19
– Вот, помню, у нас в деревне случай был: пошла баба на прорубь за какими-то своими бабскими надобностями, то ли по воду, то ли полоскать что, да сама возьми и провались...
На костре кипела вкусно пахнущая похлебка из мясных консервов, над лощинкой, в которой укрылся маленький отряд, плыли в чистом голубом небе рваные лохматые облачка. День выдался солнечный, снег искрился, резал глаза, и ночные события казались далекими и происшедшими вроде как и не с ними. Наверное, именно поэтому Потапчук рассказывал смешные байки, и никто не хотел вспоминать о смерти Чибисова.
– Вот. Провалилась она в полынью. А баба, надо сказать, была справная, сдобная, хозяйство заднее у нее – во! Как у першерона. Ну и застряла.
– Это как? – не понял Борисенко. – Кверху задницей, что ли?!
– Нет, наоборот. Она не то оступилась, не то поскользнулась – короче, задней частью в прорубь угодила, а вылезти не может, словно пробка. Руками упирается, держится, и всё тут. Хорошо, детишки близко катались, побежали народ звать – мол, Ефимовна топнет. Прибежали, кто был, давай тянуть, а она не лезет. Послали кого-то за пешней, лед-то толстый, так просто не обломаешь, а баба в голос: замерзаю, говорит. А мороз был сильный, прямо как здесь.
– Надо было тянуть сильнее, – сказал Смоленский.
Остальные засмеялись, в том числе и финн, которого бойцы уже почитали за своего и добродушно звали «Керя», только политрук общался с ним по-прежнему холодно.
– Вот тебя, умника, там не было! Сказано – не лезет, застряла баба жопием своим. А у нас в деревне дедка был, ушлый, что твой налим: послал дитенка за самогоном. И представьте картину: торчит из проруби баба по пояс, а дедка сидит рядом и ее из бутылки поит, на манер как из соски. Пока пешню принесли, пока лед обкололи, баба так наклюкалась, что сама уже и лезть не может – веревкой обвязали и всем миром волоком вымнули. Домой после на санках везли.
– Врешь ты всё, Палыч, – обиженно сказал Смоленский.
– Не веришь – не надо, а так оно и было. Без малого полтора литра баба засосала. Потому, кстати, и не захворала – другой бы помер или поясницей бы маялся, а ей хоть бы что. Жирная баба была, справная.
– Что рассказывает этот солдат? – спросил Айнцигер, сидевший, по обыкновению, в сторонке. На этот раз он читал маленькую книжечку.
– Забавную историю из деревенской жизни.
– В самом деле забавную?
– Относительно. О том, как толстая женщина в деревне провалилась в прорубь, застряла в ней и ее поили самогонкой, чтобы она не замерзла. А что вы читаете, господин обер-лейтенант?
Айнцигер, не отвечая, загнул утолок странички, закрыл книгу и подал Воскобойникову.
– Йозеф Геббельс, – прочитал тот. – «Михель – судьба немца: Повесть в форме дневниковых записей». Так господин Геббельс еще и писатель?
– Он написал эту книгу очень давно, в двадцать первом году, будучи редактором газеты «Народная свобода».
– И как, интересно?
– А вы почитайте, – предложил Айнцигер.
– Но вы же еще не закончили...
– Если мне понадобится книга, я у вас ее возьму.
А ведь это статья, подумал Воскобойников, но книгу взял.
О танковых частях Финляндии Воскобойников знал, пожалуй, куда меньше, чем об остальных родах войск. С другой стороны, тут и знать было особенно нечего: на вооружении Финляндии состояли древние «рено-ФТ» и чуть более свежие шеститонные «виккерсы», с точки зрения современной войны большой угрозы не представлявшие. К тому же численность танков – особенно «виккерсов» – в финской армии была крайне низкой, и Воскобойников искренне удивился, когда увидел на лесной дороге, открывшейся с пригорка, сразу две такие машины.
Танки стояли с открытыми люками; трое танкистов возились у второй машины, очевидно, устраняя какую-то поломку. Еще один сидел на башне, свесив ноги внутрь, курил папироску, остальные, видимо, были внутри. Насколько Воскобойников помнил, экипаж «виккерса» составлял три человека – получается, всего шесть. Значит, в танке двое.
– Обойдем стороной? – спросил немец, лежавший рядом.
– А смысл? Они о нашем присутствии даже не подозревают, грех не использовать такую возможность.
– И как вы собираетесь атаковать? Допустим, мы положим тех, что снаружи, остальные закроются в машине и спокойно уедут. Сюда им не взобраться, но зачем нам себя раскрывать? Они тут же доложат, что по лесам шастает отряд русских.
– Спокойно они не уедут, у нас гранаты, порвем гусеницы.
– Согласен. Как хотите, товарищ комиссар. Если что, мой – вон тот, без шлема.
– Почему?
– А просто так.
– Как угодно... Что ж, – рассуждал вслух Воскобойников, – будем атаковать... Слушай мою команду, товарищи! Каждый берет на мушку по финну. Дальше – по обстановке, но старайтесь целиться точнее, чтобы с первого выстрела всех, что снаружи, положить. Хотя из автоматов вряд ли прицельно достанете, потому бейте кучно очередями, пули сами разберутся. Мой – на башне сидит, немца – тот, что без шлема. Остальных распределяйте сами, лучше по двое на одного, чтобы уж точно. Керьялайнен, ни звука.
– Слушаюсь, господин офицер.
Слишком уж он тихий, этот хуторянин Керьялайнен, подумал комиссар. Чересчур тихий, забитый и запуганный. Играет или в самом деле, кроме навоза да плуга, ничего не видел? Хотя стоп, жил в Питере в детские годы... Надо бы с ним поговорить попредметней, жаль, раньше не сообразил. Выругав себя, Воскобойников взял винтовку и пристроился у пенька.
– Стреляем по моей команде, – велел он. – Господин обер-лейтенант, ваш вон тот, без шлема. Попадете?
Вопрос был задан не без ехидства.
– Постараюсь, – просто ответил немец.
Воскобойников тщательно прицелился. Голова финна маячила в прорези прицела, и комиссар подумал, что стыдно будет не попасть...
– Огонь! – хрипло крикнул он.
Свою роль сыграла прежде всего внезапность. Финны явно не ожидали, что кто-то будет по ним стрелять. Тот, что без шлема, повалился ничком, ударился о броню, странно выгнулся, повис на передке танка. Остальные попадали в снег, то ли живые, то ли убитые, пока неясно. Самое обидное было, что в своего финна на башне Воскобойников промазал – он завертел головой, но не полез, дурак, внутрь танка, а зачем-то стал с него слезать. Со второго выстрела комиссар достал танкиста, но не убил, а лишь ранил, потому что финн довольно резво пополз под машину.
Получается, в танке осталось двое. Плюс как минимум один живой снаружи.
Но живой оказался не один – живых оказалось двое, и финны, укрывшись за броней, отстреливались из пистолетов, потом танк повернул башню, бухнула пушка, снаряд угодил метрах в двадцати левее Воскобойникова. Затрещал пулемет. Потом машина завелась и стала разворачиваться, бог весть зачем – вряд ли финн рассчитывал взобраться на кручу, тем более по такому глубокому снегу.
– Что делать дальше? – крикнул немец.
– Увидим!
Пулеметная очередь прошлась почти над головами, срубив ветви и осыпав Воскобойникова и Айнцигера снегом. Справа кто-то из красноармейцев бросил гранату, она взорвалась, не долетев до танков всего несколько шагов.
– Я их достану, – сказал немец уверенно. – Отвлекайте, я попробую зайти слева.
И пополз на четвереньках по глубокому снегу, закинув винтовку на спину.
– Чего он сказал, товарищ полковой комиссар? – спросил Потапчук.
– Сбоку зайдет. Огонь не прекращать!
На фоне общей пальбы Воскобойников не услышал одиночных винтовочных выстрелов, но зато увидел, как на дороге появился Айнцигер и торопливо побежал к оставшемуся в бою танку. Очевидно, финны внутри никак не ожидали нападения с тыла, поэтому немец вскарабкался на броню и забарабанил прикладом по башне.
Двое танкистов вылезли из машины и подняли руки. Оба маленькие, коренастые, один, что постарше, с маленькой шкиперской бородкой.
Со склона, скользя, спустился Керьялайнен, и Воскобойников велел ему спросить у пленных, как их зовут и какую часть они представляют. Тот послушно залопотал и сообщил, что танкистов зовут капрал Оравайнен (тот, что с бородкой) и рядовой Иннанен. Номер и расположение части они, по словам Керьялайнена, сообщить отказались.
– Хорошо, уходим с дороги, чтобы не торчать тут, как хрен из проруби... Политрук! Осмотрите машины, может, найдете что съестное.
– Не снять ли пулемет? – спросил Вершинин.
– Не стоит. Таскать его...
– Можно мне с ними поговорить? – спросил Айнцигер.
– Попробуйте... Переводите мне разговор, Керьялайнен, – велел Воскобойников.
– Послушайте, – сказал Айнцигер, – у нас не так много времени, чтобы вспоминать положения женевской конвенции. Вы – представители северного народа, как и я, и прекрасно знаете, что наши предки делали с пленными врагами, если хотели получить от них некие сведения.
Финны тревожно переглянулись.
– Я не требую слишком многого, – продолжал немец, – всего лишь хочу знать, где находится ваша часть и где мы можем наткнуться на другие соединения или патрули.
– Вы нас всё равно расстреляете, – сказал Оравайнен.
– Я и не обещал вас отпустить, – согласился Айнцигер, – но я могу пообещать вам, что вы умрете легко.
– Русские не пытают пленных! – выпалил Иннанен. – Я знаю! Вы просто пугаете!
– Русские, может быть, и не пытают, – сказал эсэсовец. – Но я, к сожалению, – к вашему сожалению – не русский. Я воюю здесь по своим правилам и за свои цели. – Обернувшись к Воскобойникову, Айнцигер сказал по-немецки: – Уберите своих солдат. Им ни к чему это видеть, они и так меня не слишком-то любят.
– Всем отдыхать! – распорядился комиссар. – Керьялайнен, останьтесь. И вы, Каримов.
В маленьком узкоглазом бойце Воскобойников почему-то был уверен куда больше, чем в остальных. Каримов молча сел на корточки, уложив «суоми» на колени, и стал смотреть в низкое серое небо. Остальные, переговариваясь, отошли метров на двадцать и стали затевать костер.
Наверное, нужно было что-то сказать немцу, возразить, но Воскобойников промолчал. В конце концов, у немца в самом деле была своя война, и незачем давать советы и проводить душеспасительные беседы. Поэтому, когда Айнцигер с хрустом сломал капралу безымянный палец, комиссар только поморщился —до того неприятным был звук.
Оравайнен коротко вскрикнул, по лицу его покатились крупные капли пота. Второй финн глядел на него с ужасом, а вот Керьялайнен снова удивил комиссара: как и в свое время возле дота, он спокойно дымил трубочкой и вроде бы как чему-то тихонько улыбался.
– Больно, – констатировал немец, глядя прямо в глаза капралу. – Будет еще больнее, ведь осталось целых девятнадцать пальцев. Имеет ли смысл молчать?
– Подите к черту, – сказал капрал, и тут же отвратительный хруст раздался снова. Судя по сноровке, Айнцигер проделывал это не в первый раз.
– Я повторяю свой вопрос: где находится ваша часть? Где мы можем натолкнуться на другие соединения или патрули?
– Мы не знаем, господин офицер! – воскликнул Иннанен. – Мы в самом деле не знаем!
– Не знаете номера и местонахождения части?!
– Мы всего лишь перегоняем отремонтированные танки!
– Но ведь куда-то вы их перегоняете, – резонно заметил немец.
– Вы не имеете права пытать пленных, – пробормотал Оравайнен.
– Капрал, капрал... – поморщился Айнцигер. – У нас есть цель. У нас есть вопросы, на которые вы обязаны ответить, чтобы мы скорее достигли своей цели. Поэтому здесь, в глухом лесу, среди снега и деревьев, нет никаких конвенций. Женева очень далеко, считайте, что ее вообще нет. А может быть, ее и в самом деле нет? Только снег и снег на много километров вокруг... Есть люди, которые не верят в бога, потому что они его не видели. Я не видел Женеву. А вы видели, капрал?
Оравайнен молчал, дико глядя на своего мучителя.
– Я задал вам вопрос. Это простой вопрос, вы можете ответить на него, не нарушая воинской присяги и не поступившись честью, – сказал немец. – Итак, вы видели Женеву?
– Н-нет...
– Поэтому не повторяйте больше унылую и спорную сентенцию о том, что я не могу пытать пленных. Здесь я могу всё. Точно так же как могли бы всё вы, поменяйся мы ролями. Но где же всё-таки находится ваша часть?
– Я скажу... я скажу, господин офицер! – воскликнул Иннанен.
– Вот и правильно, – с удовлетворением кивнул немец. – Я весь внимание.
Номер части ничего не сказал Воскобойникову, как, надо полагать, и немцу. Особого патрулирования так далеко от линии фронта также не проводилось, но Иннанен сообщил, что окрестности иногда осматривают с самолетов – в том числе и с целью поиска дезертиров, а точнее, их костров.
– Благодарю вас, – сказал Айнцигер. – Повернитесь, пожалуйста, спиной.
Оба финна послушно повернулись: Иннанен плакал, капрал угрюмо бормотал что-то себе под нос, должно быть, ругался. Немец достал пистолет и аккуратно выстрелил ему в затылок, потом склонился над Иннаненом, упавшим ничком и прикрывшим голову руками, и выстрелил второй раз.