У меня дома сидел дядя Хорек и читал подшивку «Собеседника» двадцатилетней давности. Вернее, не читал, а искал фотографии голых девок.

– Привет, Валерик! – обрадовался он, шамкая беззубым ртом. – А я вот жашел гажетку почитать...

– Читай, дядь. Жрать хочешь?

– Не откажалшя бы.

Я без лишних слов вручил ему буханку хлеба и две банки сгущенки, купленные в коммерческом магазине. У ары, как выяснилось, я изъял что-то около пяти миллионов плюс двадцать долларов. К подарку я добавил две пачки «Кента», чем совершенно добил дядю Хорька.

– Ограбил, штоль, кого? – в благоговейном ужасе спросил он.

– Премию получил. Ты намазывай вон булочку сгущенкой да хавай. И покури нормальные сигареты вместо веника своего.

– Ого! Богатей! Ну, пойду, штоли, покушаю.

И он поволок снедь в свою конуру по соседству. Раньше дядя Хорек работал фотографом; очень хороший, говорят, был фотограф – художник, а не фотограф. Сейчас и осталось, что голых девок разглядывать. Смотрит-смотрит, а потом как раскричится: «Где ж у него, козла, свет?! Кто ж так снимает – блики вон куда пошли!» Хороший, в общем, дядька. Жаль, помрет скоро – туберкулез у него и с почками хреново...

Я побросал в тумбочку покупки: в основном консервы и разные полуфабрикаты. Миллиона три потратил, но еще и осталось прилично, спасибо кавказским героям. Улегся на кровать, открыл банку пива «Холстен» и, глядя в потолок, тихонько высосал его. Головная боль ушла; правда, ныл сломанный урлой зуб. Интересно, как там Дрозд? Небось, набьют ему рыло. Ну и ладно, надо было со мной идти, я звал, будил. Вот только бы не схватить заразу, не взял же вчера с собой презеры, а ведь целая тумбочка, аж назад высыпаются! Зарплату нам один раз ими дали.

Неожиданно включилось радио. На полуслове прорвался голос диктора, сообщивший, что «...дается прибытие нового груза гуманитарной помощи ООН». Я дотянулся до выключателя и заткнул маленького мерзавца.

– Валерик!

Это опять был дядя Хорек.

– Говорят, облава жавтра будет.

Он постоянно добывал где-то уникальные агентурные сведения про облавы, проверки паспортного режима, раздачу халявной жратвы. Ходили слухи, что у него сын служит в войсках ООН, но я не хотел в это верить: сытый ооновец не должен доводить батьку до такого скотского состояния... Хотя, скорее всего, так оно и было.

– Точно, дядь?

– Ну! Ужаш, ужаш, шаматоха!

– И во сколько?

– Не жнаю. Жнаю, што жавтра.

Ну, жавтра так жавтра. Поспать надо, выспаться. Пожрать хорошенько. Кстати, дверь надо закрыть, а то усну, а жратву из тумбочки повытаскивают, хоть бы бабки соседские. Хорек-то не из таковских, а вот бабки...

Облава – штука опасная. Ни с того ни с сего оцепляют дом и начинают шмонать по квартирам. Что ищут, зачем – неясно: то ли наркотики, то ли оппозиционеров-террористов, то ли просто отрабатывают мероприятия на всякий случай. Одно важно: могут и морду набить, и в каталажку загнать, и пристрелить ненароком. А еще неположенные вещи изъять. А в ранг неположенных вещей попадают в первую очередь жратва, деньги и всякие мелкие ценности. Когда я в охране гуманитарки работал, меня не трогали – корочки солидные, контора уважаемая, сами там кормятся. Честь, конечно, не отдавали, но и не обижали. А теперь я такой, как все. Быдло, одним словом. Помойка.

С этими мыслями я и заснул, а проснулся оттого, что дядя Хорек тряс меня и бормотал:

– Пришли жа тобой, Валерик, шлышишь, пришли!

А кто-то невидимый громко рявкнул:

– Ну-ка, старый хрен, отойди! Я сам его щас разбужу!

За этим последовал ощутимый удар по ребрам. Били, кажется, сапогом. Я извернулся, но меня сдернули на пол и потоптали еще немного, после чего велели одеться поскорей. Знакомая публика: двое в штатском и двое ментов, один из которых в чине капитана. Он и орал. За их спинами вертелся дядя Хорек, пока второй мент, сержант, не огрел его дубинкой. Ну вот, нажрался я. И выспался... И облава не потребовалась.

Внизу, на улице, ждал джип. Милицейский «Ниссан-Патрол» серого цвета, с побитой мигалкой, заботливо перемотанной изолентой. Это насторожило: обычно по мелочи ездят на стареньких «козлах» или «Жигулях», а то и вовсе пешком ходят, благо отделение недалеко. Я осмелился подать голос и обратился к капитану:

– Начальник, а за что меня-то?

– Черного на улице побил? Деньги отнял? А ножик откуда? – флегматично квакал капитан, налегая на меня на поворотах.

– Не мой ножик.

– Ясное дело, не твой. Мой. Сиди, сука, молча.

– А что ножик? Ну, ножик... – продолжал я.

– Говорю, заткни пасть. Там все тебе скажут.

И я, как сука, сидел молча, пока мы не приехали вовсе не в отделение, а к огромному краснокирпичному зданию УВД с золотым орлом под крышей, Там пожилой сержант препроводил меня в камеру предварительного заключения, где уже сидело и лежало человек десять. Преимущественно доходяги типа дяди Хорька, наловленные по углам, но у батареи грелись двое крупных мордоворотов явно из уголовников. Я и не знал, что в УВД тоже камер полно.

– Посиди пока тут, – велел сержант, словно я мог куда-то уйти из камеры по своему усмотрению.

Я послушно сел на краешек деревянного топчана и поморщился – от параши омерзительно воняло.

– Че косорылишься? – спросил один из мордоворотов, завязывая скандал. Я его понимал: чем не займешься от скуки.

– Воняет, – честно сказал я.

Настроение у меня было, прямо сказать, нехорошее. А мужики этого не понимали.

– Не нравится ему, Степа, – огорчился второй.

– А тебе, что ли, нравится? – с любопытством спросил я. – Ну, иди поближе сядь, понюхай с удовольствием.

Пока они отдирались от батареи, я дал Степе по яйцам, оставив его в глубоких размышлениях о пользе хороших манер, а второго отволок к любимой параше и окунул мордой в самую гущу, чтоб наслаждался. Пока он там булькал, оправившийся Степа полез было ко мне. Пришлось сломать ему челюсть. Оказалось совсем не трудно.

На крики поверженного Степы прибежали менты. Двое ласково повели его к лекарю, а третий – всё тот же пожилой сержант – вяло сказал мне:

– Что ж ты, сука, сидеть спокойно не можешь? Одному человеку челюсть сломал, второго в говно мордой сунул...

– Говно к говну. А пусть не лезут, – по-детски парировал я. – Нужны они мне. Человеки хреновы.

– Человеки не человеки, а мне за них отвечать. Пойдем в одиночку, а то ты тут мне устроишь Вавилон...

В одиночке оказалось гораздо уютнее. Вот сразу бы сюда и посадили. Парашу заменял работающий (!) унитаз, а на металлической лавке лежали тощий матрасик и одеяло. В довершение ко всему минут через двадцать мне принесли обед: жидкий картофельный суп, перловку и хлеб. Вполне прилично, даже лучше, чем в столовке-бомбоубежище, к тому же еще и бесплатно.

Навернув обед, я прилег и задремал. Никто меня не беспокоил, только назойливая муха то и дело кусала меня за нос, пока я не подстерег ее и не убил ладонью. С тем и заснул – второй раз на дню.

Приснилась мне редкая штука – марш-бросок моторизованной колонны по Военно-Грузинской дороге. Правда, на самом деле я сидел в танке, а во сне почему-то видел всё как бы со стороны. Ну, типа, я на горе стою или в вертолете. Даже свой танк видел – с белой черепушкой на броне и маленьким красным флажком. Машины негромко рычали, в горном прохладном воздухе стоял сизый дымок выхлопа, а по обочине на «козле» с лихо изогнутой антенной мчался генерал-майор Сурмин.

Низко-низко над дорогой прошли два вертолета – наших, не грузинских.

А вот самое интересное, то есть как громили колонну, посмотреть мне уже не удалось, потому что меня разбудили.

Пробуждение мое оказалось таким же неприятным, как и предыдущее. Капитан по традиции пнул меня в ребра и обматерил – совершенно тускло, без выдумки, просто для порядка. Такой у него был, видать, стиль работы.

– Пойдем на допрос, – сказал он. – Ты, говорят, тут в камере пошумел малость. Как вернешься, устрою тебе по блату звездюлей. Покамест не могу – следователь ругаться будет.

– Сам ты звездюль сапожный, – буркнул я себе под нос так, чтобы капитан не слышал, и в сопровождении прыщавого холуя в погонах почапал на допрос.

Прилизанный следователь в гражданском вполне радушно усадил меня в кресло и поместился напротив.

– Меня зовут Аркадий Борисович. А вы – Птахин Валерий Игнатьевич, двадцати девяти лет, проживаете по улице генерала Трошева, дом семь, квартира тридцать четыре, так? Трошева – это раньше улица Жукова была, так?

– Так, – согласился я. Потом вспомнил, что во всех книжках положено просить у следователя сигарету, и попросил. Он дал мне хорошую сухую «Приму», поднес спичку и продолжал:

– До последнего времени работали в охране пункта гуманитарной помощи ООН номер шесть, так?

– Так.

– В каких отношениях находитесь с Преображенским Алексеем Михайловичем?

– Не знаю такого, – пожал я плечами.

– Так уж и не знаете? – заулыбался следователь. – А вчера вместе с ним кушали, между прочим, в столовой номер двадцать один. И распивали спиртные напитки, несмотря на запрет, так?

– Ой, насмешили, – скривился я. – Это Дрозд, что ли? Так он еще и Преображенский? Не знал, честное слово. Знаю такого, правда, не лучшим образом.

Поди ты, в столовой нас пасли! Это с чего такое внимание?

– А известно ли вам, что Преображенский Алексей Михайлович совершил на гидропонных установках, где работает, кражу ста сорока трех килограммов минеральных удобрений, каковые продал затем жителю села Глушково Понасенко Василию Васильевичу?

– Во как! – подивился я. – Не знал. Крут Дрозд.

– Так уж и не знали? Ну, допустим. – Аркадий Борисович вскочил, походил кругами по комнате и продолжал: – А такого Букина Романа Павловича знаете?

– Ромка Букин? Служили вместе в танковых. Механик-водитель. Сейчас, кажется, в каких-то коммерческих структурах, я его года два не видел.

– А вы знаете, что Букин Роман Павлович убит позавчера вечером при невыясненных обстоятельствах у себя дома?

– Допрыгался, значит, Ромка. Ну, господь с ним. Я его предупреждал.

– О чем это? – прицепился следователь.

– Не ходи, говорил, Ромка, в коммерцию. Убьют. По-моему и вышло.

Следователь помолчал, катая по столу ярко-красную авторучку с торговой маркой кока-колы.

– Точно не видели его в последнее время?

– Говорю, года два не видел.

– Ну, допустим. А такого Мехтиева Гейдара Мухтаровича знаете?

– Бог миловал. Таких друзей не имею.

– А я про друзей не говорю. У означенного Мехтиева вы сегодня утром отняли крупную денежную сумму, а самого избили, так? Было?

– Было. А он первый полез. Оскорбил меня и вообще занимался спекуляцией.

– Врете. У него два свидетеля есть. Вы его ударили и потом еще ногами били, так? Повредили ребро, у меня справка медицинская есть. Знаете, что вам за это полагается?

– Да уж догадываюсь.

Чаю у него, что ли, попросить? Книжные каноны рекомендуют...

– Чайку у вас не будет? – спросил я.

– Чайку нету, – признался следователь и вздохнул. – Нету чайку. Зарплату задерживают, а уж про чай...

Мне почему-то сделалось неудобно.

– Да я так... И что мне инкриминируется, Аркадий Борисович?

– Да ничего, собственно, – огорошил он меня.

– То есть?

– Обычный административный арест, всё по закону. До трех месяцев.

– А били меня тоже по закону?

– Нет, били, надо думать, по почкам, – сказал следователь, проявив неожиданное чувство юмора.

Я знал этот анекдот, который он перефразировал, хотя его и запретили в свое время как профашистский. Еврея там били по морде, а не по паспорту.

– Шутите... И долго мне еще здесь сидеть?

– По закону – до трех месяцев, я ж сказал. Но я думаю, отпустят. Посидите дней пять, и отпустят восвояси. Этому... Мухтаровичу всё равно, а про остальных я вас с прашивал так... Постольку-поскольку. Работа. Так что идите, – он вызвал милиционера, – и впредь не грешите. Или хотя бы следов не оставляйте, так?