Глава 25. Теплое крем-брюле
Таня Сидорова давно не видела Петра Симоновича таким подавленным. Точнее, никогда не видела. Он прошел мимо нее в свой кабинет, как нежить, не реагируя на запахи и звуки.
Между тем из бухгалтерии призывно пахло чем-то вкусным, и девочки под руководством расторопной Людки собирались устроить обед в расширенном составе, пригласив на него разносчика пиццы, на которого Людка положила сначала глаз, а потом и прочие части тела. Видимо, он пришел не один, а на пару с анекдотом, потому что комнатка бухгалтерии разрывалась от ударных волн смеха. Обычно Петр Симонович, сидящий за перегородкой, тихо вопрошал: «Когда это закончится?», но сегодня, серый лицом, он молчал и ни на что не реагировал.
Возможно, раньше Таня и не заметила бы удрученного состояния начальника, но после истории с Лукичом он стал для нее особым человеком, опосредующим ее связь с сыроделом. Пусть ничего не вышло и вместо лучезарного будущего ее жизнь крутится вокруг оплакиваемого прошлого, но память – это тоже часть жизни. И Петр Симонович в этой памяти был мальчишкой, который хитростью отжимал у Лукича шоколадные конфеты. Он годился ей в отцы, а она помнила его мальчишкой. Оказывается, и так бывает. Так или иначе, но относиться к нему как к чужому человеку она не могла. Если помнишь человека маленьким, то ответственна за него, когда он станет большим.
Постучав в кабинет величиной с большую собачью будку, Таня протиснулась между принтером и кипой нереализованного тиража.
– Можно?
– Конечно, Танечка. Входите, дорогая.
Такая ласковость не успокоила, а еще больше растревожила Таню. Никогда прежде шеф не называл ее «дорогой». Значит, совсем расклеился.
– Петр Симонович, что-то случилось? Мы можем чем-то помочь?
– Вряд ли.
Кажется, он плохо фокусировал ее. Смотрел в одну точку и думал одну думу.
– Петр Симонович, – позвала Таня, – ау-у! У вас все в порядке?
Он словно очнулся:
– Как тебе сказать? Похоже, нашу газету закроют, а в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо, – и он натужно улыбнулся.
– Как это? Почему закроют? Кто закроет?
– Знать сие нам не дано. Где и кому мы перебежали дорогу, скрыто мраком. Но где-то накосячили, раз за два прошедших дня мы получили тысячу и одну неприятность. Пожарные признали нас злостными нарушителями чего-то там, а какой-то детский психолог обнаружил в названии нашей статьи скрытые призывы к суициду. Ну и так, по мелочи, претензии налоговой службы и общества по охране исторического наследия. Оказывается, мы расширили реликтовый дверной проем, который представлял огромную историческую ценность. На нас, Танечка, судя по всему, объявлена охота.
– Но это же недоразумение, это же так очевидно, – запальчиво ответила Таня, – так не бывает. Надо что-то делать! Куда-то бежать, кому-то писать или звонить, но только не сидеть вот так. Может, это рейдерский захват здания? Или это месть. У вас есть враги? – отдала Таня дань дешевым детективам.
– Таня, успокойтесь. Никуда бежать не надо, это все бессмысленно. Мы не в силах остановить этот каток, пока не поймем, где и кому мы перешли дорогу и чего от нас хотят. В этой истории непонятно одно: почему на меня никто не выходит, ни о чем не просит. Это самое пугающее и нелогичное. Я уже в туалет с телефоном хожу, боюсь пропустить звонок, – попытался пошутить Петр Симонович.
– Может, вы позвоните Игорю Лукичу? – Таня сказал это небрежно, точнее старательно изображая небрежность. – Он ведь может помочь, наверное.
– Нет, не стоит его беспокоить. У него начинается новая депутатская жизнь, новый горизонт и прочее. Сколько можно напрягать его с нашей газетой? Он столько лет нас финансировал, что, если нас закроют, ему станет только легче. Да и при чем здесь он? Мы где-то напортачили, нам и разбираться. Зачем его впутывать?
Таня понимающе кивнула и побрела в свой закуток, гордо названный отдельным кабинетом. Где-то глубоко, под кофточкой со срезанными катышками, сжалось в смутном предчувствии сердце. Это была даже не догадка, а только ее тень, которую не ухватить и не рассмотреть, но настроение упало.
Она попыталась провести ревизию газетной активности. Что было в последнее время? Репортаж про свалку с критикой областного губернатора? Но это мелко. Ну раздали детям респираторы, ну, повозмущались родители, ну, прошли какие-то митинги. Кого это сейчас возбудит? За это бить не будут. Что еще? Про ремонт метро, который не успел закончиться, как вся облицовочная плитка потрескалась? Так это на каждом шагу. И потом, у чиновников есть алиби: поставщик плитки выбирался по наименьшей цене, все согласно федеральному закону о госзакупках. Странно хотеть от дешевой плитки прочности. Нет, не то. В чем-то другом собака порылась, как говорила Людка.
Кстати, о Людке. Они ж с мужем только-только ипотеку взяли, чтобы от свекрови съехать. Жизнь с патологоанатомом, конечно, приучает к оптимизму, но нервы выматывает. Как Людка переживет потерю работы? Разносчик пиццы вряд ли поможет ей материально. Разве что «Маргаритой» подкормит. С худой овцы, как говорится, хоть пиццы кусок.
Зачем она думает о пицце? Надо думать о газете, о том, где и кому они перебежали дорогу. Таня усиленно направляла умственную энергию по заданному руслу, но мысли растекались по безбрежному полю сострадания к ипотечной Людке, к беспомощному Петру Симоновичу, к их такой бестолковой, но обжитой редакционной жизни и даже к шкафу, за которым хранился всякий хлам, включая плакат с собором Василия Блаженного.
Из этого элегического настроения ее вырвал звонок служебного телефона. От неожиданности привычный позывной прозвучал резко и тревожно.
– Да, слушаю.
– Это Татьяна Сидорова? – Голос был мужской и нестарый, что уже приятно.
Звонки женщин Таня недолюбливала, они часто начинались с вопросов «Доколе?» и «По какому праву?», то есть относились к числу вечных, но касались всегда сиюминутных проблем – нехватки горшков в детском саду или повышения цен на гречку. Бархатный голос обещал обсуждение иных тем. Таня загадала: коррупция при техосмотре автомобиля или отсутствие кубинских сигар в магазине «Магнит». И не угадала.
Незнакомец ровно и неспешно продолжал:
– Татьяна, мне хотелось бы побеседовать с вами приватно. Так сказать, с глазу на глаз. Мы могли бы поужинать где-нибудь в центре. В районе шести вам будет удобно?
Таня обалдела. Наглость незнакомца ей импонировала. Неожиданное свидание бодрило и обещало приключение. Почему бы и нет? Не все же о Лукиче страдать, пора расстаться с глупыми надеждами. Клиент рассчитался с ней и исчез, другого и быть не могло. Будьте вы прокляты, сказки о Золушках. Все, нет его. Умер, испарился, корова языком слизала. Та самая, молоко которой он использовал для своего сыра.
Но одного воспоминания о Лукиче хватило, чтобы настроение сделало некрасивый пирует и погрузилось в глубокое пике. Разозлившись на себя за это, Таня выместила упадок настроения на незнакомце, сказав строгим голосом канцелярскую фразу:
– Представьтесь, пожалуйста.
– Мое имя вам ни о чем не скажет. Давайте познакомимся в более приятной обстановке, скажем, в тихом ресторанчике в районе Патриарших прудов.
– И все же представьтесь. Иначе вы будете скучать в ресторане в одиночестве. – Таня решила оставить последнее слово за собой.
– Как вам угодно, – Тане показалось, что собеседник усмехнулся. – Иван Иванович Иванов.
– Не самая лучшая шутка.
– Считайте меня человеком, лишенным чувства юмора. А заодно человеком, от которого сейчас зависит жизнь вашей газеты.
Повисла пауза.
– Так я заеду за вами? – победно поинтересовался собеседник.
– Да, – как автомат ответила Таня.
– Итак, равно в шесть я вам позвоню. И, пожалуйста, не заставляйте меня ждать, я привык ценить свое время.
– Да, – зачем-то опять сказала Таня, прежде чем в трубке зазвучали короткие гудки.
* * *
К шести вечера Таня была истощена догадками на тему, как и почему она может повлиять на судьбу их газеты. Ее размышления соскальзывали на сюжеты голливудских триллеров, в них отсвечивали сюжеты отечественных детективов и высовывались уши криминальных хроник. Загадочная встреча с человеком-инкогнито воспринималась как приключение с неизвестным финалом. Было немного страшно, но возбуждающе интересно. Запах интриги заполнил ее скромный кабинет.
Ровно в шесть вечера телефон молчал, и эта тишина была для Тани почти оскорбительной. Сначала ей не позвонил Лукич, теперь о ней забыл этот неизвестный Иван Иваныч. Как будто она обречена на ожидание звонков, как заговоренная. Запас ее прочности был слишком мал, чтобы пережить это двойное предательство. «Не позвонил», – скорбела ее душа. Хотя она понятия не имела, кто этот незнакомец и зачем она ему нужна, но все равно было обидно. Никто не позвонил! Ей вообще никто и никогда больше не позвонит!
Мысли путались и роились, как пчелы, странным образом перелетая от неизвестного Иваныча к вполне знакомому Лукичу. И очень быстро Иваныч был забыт, а весь пчелиный рой грозной эскадрильей завис над Лукичом. Но если раньше это были какие-то миролюбивые пчелы, от жужжания которых хотелось укрыться одеялом с головой и тихо поплакать от невостребованной любви, то сейчас пчелы как с цепи сорвались, если только можно представить себе пчел в ошейниках. Они кусали Танино самолюбие до кровавых волдырей, и Тане хотелось рвать Лукича на части, кидать ему в лицо все обидные слова, какие она только знала и которые он, несомненно, заслуживал. Рассказать о том, как сильно и красиво она мечтала, как счастливо и радостно могло бы все у них сложиться, если бы не его тупость, трусость, гордыня и упрямство. Танина любовь была как посылка до востребования, за которой никто не пришел, и ее отправили назад, по адресу отправителя. В душе закипала обида за отвергнутую посылочку, в которой было столько всего нужного для жизни – любовь, верность, дом, дети.
Напряженный момент взращивания обиды был прерван звонком. Пчелы разлетелись, но продолжали жужжать, выжидая момент, чтобы вернуться.
– Танечка, я жду вас во дворе вашего офиса.
– Как я вас узнаю?
– Смело подходите к машине, которая покажется вам здесь лишней, – пояснил Иван Иванович. И опять Тане почудилась усмешка в его голосе.
Квест какой-то! Но лучше квест, чем пчелы. На этой жизнеутверждающей ноте она покинула кабинет, чтобы провести осмотр машин во дворе старенького дома, где ютилась их редакция.
В коридоре Людка кричала кому-то в трубку:
– А я тебе о чем говорю? Он мне импонирует, и я отвечаю ему взаимностью… Прикинь? У нас с ним лютая симпатия.
Сказав «пока» глазами, Людка продолжала хвастаться напряженной личной жизнью. Видимо, речь шла о разносчике пиццы. Таня прошмыгнула мимо нее на всех парусах. И это были отнюдь не алые паруса любовной романтики, а черные тряпки пиратского корабля, готового рвать и крушить. Пчелы разозлили ее до крайности. Огонь обиды подпалил фитиль мести, и это чувство придало силы и желания жить. Жить и крушить, бить по морде Лукича острыми углами невостребованной посылочки.
Во дворе носами в газоны были приткнуты вшивенькие «Лады» со своими лубочными ладьями на передке. Их горделиво подпирали корейские машинки, старательно подчеркивающие свою иноземность. Так старательно, что было понятно, что в настоящем забугорье их держат в черном теле. На приколе стояла потрепанная «Вольво», по-старушечьи поджав спущенные колеса. Рядом притулился обшарпанный «Мерседес», пытающийся подмигнуть прохожим перекошенным в аварии бампером. Таня никогда не задумывалась о скромности этого автопарка, если не сказать – о его убогости. Все было гармонично. Под стать старому дому, в котором размещалась редакция газеты, в которой работала Таня, которая носила кофточку с китайского рынка. «Дом, который построил Джек».
Машину загадочного Иван Иваныча она вычислила сразу. Автомобиль внушительных размеров и безупречных форм смотрелся горделивым щеголем на фоне дворового ширпотреба. Своим лоском и солидностью он безжалостно подчеркивал ничтожество своих четырехколесных собратьев. Автомобильный аристократ стоял поодаль, как будто не желал приближаться к плебсу. Он выделялся из общего ряда, как золотая фикса на фоне здоровых зубов. Хотя скорее как здоровый зуб на фоне гнилушек.
Весь задор игры в квест моментально покинул Таню. Паруса пиратской шхуны обмякли и сникли, как при полном штиле. Но назад дороги не было, только вперед, в пасть этой сногсшибательной машины. Таня механически переставляла ноги, понимая, что ее разглядывают. И вряд ли с восторгом. За тонированными стеклами Тане чудилась презрительная ухмылка визави. Что-то подобное она чувствовала при встрече с охраной в особняке Лукича. Опять Лукич… Вдох-выдох, дыши и живи дальше, шаг за шагом.
Из машины навстречу ей вышел человек, внешность которого показалась Тане состоящей из сплошных «не». Не старый, но и не молодой. Не высокий, но и не низкий. Не толстый, но и не худой. Не красавец, но и не урод. Не Грей, но и не Джек Воробей.
– Приветствую вас, Татьяна. Благодарю, что откликнулись на мое предложение встретиться. – Голос был вкрадчивый и властный одновременно.
Мужчина галантно распахнул перед ней дверцу автомобиля. Она села, неуклюже стукнувшись головой о притолоку салона. Хотя это у избы есть притолока. Вряд ли у избы и у такой машины может быть хоть что-то общее. Кресла оказались настолько мягкими, что Таня тихо ойкнула, провалившись в их глубины. Не успев сгруппироваться, она неловко расплылась по поверхности кресел, что не осталось незамеченным хозяином авто.
– Вам удобно?
– Вполне, – сказала Таня, сгорая от осознания своего несоответствия всему этому антуражу.
Мотор заурчал солидно и как бы с иноземным акцентом. И если бы не поплывшие за окном деревья, трудно было понять, что они уже на пути к Патриаршим, настолько мягко они тронулись с места.
Всю дорогу спутник молчал, лишь изредка уточняя технические детали: не дует? Может быть, лучше закрыть окно и включить кондиционер? Музыка не мешает? Дорога была не дальней, но долгой. Москва смиренно стояла в пробках. Подвигаясь короткими судорожными рывками по проспектам и улицам этого нелепого и трогательного в своих амбициях города, они слегка пожурили погоду ушедшего лета за чрезмерную жару, заранее усомнились в прогнозах на осень и уверили друг друга в том, что если дожди не подведут, то грибов будет много. Но погода и грибы никого не интересовали, и разговор перебивался долгими паузами, заполняемыми музыкой. Главную тему, послужившую поводом для встречи, никто не задевал. Ее откладывали на потом, под хорошую закуску. Как дорогой коньяк.
Наконец Патриаршие пруды кинули им под ноги свои легендарные тротуары. Припарковав автомобиль рядом с рестораном, спутник ловко обежал машину, чтобы открыть дверцу для Тани. Но не успел, и Таня самостоятельно выбралась наружу. Нет, она, конечно, знала про этикет, но ей хотелось избежать сцены, когда она, раскорячившись, будет выбираться из засосавших ее кресел, грузно опираясь на руку почти незнакомца. Кстати про «почти». Пора бы и познакомиться.
Но спутник не торопился. Он вообще не торопился. Неспешно согнул руку, отставив локоть, и Таня, подчиняясь ролевой игре, просунула в эту оттопыренную дыру свою ладошку. Идти под ручку Тане было неудобно, она переступила, как солдат, подстраивающийся под строй. Спутник едва заметно улыбнулся. «Наблюдательный», – с неприязнью отметила Таня.
Ресторан изнутри и снаружи был выдержан в благородном стиле сдержанного превосходства над всеми завихрениями моды. Здесь не было ничего, что выдавало бы желание его владельцев сделать свой ресторан «модным». Быть вне моды означало быть модным всегда. Казалось, что в таком ресторане еще сам Гиляровский черпал вдохновение, создавая страницы, на которые капала слюна представителей многих поколений.
Заняв место у окна, Иван Иванович и Таня углубились в чтение карты вин. Таня складывала буквы, получала бесполезные и незнакомые слова и думала только о том, как изобразить на лице вдумчивость выбора. Дырочка, через которую выходила ее уверенность, со свистом выпускала воздух.
– Что будете пить?
– На ваш вкус.
«Надо было сказать – на ваш выбор», – корила себя Таня.
Потом принесли основное меню. Увидев цены, Таня почти осязаемо почувствовала, как дырочка превращается в дырищу.
– К выбранному вину советую взять каре ягненка, – с улыбкой инквизитора посоветовал Иван Иванович.
– Я бы ограничилась крем-брюле, если можно.
– Вам сегодня можно все. Но напрасно вы отказываетесь, кухня здесь не самая плохая, кажется, они претендуют на звезду Мишлена.
– Не сомневаюсь, но я не голодна. Я недавно плотно пообедала.
«Зачем я это сказала? Кому нужны эти подробности? Хорошо еще, не стала перечислять, что съела три сосиски и два куска пиццы».
– Как мне не повезло! Но от легкого перекуса вы не откажетесь? Тогда давайте я сменю вино, и мы ограничимся устрицами? А потом вам на десерт крем-брюле. Согласны?
Таня кивнула. Все-таки мужчина ее вез, старался, да и разговор им предстоит интригующий. Ладно, пусть будут устрицы. Тем более что она их никогда раньше не ела. Даже интересно попробовать, самолично пережить тот гастрономический восторг, о котором она столько читала.
– Может быть, мы познакомимся? – взяла Таня инициативу в свои руки.
– А мы знакомы. Вы – Татьяна Сидорова, молодая и талантливая журналистка, написавшая настоящий бестселлер. Прекрасный слог, надо сказать, шикарная фактура. У вас поистине золотое перо. Женщины-читательницы погружаются в любовные мечтания, а мужчины вынашивают планы на покорение делового олимпа. Благодаря вам некий бизнесмен из простого сыродела, надо признать, с не самым безупречным прошлым превратился в кумира той части населения, которая обожает читать беллетристику и верит в то, что герои нашего времени существуют во плоти, а не только в фантазиях авторов. Этот сырных дел мастер сейчас популярен, и все благодаря вам. Но пока судьба не воздала вам должного и вы по-прежнему работаете во второсортной газетке, которая, насколько мне известно, на грани закрытия. Правда, в последнее время вы переживаете некоторый интерес СМИ к своей персоне. Так кажется? Так что я все про вас знаю, Танечка.
– Но я ничего не знаю про вас, – парировала Таня. Ей был неприятен рассказ о ее жизни в таком тоне.
– Давайте скажем так. Я – ваш поклонник, Иван Иванович. Если вас что-то смущает в моем имени, пусть будет Петр Петрович или Егор Егорович. Как вам удобнее.
– То есть вы не хотите сообщить мне свое настоящее имя?
– А зачем? Что вам это даст? У меня конкретный разговор и очень важный. Не стоит размениваться на такие мелочи, как мое имя. Заметьте, я не обманываю вас. А ведь мог бы назваться каким-нибудь Валерианом Генриховичем, и не выговоришь, и вы бы поверили.
– И что же вы хотите мне сказать, Иван Иванович?
– Вы куда-то торопитесь? Напрасно. Мне кажется, что интерьер этого ресторана представляет собой куда более ласкающее глаз зрелище, чем ваш офис, – царапнул он Танино самолюбие. – Впрочем, это свойственно вашему поколению – не уметь ценить маленькие радости жизни. Вы не замечали? Наше поколение, прошедшее через девяностые, воспринимает жизнь более, я бы сказал, радостно и благодарно. Настройтесь на приятный вечер, Танечка. Нас ждут роскошные устрицы, а вы хотите отравить встречу с ними деловым разговором.
– Значит, разговор будет неприятным для меня?
– Что вы! Разве я бы посмел в таком случае пригласить вас на ужин? Это было бы свинством с моей стороны. Только от вас зависит тональность нашего разговора, точнее, как говорит мой знакомый, его итоговый счет. Возможно, вы будете вспоминать этот вечер, жмурясь от счастья. Все будет зависеть только от вас.
– То есть разговор, ради которого вы меня пригласили, будет на десерт? О чем же мы будем говорить сейчас?
– Разумеется, об устрицах. Это пока единственное, что нас связывает.
И Иван Иванович, он же Петр Петрович, он же Егор Егорович начал рассказывать о каком-то городке Аркашон на западном побережье Франции, где разводят «несравненных» устриц. Настоятельно советовал там побывать. И непременно посетить огромную песчаную дюну, невесть откуда взявшуюся вдали от океана. «От Аркашона – рукой подать. Без этого вы не почувствуете колорит этого места, его обаяние и первозданность».
От устриц разговор перетек к мидиям, и Иван Иванович дал пару советов, где надо есть «правильные» мидии. «Вы удивитесь! Это невероятно! Неподалеку от Мулен Руж, среди толпы туристов». Таня старательно изобразила удивление, граничащее с изумлением. От мидий рассказ визави свернул на креветок и омаров, коснулся мяса акул и черепах. Таня терпеливо ждала, когда закончится список морских даров.
Разговор о морских продовольственных запасах, как желе медузы, облеплял Таню. Иван Иванович вел светскую беседу, заполняя паузу перед устрицами. Беседа все больше напоминала монолог бывалого и опытного ценителя удовольствий перед неумехой, ничего не видевшей в этой жизни, кроме облезлой редакции и каторжной работы. «Вы еще так молоды, и у вас все впереди. Разумеется, если вы этого захотите, все в этой жизни зависит от нас самих». Легкое раздражение заполнило Таню до краев. Собеседник был не прост. Он говорил без умолку, но так и не приблизился к цели их встречи. Пружина ожидания закручивалась все сильнее.
Принесли устриц. В корытцах раковин лежали беспомощные тельца необаятельного вида. Таня капнула соком лимона, повторяя движение опытного Ивана Ивановича. Где-то она слышала о том, что от лимонного сока устрица начинает пищать. Но нет, народное творчество явно преувеличивало вокальные данные устриц. Таня решила, что хватит сидеть рохлей и смотреть в рот собеседнику, пора быть раскованной и самостоятельной. Что она, устриц не видела? Конечно, видела. Их по телевидению показывали! Она поднесла раковинку к губам и смело наклонила ее. В рот потекла горько-соленая вода, как будто она нечаянно хлебнула море. Но устрица не сдвинулась. Таня попыталась всосать ее. Вышло некрасиво шумно, но безрезультатно.
– Танечка, вы ножку подсечь забыли. – Голос был окрашен в заботливые тона, но с оттенком превосходства.
Иван Иванович показал, как ножичком подрезает что-то под телом устрицы, после чего она легко транспортируется в рот. Таня покраснела.
«Надо было котлету по-киевски заказывать… Со свиным рылом в калашный ряд…» – корила она себя.
Устрица не желала терять связь с раковиной, понимая, что ее ждет дальше. Нож ерзал в поисках пуповины. Наконец-то устрица потеряла якорь, и Таня отправило мерзкое тельце в рот. О-о-о! Существо было мерзким не только по виду, но и по вкусу. Усилием воли Таня давила в себе рвотные спазмы, уговаривая, нет, приказывая организму принять этот странный дар. Организм отчаянно сопротивлялся, предлагая Посейдону подавиться таким подарком. Но с помощью вина Таня все-таки протолкнула устрицу в себя. Вытерла салфеткой выступившую испарину. И обреченно начала пилить ножку следующей устрицы.
В юности она читала про то, как европейцы угостили вождей индейцев горчицей. Те из вежливости приняли угощение и густо намазали горчицей свои кукурузные лепешки. Начали есть. Глаза их полезли на лоб, потекли слезы. Но они не могли позволить себе обидеть европейцев, выплюнуть их подарок. Мужественные индейские вожди ели горчицу с каменными лицами, по которым текли слезы, пока всю не съели.
Таня ощутила себя представителем варварского племени, которое не умеет есть устрицы. Но мужества в ней было меньше, чем у индейских вождей. Оно иссякло на третьей устрице.
Все это время собеседник делал вид, что увлечен исключительно едой и не видит, что происходит с Таней. Как говаривал Чехов, воспитанный человек не тот, кто не проливает соус на скатерть, а тот, кто не замечает, как это делают другие. Хотя почему Чехов? Это говорил его персонаж, и, кстати, не самый приличный. А сам Чехов что бы сделал? Может быть, очень даже заметил и подал бы салфетку, чтобы помочь вытереть пролитый соус.
Наконец официант убрал со стола опустошенные домики устриц и со словами «Ваш десерт» поставил перед Таней плоскую керамическую плошку, похожую на сковородку без ручки. В плошке желтело что-то вроде омлета, покрытого тонкой корочкой коричневой слюды.
– Простите, но я заказывала крем-брюле.
«Зачем я вечно извиняюсь?»
– Да-а… – как-то странно промычал официант и посмотрел на Иван Ивановича, ища в нем поддержки.
– Идите, вы свободны.
Таня удивилась. С какой это стати ее оставляют без мороженого, которое она заказала? Если официант что-то перепутал, то непонятно, почему ему нельзя об этом сказать.
– Видите ли Танечка, крем-брюле – это французское блюдо из запеченных взбитых сливок с карамельной глазурью. Вас, видимо, ввело в заблуждение то, что наши умники делают мороженое с таким названием. Попробуйте настоящее крем-брюле. Есть его надо теплым, чтобы получить наибольшее удовольствие. Уверяю вас, вам понравится.
Таня сидела, раздавленная этой новостью. Ложка французского десерта застыла в воздухе. Крем-брюле надо есть теплым… Тепло, совсем тепло, горячо, очень горячо, обжигающе горячо, горячо, как на солнце! Она все поняла. Волна благодарности смыла с души обиды и разметала черные паруса пиратского настроения. Пчелы, которые жалили ее самолюбие, превратились в бабочек, которые гладили взмахами крыльев. Милый, самый лучший Лукич! Ради нее тогда, в их единственный вечер, он превратил запеченные сливки в холодные шарики с малиновым вареньем, ради нее он лишил официанта дара речи, ради нее сам прописался в племени варваров, путающих настоящее крем-брюле с мороженым молоком. Он колдовал ради нее. Озарение отразилось на лице маской застывшего удивления и благодарности.
– Что-то не так? – заволновался Иван Иванович. – Вы странно изменились.
– Все хорошо.
– Вы уверены? Может, выйдем на воздух?
– Нет, все хорошо. Я даже не знала, что все так хорошо, – глупо и счастливо улыбаясь, ответила Таня.
– Ну раз вам хорошо, – как будто обидевшись, сказал Иван Иванович, – то мы можем приступить к заключительной части нашей трапезы. К десерту. Знаете, я воспринимаю еду как симфонию жизни, где за краткий промежуток времени проживаешь прошлое, настоящее и будущее. Аперитив – это прощание с прошлым, наброшенная на него вуаль условности. Хороший напиток перед едой – это как туман, через который острые углы прошлого становятся смягченными и безобидными.
– А настоящее? – заинтересовалась Таня. Как профессионал, она имела вкус к метафорам.
– Настоящее? Это, конечно, кусок сочного мяса или нежно запеченная рыба. Все, что идет как основное блюдо. Вы начинаете резать плоть, впиваться зубами, бороться с костями и прожилками. Вся жизнь ужимается до самого маленького настоящего, до абсолютной сиюминутности. Это миниатюра нашей жизни, вы не находите? Борьба за кусок хлеба, подчиняющая все наши помыслы. Но вот вы сыты, настоящее лежит перед вами растерзанной горкой костей. И тут приносят десерт. Легкий, воздушный и обязательно сладкий. Наступает время мечтаний о будущем. А какое будущее видится вам под крем-брюле? – без всякого перехода поинтересовался Иван Иванович. – Какой вы бы хотели увидеть себя через год, через месяц?
– Я, видимо, не умею мечтать. Ничего не приходит на ум. И крем-брюле не помогает.
– Танечка, вы меня обманываете, это нехорошо. Мечтать умеют все. Просто одни мечтают мелко, а другие масштабно. И еще одни мечтают просто так, бесплодно и глупо, а другие превращают мечты в реальность. Вот, собственно, и вся разница между людьми. Например, тот бизнесмен, о котором вы написали книгу, он смог воплотить свою мечту в жизнь. С вашей помощью, кстати. С вашей неоценимой и, может быть, даже неоцененной помощью. А что получили вы? Небольшую порцию денег? Славу? Но вы же умная девушка и прекрасно понимаете, что деньги скоро закончатся, а слава выдохнется без новой подпитки. Я вам больше скажу, ваша красота и молодость – товар весьма скоропортящийся. Вам нужно успеть конвертировать его во что-то более надежное. Нужно, пользуясь моментом, перепрыгнуть на новую ступень своей жизни, своей карьеры, войти в новый круг людей.
– И вы даже знаете, как это сделать? – небрежно сказала Таня, хотя внутри натянулась струна.
– Ничего в этом мире нельзя сделать без друзей, без влиятельных друзей. – Иван Иванович многозначительно посмотрел на Таню долгим взглядом искусителя.
– Я правильно понимаю, что вы предлагаете себя в качестве такового?
– Вы правильно понимаете.
– Но… это как-то странно… Вы меня первый раз видите… – Таня покраснела.
«Так вот зачем он меня пригласил…» Устрицы и дорогое вино нарисовали в воображении Тани картину обольщения и последующего соблазнения. Она испытала странную смесь отвращения и радости от того, что ее домогаются.
– Господи, вы меня неправильно поняли! Вы решили, что я ищу в вашем лице себе любовницу? – И он засмеялся до того искренне, что это был самый обидный смех в Таниной жизни.
«Какая же я дура!» – сгорая от стыда, подумала она.
– При всем моем восхищении вами я не имел в виду ничего подобного. – Ее собеседник погасил последний приступ смеха. – У нас с вами могут сложиться великолепные деловые и взаимовыгодные отношения. И исключительно платонические.
– Я так понимаю, что это и есть тот разговор, ради которого вы меня позвали?
– Вы умная девушка, с вами приятно иметь дело. Я начинаю понимать того бизнесмена… ну который сыр делает. Никак не могу запомнить его имя. Он, видимо, расстался с вами абсолютно удовлетворенный. – Тане послышалась ехидная нота. – Может, и наши с вами деловые отношения сложатся самым наилучшим образом?
– Но никаких деловых отношений у нас с вами пока нет.
– Так за чем же дело стало? Только вы рулите этим процессом.
– И чего именно вы ждете от меня?
– Танечка, прежде позвольте обрисовать вам перспективу. Точнее, две перспективы. Первая, назовем ее оптимистичным вариантом, сводится к следующему. Вы получаете должность руководителя пресс-службы одной не самой слабой партии. Впрочем, если вам это претит по идеологическим соображениям, можно, я думаю, договориться о работе на ведущих телеканалах. Или вы предпочитаете радио? Поверьте, я многое могу для вас сделать. У вас будут совершенно другие жизненные возможности и по части доходов, и относительно круга общения. Кстати, с квартиркой мы тоже что-нибудь придумаем. Вы ведь снимаете? И, насколько мне известно, не самый светский вариант, – и он едва заметно скривился.
– По тому, как вы это описываете, я понимаю, что другой вариант на контрасте будет просто ужасным. – Таня попыталась сказать это весело, но голос подвел, вышло сипло и блекло.
– Почему же? Просто все останется как есть. Вы продолжите работу заштатным журналистом в мусорной газетке. В ваши репортажи будут заворачивать рыбу и кошачьи какашки. Правда, работу вам придется поискать новую. Вашу газетенку мы прикроем. – Фразы Иван Ивановича стали короче и конкретнее, а голос резче.
– Газета-то тут при чем? Там же работают люди, которые не имеют к вам никакого отношения.
– Вы правы, они имеют отношение только к вам. И вы их можете подвести, сильно и незаслуженно обидеть. Но себя вы можете обидеть еще сильнее. Работу какую-никакую вы, конечно, найдете, с вашим-то талантом. Но вот про приглашения на радио, телевидение придется забыть. Точнее, про вас забудут. Уж это я вам обещаю. Никто вам больше не позвонит, и это будет грустно. Вы ведь вкусили популярность, не правда ли? И уже примерились к роли популярного журналиста. Впрочем, у вас есть все данные для этого. Повторюсь, у меня есть возможности сделать ваши способности востребованными, превратить ваши мечты в реальность.
– То есть вы предлагаете мне выбор: быть богатой и здоровой или бедной и больной.
– Примерно так, я же говорю, у вас талант формулировать мысли. Грех закапывать его в землю. – Иван Иванович отпил кофе с видом человека, который сказал все, что хотел.
– Да, но вы не сказали самого главного.
– Разве? Чего именно?
– Чего вы хотите от меня? На каких условиях на меня просыплется манна небесная?
– А-а-а… Это… Но это всего лишь технические детали, даже обсуждать неинтересно. Главное, чтобы вы сделали выбор между двумя вариантами, которые я обрисовал, – сказал он со скучающим видом, продолжая пить кофе.
– Допустим, я выбираю первый вариант. – Таня попыталась придать голосу небрежность. Вышло плохо.
– Так вы его выбираете?
– Это зависит от условий.
Иван Иванович отодвинул кофе, придвинулся через стол к Тане и сказал размеренно и жестко:
– Нет, милая Танечка, выбор никогда и ни от чего не зависит. Запомните это на будущее. Человек выбирает вариант, а уж потом мирится с его издержками. Если вы не уверены, что вам нужны деньги и популярность, квартира и влиятельные друзья, смело выбирайте второй вариант. Гордая бедность и честный каторжный труд прекрасно смотрятся вместе. К этому прилагаются моральные терзания по причине безработицы своих нынешних коллег. Они-то у вас, как я могу предположить, не семи пядей во лбу, и найти новую работу после закрытия вашей газетенки им будет не так просто. Впрочем, когда человек решается быть моральным стоиком, разве его могут интересовать такие мелочи?
Они замолчали. Разговор прервался. В полной тишине Таня доедала крем-брюле, соскребала ложкой остатки бежевого десерта и почти не чувствовала его вкуса. Внутри ее натягивалась струна желаний, по которой елозил смычок надежд. Руку протяни, и можно дотянуться до золотой рыбки, которая даст все, за чем она приехала в Москву.
– Что вы хотите взамен? – глухо спросила она.
– Так, значит, выбор сделан?
Таня кивнула. Она избегала подтверждения выбора словом. Ей казалось, что обозначить ответ жестом – это как бы посадить свой выбор «на живульку», приметать его черновой ниткой, которая легко выдергивается. Тогда как слово, произнесенное вслух, пристрачивает ответ намертво, потом замучишься отпарывать.
Похоже, что Иван Иванович уловил ее маленькую хитрость, потому что переспросил:
– Простите, не расслышал. Итак, ваш выбор?
Таня набрала воздух, как при глубоком нырке:
– Я выбираю деньги и славу. Что вы хотите взамен?
– Пустяки. Я же не Люцифер какой-нибудь, чтобы требовать вашу душу. Душа останется при вас, не волнуйтесь. От вас мне нужно лишь одно публичное интервью, в котором вы поведаете миру про моральный облик одного человека.
– О чем вы говорите?
– Вы хотели спросить меня, о ком я говорю? Впрочем, вы же уже догадались, ну же, смелее, – и он пристально посмотрел на Таню.
«Так смотрят на подопытных кроликов», – подумала она.
Действительно, догадка зрела где-то в глубине ее наития, но она не пускала ее в сознание, не позволяла оформиться в мысль, в слово, в имя. Догадка скреблась как мышь, силилась прогрызть путь на волю, но Таня старательно обманывала себя, делала вид, что не слышит эту мышиную возню. Она глушила эту догадку, выставляла ей заслон в виде совсем других вопросов. «Может, это Петр Симонович? Напечатал что-то оппозиционное, и теперь его хотят дискредитировать? Или Людка? Вдруг ее разносчик пиццы оказался сыном олигарха? И теперь предки хотят смешать Людку с грязью…» – врала себе Таня.
– Не понимаю, о ком вы говорите, – сипло сказала она.
– Хватит себя обманывать, милая Танечка. Не разочаровывайте меня, нам ведь с вами вместе работать. Вы давно догадались, что я говорю о человеке, которому вы дали неизмеримо больше, чем он вам. О человеке, который использовал вас и пошел дальше, даже не оглянувшись.
– Я не знаю такого человека, – сказала Таня, от волнения по-детски скрестив пальцы под столом. Это происходило на автомате, когда ей случалось врать.
– Господи, если вы и вправду не понимаете, о ком я говорю, то вы глупее, чем я о вас думал. Все просто – это Игорь Лукич, сыродел, поймавший с вашей помощью свою звезду.
Мышь вырвалась на свободу, все круша на своем пути. Наверное, она грызла сердце, потому что там стало больно и страшно.
А Иван Иванович продолжал:
– Помните, Танечка, знаменитый японский фильм, ставший классикой? Увы, забыл название, вылетело из головы. Там одно и то же событие рассказывают разные люди. И получаются совсем разные истории. И, заметьте, никто из них не врет, все придерживаются фактов, но смотрят на них под разными углами зрения, у каждого своя правда. Вы рассказали об Игоре Лукиче героическую сагу. Браво! Но ведь из этой же фактуры можно слепить и другой коллаж, не правда ли? Вам надо написать новую книжку. Она выстрелит огромным тиражом. Народ обожает, когда валяют в грязи прошлого кумира. А чтобы подогреть интерес к изданию, в порядке, так сказать, продвижения этого продукта на рынок, хорошо бы дать интервью про то, как неверно Игорь Лукич понял вашу профессиональную заинтересованность и как цинично он воспользовался вашей искренней восторженностью, вашим благоговейным отношением к нему. Вы, что так свойственно увлекающимся художникам, гиперболизировали его достоинства, которые у него, несомненно, есть, а он использовал это в низменных целях.
– Низменные цели – это как?
– Давайте говорить без купюр, вы же взрослая девочка. Он просто вас трахнул. Например, в ходе интервью, прямо в своем кабинете. Кстати, он у него не овальный? После чего у вас открылись глаза, и все, о чем вы писали раньше, высветилось в новом свете. И совесть журналиста не позволила вам отмолчаться, оставить прежнюю книгу без продолжения. Из одних и тех же кирпичиков вы сложите новую пирамидку. – Иван Иванович довольно откинулся на спинку стула. Он явно был доволен собой. – По-моему, я могу претендовать на процент с продаж вашей второй книги. Успех я гарантирую. Но движком всего этого мероприятия должно стать ваше интервью о грязной похоти нашего героя. Стратегия такого вывода книги на рынок гениальна по простоте и эффективности. Кстати, чем больше будет пикантных подробностей, тем больше будет тираж. Как говорится, вам и карты в руки. Что скажете?
– «Расёмон», – тихо сказала Таня.
– Что? – не понял собеседник.
– «Расёмон» – так назывался японский фильм, о котором вы говорили. Режиссер Акиро Куросава.
– Прекрасно. И что?
Времени подумать Таня не взяла, потому что, сколько ни думай, как ни тасуй колоду доводов, все равно получишь, что Иван Иванович прав. Да, ее сыродел не ангел во плоти, местам даже сволочь, и он ее бросил, как котенка, только однажды прикормив мороженым. И других женщин он бросал и мучил, и компаньонов кидал, и наверняка есть куча людей, мечтающих плюнуть на крышку его гроба. А ей деваться некуда, у нее скоро не будет ни работы, ни денег. И у Петра Симоновича, и у Людки не будет. Закроют их газету, и людям не во что будет заворачивать кошачьи какашки. Так что Иван Иванович кругом прав. В его логике нет зазоров и нестыковок. Прав, тысячу раз прав.
Таня набрала воздух, чтобы сказать «да», и услышала свое:
– Нет.
Иван Иванович не справился с изумлением:
– Но почему?
Таня хотела сказать что-то умное, определенное и убедительное, но получилась какая-то ерунда.
– Вы не угадали с крем-брюле. Я люблю не теплое, а холодное, в виде шариков, и обязательно с малиновым вареньем.
Она вышла из ресторана, понимая, что выходит из игры.
