Проклятие Хольми Бракса
Если вы хотите сочинить рассказ, неплохо начать с вопроса: «Что было бы, если бы…» Что было бы, если бы среди гномьего рода нашелся изгой, не способный вести ту же жизнь, что и остальные?
«Проклятие Хольми Бракса» казалось мне веселой историей, однако мой редактор, прочитав его, сказал, что я обошлась с героями жестоко.
– Ты вовсе не проклят! – строго сказала мать, выпрямляясь над корытом. – Что за глупости!
Хольми только носом шмыгнул. «Разнюнился!» – непременно одернул бы отец, но старший Бракс в эту минуту булькал в трактире слюдянкой и закусывал стеблями дрызг-травы. В отличие от сына, он мог позволить себе проводить досуг так, как подобает порядочному гному.
– Может, еще раз попробовать? – почти безнадежно спросил Хольми.
Мать отвернулась. Мускулистые руки с силой выкрутили белье.
– Непременно! – с притворным оживлением согласилась она. – Что говорит на этот счет кодекс?
– Вода меньше портится, когда течет, чем когда стоит! – процитировал Хольми.
– Стань горным ручьем, сынок! Водопадом, не знающим преград!
Мать раскраснелась и взмахнула скрученной простыней. Хольми едва успел пригнуться.
– Ступай и победи свой порок!
– Ступлю и победю! – воскликнул Хольми, преисполнившись веры в себя.
Он распахнул дверь, протопал к столу и схватился за горлышко бутылки.
– Буль! – призывно дрогнула рябиновка.
Юный гном запрокинул голову и влил в себя щедрую порцию настойки.
Несколько секунд ничего не происходило. Настойка обожгла горло и уютно разлилась по желудку. По губам Хольми пробежала неуверенная улыбка. Глаза блеснули огнем надежды. Святой Бромдельштамдт, неужели…
Но тут желудок проснулся. «Что? Спиртное?!»
– Нет! – Хольми схватился за горло, словно намереваясь придушить себя, лишь бы не отдать выпитое.
Но от него больше ничего не зависело.
Судорога скрутила несчастного гнома. Он рухнул на корточки, извергая настойку. В голове ударил колокол: бамммммс! – и невидимая рука опустила перед глазами темное полотнище. Хольми покачнулся и рухнул бородой вниз.
Когда он пришел в себя, мать сидела рядом и обмахивала его мокрым полотенцем.
– Я проклят, – прошептал он.
И на этот раз мать промолчала.
О том, что с молодым Хольми что-то не так, впервые заговорили, когда младшему Браксу исполнилось тринадцать. По традиции отец выставил на праздничный стол девять видов хмеляги и четыре пузатых бутыли мховки. Лучше бабки мховку не варил никто на всей улице. «Забирает крепко, отпускает мягко!» – хвалил папаша. Когда дошло до хоровых песен в честь именинника, малышу плеснули в чашку хмеляги и протянули лосиное копыто – занюхать. Хольми бесстрашно опрокинул в себя чашку, крякнул и уже готовился выслушать новую песнь. Как вдруг с другой стороны копыта вырос лось, живой и невредимый, и метко лягнул малютку Бракса в темечко. Голова взорвалась, и Хольми свалился, где стоял.
«Приболел!» – заявили потом соседи.
«Переволновался!» – оправдывал племянника дядя Узыг.
«Голову перегрел на солнце», – вторила им мать.
Одна только бабка почесывала жидкую бороденку и молчала. Но глядела при этом так, что отец первый спросил, чего это она выпучилась, как вальгальский сурок.
– Мальчишка-то порченый! – проскрипела старая карга.
– Что?
– Пить не могёт! – сокрушенно вздохнула бабка. И присовокупила: – Слабак!
К двадцати годам Хольми Бракс целиком испил чашу, но не ту, которую ему предлагали, а чашу отверженного. Он стал изгоем в дружных компаниях. Девушки отказывались с ним встречаться, едва узнавали о его беде. По настоянию бабки Хольми сводили к лекарю, но плешивый гном только руками развел:
– Непереносимость алкоголя лечить мы не научились. Сказать по правде, нужды не было.
Хольми обреченно кивнул.
Какая уж тут нужда, когда весь гномий народ начинал день, похмеляясь, и заканчивал, добивая жбанчик рябиновки, асбестовки или сладкой бзденьки. Гномы пили, бухали, квасили, бражничали, прикладывались, потягивали, хлебали и заливались огневкой, дерюжником или простецкой хмелягой, прерываясь лишь на сон. В каждом уважающем себя семействе от деда к внуку передавался рецепт крепчайшей козьеножки. И какие споры велись зимними вечерами у камелька! Лучшие умы сшибались, не в силах сойтись во мнении, эффективнее ли брить ногу, стричь или (да-да, находились дерзкие ниспровергатели основ) оставлять с шерстью, но предварительно вымачивать в муравьиной кислоте.
Любой гном, даже тот, который с трудом вязал два слова, мог пропеть оду корнедури. О, пьянящая корнедурь! Передам ли твою бесхитростную горечь? Опишу ли твою ледяную прозрачность? Воспою ли крепость твою, ярость и силу? Нет, не передам, не опишу и не воспою, а только дерябну сперва по маленькой, а потом по большой, и душа моя воспарит к сводам пещер Мактуша Увечного! Который, по слухам, вдохновлялся по время постройки не чем иным, как ею самой: корнедурью.
А крепкая прозрачная слюдянка! А тягучий базальтник, в котором на просвет видны комариные ножки! Зеленая светящаяся мховка, мутная ракушайка, сланцевка, от которой тянет в пляс, и сизый гранегон: где глотнешь, там и сядешь. Гномье племя варило, настаивало и крепило все, что движется, растет или торчит на месте годами, будь то сфагнум, пемза или жабьи кишки. Отличная, кстати, вещь получалась на кишках! По крайней мере, так уверяла бабка. Сам-то Хольми проверить ее утверждение был не в состоянии.
Весь этот огромный мир наслаждений оказался для него закрыт. Хольми Бракс не мог выпить даже глотка спиртного, чтобы не рухнуть без сознания. На семейных торжествах он лишь уныло таращился на буянящих родственников и грустно прихлебывал мутную водицу.
Чем старше становился бедный гном, тем чаще ловил на себе недобрые взгляды опьяневших сородичей. «Сидит, смотрит, – доносились до него шепотки. – А зачем сидит, чего смотрит?»
Несколько раз его пытались отлупить. Хольми без труда удирал, благо трезвый гном всегда обгонит пьяного. Но отсиживаясь в заброшенных пещерах, прислушиваясь к веселому гомону, он с тоской спрашивал себя: «Зачем я такой? Отчего именно ко мне оказалась так зла и несправедлива судьба?»
И не находил ответа.
– Хороший ты парень, Хольми, – сказал ему однажды мастер Шуст. – И руки у тебя что надо, и голова варит. Но участок я тебе не дам, уж прости.
Хольми обхватил ручки вагонетки с такой силой, что аж борода затряслась.
– Это потому что непьющий?
Шуст вздохнул.
– Ты пойми, сынок: мало отлично знать свое дело. Мало быть работящим. Мало заботиться о своей команде. Надо быть в струе! Струя, она… – мастер помахал увесистым кулаком, не находя слов от избытка чувств. – Кто в струе, того уважают! А ты… В общем, не обессудь. Никогда тебе доверять не станут. Ты ж по трезвяку в любой момент сорваться можешь!
– Куда сорваться, куда?! – заорал в ярости Хольми, дернул вагонетку на себя и опрокинулся с рельсов вниз, в карстовый провал.
Так что и на карьере пришлось поставить крест.
Отец сидел мрачный. Пальцы бездумно плели из густой бороды косы и снова распутывали.
Мать ожесточенно начищала серебряные ложки.
– Прадед, – бухнул отец. – Прадед мой был такой же!
– Слухи! – отрезала мать.
– И его дед!
– Поклеп!
– И дедов папаша! – упрямствовал отец. – Зараза какая-то в нашей крови. Никуда от нее не денешься. Нечего башку в корнях прятать! Хольми – трезвенник!
Хольми покраснел. Мать погладила его по плечу.
– Мы тебя и таким любим, сынок. И девушка тебе хорошая встретится. Дай срок, все наладится.
Отец с сомнением крякнул.
– К чародею ему надо! – прозудела бабка из угла. – Нету другого пути!
Мать вздрогнула и уронила ложку.
– Не вздумай, Хольми!
– Старик такого наколдует – век будешь жалеть, что не убился об его порог! – поддержал отец.
– Великий он чародей, могучий! – гнула свое бабка.
– Был когда-то! Да весь вышел!
– Если не он, больше никто!
– Уж лучше никто, чем он!
– Сгубите парня!
– Да вы посмотрите на него! Куда уж хуже-то!..
Хольми перестал вслушиваться в ожесточенный спор и задумался.
– Сынок! – вырвал его из размышлений испуганный голос матери. – Дай слово, что к Радуцеусу – ни ногой!
На следующее утро Хольми стоял на краю поляны, трясясь от страха. Одно дело решить «уж лучше смерть, чем такая жизнь», и совсем другое – лично явиться к древнему магу.
Радуцеус был очень, очень стар. И по слухам, давно утратил колдовскую силу. С точки зрения Хольми, это звучало неправдоподобно. Каждый ребенок знает: маг с возрастом лишь становится могущественнее, в точности как гранегон в дубовых бочках со временем лишь крепчает и обретает новый вкус. Даже если чародей не станет ничему учиться, а зароется в землю и просидит век на одном месте, сила его будет прибывать.
Но Радуцеус, похоже, являлся исключением. Вот уже несколько сотен лет, насколько было известно Хольми, он не колдовал. Вернее, почти не колдовал. Зубы малышам соглашался лечить, да и за другие детские болячки брался иногда. Но и только.
Когда семьдесят пять лет назад разверзлись хляби небесные, полил дождь и не прекращался двадцать дней, так что в подземелье вышла из берегов река и угрожала затопить обитаемые пещеры, на поклон к Радуцеусу явились все старейшины родов. Молили, просили, бились лбами о землю. Точнее, о раскисшую грязь – сухой-то земли к тому времени вокруг не осталось. Но колдун был стоек. Казалось, ему все безразлично, даже если гномий род смоет к червям! На счастье просителей, река пробила новое русло и ушла. Радуцеус для этого палец о палец не ударил.
Вдобавок он пил. Запойный колдун – большая редкость, так что Радуцеус и здесь ухитрился выделиться. Каждую неделю ему поставляли бочку грибного пойла. Три дня после этого из хижины мага-отшельника доносились проклятия и зверский рев, а затем наступала тишина. На пятое утро Радуцеус выползал наружу злой и всклокоченный, забирал на крыльце опохмеловку и возвращался внутрь, пошатываясь и костеря мать-природу.
И это волшебник? Натурально паршивая овца, как и сам Хольми.
Может, поэтому юный гном и решил обратиться к нему за помощью.
«Умоляю, войдите в мое бедственное положение, – сочинял по дороге Хольми вступительное слово. – Я отвергнут обществом. Я не способен реализовать себя в выбранной профессии. Я лишен женской заботы и тепла. Быть может, мой недуг излечим! Тогда я буду до конца жизни вашим преданным слугой и…»
Хольми остановился посреди поляны.
Ну и обитель у колдуна!
Нормальный маг живет где? Правильно, в башне. Некоторые на деревьях обустраиваются, но это не так впечатляюще. И потом, птицы гадят, белки суетятся… То ли дело замок!
Поговаривают, когда-то у Радуцеуса тоже имелась своя башня. Если так, сильно же ей досталось за прошедшие столетия.
Из земли торчала крыша. Больше всего она походила на шляпу великана, сбитую ветром и потрепанную непогодой. Кое-где в ней виднелись прорехи, а с одной стороны выпирало уродливым флюсом гигантское осиное гнездо.
Хольми обошел его по широкому кругу и обнаружил покосившуюся дверь. Сквозь прогнившие ступеньки лезла серая полынь.
Он стиснул кулаки и постучался.
– Хольми? – гневно повторил волшебник.
– Хольми, – пробормотал гном и съежился под остекленевшим взглядом.
Маг был пьян. Очень пьян. Настолько пьян, что не смог изгнать юного гнома, хотя и попытался. Но у него не хватило сил даже на то, чтобы встать с покосившегося стула. А когда он наставил на Хольми указательный палец, с ногтя слетел сноп искр, но тут же превратился в мух, и, освобожденно жужжа, они рванули к окну.
Хольми проводил их испуганным взглядом.
– Умоляю… войдите в мое бедственное положение… – начал он, заикаясь.
И осекся. Радуцеус его не слушал. Он снова щелкал пальцами.
– Закуси тобой червяк…
С кончика пальца сорвалась сияющая золотая капля, прожгла дырку в полу и с шипением растворилась в глубине.
– Н-не надо, – попросил Хольми, вжимаясь в стену.
– Кто тебе позволил, гномье отродье… – заплетающимся голосом сказал волшебник. – К-ко мне? Сюда? Вот так запросто?
Вторая капля последовала за первой. Неприязнь к гостю явно усиливала магические способности волшебника.
Хольми понял, что третья капля полетит ему в лоб.
– Я позор для всех Браксов! – отчаянно выдохнул он, забыв про свою речь. – Дядя делает вид, что со мной не знаком! Братья глаза отводят! Отец страдает! Мать по ночам в подушку плачет! За что мне это?!
Гном махнул рукой и сполз по стене, утирая слезы. Пусть прикончит его волшебник! Меньше мучиться!
Но в комнате наступила тишина. Хольми всхлипнул, поднял взгляд и обнаружил, что маг смотрит на него без прежней злости.
– Для всех Браксов? – со странной интонацией повторил Радуцеус.
Хольми кивнул.
– Не-пе-ре-но-си-мость спиртного, – повторил он слова лекаря. – Умоляю, излечите, господин маг!
Радуцеус сморщил нос и отвернулся.
– Сделайте хоть что-нибудь! – дрожащим голосом попросил гном.
Молчание.
– Нет же сил никаких! – взвыл Хольми.
Он закрыл лицо руками, поняв, что ответа не будет. Но внезапно неведомая сила оторвала его от пола, крутанула в воздухе, скомкала одежду, и гном услышал треск коротких молний над своей головой. Он в страхе зажмурился.
– Ацевендус! – прохрипел колдун. – Истанишмар! Уй-рен-гой!
Снова затрещало, на этот раз совсем близко, и крутящийся в воздухе как кусок мяса на невидимом вертеле Хольми ощутил, что борода встает дыбом. Его овеяло мутным облаком, облако сгустилось в радужный пузырь, внезапно пузырь лопнул, и гном рухнул на пол. На бороде у него повисли обрывки радужной пленки.
– Свободен! – объявил волшебник и покачнулся.
– Свободен? – не веря себе, переспросил Хольми.
– Уй-рен-гой! – кивнул маг. – Переносимость! Да будет так!
С этими словами Радуцеус прижался ухом к столу, словно намереваясь прослушать его сердцебиение, и захрапел.
Домой Хольми не мчался, а летел. «Свободен, свободен!» Борода его время от времени искрила, волосы на голове стояли торчком, от робы остались одни клочья. Но разве это имело значение?
Он ворвался в дом, но прежде чем принести матери счастливую весть, метнулся зачем-то в погреб, схватил целую бочку мховки, которую прежде и поднять не решился бы, взвалил на плечо и, довольно ухая, взобрался по лестнице.
Зеленая струя ударила в дно чаши и густо вспенилась. Хольми принюхался, облизнул губы, ухмыльнулся – и отпил.
– Да здравствует новая жизнь!
Он успел увидеть в дверях озадаченное лицо матери, а затем стены дома сомкнулись над ним, и черная бездна поглотила Хольми Бракса.
– Радуцеус сказал, что у меня отныне переносимость!
Хольми стоял посреди трактира, слегка покачиваясь. Но не от того, что опьянел, а потому что зверски болела голова. После бесславного подхода к мховке юный гном, едва придя в себя, рванул в ближайшее питейное заведение. Он должен доказать всем! Волшебник обещал ему!
– Ты это, паря… проспись иди! – пожелал старый Грум.
Перед ним на выщербленном столе красовался серебряный кубок размером с голову.
– Я докажу! Я могу!
Хольми схватил кубок двумя руками. В нос шибанул ядреный запах гранегона, и он на мгновение задохнулся.
Дверь широко открылась. Трактирщик с помощником, кряхтя и охая, пытались втащить тяжеленный ящик с позвякивающими бутылками черного грога, любимого напитка троллей и великанов.
И тут с Хольми сделалось что-то странное. Он выронил кубок. Ноги сами понесли его к двери, руки намертво вцепились в борт ящика, и прежде чем окружающие успели вымолвить хоть слово, он уже бойко тащил на согнутой спине тяжеленный груз.
– ’От дает! – восхитился трактирщик, потирая натруженную поясницу.
– Что делает, а! – зашептались вокруг.
Хольми доволок ящик до стойки, выгрузил одну за другой бутылки и метнулся в погреб, горя желанием помочь. Пока не опомнились, он успел сделать три ходки. Если бы трактирщик не встал на его пути, широко расставив руки, Хольми таскал бы выпивку до изнеможения.
– Хорош, паря! – благодушно сказал хозяин. – Благодарствую!
– Экая силища в молодце проснулась!
– Может, в носильщики к нему пойдешь, Хольми? – подшутил кто-то.
И тут гном все понял.
– В носильщики? – повторил он. – В носильщики?!
Вокруг озадаченно примолкли.
– Ты чегой-то побледнел, малыш… Уморился, должно быть.
– В носильщики! – отчаянно выкрикнул Хольми. – Будь ты проклят, старая пьянь!
И он разразился в адрес Радуцеуса такими ругательствами, что вокруг испуганно зашикали.
– Ты, паря, давай потише! – выразил общее мнение трактирщик. – Господин колдун хоть и редко берется за дело…
– Личинка навозника! – орал Хольми.
– А ну придержи язык!
– Трухлявый дурак!
Связанного юношу с кляпом во рту доставили домой.
– Буянил сильно! – пояснил старшему Браксу извиняющимся тоном один из гномов.
Когда изо рта Хольми вытащили грязную тряпку, тот обхватил голову руками и застонал.
– Наколдовал! – всхлипывал он под сочувственными взглядами отца и матери. – Переносимость спиртного! И теперь я лучший грузчик во всех окрестностях! Носить мне бутылки не переносить!
Несколько дней после этого удара Хольми не выходил из дома. Сперва просто лежал, сцепив зубы и отвернувшись к стенке, игнорируя увещевания матери. На третье утро чудовищным усилием воли заставил себя подняться. Это был уже не тот наивный доверчивый юноша, что надеялся на чужую помощь и мановение волшебной палочки. Теперь гном твердо знал, что рассчитывать он может только на себя.
Хольми привел одежду в порядок, расчесал бороду. Из зеркала глянуло на него заострившееся лицо с плотно сжатыми губами.
– Вода меньше портится, когда течет, чем когда стоит, – сообщил себе Хольми.
Никакого воодушевления озвученное знание не принесло. Но младший Бракс был очень упорным гномом. «Я отщепенец в этом мире выпивох и пьяниц, – безжалостно признал он. – Изменить себя не получилось. Что из этого следует?»
Хольми немного поразмыслил. Ответ лежал на поверхности.
«Надо изменить мир».
Хольми отправился в архив. Он оказался единственным посетителем в длинной пещере, где полки со свитками уходили вглубь, в темноту.
От архивариуса толку было немного. Подслеповатый сутулый гном давно годился лишь на то, чтобы доливать свежую воду в бочки, расставленные вдоль полок на случай пожара.
Пришлось искать самому. Хольми зарывался все глубже и глубже в старинные свитки, он уходил в прошлое, как крот уходит в землю, и когда вынырнул на белый свет, в глазах его было ошеломление.
– Хоп! Хей! Лала! Лей! – слова сурового гномьего гимна разносятся под сводами пещеры. – Где вопрос и где ответ! Хоп-хей-лала-лей! Что ни говори!
Кузнечные молоты тяжело грохают об наковальни: хоп! хей! лала! лей!
– То ли верить, то ли нет!
Рудокопы ударяют кирками о мерзлую землю. Песня мрачна, как сама жизнь в подземельях, где тебя согревает лишь драконий огонь и вера в лучшее.
– Но бог тебя хранит!
– Дин-дон! – врезался в песню звон колола. – Дин-дон!
Работяги оборвали песню и переглянулись. Кто созывает народ на главную площадь?
Хольми Бракс, широко расставив ноги, стоял на подмостках. В одной руке он держал веревку колокола, в другой свиток, украденный из архива. Вид у него был решительный. Гном понимал: не только его судьба, но и участь целого племени может измениться после сегодняшнего выступления.
– Собратья! – выкрикнул Хольми звонким от волнения голосом. – Выслушайте меня!
Недовольный гул постепенно затих.
– Все вы знаете, что гномы – пьющий народ! Мы встречаем день чаркой и провожаем кружкой.
– А некоторые и бочкой! – вставил старый Грум, пробравшийся в первый ряд.
– Но так было не всегда! – Хольми потряс свитком. – Каких-то восемь сотен лет назад мы, гномы, были иными! Мы не употребляли спиртного! Мы смотрели на мир трезвыми глазами!
В толпе поднялся возмущенный ропот.
– Это истинная правда! – Хольми повысил голос, перекрикивая несогласных. – Вот здесь, в этой летописи есть упоминание о проклятии, обрушившемся на наш род! Что послужило его причиной, мне не известно. Но с тех самых пор мы пьем, пьем беспробудно! То есть вы пьете. И считаете это нормой жизни.
– Не проклятие, а благословение! – выкрикнул трактирщик, скрестив руки на груди. Его поддержал одобрительный хор голосов.
Хольми вспыхнул.
– Благословение? Посмотрите на себя! Наши дети рождаются низкорослыми! Гномы мельчают с каждым поколением! Доктор, расскажите им про пьяное зачатие!
Но лекарь, который сам же и проговорился Хольми, прикусил язык.
– Тогда я сам расскажу! – пообещал распалившийся гном. – Наше племя неуклонно вырождается! Почему, вы думаете, наши женщины носят бороды? Откуда у наших девушек щетина на щеках? Разве так должны мы выглядеть? Да, средний гном не самого высокого роста, но когда-то мы доставали людям до плеча! А что теперь?
В толпе начали переглядываться.
– А наши перекошенные туловища! Наши испитые лица с этими огромными красными носами, с заплывшими глазками! А ведь нас считали красивым народом!
Кто-то в толпе задумчиво потрогал свой нос.
– Мы пьем до работы, на работе и после работы! – ковал железо Хольми, пока горячо. – Вообразите, каких высот мы бы достигли, если бы нам не мешал одурманенный выпивкой разум! Сколь многого способны добиться гномы, если даже спьяну они творят такое волшебство! – Он обвел рукой своды огромной пещеры. – Отказавшись от выпивки, мы освободили бы время для полезного, доброго, вечного! Наши силы, слившись в единый поток, устремились бы на покорение самых недосягаемых глубин! Самых сказочных вершин! Весь мир распахнулся бы для нашего племени!
Хольми на мгновение замолчал, сам ослепленный открывшейся ему перспективой.
– Так давайте же поклянемся, братья, что отныне ни один из нас не примет и капли…
Скептическое покашливание заставило его осечься.
– Эхе-хех! – сказал старый Грум. Голос его, не такой звучный, как у Хольми, на удивление легко разнесся по всей площади. – Молодой ты, паря. Ничего ты не понимаешь в этой жизни.
– Чего это я не понимаю? – запальчиво поинтересовался оратор.
– Скажи ему, Грум! – выкрикнули сзади.
– Да!
– Объясни балбесу!
Не успел Хольми опомниться, как старика мягко вытолкнули вперед. Грум огладил бороду и взглянул на юношу проницательно и грустно.
– Ты, значит, хочешь, чтобы мы все стали такими, как ты. Непьющими.
– Хочу! – как с обрыва ухнул в ледяную воду молодой гном. – И это правильно! Так и должно быть!
– А о нас ты подумал? – огорошил его Грум.
Хольми недоумевающе взглянул на старика. То есть как? Он же все так хорошо объяснил…
– Наш народ испокон веков ютится в горах и скалах, – размеренно проговорил Грум. – Эльфам достались дивные леса. Люди присвоили себе просторные равнины. И только мы забрались в сырую мерзлую землю. Жизнь наша, по правде говоря, самая что ни на есть поганая.
Хольми хотел перебить старика, но ему не позволили. «Тихо! Тихо! Пусть говорит!» – раздалось вокруг.
– Поганая! – веско повторил Грум. – Вокруг холодно. Уродливо! Мокро. Темно. Кроты, червяки да медведки – вот наши домашние питомцы. Мхи да лишайники – вот наши сады. Воздух вокруг нас спертый, а кое-где и ядовитый. Что такое теплые реки, мы знаем лишь по сказкам эльфов. Детишки наши растут в грязи и играют дохлыми землеройками. И как же целому народу мириться с эдакой паршивой действительностью?
Он сделал паузу, будто обдумывал ответ. И вдруг лицо его просветлело.
– Да пить же! – радостно выкрикнул старик, словно эта мысль только что пришла ему в голову.
– ДА!
Оглушительный торжествующий рев толпы едва не снес Хольми с подмостков.
– Выпьем – и жизнь станет сносной! Хряпнем – и расцветится она сиянием самоцветным! Опрокинем чарочку – и радость войдет в наши сердца!
– Правильно, Грум!
– Верно!
– Так и есть!
– Ты призываешь нас взглянуть на эти своды! – Грум следом за Хольми обвел рукой потолок. – И я соглашусь: взгляни! Взгляни и задумайся: могли бы мы построить такое чудо, не будь архитектор со зверского бодуна, а строители бухие? Кто на трезвую голову мог бы решиться отгрохать эдакое сооружение? А главное – зачем? Здесь же потолки в две тысячи раз выше каждого из нас! Мы же не в силах полноценно обогреть такое пространство! Зато красота! Вдохновение! Размах!
Словно соглашаясь с Грумом, на потолке замерцала россыпь драгоценных камней.
– А наша воинственность! Разве мы победили бы врагов, не приняв заранее по стакану корнедури? Вот откуда слухи о нашей свирепости! Вот чему обязаны мы спокойной жизнью!
Хольми пытался что-то возразить, но его никто не слушал.
– Как наши чертежники работают? Накатят – и куда до них эльфам! Как костоправы режут? Глотнут слюдянки – и давай кромсать больных, как трезвым и не снилось! Как рудокопы лезут в шахты? Примут по маленькой – и храбрости в них хоть отбавляй!
– Но все могло бы быть иначе! – жалобно пискнул Хольми.
– Выпьешь – и рука твердеет! – возвысил голос Грум. – В голове проясняется! Бабы вокруг ходят красивые!
– Красивые! – подтвердили бабы.
– Дети умные!
– Ы-ы-ы! – проорали дети.
– И жизнь наша становится прекрасна и удивительна!
– Хоп-хей! – проревела толпа. – Лала-лей! Что ни говори!
«Говори! говори! говори!» – отозвалось громовое эхо.
И осознал Хольми, что все напрасно.
Медленно брел он полузаброшенным тоннелем. Где-то там в конце пути дряхлый архивариус наполнял бочки дождевой водой. Зачем? Пускай горит весь архив – кому до этого дело! Гномы порвали со своим прошлым. Они больше не желают быть такими, какими создала их природа.
«У меня не вышло изменить себя, – думал Хольми, сжимая свиток. – Я не смог переделать свой мир. Что же остается? Уйти? Но гному в одиночестве не выжить. Остаться? И быть посмешищем для чужих, болью для близких?»
Он вошел под своды архива и поежился от ледяных капель, упавших ему за воротник. Как серо вокруг, мрачно и бесприютно! Прав старый Грум, прав. Не они вырожденцы, а он. Лишь ему недоступно счастье опьянения, объединяющее всех гномов, порождающее дивный призрачный мир вокруг них. И кто сказал, что он иллюзорен, если видят его все, кроме Хольми!
– Я принес свиток, – голосом, лишенным всякого выражения, сообщил он архивариусу. – Я его украл. А теперь хочу вернуть.
Старичок подслеповато глянул на него с тем же бесстрастным выражением лица, с которым встретил гнома в первый раз. Не возмутился, не обрадовался возвращению утраченной реликвии.
– Третий шкаф, сектор Гры, – проскрипел архивариус.
«Не третий, а пятый, – поправил про себя Хольми. – И не Гры, а Зюм». Прежде он рассердился бы на старика, путающего место, где хранилось бесценное сокровище. Но теперь у него не осталось сил на чувства. Хольми ощущал себя безжизненным, как обломок скалы.
Пытаясь уложить свиток на полку, гном неловко повернулся и уронил несколько соседних пергаментов. Они были до того древними, что два из них рассыпались в прах, едва коснулись каменных плит пола. Ахнув, гном присел на корточки и горестно застонал.
Пыль тотчас исчезла, ее разнес сквозняк. А вот с третьей рукописью дело было не совсем пропащее. С величайшей осторожностью, стараясь даже не дышать, Хольми поднял затвердевшие и хрупкие, как слюда, обрывки пергамента и положил на нижнюю полку.
Неожиданно его внимание привлек рисунок на уцелевшем пергаменте: хижина, напоминающая потрепанную шляпу великана. Хольми придвинул фонарь, растерянно приложил к хижине недостающий фрагмент, затем третий… Прочел, с трудом разбирая каждую букву, подпись к рисунку, и позеленел как сталактит.
* * *
– Выходи, скотина!
Тишина в ответ. Только дубы шелестят на краю поляны.
– Выходи, подлец! – проорал гном. – Посмотри мне в глаза!
Некоторое время из хижины волшебника никто не показывался. Но внезапно дверь распахнулась, и Радуцеус, щурясь от лучей заходящего солнца, выбрался наружу, подметая дырявой мантией доски крыльца.
– Ты кто таков? – устало осведомился он.
– Хольми! Хольми Бракс! На которого ты по пьяни наслал заклятие переносимости!
Волшебник склонил голову на один бок, потом на другой, озадаченно потер переносицу и наконец щелкнул пальцами:
– Бракс! Он самый!
Лицо Радуцеуса, и без того мрачное, теперь приобрело самое неприязненное выражение.
Но Хольми разбирала такая ярость, что даже плюнь Радуцеус в него огнем, он бы не отступил.
– Припомнил, значит… – процедил он. – А пра-пра-пра-прадеда моего тоже припомнил? Потсли Бракса?
Услышав имя Потсли, волшебник попытался отступить, но самым нечародейским образом запнулся о ступеньку и сел с размаху на крыльцо. Хольми двинулся к нему, обуянный гневом.
– Потсли Бракс! – чеканил он звенящим от бешенства голосом. – Который чем-то тебе сильно насолил! Потсли Бракс, на которого ты наложил редчайшее, небывалое проклятие! Что он совершил? Помял твой укроп? Продырявил твою мантию?
– Пристрелил мою кошку, – бесцветным голосом произнес маг.
Хольми на миг остановился. Кошка волшебника – существо неприкосновенное, это каждый знает.
– Твой пра-пра был дурак и поганец. – Радуцеус устало потер лоб. – Стрелял из своего лука по всему, что движется. И однажды попал в Марту.
– И за это ты проклял его род, – свистящим шепотом проговорил Хольми.
– Не весь! Только придурка Потсли. Кто же знал…
Волшебник закрыл лицо руками.
– Кто же знал, что ты все перепутаешь! – безжалостно закончил гном.
В кустах за его спиной ахнула пичужка и тут же смолкла. Радуцеус нашел в себе силы криво усмехнуться:
– Почему же все? Не все. Заклятие алкоголизма мне вполне удалось.
– О, да! – Гнома переполнял сарказм. – Восемьсот лет работает как часы!
– Восемьсот тридцать пять, – поправил волшебник.
– А Потсли?!
– До конца жизни даже стоять рядом со спиртным не мог! – Радуцеус истерически рассмеялся. – И потомки его время от времени… тоже… вот как ты…
Он вытер выступившие от смеха слезы.
– Так это ты проклял весь наш гномий род! – ледяным голосом сказал Хольми, глядя на ссутулившегося мага сверху вниз. – Из-за тебя наши дети рождаются кривобокими и усатыми! Из-за тебя мужья беспробудно пьют, а жены варят мховку! По твоей милости мы обрели славу бешеных идиотов, чуть что хватающихся за меч!
– Думаешь, я не казнил себя за эту дикую ошибку? – вскинулся волшебник. – Я пытался изменить… когда-то… Вышло еще ужасней! Я обрек себя на недеяние, я каждый день расплачиваюсь муками совести за тот давний грех!
– Что мне твои муки! – вскричал выведенный из себя Хольми. – Сделай что-нибудь со мной!
– Не могу!
– Попытайся!
– А вдруг будет хуже!
От издевательского хохота гнома пташка в ужасе свалилась с куста.
– Куда уж хуже! Мой народ спивается! Я – изгой! И дети мои, если они родятся, примут на себя твое вывернутое наизнанку проклятие!
– Я не смею… – бормотал Радуцеус. – Я боюсь…
– Возьми себя в руки, ты, магический импотент! – рявкнул на него Хольми. – Ты восемь сотен лет сидишь тут, упиваясь жалостью к себе! Пожалей хотя бы меня!
Волшебник вскинул голову. В глазах его мелькнуло нечто, очень похожее на гнев.
– Жалостью? Скажи лучше, презрением!
– Чего стоят все твои чувства, когда ты бездействуешь!
Между ладоней Радуцеуса вспыхнул и запульсировал желтый искрящийся шарик.
– Ты даже не пробовал ни разу ничего изменить! – орал Хольми, совершенно утративший чувство реальности. – Мучитель! Изверг! Садист!
Разозленный маг вскочил, и гнома вздернула за шкирку в воздух невидимая рука. Болтая ногами и извиваясь как червяк, Хольми продолжал выкрикивать ругательства.
Багровая туча стремительно начала сгущаться над хижиной. Пронизанная всполохами беззвучных молний, она все темнела, пока не вобрала в себя всю черноту окрестных скал. Радуцеус, выпрямившийся и выросший вдвое, ткал в воздухе золотую сеть, вытягивая нити из парящего шарика. По дубам пробежал ветер, и старый лес содрогнулся.
Где-то глубоко в горах раздался страшный глухой треск.
– Давай! – орал Хольми, опьяневший от собственного бесстрашия. – Преврати меня в муравьиную ногу! На это, надеюсь, тебя хватит?
Лицо Радуцеуса неожиданно оказалось прямо перед его глазами. И оно так сильно отличалось от прежней серой помятой физиономии, что гном осекся.
Скулы мага заострились, в глазах сверкали отблески молний.
Ни слова не говоря, Радуцеус набросил на Хольми невесомую сеть. Губы его разомкнулись, и заклинания полились неостановимым потоком, одно за другим.
Дубы затрещали и всплеснули ветвями. Буря гнула их к земле. С дальнего холма понесся вниз грохочущий вал лавины, снося все на своем пути.
Хольми швыряло в воздушной сети то вверх, то вниз, и вскоре он уже перестал понимать, где земля, а где небо. Все смешалось: и черно-алая туча, и секущие его листья, и камни, танцующие дикий танец в тугом воздухе, и дрожащая хижина, и сам огромный Радуцеус, заслоняющий собой и тучу, и листья, и хижину. Вокруг рвались молнии, заклятия сшибались друг с другом, золотая сеть стягивала Хольми все сильнее, и наконец гном потерял сознание. Он успел лишь увидеть напоследок, как проваливается земля, втягивая дальний холм, и на его месте поднимается гигантский столб пыли, закручиваясь в бешеный смерч.
* * *
Муха.
Муха на потолке.
Пи-ить! Как же хочется пить!
На подгибающихся от слабости ногах гном добрался до стола и приник к наполненной чаше. Он жадно глотал горькое и противное на вкус пойло, не понимая, что пьет, не зная, сколько провалялся без чувств в хижине волшебника, и очнулся лишь тогда, когда в горло ему упали последние капли.
Хольми облизнул губы и огляделся. Первая мучительная жажда утихла, но пить все равно хотелось. На полке он увидел выставленные в ряд баклажки и с глухим рычанием бросился к ним.
Час спустя дверь распахнулась, и наружу вывалился Хольми Бракс. Но в каком виде!
Глаза гнома приобрели выражение веселое и бессмысленное. Он покачивался, с губ его срывались нелепые шуточки, перемежавшиеся смешками.
Хольми Бракс был вдребезги пьян.
Пьян – и счастлив. Ликуя, брел он по поляне в сторону родной горы, посылая воздушные поцелуи эфиру. Свободен! Свободен! Проклятие снято навсегда! Видать, под воздействием его пламенных речей волшебник открыл в себе новую силу. Да здравствует Радуцеус!
– Хоп! Хей! Лала! Лей! – орал гном, вступая под своды горы. – Что ни говори!
О, как обрадуется мать! Как напьются они с отцом в честь его преображения! И будут хрюкать, носясь по лабиринтам и сшибая сталагмиты!
– То ли веришь, то ли нет! Но бог тебя хранит!
Хранит, хранит гномий бог Хольми Бракса!
– Ура! – заорал гном, вбегая в зал Мактуша Увечного. – Хоп-хей-лала…
Победная песнь оборвалась на полуслове.
Не веря своим глазам, Хольми уставился на гномов и изваяние, которое они устанавливали посреди огромной залы. Черты скульптуры показались ему знакомыми. Осознав, что он видит, Хольми подался вперед, зажмурился, дернул себя за бороду и даже топнул ногой, пытаясь проснуться. Но когда поднял веки, действительность нисколько не изменилась. Вырезанный из мрамора, на него смотрел его собственный лик.
– Вира, вира помалу! – угрюмо скомандовал старый гном. Остальные молча подчинились.
– Что это? – прошептал оторопевший Хольми. – Зачем это?
К нему, тяжело ступая, подошел Грум. Обычно веселое его лицо было сурово.
– Памятник тебе ставим, – уронил он. – В натуральную, значит, величину. Четыре дня тебя не было видно. Думали, помер.
Хольми снова протер глаза и похлопал себя по ушам, надеясь избавиться от морока. Если это не сон, то чье-то злое волшебство! Но ни Грум, ни насупившаяся толпа, ни изваяние не исчезли.
Гном осознал, что именно кажется ему самым странным в происходящем.
Из пещер не доносилось песен. Не вопили кузнецы, не распевали рудокопы. Даже дети и те вели себя тихо.
– П-п-почему п-п-памятник?
– Так ты у нас того! Спаситель!
Хольми покачнулся.
– Объясни! – взмолился он. – Что происходит?
Грум пожал плечами:
– Это все Радуцеус, честь ему и хвала.
– Честь и хвала! – нестройно отозвались гномы, затаскивая изваяние на постамент.
– Третьего дня явился к нам счастливый и сообщил, что сумел исправить ошибку прошлого. Отныне и навсегда у каждого из гномьего племени непереносимость выпивки. Ни тебе мховки, ни козьеножки, ни асбестовки. – В голосе гнома зазвучала тоска. – Свободны мы отныне от проклятого зелья! Все наши силы можем бросить на созидательный труд во славу рода.
– Ура! Да здравствует! – вяло откликнулись гномы.
Хольми закрыл глаза и снова открыл, пытаясь осмыслить новости.
«Исправить ошибку прошлого…»
Ему вспомнился колдующий Радуцеус, которого он довел своими обвинениями до белого каления. Выходит, колдун все-таки смог наложить на них заклятие! Не зря сверкали молнии и взрывались золотые шары!
Но, постойте! Выходит, что…
Хольми сглотнул.
– Никто не может больше пить? – шепотом спросил он.
– Ни одна сволочь, – кивнул Грум. – Кто ни попытается, сразу бряк – и в обморок. Ну прямо как ты.
У Хольми подкосились ноги, и он бухнулся на дорожку. Грум подумал и присел рядом с ним на камень.
– Сперва еще экспериментировали, – задумчиво поделился он. – То с гранегоном пробовали, то с бзденькой, то смешивали… А потом смирились. Качественно потрудился волшебник! Трактирщик, как понял, что все напрасно, думал повеситься, но переквалифицировался в гробовщики.
– В гробовщики… – эхом отозвался Хольми. – А Радуцеус?
– Ушел. Я, говорит, теперь могу с чистой совестью оставить вас, дети мои. Благодарите, говорит, не меня, а Хольми Бракса, который пробудил во мне дремлющую силу. Вот он, ваш герой! То есть наш. Нашего непьющего племени!
Грум похлопал гнома по плечу.
– А я? – икнул бедняга. – Как же я?
Старик окинул его взглядом, смысла которого юный Бракс не смог истолковать.
– А тебе волшебник решил возместить годы вынужденной трезвости. Так что ты у нас теперь единственный на весь народ пьяница и выпивоха! Поздравляю!
– Ура! – глухо поддержали гномы. Кто-то утер слезу.
– Налить герою! – крикнул кто-то.
– Н-нет!
Хольми попятился, но одни крепкие руки подхватили его, другие уже передавали бутыль слюдянки, и вскоре перед ним оказалась полная кружка.
– Я не хочу! – жалобно пискнул юный гном.
– Пей! – рявкнул Грум. – Пей за всех гномов! От нашего имени! Пей, как выпил бы каждый из нас! Пей, твою гномью мать, Хольми Бракс, да войдет твое имя навеки в историю и будет высечено на каждом монументе!
– Пей! – простонали гномы.
Хольми приложился к ледяной кружке, лишь бы не видеть их взглядов, и осушил ее в несколько глотков. Слюдянка яростно заискрилась в горле, ударила в голову непривычного к хмелю гнома, как кузнечный молот по наковальне. Он вытер губы рукавом, рыгнул, обвел сородичей помутневшим взглядом и внезапно широко ухмыльнулся.
Кто-то из гномов, не выдержав, скрипнул зубами. «Смеется над нами наш герой», – пробормотал кто-то. «Может себе позволить!» – отозвались тихонько.
– Весело тебе, Хольми? – горько вопросил Грум.
Хольми икнул, и улыбка его стала еще шире.
– И чему же ты радуешься? – выкрикнул кто-то.
– Представил… – хихикнул Бракс, – …представил, сколько мне теперь достанется слюдянки! – Он поднялся на ноги и широко развел руки. – Мховки!
Гномы не смогли сдержать дружного стона. Запасы выпивки в их пещерах были неисчислимы. И кому же отныне пригодятся они? Самому негодному из их рода!
– Гранегона! – Хольми пошел прочь, приплясывая. – Корнедури! Грога! Эля! Слюдянки!
– А, будь ты проклят! – выразил общее мнение старый Грум и облизнул пересохшие губы.
Но Хольми удалялся прочь, хохоча и подпрыгивая, и коллективное гномье проклятие не могло испортить ему настроения.
– Козьеножки! Базальтника! – выкрикивал он.
– Чтоб тебя разорвало! – рыдали гномы, не в силах больше сдерживаться. Мир, навсегда утерянный ими, целиком и полностью достался бывшему трезвеннику и неудачнику Браксу.
– Ракушайки! Хмеляги! – распевал во все горло Хольми.
– Чтоб тебе шею сломать! – бессильно желали ему вслед.
– Дерюжника! – напомнил герой.
– А-а-а-а-а! – выдохнула толпа в едином порыве. – Чтоб тебя камнем зашибло, подлюга!
И тут случилось чудо. Висевший на потолке двухсотлетний сталактит внезапно обломился и полетел вниз. Гномы ахнули, не веря своим глазам. Неужели проклятие сработало?
Но не успел старый Грум сделать и шага, как из-под обломков выбралась, покачиваясь, знакомая фигура, и издалека до толпы донеслось торжествующее:
– И сладкой бзде-е-е-еньки!
