Исследователь искусственного интеллекта Патрик Хейс однажды занялся проектом по аксиоматизации наивной (или народной) физики жидкостей. Идея заключалась в том, чтобы наделить робота установками, которые понадобились бы ему в качестве основных убеждений, если бы ему пришлось взаимодействовать с людьми (которые каждый день опираются на народную физику). Это оказалось сложнее, чем предполагал Хейс, и он написал о проекте любопытную статью под названием “Манифест наивной физики” (Hayes 1978). В наивной физике жидкостей все, что кажется наивным людям противоречащим здравому смыслу, конечно же, отвергается: сифоны “невозможны”, как и пипетки, но жидкость можно вытереть махровым полотенцем, а воду из колодца – выкачать с помощью вакуумного насоса. Наделенный таким набором “знаний” робот, как и любой из нас, удивился бы, впервые увидев сифон в действии. Я бы назвал проект Хейса продвинутой наивной физикой, поскольку Хейс не питал иллюзий и прекрасно понимал, что теория, которую он пытается аксиоматизировать, неверна, но весьма полезна в повседневной жизни. Можно также назвать его попытку упражнением в аксиоматической антропологии: рассматривая представления, разделяемые людьми, в качестве аксиом и теорем, он пытался упорядочить получаемый набор данных и разрешить все противоречия. Само собой, он не привлекал к сотрудничеству информаторов, отталкиваясь от мысли, что сам знает наивную физику жидкостей не хуже любого обычного человека, а следовательно, сам был своим единственным информатором и занимался аксиоматической автоантропологией.

Теперь сравним проект Хейса с философскими проектами по аналитической метафизике, которые часто кажутся мне наивной наивной автоантропологией, поскольку складывается впечатление, что участники этих исследований убеждены, что их проект действительно открывает истину, а не просто озвучивает то, что считает истинным конкретный подкласс людей (англоязычные философы со склонностью к аналитической метафизике). В остальном проекты кажутся идентичными: собранные представления, разделяемые разными людьми, проверяются в ходе глубоких размышлений, а после этого результаты складываются в связную “теорию”, основанную на “полученных” принципах, которые в идеале приравниваются к аксиомам. Я спросил нескольких специалистов по аналитической метафизике, могут ли они отличить свой проект от наивной наивной автоантропологии своего клана, но пока не получил ни одного убедительного ответа.

Альтернативой ей служит продвинутая наивная антропология (как авто-, так и гетеро-) – то есть антропология, которая не выносит суждений о том, заслуживают ли доверия выведенные в ходе работы теоремы, – и этот проект вполне осуществим и часто полезен. На мой взгляд, именно к нему стоит обратиться специалистам по аналитической метафизике, поскольку он требует лишь минимальной корректировки их методов и лишь одного существенного изменения их raison d’être: они должны отказаться от своих претензий и признать, что их исследования лучше всего считать рекогносцировкой ландшафта манифестной картины мира, не предполагающей ни веры, ни неверия, как это происходит, когда антропологи изучают экзотическую культуру (“давайте на время сделаем вид, что аборигены правы, и посмотрим, что из этого выйдет”). Поскольку, на мой взгляд, во многом задача философии состоит в налаживании взаимодействия между манифестной и научной картинами мира, философам не помешает проанализировать, с какими народными представлениями они имеют дело, прежде чем приступать к построению и критике своих теорий.

Одна из уникальных черт продвинутой наивной антропологии – ее открытость для парадоксальных открытий. Пока вы занимаетесь наивной антропологией, парадоксальность (для аборигенов) играет против вашей реконструкции, но когда вы переключаетесь и начинаете спрашивать, какие из аспектов наивной “теории” истинны, парадоксальность перестает быть недостатком и даже при случае становится признаком значительного прогресса. В конце концов, парадоксальные результаты приветствуются и в остальной науке.

Одна из слабостей автоантропологии состоит в том, что собственные представления человека подвержены искажению под влиянием его теоретических склонностей. Лингвистам прекрасно известно, что они так погружены в свои теории, что не могут быть надежными источниками интуитивных лингвистических представлений. Правда ли можно сказать по-английски: The boy the man the woman kissed punched run away (“Мальчишка, которого ударил мужчина, которого поцеловала женщина, убежал”), – или же мои представления о построении предложений обманывают мое “ухо”? Сырые, неискушенные представления лингвистов обременены таким количеством теории, что лингвисты понимают, что искать интуитивные лингвистические представления следует у нелингвистов. В последнее время к тому же приходят и философы, проявляющие энтузиазм по отношению к экспериментальной философии (см. Knobe and Nichols 2008). Это направление только зарождается – и первые шаги не слишком впечатляющи, – однако философы хотя бы начинают понимать, что больше нельзя объявлять утверждения очевидно истинными, просто потому что они кажутся совершенно очевидными им самим. (В том же ключе Хейс, возможно, удивился бы, познакомившись с основными положениями народной физики, если бы провел интервью со случайной выборкой людей, вместо того чтобы считать свой случай показательным.)

Итак, вот какой продвинутой наивной антропологией стоит заняться философам, чтобы провести исследование здравого смысла или манифестной картины мира, прежде чем строить свои теории о знании, правосудии, красоте, истине, нравственности, времени, каузации и подобных вещах, чтобы удостовериться, что они анализируют и аргументируют темы, которые действительно значимы для остального мира – как в научном, так и в обывательском представлении. В результате такого систематического анализа появится своеобразный каталог нереформированного концептуального ландшафта, ставящего задачи теоретикам, – если угодно, метафизика манифестной картины мира. Именно здесь философам и нужно установить соответствие с последними инновациями научной картины мира, а потому наличие подробной карты этого народного ландшафта совсем не повредит. Можно сказать, что это вторая половина реформы, которая превратила философию науки из кабинетной фантазии в серьезное партнерство с настоящей наукой, когда философы науки решили, что им действительно нужно познать современную науку изнутри. Размышляя о наших философских задачах с такой позиции, мы видим, что немалая доля неформального труда, лавирования, приведения контрпримеров и подпитки интуиции на страницах философских журналов представляет собой – в лучшем случае – попытку прийти к приемлемому консенсусу об этой территории.