Эпилог

Малин осторожно провела одежной щеткой по погонам мундира Монсона. Раза три поправила ему темный галстук и наконец осталась довольна.

– Вот теперь – хорошо!

Монсон сунул фуражку под левую руку и принялся изучать себя в зеркале, висящем в спальне. Форма проветривалась на улице всю ночь, и все же запах затхлости так до конца и не исчез. Брюки были широковаты в поясе, и Монсону, к его удовольствию, пришлось надеть ремень. В общем и целом он выглядел неплохо, значительно лучше, чем ожидал.

– Ты точно не хочешь, чтобы я тоже пошла? – спросила Малин.

– Точно. У тебя и так дел невпроворот.

– Но ты так давно там не был. К тому же похороны…

Монсон поцеловал жену в щеку.

– Спасибо за заботу, но я справлюсь. И не забудь – у меня будет компания. Они вот-вот появятся.

В ту же минуту коготки Беллы зацарапали паркет и послышался звонкий лай, всегда предшествовавший звонку. Монсон сделал глубокий вдох и в последний раз проверил в зеркале свое отражение.

– Ты готов? – спросила Малин. Он кивнул:

– Готов.

Вероника Линд обняла его и поцеловала в щеку, а потом поздоровалась с Малин – так, словно они были старыми друзьями. Монсон протянул руку молодому блондину, который пришел с Вероникой.

– Вы, наверное, Исак?

Мужчина кивнул и пожал ему руку. Движения Исака были несколько замедленными; казалось, что темный костюм его стесняет. На лице у него еще кое-где виднелись следы побоев. Монсон вспомнил мальчика с льняными волосами, который когда-то застенчиво улыбнулся ему, сидя за столом в доме Роота. Почувствовал комок в горле.

– Я часто думал о тебе и твоей сестре. – Он торопливо откашлялся. – Она приедет?

– Нет. – Исак покачал головой. – Мы с Осой решили, что семью буду представлять я… Ведь Билли был нам сводным братом, – прибавил он, хотя объяснений тут явно не требовалось.

Монсон не знал, что на это ответить, и какое-то время оба натянуто молчали. Монсон слышал, как у него за спиной беседуют Вероника и Малин.

– Спасибо, что вы его пригласили, – говорила Малин. – Для Кристера это очень много значит. Больше, чем он сам готов признать.

Монсон покосился на Исака. Но если молодой человек и слышал слова Малин, у него хватило такта этого не показать.

– Я тут собрал нам корзинку, – сказал Монсон, отыскав новую тему для разговора. – Кофе и кекс с ревенем. Мой фирменный рецепт.

– Сто лет не ел домашних пирогов. – Исак улыбнулся. – А в детстве очень любил. И ревень тоже.

– Вот и хорошо. – Монсон просиял.

– Ну что, вы готовы? – спросила Вероника. – Ехать довольно долго.

Она взяла Монсона под руку, и они пошли к машине. Исак задержался, принимая у Малин корзинку.

– Вам очень идет форма, – сказала Вероника, и это почему-то заставило Монсона слегка покраснеть. В Веронике что-то изменилось. Может, взгляд? Монсону нравилась эта перемена.

– Подумать только – ведь я подошел так близко, – проговорил он. – В буквальном смысле держал в руках ключ к разгадке. Если бы только Роот рассказал… я имею в виду – он же наверняка понимал, что сделала Магдалена.

Вероника кивнула.

– Я думаю, Томми действительно любил маму. Знал, что она больна, и потому не смог выдать ее. Это и по письмам видно. Ведь он сохранил их, а не уничтожил.

– Да, похоже на то. А что папа? – прибавил Монсон после короткого молчания.

– Прокурор решил не возбуждать дела. Особые обстоятельства…

– Разумно.

– После похорон мы с Маттиасом попробуем склонить его к переезду в поселок. Может, получится.

Они дошли до машины. Воздух был чистым, в небе носились ласточки. Круг за кругом они поднимались, чтобы набрать высоту и отправиться на юг.

Монсон остановился и поднял лицо к небу.

– Северный ветер, – сказал он. – Впервые за столько месяцев. Ты же понимаешь, что это значит, Вероника?

– Вера, – ответила она. – Зови меня Вера.

Монсон едва заметно улыбнулся. Он вспомнил, как в первый раз говорил с ней в Баккагордене. Неужели с тех пор прошло уже двадцать лет? Те минуты все еще были живы в его памяти.

Вера склонила голову ему на плечо, и они постояли так какое-то время. Ветер раздувал ее волосы, пряди щекотали Монсону щеку.

– Так что это значит? – спросила она. – Северный ветер?

– Конец лета, – ответил Монсон. На сердце у него было удивительно легко.