Она проснулась с офигительным послевкусием. Победа! Он ее больше не интересует. Правда, договаривались сегодня встретиться, но это же ерунда. Он и при лучшем раскладе неожиданно исчезал, а после вчерашнего его след испарится и травой порастет. Она его больше не увидит, в этом сомнений не было, и не расстроится. Голова кружилась от восторга: свободна! И не потому, что с глаз долой. Как раз наоборот: разглядела и освободилась. Сладкий десерт вчерашней встречи.

Но он неожиданно позвонил, готов приехать. Это ее озадачило. По законам жанра он должен был затаиться, а она – искать его днем с огнем. Ждать и трепетать на ветру, не выгонит ли, предложив дружбу. Ангел-хранитель, видимо, тоже растерялся и поэтому пропустил удар. В голове мелькнуло: «А может, и вправду он нормальный человек? Просто очень маленький, поэтому обстоятельства все время выше него. А маленьких надо прощать».

Она и простила. Как-то сразу и полностью. Показала ему Останкинский пруд, повела в кафе. Именно повела. Он сам ничего не предлагал, только перебирал ногами. Да и бумажник забыл дома, тем более выбор кафе за ней.

И вот тут чаши весов пришли в движение. Ее потянуло к нему. Если вчера она говорила, то теперь слушала. А тот, кто слушает, рано или поздно начинает слушаться. Она начала слушаться, подчиняться, плавиться. Ей показалось, что все начинается с самого начала, с нуля. Нет прошлых обид, нет ничего, а есть он, сидящий напротив мужчина. Только странно, что где-то далеко и давно она уже слышала этот голос. Но вспоминать не хочется. Кажется, там было что-то плохое, больное, но какое это имеет значение? Есть настоящее, которое она решительно отрезала от прошлого. Потому что все начинается снова, с чистого листа, не надо ставить на него кляксы прошлых обид.

Он говорил ерунду, как похудел после похода к диетологу, как возмутительно на широкую ногу живут российские профсоюзы. Еще вчера эти рассказы переплавились бы в стойкое пренебрежение: а без диетолога в зеркало посмотреть ума не хватало? Быть идиотом, не понимающим декоративность профсоюзов и нежелание слушать их вопли при раскулачивании, – это врожденное или приобретенное в ходе обучения? И где-то на изнанке ее сознания все это толпилось, но собиралось в кучку и отправлялось в мусорную корзину. Как будто кто-то водил невидимым курсором, зачищая весь негатив и оставляя на поверхности только блаженное внимание к его бытовым зарисовкам. Более того, она видела в них значительность, изобретательность, обаяние непосредственности и находчивость естества. Начинать бегать по одной минуте в день? Это же так интересно! И ведь справился! Ну а изумление по поводу профсоюзов – значит, не циник, верит в защиту прав трудящихся, не то что все эти скептики вокруг! Девственное сознание – почти так же пикантно, как мужская девственность.

Его планы уехать с семьей в Германию вызвали преклонение перед его ученостью и страх потерять его на просторах Евросоюза. Туда командировки ей не выбить. И занозой – он не подумает о ней, пакуя чемоданы.

На улице было холодно. Ей захотелось большего: его восторга, обожания, ну хотя бы плотского желания. Однако ничто не предвещало. До метро оставалась сотня метров. Не исключено, что он нырнет туда при первой возможности. Вчерашний расклад был перечеркнут, сегодняшний был категорически не в ее пользу. Настолько не в ее, что начало трясти от бессилия, от утери власти над собой, над ним, над ситуацией. Ангел явно обиделся и оставил ее одну. Или просто развел руками, дескать, все, что мог, сделал, прости, дальше сама.

А сама она не придумала ничего лучше, чем навестить квартиру подруги. Та с семьей уехала отдыхать, а ключи были даны на случай потопа, кражи и прочих экстренностей. Квартире нашли применение. Это было похоже на случку собачек, торопливую и небрежную. Впрочем, собачки это делают с большим энтузиазмом. Музыкальным сопровождением сгодился бы «Собачий вальс», лучше на расстроенном пианино.

Она не планировала такой исход встречи, иначе надела бы красивые чулки, при любом морозе. Но на ней были дурацкие колготки как алиби, как доказательство пуританских планов на вечер. В сексе она ценила красоту, как будто отлетала и видела происходящее со стороны. И даже поспешно содранные одежды должны разлетаться красиво, падать декоративно. На этот раз ничего не разлеталось. Экономия времени, однако. Она видела подушку, дрожащую перед глазами в такт его движениям, и свои руки, вцепившиеся в нее. Отметила, что на одном ногте надо подправить маникюр. Не улетела. Мысль о маникюре держала, как якорь.

На следующий день они должны были встретиться на общей профессиональной тусовке. Немалыми стараниями сошла за красавицу. Это отметили все. Кроме него. Он не пришел, не позвонил. На этот раз она расстроилась, но не удивилась. Это не было жестом с его стороны, он просто так жил: предельно бережно к себе и наплевательски к ней. Она была для него «большой девочкой». И он прав, она была больше него. В ней помещалось больше мыслей, больше чувств, больше желаний и сил. Он был карлик, вытянутый в длину и ширину. Или нет, он был нормальным, а она – прожорливой, агрессивно-жадной до жизни во всех ее проявлениях.

А что? Есть же люди-малоежки, им хватает горстки риса. А есть обжоры, они едят ради удовольствия, им всегда хочется есть. Секунду назад «недоел» и сразу – «переел». И с внешними параметрами это вообще не связано. Можно и с капустного листа жир откладывать, а можно тортики перерабатывать бесследно. Что она и делала: с вечера опустошала холодильник, чтобы ночью не вставать. При этом такую фигуру, как у нее, – поискать днем с огнем.

Но без тортиков жить можно. Ей важнее было другое: чтобы в избытке были чувства, чтобы знобило, трясло, леталось, кружилось, мечталось, страдалось… Она давно поняла, что человек питается эмоциями, но одним их надо мало, а другим – много. Она – обжора, ей нужны виражи, драйв, драмы, трагедии, грезы, потому что в них больше всего «эмоциональных калорий». А он – не ужинал, следил за весом. Также был разборчив в эмоциях. И ее он, видимо, опознал как «вредную» эмоцию, травмирующую психику. Как лишнюю, избыточную эмоциональную калорию. И отказался от нее, как от ужина. Как от чего-то чрезмерного.

Этой же ночью она улетела в Тбилиси, странный город, впитавший в себя столько ее чувств. Но то ли эмоции закончились, то ли сравнение с собачками стало слишком явным, но она вдруг остыла. Как вулкан внутри потух. И даже игра в реванш уже не заводила, ну и пусть последнее слово оказалось за ним. Плевать, не обидно и не горько. Не чувствительно. Внутри выболело и выгорело. Понятно, что он объявится когда-нибудь и у нее будет шанс отыграться. Лень даже думать об этом. Игра надоела. Совсем. Не в ее годы под «Собачий вальс» танцевать.