«<Русалка>»

(драматические сцены, 1829–1832; опубл – 1837; название дано публикаторами)

Русалка – обманутая князем дочь Мельника, главная героиня незавершенной драмы, сюжет которой позже будет использован Пушкиным в одной из «Песен западных славян» («Яныш-королевич»), «Русалочья» тема, восходящая к мифологии речного ведьмовства, активно разрабатывалась литературой романтизма, в том числе русского. В1816 году создан «Рыбак» В. А. Жуковского, а уже в 1819 г. Пушкин вослед Жуковскому написал стихотворение «Русалка» – «изящную стилизацию на грани пародии» (по выражению литературоведа А. С. Немзера). В 1828 г. опубликована повесть 0. М. Сомова «Русалка», и т. д.

Отец пушкинской Русалки, Мельник, вопреки театральнороманному амплуа, не колдун; он просто готов сквозь пальцы смотреть на любовную связь дочери с князем, лишь бы тот делал дорогие подарки. В тот самый день, когда князь приходит, чтобы объявить дочери Мельника о своей предстоящей женитьбе и разлуке с нею, она ощущает, что беременна. Но «Князья не вольны, / Как девицы – не по сердцу они / Себе подруг берут, а по расчетам / Иных людей <…>». Обманутая любовница бросается в воды Днепра, чтобы в глубине вод очнуться не «отчаянной и презренной девчонкой», но «Русалкою холодной и могучей». Невидимо явившись на свадьбу, она навевает на девушек навьи чары, так что они вместо одного из свадебных величаний поют сладко-страшную русалочью песню:

 

А слышала ль ты, рыбка-сестрица,

Про вести-то наши, про речные?

Как вечор у нас красна девица топилась,

Утопая, мила друга проклинала…

 

Как и следует ожидать, семейная жизнь князя печальна. Его тянет на мельницу, к Днепру, где бродит помешавшийся Мельник («Я ворон, а не мельник»). Во второй приход князя встречает юная Русалочка – его незаконная дочь, посланная матерью Русалкой передать, «Что все его я помню и люблю /

И жду к себе». Читатель (зритель) из сцены «Днепровское дно» уже знает о готовящейся мести и легко «просчитывает» дальнейшее развитие оборванного сюжета.

При этом «не важно, свершит ли свой замысел Дочь Мельника <…> – Князь уже наказан одиночеством и тоской» (А. С. Немзер). Ср. проницательное замечание того же автора о возможном родстве сюжета о Русалке и сюжета о Бедной Лизе Н. М. Карамзина; в основе близости – литературные рефлексы «мифологической общности». Точно такая же связь – хотя еще более сложная – обнаруживается между сюжетной схемой «Русалки» и сюжетной схемой пушкинской повести «Станционный смотритель».

Что почитать

А. С. Немзер. «Сии чудесные виденья…»: Время и баллады В. А. Жуковского // Зорин А., Немзер А., Зубков Н. «Свой подвиг свершив…». М., 1987.

Рецептер Владимир. Теорема «Русалки» // Нева. 2015. № 1. (Есть в открытом доступе: http://magazines.russ.ru/ пеуа/2015/1/1 lr.html).

«Руслан и Людмила»

(поэма, 1817–1820; опубл. – 1820)

Людмила – жена Руслана, похищенная злым волшебником Карлой с супружеского ложа и, помимо своей воли, ставшая яблоком раздора. По закону, принятому в поэме, каждый герой имеет свою «жанровую родословную», т. е. связан с тем или иным (помимо ирои-комической и волшебно-сказочной поэмы) литературным жанром. Само имя Людмилы, меньшей дочери киевского князя, выдаваемой замуж за витязя Руслана, указывает на ее литературное происхождение. С одной стороны, от стилизованно-русских героинь сказочного «богатырского эпоса» конца XVIII – начала XIX в. С другой – от героинь баллад В. А. Жуковского («Светлана»; «Людмила»), П. А. Катенина («Ольга»), С третьей – от эротической «Душеньки» И. Ф. Богдановича и поэм Э. Парни. В гораздо меньшей степени образ Людмилы связан с традицией пародийно-порнографических поэм, приписываемых И. Баркову. Но ни сказка, ни баллада, ни эротическая поэма, ни барковская порнография не имеют полной власти над образом пушкинской Людмилы. В условном мире пушкинской поэмы до конца серьезен только смех, а все серьезное – в том числе эротика – смешно, ибо «никогда со смехом ужас не совместен».

То, что Людмила выходит замуж за Руслана (песнь 1-я), – серьезно; но то, в какой миг Черномор похищает ее с брачного ложа (песнь 2-я), – невероятно комично. Пушкин на все лады обыгрывает двусмысленную ситуацию, недоумевая, как ему теперь именовать героиню. Княгиня? Но она еще не «полноценная» супруга и, стало быть, не «полноценная» княгиня. Княжна? Но она уже и не княжна. В конце концов он подбирает подходящее определение и именует ее «минутной супругой». И строит на этом мотиве всю сюжетную коллизию поэмы.

Точно так же участь пленницы злого Черномора более чем печальна. Однако то, в каком виде проснувшаяся Людмила (Черномор ее усыпил) узнает наутро эту печальную весть, разом обессмысливает печаль: «по обстоятельствам, точь-в-точь» она одета была, «Как наша прабабушка Ева. И так во всем. Она то переодевается в полупрозрачный восточный наряд в гаремном вкусе, то пытается загрустить во время прогулки по волшебному саду Черномора. Людмила даже «В волнах решилась утонуть – / Однако в воды не прыгнула / И дале продолжала путь». Все это завершается волшебным появлением множества угощений, над которыми Людмила немного «подумала – и стала кушать».

Самый характерный в этом смысле эпизод – когда Черномор является ночью в покои Людмилы. Читатель (благодаря волшебному помощнику Руслана, отшельнику Финну) уже знает, что чести «минутной супруги» ничто не грозит, ибо старый карла не властен «над времени законом». То есть овладеть Людмилой он не сможет. Людмила этого не знает, «дрожит, как лист, дохнуть не смеет», страшится. Для читателя «фаллическое» описание бороды, которая движется к постели пленницы («Арапов длинный рад идет / <…> / И на подушках, осторожно / Седую бороду несет») – всего лишь сюжетный знак ложной опасности. Для нее – предвестие возможной трагедии, ибо «успех» карлы равнозначен поражению Руслана: после этого жених, даже освободив невесту, уже не сможет с нею соединиться. Но именно это незнание заставляет Людмилу действовать. К счастью, она не только визжит, но и хватает карлу за колпак; так в ее руки попадает спасительное средство – волшебная шапка-невидимка. Это дает автору возможность развернуть сюжетную линию, связанную с Людмилой, в новом направлении.

Вообще говоря, большую часть повествовательного времени Людмила находится за пределом читательской видимости. Исчезает она в полной темноте, потом долго спит; едва проснувшись, добывает шапку-невидимку, так что автор, глазами карлы, описывает ее следы, ее смех, но не ее саму. И как только коварный карла, наслав на Людмилу ложное видение – мнимый образ Руслана, заманивает героиню в сети (а значит, вновь делает ее видимой), она немедленно проваливается в «дивный сон». И в очередном «сюжетном забытьи» пропускает все дальнейшие перипетии поэмы. И неудачную попытку Черномора довершить начатое ночью: «закинув бороду за плечи» он пытается хотя бы «хладными трудами» овладеть Людмилой, но напрасно. И бой Руслана с Черномором, и возвратный путь в Киев (сначала с Русланом, который удерживается от того, чтобы «обладать без разделенья» вновь обретенной «минутной супругой»; затем с похитившим ее Фарлафом). В Киеве она спит без устали, и когда счастливо просыпается, пробужденная Русланом и его «заветным кольцом», тут же следует финал.

Во многом этот «сонный ореол», окутывающий образ героини, предопределен ее балладным происхождением. Все, совершающееся в балладах В. А. Жуковского, обязательно двоится; это сон – и не сон; это реальность – и, одновременно, Зазеркалье. Светлана засыпает перед зеркалом в крещенскую ночь; в финале автор желает адресату баллады: «О, не знай сих страшных снов, / Милая Светлана». Так и Людмила – во второй половине поэмы она лишь однажды «выныривает» из своего сонного царства, – но куда? В сон Руслана: герой, вернувший возлюбленную и везущий ее домой, спит «у ног Людмилы» и видит, «будто бы княжна / Над страшной бездны глубиною / Стоит недвижна и бледна…». Эта пародия на типично балладные образы (бездна, лунный свет, недвижная, мертвенная фигура) предвещает недоброе. Так, спустя годы «балладный» сон другой героини, Татьяны Лариной в «Евгении Онегине», будет предвещать беду, – и этому ничуть не помешает явная пародийность самого сна.

Но дело не только в балладной традиции. У Людмилы, по замыслу Пушкина, нет характера; у нее есть сюжетная роль. Автору важны не ее переживания и даже не ее собственные действия, но «подвиги» и «пакости» других героев, совершаемые ради обладания Людмилой. В этом смысле она выпадает из ряда «женских образов», впоследствии Пушкиным созданных, с их глубоким психологизмом (и сближается с героями богохульно-травестийной поэмы «Гавриилиада»), Но сама улыбчивая интонация повествования о Людмиле будет им подхвачена и развита, прежде всего в «Евгении Онегине».

На восприятие образа последующими поколениями читателей эта интонация в конечном счете окажет магнетическое воздействие. В ней растворится эротический сюжет, погаснет пародийный задор, поэма «спустится» из гостиной в детскую, войдет в школьные хрестоматии; ее герои покажутся романтически-серьезными. Именно из этого читательского восприятия пушкинских персонажей (подкрепленного оперой М. И. Глинки, 1842), как из некой закваски, родятся возвышенные образы баллады Б. Л. Пастернака «Сказка» – а именно «девица-краса» и «воин», в которых соединятся житийные черты («Чудо св. Георгия о змие»), фольклорные интонации и литературная сказочность в духе «Руслана и Людмилы». Повторится в пастернаковской «Сказке» и мотив непробудного сна, от которого герои «силятся очнуться».

Ратмир, Рогдай, Фарлаф – три любовных соперника Руслана (помимо соперника-антагониста Черномора), которые вместе с ним отправляются из Киева на поиски пропавшей Людмилы, чтобы в награду за спасение жениться на ней. Имена двух из них – Рогдая (Рохдая) и Фарлафа непосредственно взяты из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина.

Все они обречены своим несовершенством оттенять великолепие главного героя; в каждом из них спит страсть, которая сильнее любви к Людмиле, и только Руслан неуклонно стремится к цели, только он безраздельно предан своей любви. Естественно, на развилке любовные соперники разъезжаются в разные стороны, и судьбы их складываются различно.

Рогдай – «воитель смелый, / Мечом раздвинувший пределы / Богатых киевских полей». Главная черта воителя Рогдая – жестокость; он хочет мстить Руслану за его счастье и сначала (песнь 2-я) набрасывается в темноте на невинного Фарлафа, а затем (песнь 3-я), напав на Руслана, гибнет от его меча.

Фарлаф – «крикун надменный», пьяница, «воин скромный средь мечей», выше всего ставит лень и довольство. Он рад получить Людмилу, но не прилагая для того особых сил. Именно это толкает его в лапы колдуньи Наины, которая отправляет Фарлафа отдыхать в «наследственное селенье», а затем посылает на коварное убийство сонного Руслана. Финал Фарлафа очевиден. Доставив Людмилу в Киев, он не в силах пробудить ее от волшебного сна. На битву против печенегов «благоразумный наш герой» тоже не спешит. И только доброта Владимира-Солнце и великодушие вернувшегося Руслана спасают Фарлафа от заслуженной смерти.

Ратмир. Сюжетная роль хазарского хана намного сложнее. В пушкинской поэме всякий герой, выехавший за пределы Киева, покидает ограниченное законами жанра пространство «старины глубокой» и оказывается на вольном просторе авантюрного сюжета. Здесь его ждут не только настоящие и мнимые испытания, но и разнообразные жанровые ловушки. Стоит герою единожды свернуть со столбовой дороги любовного сюжета – и он сразу оказывается в «параллельном мире» русской баллады, полусмешной, полусерьезной, полу-демонической, полушутовской, полуфольклорной, полулитературной; из этого мира мало кто находит возвратный путь. Погибший Рогдай становится добычей вполне балладной Русалки. Фарлаф оказывается «на посылках» у ведьмы Наины, также пришедшей в пушкинскую поэму из баллады. Ратмир в 4-й песне заслушивается сладким, манящим пением балладной девы, чей голос раздается «Долины в тишине глубокой». (Этот стих из оды Ломоносова служит как бы литературной границей, которая отделяет «свое» пространство, «хорошее», от «чужого», «плохого».)

Пение балладных героинь опасно, как пение сирен. Ратмир не может пересилить себя; он сворачивает к замку, в котором живут двенадцать дев. Но в отличие от «Двенадцати спящих дев» из балладной поэмы В. А. Жуковского, которого Пушкин охотно пародирует, это не девы-монахини, а скорее наоборот, девицы легкого поведения. А замок – отнюдь не монастырь, но… (тут автор стыдливо опускает глаза и делает фигуру умолчания). Всё: авантюрная карьера Ратмира завершена; Людмила забыта; входная дверь, через которую он проник в балладу, захлопнута. И если бы не сюжетная необходимость, «юный хан» навсегда остался бы в «одеждах неги», среди «прелестных, полунагих» дев, вкушать наслаждение русской баней, пирами и лобзаниями, «страстными и немыми».

Но автор увлечен параллелью: отшельник Финн (волшебный помощник Руслана) – витязь Ратмир (любовный соперник Руслана). Последний был призван на авантюрный путь, но потерял право на Людмилу, свернув на балладную обочину. Первый, наоборот, рожден был чухонским рыбаком, счастливым и тихим персонажем речной идиллии. Однако ради Наины навсегда покинул счастливое идиллическое пространство, а с Наиной так и не совладал. Теперь неудавшийся рыцарь Ратмир должен как бы прожить несостоявшуюся жизнь «рыбака» Финна. Автор помогает Ратмиру «бежать» из баллады, – но не обратно в поэму (ибо, раз выпав из сюжета, в него уже не вернуться), а в речную идиллию.

На возвратном пути, в 5-й песни, Руслан случайно заезжает на склон «темных берегов / Какой-то речки безымянной» и видит «поникшей хаты кров», где Ратмир, как и положено героям речной идиллии и буколики, живет бедно, мирно, спокойно вместе с юной пастушкой, ради которой он бежал из амурного плена двенадцати бодрствующих дев. Он теперь не витязь, подобный Руслану; он отшельник, подобный Финну, – и счастлив своей судьбою.

Описание жилища Ратмира будет повторено Пушкиным в описании «финского рыболова», вступлении к «петербургской повести» «Медный Всадник».

Руслан – князь, главный герой первой пушкинской поэмы, связанной жанровыми узами с самыми разными, подчас взаимоисключающими традициями. И с «народным чтением» XVII века, и с ирои-комической поэмой конца XVIII-го, и с «волшебной» поэмой в фольклорном духе начала XIX столетия, и с предромантическими веяниями.

Соответственно разными красками живописует Пушкин подвиги своего героя. Его Руслан предстает то легендарным витязем русской старины, то средневековым рыцарем в духе «Неистового Роландо» Л. Ариосто, то сентиментальным влюбленным в стиле Н. М. Карамзина. В нем проступают черты то героя русской баллады в духе В. А. Жуковского, то сказочного персонажа. Точно так же различны его антагонисты и волшебные помощники; родословная одних ведет к рыцарскому эпосу, других – к балладе и пасторали. Эта разнородность образа примирена иронией, которая не только исходит от насмешливого автора, но и порождается игривостью сюжета. В свою очередь, эротизм сюжета смягчен с помощью смеховой стихии, как все в поэме.

Первое, что сообщено читателю о «храбром» Руслане, когда гости, собравшиеся на свадебный пир в гридницу киевского князя Владимира, пьют тост за жениха Людмилы – это то, что он «щиплет ус от нетерпенья» в ожидании брачных утех. Затем злой волшебник Черномор похищает Людмилу из супружеской спальни в тот самый миг, когда настали «восторги». Так образуется сюжетная коллизия, всячески Пушкиным обыгрываемая: Руслан уже «супруг», а Людмила «еще» дева; брак заключен, но брак пока не состоялся. Именно поэтому Владимир-князь наутро может объявить, что Людмила достанется «в супруги» вернувшему ее: она еще не до конца жена Руслана.

Далее, в конце 1-й песни, он узнает из разговора с отшельником Финном, некогда коварно обманутым злой ведьмой Наиной, что Людмилу похитил Черномор. (Так у Руслана появляются сразу и добрый помощник, и злобный враг.) Финн успокаивает его: «Любовь седого колдуна; / <…> напрасна / И юной деве не страшна», ибо «против времени закона / Его наука не сильна». Так все последующие подвиги Руслана разом обретают веселую двусмысленность; он жаждет освободить Людмилу из плена, но в то же время стремится довершить начатое в опочивальне, вернуться к прерванным «восторгам».

На пути к этому «блаженству» ему предстоит победить в бою одного из трех своих соперников – воителя Рогдая (2-я песнь); произнести знаменитый элегический монолог на поле, усеянном мертвыми костями; в поисках достойного меча пощекотать ноздри богатырской головы, победить ее и, узнав, что Голова – это все, что осталось от брата Черномора, получить от нее и волшебный меч, и тайну Черноморова могущества (3-я песнь). Тут Пушкин снова весело обыгрывает сквозной сюжетный ход: сила Черномора – в бороде, а борода – фаллический знак его бессилия против «времени закона». Черномор понапрасну грозит супружеской чести Руслана и в конце концов будет лишен бороды.

Получивший в свои руки два главных условия сказочной победы – оружие и знание об уязвимости врага, Руслан продолжает путь. Движется он с юга на север, из лета – сквозь осень – навстречу зиме; полюс зла в поэме связан со снежной стихией, хотя внутри волшебного мира Черномора царит восточная нега, как в «Сказках 1000 и одной ночи». Теперь Руслану предстоят другие испытания. Прежде всего, он должен миновать засасывающие «черные дыры» сюжета. Как бы параллельно сказочному пространству в художественном мире поэмы расположены «балладные миры», в которые, как в трясину, поочередно проваливаются «конкуренты» Руслана – Рогдай (русалочий мир, эротическое царство «двенадцати дев» – песнь 4-я), Фарлаф (ведьмовство Наины, песнь 5-я). Но в том и разница между Русланом и остальными персонажами, потому он и герой поэмы, что не просто ищет Людмилу, но «в его душе желанье дремлет». Он обречен добраться до цели – и достигает ее в песни 5-й. Причем в тот самый кульминационный момент («раздался рога звон» – конец 4-й – начало 5-й песни), когда злодей Черномор, «вопреки своим годам», не просто ласкал «прелести Людмилы», но тщетно пытался «хладными трудами / Сорвать сей нежный, тайный цвет, / Хранимый Лелем для другого».

Бой с Черномором за его бороду, полет верхом на этой бороде и финал сражения («Что, хищник, где твоя краса? / Где сила?») кажутся закономерной развязкой. Знак мнимой угрозы супружеству – борода – отрублен, «полусупруга» найдена. Но это развязка ложная. И не только потому, что Руслан везет домой спящую Людмилу (благодаря Финну он знает – в Киеве она проснется). И не только потому, что Руслану на возвратном пути еще предстоит совладать с неутоленным желанием («Без разделенья / Унылы, грубы наслажденья»). Или потому, что он должен будет попрощаться с умирающей Головою, посетить Ратмира, ставшего вольным рыбаком, увидеть балладный – и «провидческий» – сон о Людмиле. Но прежде всего потому, что в сказочной поэме на всякое действие обязательно находится противодействие. Если некогда Финн в самую трудную минуту выручил Руслана, то теперь, в самую радостную минуту, Наина должна ему навредить.

Фарлаф пущен ею по следу счастливого супруга-жениха; темной ночью герой коварно убит. Но, естественно, за второй ложной развязкой следует третья, истинная. В песни 6-й добродетельный Финн обливает тело Руслана мертвой, затем живой водою; дарит ему заветное кольцо, которое способно пробудить спящую Людмилу. Руслан возвращается в Киев в ту самую минуту, когда осадившие город печенеги начинают брать верх, чтобы, «как божий гром» (в поэме 1828 г. «Полтава» это сравнение будет перенесено на Петра Великого), обрушиться на противника. Сюжет несколько затягивается, зато герою дана возможность продемонстрировать «рыцарское», эпическое начало своего образа, а самой поэме – включить в свою орбиту еще одно жанровое пространство, рыцарский эпос. Разумеется, иронически окрашенный.

Наконец, все сюжетные узлы развязаны, поэма возвращается в ту жанровую точку, из которой вышел сюжет: в мир стилизованно- русской легенды. Руслан в Киеве. Фарлаф, доставивший Людмилу, но не сумевший ее пробудить, кается; его прощают. Безбородого карлу определяют шутом во дворец. В гриднице Владимира пир. А главное событие, довершение «восторгов», можно обойти умолчанием: все и так ясно.

Черномор – злой колдун, антагонист главного героя, черный маг, в чьем образе спародирована Синяя Борода «Сказок 1000 и одной ночи». (Пушкинская поэма следует закону волшебной сказки, по которому у главного героя обязательно должен быть «равновеликий» ему соперник.) Он – в самый пикантный момент – похищает Людмилу с брачного ложа; переносит ее в заколдованное царство (которое, вопреки восточному колориту и самому «черноморскому» имени карлы, расположено на севере от Киева – среди мертвенных снегов). Затем дважды пытается овладеть ею, хотя, как читатель знает из рассказа доброго волшебника Финна, эти покушения на девичество Людмилы напрасны: всесильный Черномор бессилен перед «времени законом». Его фаллосоподобная борода как раз и служит пародийным знаком этого бессилия.

Обе попытки кончаются для престарелого насильника полной катастрофой. В первый раз он является ночью в опочивальню похищенной Людмилы, но та срывает с него шапку-невидимку и скрывается. Во второй, заманив невидимую Людмилу в сети колдовским видением раненого Руслана и усыпив ее, он намеревается продолжить свое нехорошее дело – и как раз тут появляется настоящий Руслан. «Обычное» оружие бессильно против мага, но в руках у витязя губительный для Черномора меч, который некогда был коварно похищен карлой у его брата-богатыря. Отрубив брату голову, Черномор повелел Голове стеречь меч и его тайну. Ничто теперь не спасет антагониста – ни союз со злой ведьмой, ни намерение измотать Руслана, крепко вцепившегося в бороду; бороде – конец. Безбородого карлу ждет участь приживалы при киевском дворе князя Владимира-Солнце.

Что почитать

Ж.-Ф. Жаккар. Между «до» и «после». Эротический элемент в поэме Пушкина «Руслан и Людмила» // Russian Stadies [СПб.], 1994. № 1.

А. Л. Слонимсний. Первая поэма Пушкина // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1937. Т. 3.

Б. В. Томашевский. Пушкин. Кн. 1 (1813–1824). М.; Л., 1956. (Электронная версия находится в открытом доступе по адресу: http://feb-web.ru/feb/pushkin/critics/tp/tpl -001-.htm).