ступеньки. Я не стал долго думать, потому что проигрыш Москаленко означал наш общий проигрыш, и кинулся следом. Остальные рванули за мной – кроме дурака Васюни и доктора, который был в любом случае не боец. Я успел вовремя – баба выскочила на крыльцо, но баба и есть баба, выставила перед собой автомат, который я крутанул за ствол, а потом от души приложил ей кулаком. Потом добавил прикладом в живот – женщин бить, конечно, сучье дело, но своя жопа дороже. Костик и Шевкун навалились на хрипевшего полковника, а прапор помог мне обыскать пленницу. Никакого оружия при ней мы больше не нашли.

Беранже остался не у дел и подобрал пулемет.

Полковник неожиданно перестал биться и пробормотал:

– Перевяжите плечо.

– Сейчас, – сказал Москаленко и резким движением выдернул нож.

Воскобойников даже не охнул.

– Перевяжи! – крикнул капитан Блошкину. Доктор словно очнулся, потопал к крыльцу, завозился в своей врачебной сумке. Воскобойников, со свистом дыша сквозь стиснутые зубы, сел поудобнее, прислонился к стенке, пока Блошкин его ремонтировал. Капитан присел рядом, упер ствол взятого у женщины автомата в бок полковнику.

– Смотри-ка, сволочь, – сказал Воскобойников удивленно. – Получилось.

Я сначала не сообразил, о чем он, а потом понял: Руна его подвела. Железячка эта мудрая, за которой мы пришли.

– Как вам говорил финский дед? – спросил Москаленко. – Руна сама выберет хозяина, когда придет время?

– Не дед. Учитель, – поправил полковник. Вообще-то он был полковой комиссар (или не он? Черт их разберет, лучше про это не думать, а то мозги закипят), но мне удобнее было называть его полковником.

– Вот и пришел этот момент, – заключил Москаленко.

– И нам пора в Сариолу, – задумчиво произнесла женщина.

Я ей чересчур сильно, наверное, приложил: до сих пор держалась руками за живот, а щека заплыла красно-синим. Полковник только сейчас, похоже, разглядел, что случилось, нашел меня взглядом и пообещал:

– А вот за это кровью умоешься, падаль.

– Война, полковник, – сказал я.

– Кровью, – со значением повторил он. – Потерпи, Юленька. Всё будет хорошо, никакой Сариолы. Вспомни лучше: Стокгольм, маленькие кафе, кофе с булочками... «Силья-Лайн Симфония»... замечательный Свеаборг...

– Мне давно уже кажется, что этого никогда не было. Что я видела всё это в кино, – ответила женщина. – Ты отдашь им Руну?

Они беседовали, словно нас здесь совсем не стояло. Наверное, это называется презрением, очень высокой степенью презрения. Мне даже самому стало противно.

– Отдам, – сказал Воскобойников. – Конечно, отдам. Мне она больше не нужна, и я ей больше не нужен, ты же видишь...

– То, что ты мне рассказал... Это всё правда?

– Правда. Я же рассказывал раньше.

– Ты не рассказывал. Ты читал дневники деда.

– Деда... – эхом отозвался Воскобойников.

– Или это были твои дневники?!

Полковник промолчал. Потом повернулся к Москаленко и попросил:

– У вас есть выпить?

– Вот. – Капитан протянул флягу. – Спирт.

– О'кей, – сказал полковник и, отвинтив крышечку, сделал пару больших глотков. Поморщился, выдохнул, пожаловался: – Столько лет – один самогон, а я его и гнать толком не умею...

– Оставьте себе, – сказал Москаленко. Фляга, булькнув, легла на некрашеные доски крыльца.

– Итак, где Руна?

– Идите в дом, – сказал Воскобойников. – В большой комнате – комод, деревянный. Выдвигаете нижний ящик, выбрасываете оттуда тряпки, сзади будет двойная стенка, там виден шов. Подковырните чем-нибудь...

Шевкун вопросительно взглянул на капитана. Тот кивнул. Лысый исчез внутри дома.

– И вы всё равно ничего не доказали, – сказал полковник.

– То есть?

– Руна оставила старого хозяина, но не нашла нового. И эта ваша психоэмоциональная устойчивость... Пока лишь чистая теория. Чистой воды.

– Посмотрим.

В доме ухнуло, со звоном вылетели стекла из окон. Крыльцо дернулось, сидевший на корточках прапор повалился на спину и съехал на заднице по ступенькам.

Я потряс головой – в ушах звенело. Воскобойников криво улыбался.

– Один – ноль, – сказал он. – Между прочим, я за ЦДКА болел... пока вообще футболом интересовался.

И тут мы услышали, как кричит Шевкун. Я не стал ожидать приказаний и пошел внутрь. В комнате остро пахло дымом, паленым, сырым мясом. Лысый капитан лежал на полу навзничь, размахивал брызжущими кровью обрубками рук и выл. Говорить он не мог – лица и рта у Шевкуна просто не стало... Другой бы обблевался, но я не такое видал. Да и не любил я лысого. Вернее, недолюбливал. Смерти такой, конечно, не желал, ну так что теперь, плакать над ним? Короче, лечить здесь было уже некого, и я крикнул:

– Беранже! Старлей, скорей сюда с машиной!

Старлей вошел и сразу понял, что от него требуется. Стрелял в голову, разнеся ее остатки.

Капитан затих. Я нагнулся к перевернутому комоду. Крепкий был комод, не развалился, как ни странно... или там направленный был взрыв? Ловушечку смастерил товарищ полковник – правильно, кто бы на его месте не смастерил... И в самом деле один-ноль. Увеличивать счет в пользу Воскобойникова я не хотел, поэтому осторожно перевернул остов комода, но внутрь не полез. Хотя лезть и не требовалось – на полу лежал небольшой железный ящичек, закрытый на миниатюрный замочек. Поднять? Раз он уже валяется, рвануть не рванет, если в середину не лезть, решил я.

И поднял.

Чего я ожидал? Тепла, покалывания, каких-то непонятных ощущений? Нет, это был простой, достаточно легкий ящичек, Я подкинул его на ладони (старлей отчего-то смотрел на меня с ужасом) и, перешагнув через труп, вышел на крыльцо, предварительно взяв у покорного старлея пулемет.

– Вот она, – сказал я.

– Давай сюда, – сказал в ответ Москаленко.

Про соратника и не спросил, сволочь. Хотя что спрашивать, раз так рвануло, не хлопушка же там пристроена была.

– Стоп, – сказал я. – Так дело не пойдет. – Воскобойников расплылся в довольной улыбке.

– А ты не лыбься, будто кошелек нашел, – велел я. – Думаешь, заработала система, твоя бижутерия мне в душу полезла? Ни хрена, полковой комиссар. Херово ты меня знаешь.

У меня был пулемет. У Москаленко – автомат, сейчас нацеленный в бок полковнику. Остальные мало того что без оружия, они вне игры, зрители. Вот только Костик... Я краем глаза присматривал за ним, но Костик вел себя тихо, придерживал за плечи женщину, чтоб не дергалась без толку.

– Я тебя херово знаю, кто же спорит, сержант, – сказал Воскобойников. – А ведь только ты на своего капитана ствол наставил, а не я.

– Два – ноль ждешь?

– Запросто, – хмыкнул полковник.

– Рано. А ты, капитан, слушай. Совместное решение правительств Украины и России – это хорошо. Усраться как хорошо. Но при одном условии – если бы я в свое время не воевал на одной стороне, а ты – на другой. Я не верю, что мы завтра принесем вот это дерьмо, – я снова подбросил на ладони коробочку с Руной, – и нам дадут по ордену, по квартире и по бабе, а наши президенты обнимут друг друга и ласково поцелуют в задницу. Мне представляется совсем другая штука: дойдешь ты один. И тебе будет орден, квартира и баба. И поцелуй в задницу. А еще, во что я верю больше всего, пуля в лобешник.

Москаленко молчал. Просчитывал, наверное, варианты; специалист он был вполне ничего себе, и я отступил на пару шагов внутрь, в коридорчик. За спиной у меня оставался старлей Беранже, но его я почему-то не боялся, не брал в расчет. Если стукнет по затылку – значит, так мне легла карта, и фули рассуждать. Но ведь не стукнет.

– Чего ты хочешь, сержант? – спросил Москаленко.

– Пока – чтобы ты сидел, как сидишь, пан капитан, и держал автомат так, как держишь.

– Сижу, – согласился тот.

– А теперь рассказывай, что должно произойти на самом деле. Не расскажешь – пристрелю.

– Подумал хорошо? – спросил Москаленко.

– Охренеть как хорошо подумал.

– Ладно, сержант. Жалею об одном: что не завалил тебя раньше. Но поздно жалеть, потому слушай, падла: я в самом деле должен был положить всех вас, как только мы придем к точке. Но не положил. По двум причинам. Причина раз: я не был уверен, что один тут справлюсь, хотя теперь вижу, что всё гораздо проще, чем думал. Причина два: вы мне понравились. Бля буду, сержант. Не хочешь верить – не верь, я и не прошу. Поэтому я до последнего не знал, чем всё кончится. А других вариантов развития событий ты можешь сам придумать штук десять без особого напряжения мозгов.

– А Руна?

– А Руну я принес бы тем, кто меня послал. А ты?

– А я выкину ее на х... – сказал я.

– Руну нельзя выкинуть, – любезно напомнил Воскобойников, с нескрываемым интересом наблюдавший за нашим разговором. – Руна всё равно найдется, рано или поздно.

– Так я, может, к тому времени сдохну или буду сидеть в приюте для стариков и под себя срать.

– А если нет?

– Ну давайте тут устроим философский, бля, диспут! – заорал я.

Москаленко, кажется, испугался. Я бы на его месте тоже испугался – а ну как крыша поехала у сержанта, постреляет всех и пойдет себе домой с Руной в кармане. Что бы они там ни думали, я в самом деле ничего не чувствовал от Руны, только держать одной рукой пулемет было неудобно. А фули я держу? Я убрал Руну в карман и перехватил тяжелую чушку другой рукой.

Уф-ф...

– Слушай, братан, – подал голос прапор. – Может, вы тут как-нибудь между собой перетрете, а мы свалим себе тихонько? Мне на эту Руну наплевать, мужикам небось тоже...

– Да, – сказал Блошкин, – в самом деле.

Васюня молчал. Молчал и Костик. Я крикнул, не оборачиваясь:

– Старлей! А ты что думаешь?

– Да ни хрена не думаю, – сказал Беранже, появляясь из-за угла. Наверное, я чего-то лицом такое изобразил, потому что он поторопился добавить: – Я через окно вылез, ты ж стоишь в дверях, как бульдозер...

– Стань тогда, чтоб я тебя видел, – велел я. Отвлекся на старлея я на долю секунды, но этого хватило, чтобы Москаленко перевел ствол «Калашникова» на меня.

– Пат, – сказал он.

– Чо? – спросил Васюня.

Ему ничего не стали объяснять, а Воскобойников довольным тоном прокомментировал:

– Начинается. Вы не представляете, какое невыразимое удовольствие смотреть на всё это, принимая самое что ни на есть пассивное участие!

Его жена (или не жена), казалось, впала в прострацию. Костик продолжал ее придерживать.

– Пат, говоришь? – спросил я.

– Ага. Мексиканская дуэль. Смотрел фильмы Джона By? – спросил капитан.

– Не смотрел.

– Напрасно. И что ты теперь будешь делать?

– Мексиканская дуэль, – поучительно сказал Воскобойников, – обычно заканчивается при участии третьей стороны. Вот так, например.

Два – ноль. Он сделал Москаленко по всем статьям. А капитану ведь нужно было обыскать Воскобойникова. Не обыскал...

С расстояния в несколько сантиметров – в висок. Полковник не целился, но он был, как ни крути, военным старой закалки (или не он? не думать про это, не думать!), поэтому попал. Голова капитана словно взорвалась со стороны выходного отверстия. Я среагировал самым идиотским образом: палец нажал на спуск, и незнакомый мне пулемет прострочил грудь Москаленко, уже мертвого, сбросив его с крыльца.

Капитан лежал ничком, пепел под ним превращался в красно-черную гущу, а Воскобойников бросил на пол глухо стукнувший пистолет. Здоровенная, неуклюжая машина, небось лет сто ей, никогда таких не видел...

– Два – ноль? – спросил я.

– Так точно.

Он ответил с улыбкой. Ну да, плохой парень убит, всё как полагается... Я ногой отбросил пистолет в коридорчик.

– Теперь мы уходим, – сказал я.

– Соврал, сержант.

Это сказал дурак Васюня.