Позднеосенняя ночь выдалась холодной и пахла дымком. В иных обстоятельствах в такую ночь они бы с Клэр, держась за руки, лежали на спинах под одеялом в их заднем дворике и разглядывали звезды с детьми – Алиссой, прижимающейся к отцу, и Томми, уткнувшимся головой в плечо матери. Взрослые по очереди показывали бы ребятам созвездия. И, возможно, даже рассказывали им легенды об Орионе, Артемиде и семи дочерях Атланта и Плейоны, покончивших с собой и после смерти превращенных Зевсом в Плеяды. Томми наверняка попытался бы перевести разговор на инопланетян, а Алисса в задумчивости молчала, выискивая глазами падающие звезды. И где-то в футе от головы Томаса тихо жужжал бы динамик радионяни, донося до его ушей еле слышимое, сладкое сопение малыша.

Но в эту ночь слух Томаса Хьюстона не улавливал никаких приятных звуков. Музыка, вылетавшая из клуба «Уисперс», казалась ему резкой и дребезжащей – бессвязной какофонией безумных басов и визжащих гитар. Температура воздуха не превышала десяти градусов, но Хьюстон не переставал дрожать. Перед тем как покинуть ангар в Брэдли, он предусмотрительно обшарил его в поисках одежки – не такой грязной и вонючей, какой стала его рваная стеганая куртка. На одной из полок со шлемами Хьюстон обнаружил свернутую комком темно-синюю толстовку с капюшоном. Вещица оказалась ему впору; по-видимому, она принадлежала тренеру, который снял ее в жаркий день, убрал на полку и забыл про нее. Толстовка заиндевела от пыли, но Хьюстон хорошенько вытряс ее, и она немного помягчала. И теперь эта толстовка была на нем – с капюшоном, натянутым на бейсболку, и завязками, стянутыми в узел под самым подбородком. Кисти рук Хьюстон прятал в ее рукавах. И пока он шел к клубу, толстовка его худо-бедно грела. Но теперь, когда он топтался в зарослях деревьев за покрытой гравием площадкой, спазмы дрожи сотрясали его тело каждую минуту, распространяясь от солнечного сплетения вдоль позвоночника.

Временами Хьюстона даже лихорадило; глаза горели, а живот скручивала тошнота. Нервное возбуждение не отпускало его весь день; он так и не смог себя заставить что-нибудь съесть; только выпил банку диетической пепси-колы, купленной в автомате на заправке полчаса назад.

Хьюстон опустился на колени. Низкие деревца и кусты подступали вплотную к гравийной площадке, отделявшей его от клуба, от Аннабел на жалкие двадцать ярдов. Задник клуба освещала всего одна лампочка над дверью с неоновыми желтыми буквами: «Вход только для работников клуба. Посетители пользуются главным входом».

Пару раз Хьюстон поджидал в своем «Аккорде» у этого входа Аннабел; при воспоминании о том, как она выскальзывала из этой двери и усаживалась в салон его машины, чтобы поболтать с ним, в груди что-то защемило. Будь у него мобильник, он бы позвонил Аннабел. И она тотчас бы прибежала – он был в этом уверен. И у нее наверняка нашлись бы ответы на все вопросы, так мучившие его. Она бы помогла ему сейчас, как раньше он помогал ей. Но все, что мог теперь Хьюстон, – это скрываться в темноте на коленях в кустах и ждать. Рано или поздно Аннабел должна была выйти из клуба, чтобы передохнуть от шума и мерцающего света, запаха пива и отчаяния. Всего три недели назад (хотя ему казалось, будто минуло несколько месяцев) она поступила именно так. «Мне нужно выйти на несколько минут, глотнуть свежего воздуха, – сказала тогда Аннабел. – Что, если мы продолжим наш разговор в вашей машине?»

Сегодня на парковке стояло всего семь машин, когда он приблизился к клубу. Но за последние полчаса подъехало еще четыре автомобиля. В одном были двое мужчин, во втором – один парень, а в остальных прикатили танцовщицы. Хьюстону очень хотелось окликнуть одну из них, попросить вызвать Аннабел, но он не отважился. После его первого визита по клубу быстро разнесся слух, что он – просто зритель и приходит только понаблюдать да заказать всего один приватный танец. И если ему что-то требовалось, он просто улыбался, кивал головой, и к его столику подходила девушка. Но теперь разговаривать с кем-либо, кроме Аннабел, было рискованно. И Хьюстону оставалось одно – ждать.

«Может быть, Аннабел пригласит меня к себе домой после закрытия клуба? Разрешит помыться, побриться и вновь стать похожим на человека, хотя бы внешне. У нее наверняка есть информация, ответы на мои вопросы, объяснение. А возможно, и какое-нибудь оружие. Она похожа на тех женщин, что держат дома ружья».

Размышляя так, Хьюстон дрожал и ждал. И время от времени вскидывал глаза вверх – на звезды.

Все случилось гораздо быстрее, чем он рассчитывал. Хьюстон думал, что ему придется ждать «передышку» Аннабел до полуночи. Но внезапно дверь распахнулась, и девушка застыла в желтом свете лампочки, вглядываясь в темноту. Поначалу Хьюстон даже не поверил своим глазам и уставился на нее как на привидение. А потом оперся рукой о ствол дерева и с усилием поднялся на ноги. В этот момент он даже не подумал о том, как лучше подойти к Аннабел, как дать ей знать о своем присутствии, не напугав. Чтобы привлечь внимание девушки, Хьюстон с шумом выдохнул воздух сквозь сжатые зубы: «Шшш!»

Но звук вышел негромким. И Аннабел продолжала стоять в дверном проеме, обводя взглядом парковку. Хьюстон шагнул вперед, почувствовал, как колючая ветка впилась ему в шею, и, чтобы отогнуть ее, вытащил из рукава руку.

А в следующий миг дверца одного из автомобилей на парковке приоткрылась, и верхний свет в нем погас. «Сюда», – сказал его водитель и поводил карманным фонариком. Он сидел в светло-коричневом «Бонневиле» – одной из семи машин, уже стоявших на стоянке, когда Хьюстон подкрался к клубу.

Аннабел твердым шагом, чуть наклонившись вперед, направилась к открытой дверце автомобиля. Девушка показалась Хьюстону чем-то рассерженной. Но прежде чем она дошла до машины, мужчина захлопнул свою дверцу. А дверь со стороны пассажирского сиденья приоткрылась. Аннабел устремилась к ней и, подойдя вплотную к машине, наклонилась у открытой дверцы. «Что за дело у вас ко мне?» – донеслись до Хьюстона ее слова.

Ответ мужчины прозвучал приглушенно и неразборчиво. Аннабел выпрямилась, оглянулась на клуб и замерла на несколько секунд. «Это чушь», – сказала она. Потом снова повернулась к машине, села на пассажирское сиденье и захлопнула дверцу.

Хьюстон отступил назад, в заросли. Он видел автомобиль, но мог различить только силуэты сидевших в ней людей – их головы и плечи. Аннабел не придвинулась ближе к водителю, и тот тоже остался на месте. Последующие пятнадцать минут до Хьюстона доносились обрывки их разговора, но разобрать слов было невозможно – только отдельные звуки и интонации. Он понятия не имел, о чем Аннабел могла разговаривать с этим мужчиной. Более того, он понятия не имел, что ему делать, когда Аннабел выйдет из машины. Если он выйдет из своего укрытия, чтобы привлечь ее внимание, человек в машине тоже увидит его – странную фигуру в капюшоне, зовущую девушку с опушки леса. А если он не покажется ей, Аннабел снова вернется в клуб, и тогда ему, скорее всего, придется дожидаться его закрытия.

В конце концов Хьюстон решил, что лучше все же обождать. В два часа ночи разойдутся все посетители, а потом и работники клуба. Рисковать не стоит. Лучше сидеть, дрожать и ждать.

Аннабел провела в автомобиле минут двадцать. Затем вдруг задняя дверь «Уисперса» распахнулась, и на пороге нарисовалась фигура крупного мужчины с размахом плеч почти во всю ширину дверного проема и руками, налитыми мышцами. В правой руке он сжимал бейсбольную биту.

Следом приоткрылась и дверца водителя. Но фары машины так и не зажглись. Затаив дыхание, Хьюстон переводил взгляд с мужчины, стоявшего в свете лампочки, на мужчину, сидевшего в темноте. Первым нарушил тишину человек в салоне машины. «Тебе следует вернуться в клуб, приятель», – сказал он.

Мужчина из клуба двинулся вперед, угрожающе похлопывая себя по ноге битой.

Водитель машины выскользнул из салона, встал, включил на всю мощь свой карманный фонарь и направил его свет прямо в глаза верзиле. «Это дела полиции, приятель, – сказал он. – И я настоятельно советую тебе вернуться в клуб. Незамедлительно».

Мужчина с битой замер на месте секунд на пять. Потом отступил на два шага назад, повернулся, зашел внутрь и хлопнул за собой дверью. А водитель снова сел в салон, мягко притворив дверцу машины.

Хьюстону стало трудно дышать. Он слышал звуки выдыхаемого изо рта воздуха – один короткий выдох за другим. Но не мог набрать воздух в свои легкие. Ему не хватало кислорода, в глазах все потемнело от вида мужчины с битой и голоса человека в автомобиле. Он узнал их обоих. Спотыкаясь и припадая то к одному, то к другому дереву, Хьюстон побрел в глубь зарослей. Он брел, хватая ртом воздух, втягивая в себя темноту, натыкаясь на ветви и падая. Он задыхался, он не мог ни о чем думать и только все дальше и дальше углублялся в лес, чувствуя в груди нестерпимую боль от уколов пронзающего ножа – ножа осознания.