Больше в тот день синие не атаковали. Равно как и на рассвете следующего. Правда, совсем уж расслабляться нам не позволяла их артиллерия, с некоей – так и не выявленной нами точно – периодичностью учинявшая огневые налеты на занимаемый нами участок земной тверди. Серьезного ущерба сии упражнения нам не причиняли, служа лишь дополнительным стимулом для работы лопатой.

Без пяти десять выползший на нейтралку «поохотиться» унтер Серебров из 11-го батальона засек одинокого пластуна, резво ползущего в сторону наших окопов. Еще через минуту по этому пластуну заработал пулемет. К счастью, синий пулеметчик настолько увлекся процессом, что высунулся едва ли не по пояс и был немедленно вознагражден за подобное рвение снайперской пулей в переносицу. Его же мишень, загнанно хрипя, очутилась в нашей траншее, не будучи обременена при этом «лишними» дырами.

Перебежчик оказался бывшим прапорщиком 12-го Западно-Сибирского полка. Вернувшись после начала Смуты в родной Корниловск, он в ноябре прошлого года угодил в одну из регулярно учиняемых «офицерских чисток». Однако вместо стандартного итога в виде кирпичной стены и девяти граммов свинца в затылок неожиданно оказался мобилизованным в доблестные войска РевЮгСовета, ибо войска эти остро ощутили «вдруг», в данный исторический момент, нехватку мало-мальски компетентных командиров. Понятно, что доверие к подобным командирам у господ соц-нациков было величиной строго отрицательной, но сегодня утром свежеиспеченный синий ротный счел, что видит шанс, и сумел воспользоваться им сполна.

По его словам, нам удалось потрепать господ социал-интернационалистов куда больше, нежели мы до сих пор предполагали – в частности, одной из целей вчерашнего авианалета оказался штабной автобус, в котором как раз проходило социал-интернационалическое собрание кагала, сиречь военного совета 19-й дивизии. Приговор бывшему штабс-капитану уже, к сожалению, вынесен был, так что затрат на судопроизводство избежать не удалось, зато от расходов на захоронение поганца Николенко и его присных фугасная «сотка» общественность избавила.

Также перебежчик поведал, что понесенные потери, хоть не столь значительные по сравнению с общей численностью противостоящих нам частей, пришлись на наиболее боеспособные их подразделения. Следствие – господа политруки уже начали испытывать серьезные затруднения в деле организации очередной атаки на «этих чертовых авровцев!»

Разумеется, целиком и полностью бывший прапорщик в злодейские умыслы оставшегося теперь единоначальным командиром Алина посвящен не был, однако сообщил несколько весьма занимательных подробностей, среди которых наиболее важной представлялась та, что атака для бывшего его батальона не планировалась по крайней мере до полудня. Господа-товарищи изволили чего-то ожидать…

Знать бы чего…

В полодиннадцатого установившееся шаткое равновесие нарушилось гулом авиамоторов. Сие были наши знакомцы-«драконы», только в этот раз их набиралось не три звена, а, минимум, в два раза больше. Сколько же конкретно я, каюсь, ныряя в щель, подсчитать не успел.

Полагаю, господа-товарищи ревюгсоветовцы весьма сильно рассчитывали на повторение вчерашнего спектакля, только с собой в роли зрителей. Также полагаю, что разочарованы зрелищем они не были – визуальный эффект был хоть куда… куда значительнее реального ущерба.

В этот раз синие военлеты рискнули снизиться до двух тысяч метров. От дальнейшего снижения их, видимо, удержали не столько наши оставшиеся зенитки, общим числом три, сколько опасение пострадать от собственных же бомб, а бомбы они привезли внушительные. Куда там авровцам с их жалкими «сотками» – по нам отбомбились ни много ни мало, как полуторатонными!

Две из них, правда, не разорвались, благодаря чему мы по окончании налета смогли точно определить как калибр бомб, так и наиболее вероятную причину их несрабатывания, а заодно и «слегка» нетипичное для фугасок действие. Это были морские бронебойные бомбы, созданные для «работы» по кораблям и, соответственно, предназначавшиеся для сокрушения палубной брони, а отнюдь не мягкого грунта. До сих пор не знаю, подсказал ли кто соц-нацикам идею использовать эти, очевидно, самые крупные в ассортименте ростовского аэродрома «подарки» или же последователи господ Хасселя-Туруханова дошли до оной самостоятельно? Но если верно первое – очень многие из нас обязаны этому неведомому подсказчику своими жизнями.

После такого внушительного пассажа по логике следовало бы ожидать соответствующей реакции от окружающих нас «друзей», однако минуты текли, атака все не начиналась и минут через двадцать мы пришли к выводу, что господа синие ждут чего-то еще.

Мы, это ваш покорный слуга, командир штурмового полка, в котором осталось едва ли больше трети штыков майор Кунцев, начштаба бригады подполковник Филатов и бывший комбат-11, принявший от тяжелораненого полковника Войченко командование бригадой, майор Артамонов. Еще один командир батальона, капитан Саенко, оставался на своей правофланговой высотке – остальные же, подобно Игорю Овечкину, еще два дня числились ротными… Впрочем, в тех, двухдневной давности ротах личного состава было больше, чем в некоторых сегодняшних наших батальонах.

Рация штаба бригады была уничтожена еще вчера прямым попаданием в штабную землянку, однако имелась резервная, и именно с ее помощью Филатов предложил командованию корпуса решить нехитрую задачку: сколько уйдет у синих авиаторов времени на преодоление двухсот километров обратного пути до ростовского аэродрома, заливку топлива, подвеску бомбогруза… и возвращение.

Задачку в штабе Димочки решили.

Слышимость была превосходная – «Луни» перехватили военлетов рядом, на подлете. Судя по восторженным возгласам летчиков, уже первый их заход отправили в «последнее пике» не меньше половины синих. Оставшиеся «драконы», поспешно избавившись от груза, попытались было, форсируя движки, уйти назад, но их противники были быстрее, опытнее… и злее, а потому победный возглас: «Сашка, последний готов!» не заставил себя ждать.

Полагаю, что господин-товарищ Алин также имел где-нибудь поблизости настроенную на волну своих самолетов рацию. Полагаю также, что приближенным расстриги было эти минуты находиться в оной близости весьма и весьма неуютно.

Обстрел прекратился. Над израненной землей повисла вязкая, тягучая тишина, нарушенная вскоре гулом танковых двигателей в ближнем тылу синих позиций.

Шумело здорово. Судя по этому гулу, соц-нацики наконец решились на то, к чему мы так старательно подталкивали их все эти дни – собрать свои бронечасти в один всесокрушающий кулак, поставив все на одну решающую атаку. Перед атакой же, надо полагать, последует ничуть не менее всесокрушающий удар артиллерии… и потом на наши перепаханные сталью траншеи двинется танковая лавина.

У синих к началу боев должно было быть не меньше полутора сотен машин. За два дня они потеряли десятка три, в основном из-за отвратительного состояния ремслужбы. Еще штук – гулять, так гулять! – двадцать можно было бы списать на вчерашний налет. Остается сотня… притом что из девяноста имевшихся у бригады к началу боев пускачей осталось двадцать восемь… и по две ракеты на каждый. Причем и эти «по две» – достижение, итог рискованных ночных раскопок на месте подавленных артогнем, проутюженных прорвавшимися танками позиций, вчера у многих расчетов не было и одной.

Закончив передачу, майор Артамонов встал, медленно, до неестественности медленно застегнул ворот кителя, после чего предложил нам с Филатовым разойтись по флангам. То, что безымянная высотка, на обратном скате которой был вырыт штабной блиндаж, являет собой центр нашей позиции, должно было быть очевидно даже для такого ненавистника науки стратегии, каким показал себя за прошедшие два дня господин-товарищ Алин. Ergo – удар придется по ней. А посему вовсе незачем доставлять соц-нацикам дополнительное удовольствие в виде лишения бригады сразу всех старших офицеров.

Признаюсь, поначалу я хотел вернуться в «свой» батальон, к Игорю, но проклятое чувство долга насоветовало мне, что как раз этого делать не следует. Ибо в штабс-капитане Овечкине я был уверен почти как в себе самом и, значит, отправляться контролировать надо к кому-нибудь иному.

У кого-то из синих командиров отставали часы – слитный рев десятков орудийных стволов донесся не в два часа ровно, как казалось им, а в два ноль четыре. Несколько долгих секунд, наполненных воем подлетающих снарядов, а затем какой-то злобный джинн подхватывает тебя в «коробочку» и начинает трясти во всю свою немаленькую ифритову силу.

Снаряды и ракеты, ракеты и снаряды – сама смерть, казалось, жадно вгрызалась в грунт пальцами из стали и взрывчатки. Я сжался, скорчился на дне окопчика, а земля вокруг и подо мной ежесекундно содрогалась от близких разрывов. Потом над головой взвыло особенно пронзительно, горячий воздух хлестнул по спине, и, с трудом заставив себя извернуться в узкой щели, я все же успел видеть хвостовое оперение прошедшего на бреющем «Скифа».

Димочка, или его штаб, снова постарался на совесть, расчет времени был воистину изумительный.

Точное количество турбокоптеров я засечь опять, как и в случае с «драконами», не успел, но их явно было больше, чем две эскадрильи нашего корпуса. Видимо, командование, расставляя мышеловку для господина-товарища Алина, также решило не размениваться на повторные удары, использовав для этого вылета все боеготовые машины Южного направления.

Теперь там, впереди, горело и взрывалось…

Из состояния оцепененного созерцания меня вывел лишь знакомый до боли визг турбин – в полусотне метров от моей щели садился аэровагон. Димочка, который, как мне помнилось, всегда был большим любителем подстреливать двух зайцев одним выстрелом, дабы, по его собственному выражению, не ходить два раза, не изменил себе и сейчас, благо, соц-нацикам в эти минуты было явно не до увлекательной игры «сбей транспортный коптер».

Нашим позициям, впрочем, также перепало изрядно. Полагаю, продлись огневой налет вместо имевших место быть пяти с четвертью минут всю запланированную господином-товарищем Алиным дозу, то экипажам аэровагонов пришлось бы заниматься не выгрузкой боеприпасов и приемом на борт раненых, а исключительно археологическими раскопками.

По дороге к штабу мне пришлось изрядно попетлять, обходя россыпь огромных воронок. Остро пахло взрывчаткой, хорошо еще, что обычным тротилом, а не меленитом с его удушливыми газами – та еще зараза эта пикриновая кислота и, хоть в войну бритты, да и что греха таить, мы сами порой начиняли ею снаряды, но, по совести говоря, правы были немцы, требовавшие признать их отравляющими.

Удивительно, но штабной блиндаж сумел пережить гулявшую по высотке огненную бурю – и поспевший прежде меня подполковник Филатов уже закончил отряхивать приемник от осыпавшейся с потолка земли.

Совместными усилиями мы сумели настроиться на волну ударных машин – разумеется, штакор переслал бы нам доклад немедленно по составлении. Но все же для них, сидевших в далеких и почти наверняка весьма уютных комнатах, не было вопросом жизни и смерти, поползет ли через несколько минут бронированный дракон, или же спустившиеся с небес ангелы смерти сумели выпустить монстру механические кишки?

Если судить по доносящимся из приемника эйфоричным возгласам, то положительным являлся ответ на второй вопрос. В налете участвовало пять полных эскадрилий – и три из них «работали» только по бронетехнике. Наши потери – два «Скифа», потери противника… н-да, положим, столько танков у синих, если верить разведке, не было даже изначально, однако и деленная на три, сия цифра все равно способна внушить оптимизм – особенно с учетом доставленных аэровагонами боеприпасов.

Пять эскадрилий – сорок машин. Что есть из себя налет ударных коптеров, мне было ведомо отнюдь не понаслышке… а уж когда он приходится по скученной перед атакой технике, по ведущей огонь, читай, демаскированной артиллерии. Это вам не проносящиеся в недостижимой высоте сверхзвуковые иглы самолетов – турбокоптеры работают «адресно», оставляя за собой лишь хаос огня да искореженного металла.

Признаюсь – я, как, полагаю, и большинство моих товарищей, искренне надеялся на то, что, получив этот удар, господа соц-нацики наконец оставят нас в покое. Мы ведь отнюдь не наглухо закрывали им путь к спасению – да и сложно как-то проделать сие, будучи окруженными. Выбор у них был – и очень простой: бросайте технику, бросайте обозы и бегите! Ибо, как уже было сказано, за каждым пехотинцем ударные коптеры действительно гоняться не будут.

Выбор свой они сделали…

Занятно… мне неоднократно доводилось читать про пресловутые «живые волны» – как в немецких «фронтовых листках» на дрянной рыхлой бумаге, так и в их более респектабельных, по крайней мере, с виду, берлинско-венских собратьях. Читал я сии «Байки венского леса», разумеется, с ехидной усмешкой – скрипите, мол, господа борзописцы, перьями и пишмашинками, солдаты ваши уже давно на своей шкуре усвоили, что такое русская атака. И никак не предполагал узреть эти «волны» воочию… находясь по противоположную сторону пулеметного ствола.

Налет турбокоптеров сорвал артподготовку и танковую атаку, но в руках у господина-товарища Алина оставался еще один, последний козырь: подавляющее численное превосходство. Он мог послать в атаку десять штыков на каждый наш. И он отдал этот приказ.

Казалось, что зашевелилась сама земля. Синие не захотели или попросту не удосужились образовать «правильные» цепи – на нас перла, именно так, перла, а не шла или бежала – толпа. Стадо. Масса.

Минометов у нас оставалось штук шесть – за ними синяя артиллерия охотилась более-менее целенаправленно. Лучше было с пулеметами – и те, кто стоял за ними, открыли огонь сами, без команды, задолго до дистанции действительного огня… для экономии патронов этот случай был явно не подходящий. Тут бы успеть расстрелять…

Пулеметы лупили взахлеб, длинными – в бинокль было отлично видно, как наш огонь выкашивал промоины в надвигающейся серо-зеленой орде, но они тотчас же заполнялись новыми людьми… если, конечно, тех, орущих даже не «ура» или свое любимое «даешь», а нечто атавистическое… из темных джунглей… если их еще можно было числить людьми. Потом подключились было автоматы, но почти сразу по линии окопов, с трудом прорываясь сквозь треск пальбы, покатилось: «Автоматчикам – прекратить огонь!»

Разумно и своевременно – «федоров» в отличие от творения господина Николаева длительную стрельбу переносит неважно. Однако даже я опустошил два рожка, прежде чем понимание прорвалось сквозь одуряющий пороховой дурман, а кое-кому для этого потребовался аргумент повесомее… вроде кулака в ухо от опомнившегося прежде соседа по окопу.

Синие были метрах в пятистах, когда по траншее прошла следующая команда: «Гранаты к бою!»

До сих пор не знаю, кто поделился ими со мной. Низенький веснушчатый фельдфебель справа… или черный цыганистого вида унтер слева? Я не знал и так никогда и не узнал этого… так же, как имен этих, дравшихся бок о бок со мной, людей… Просто меняя рожок, вдруг обнаружил три ребристые продолговатые тушки на бруствере перед собой. «Лимонки»… оборонительная, разлет до двухсот метров, корпус отлит из «сухого» чугуна… «карманная артиллерия».

Хуже всего было, когда начали один за другим смолкать пулеметы. Я знал, что патронов им хватить должно – просто даже толстый ствол «Николы» тоже не способен долго выдерживать подобную пальбу. Для таких случаев имеется его запасной двойник, однако на замену уходит время… секунды, но сейчас они показались всем нам вечностью…

Бросать по команде…

Саму команду я, пожалуй, даже не услышал – почувствовал каждой, до последнего предела напрягшейся клеточкой тела, ощутил натянутыми, словно гитарная струна, нервами. Отведенная в замахе рука рванулась вперед и вверх, черный кругляш взвился в воздух вместе с сотней своих собратьев, и перед траншеей взметнулась сплошная стена разрывов. Оглушенные, ошеломленные синие замешкались, а четыре секунды спустя гранаты рванули вновь, еще через четыре в пелене дыма и пыли полыхнул третий ряд неярких рыжих вспышек, и в тот же миг застучали автоматы.

Первая волна атаковавших полегла вся. Но следом набегала вторая… пулеметы строчили длинными, взахлеб выводя песню смерти, прущая напролом орда замедлилась, на миг замерла – и начала откатываться прочь! Вдогон бегущим не стрелял почти никто.

Атаку-то мы отбили. Правда, не везде – правый, атакованный с трех сторон фланг, был смят, серо-зеленая масса затопила высотку… от полного краха нашу линию обороны спас расчет одной из уцелевших зениток – несколько удачных очередей скосили хлынувший вдоль траншеи авангард, остальные откатились назад.

Эту атаку мы отбили, но было ясно – синим не хватило совсем чуть-чуть, чтобы она стала последней для всех нас, а не только для капитана Саенко и двух его батальонов. В следующий же раз они, скорее всего, не остановятся.

Что-то в таком духе я и сообщил Овечкину в ответ на его реплику о том, что подполковнику, каковым я вроде бы снова начал себя числить, вовсе не обязательно исполнять обязанности простого автоматчика. С учетом того, что его собственный укороченный «федоров» пах порохом и разогретой смазкой ничуть не меньше моего, прозвучал сей упрек немного комично. Хотя… в общем-то, Игорь был прав, и сам я прежде никогда не стремился быть для солдат «нашим командиром», наподобие Кондратенко, Келлера или Главковерха. Благо, еще мой первый, в Алексеевской, ротный, не уставал вбивать в наши вихрастые мальчишеские головы нехитрую истину: «Господа будущие офицеры, воевать вы будете карандашом и телефоном, а личное оружие вам положено, дабы из него застр-релиться!»

Игорь был прав, но сейчас был особый случай.

Мы стояли с ним вдвоем, молча… в ожидании атаки, которая должна была поставить точку в этой, и без того лишь попустительством Божьим, затянувшейся пьесе. Помнится, я еще удивился тому, что штабс-капитан выглядит мало что спокойным – Игорь казался сонным, чуть ли не спящим на ходу. Затем я сообразил, что и сам ни капельки не волнуюсь – нетипичный факт, ведь в большинстве случаев как раз после боя и начинается основной «тремор», да и перспектива, вырисовывающаяся перед нами, также не располагала к благодушию. Однако же… возможно, после пережитого в ходе боя нервная система испытала такую перегрузку, что сейчас попросту взяла тайм-аут – до поры…

Мы стояли и ждали атаку, а она все никак не начиналась, а потом мы явственно расслышали донесшийся из глубины синих позиций хлесткий грохот танковых пушек.

Это был сводный отряд 2-й мехдивизии Борейко. Преувеличить их подвиг достаточно сложно – сразу после окончания тяжелейших полуторадневных боев за Корниловск они, не промедлив и часу, сымпровизировали из измотанных частей ударный отряд: двадцать два средних танка типа «Марков», семнадцать транспортеров, пять грузовиков и – last but not least – три автобуса.

Горючее и боеприпасы для них собирали, что называется, с миру по нитке, слив топливо из большей части остающихся машин.

За двое суток они, сбивая с дороги шальные синие отряды, прошли более трех сотен верст – и успели. Удар с тыла смял боевые порядки частей Алина, нарушил управление, и соц-нацики не выдержали. Паническое бегство, начавшись с первых, попавших под танковый удар рот, перекинулось на остальные подразделения, как огонь в высушенном летней жарой лесу. И двадцатитысячная группировка в считаные минуты почти в прямом смысле растаяла, развеялась, словно дым. Лишь несколько полков не поддались всеобщему поветрию, попытавшись отходить организованно. Их рассеяли турбокоптеры, но это было уже следующим утром…

Сейчас же…

Помню, что когда я увидел первый появившийся из леска танк, то решил, что со мной – от усталости ли, от бессчетных контузий, просто от напряжения – начало по-дурному шутить собственное зрение. Танк был не защитно-зеленым – он был выкрашен в красно-бурый цвет. И только когда он в десятке метров перед окопами остановился, развернувшись бортом, я понял, что по лобовой бронеплите прошлась отнюдь не кисть маляра.

Корниловск встречал нас как героев. Видимо, господа обыватели испытывали некий комплекс вины за то, что, отсиживаясь по подвалам, не удостоили подобного приема своих освободителей-борейковцев. Посему постарались отыграться на нас. Организовано сие действо было в лучших традициях какой-нибудь слащавой до оскомины довоенной ура-патриотической фильмы – гремел, сверкая начищенной медью, оркестр перед строем, отжимаемая редкой цепью толпа старательно закидывала нас цветами… какая-то юная гимназисточка в ярко-синем платьице, повиснув на шее, впечатала мне в щеку граммов полтораста алой, цвета артериальной крови, помады. Я долго и старательно оттирал сей штамп платком – а затем передал его шагавшему рядом подполковнику Филатову, которого «облагодетельствовали» сразу тремя подобными отметинами.

Мне же… больше всего на свете мне не хотелось оглядываться назад – я и так слишком хорошо знал, как коротка наша колонна. И знал, кого в ней нет… и уже никогда не будет.

Из 1-й десантной бригады и 2-го штурмового полка – всего чуть больше восемнадцати сотен человек – подхода борейковцев дождался лишь каждый третий. Сгоревший в сбитом аэровагоне капитан Ерофеев… Коля Волконский… Прапорщик Дейнека…

От Андрея осталась только располосованная осколком офицерская сумка, которую, отворачивая красное от слез лицо, принес унтер Петренко.

Наверное, там, в такой пустой и тихой петроградской квартире, его мать сейчас встала перед иконой, беззвучно шепча: «Господи, спаси и сохрани»… Кто найдет для нее слова? Да и можно ли их найти?

Потом был митинг, старательно зафиксированный во всех «летописях» как стихийный – как же, как же… стихийность его была разве что в том, что вместо заранее сколоченной трибуны опорой ораторам послужил «случайно» оказавшийся на площади танк. Первым выступал свежеизбранный городской голова – невысокий пухленький человечек, следом за ним на башню вскарабкался сам комкор-2. Впрочем, говорил Анатолий Алексеевич недолго и, как мне показалось, неохотно.

За Борейко же поспешил отметиться его превосходительство генерал-майор Синев. Следующим оказался майор Артамонов – спасибо еще, что кто-то из Димочкиных адъютантов догадался вручить ему листок с заготовленным спичем, ибо выглядел наш комбриг куда менее уверенным, чем сутки назад в блиндаже. Дальше стали мелькать какие-то уже совершенно незнакомые личности, штатские и не очень…

Изливающийся из их глоток словесный понос я уже пропускал мимо сознания совершенно автоматически, мечтая лишь об одном – добраться до койки в казарме, объяснить соседям, что беспокоить меня в ближайшие сутки-трое будет весьма – вплоть до самых фатальных последствий! – вредно для здоровья, после чего провалиться. В забытье, и черт-те-куда-нибудь… лишь бы не видеть лиц… обрывков кинохроники, которую так услужливо разворачивает перед мысленным взором память. Потом, я знаю, они потускнеют, выцветут, отодвинутся на второй план, и боль сменится тупой щемящей тоской, но пока…

Выяснилось, однако, что ни в какую казарму мы не пойдем. Ибо корниловское купечество, точнее, его уцелевшие от социал-интернационалистических «чисток» представители, уже успели сымпровизировать некий «фонд», предназначенный для оплаты нужд героев-освободителей, к лику которых мы наравне с борейковцами имеем счастье быть причисленными. Сумма сия – весьма немаленькая даже по нынешним инфляционным временам – среди прочего обеспечивала нам проживание в бывшем лучшем отеле города. Год синего владычества, разумеется, сказался на нем не лучшим образом, но, по крайней мере, облюбовавшие его представители ПУСФ – чем именно занимались располагавшиеся под сей не сбитой пока с фасада вывески, я понятия не имел и узнавать не желал – так вот, господа соц-нацики из ПУСФ все же уберегли отель от разорения со стороны своих собратьев по знаменам,

Мне, как одному из старших офицеров, достался шикарный пятикомнатный люкс – впрочем, сейчас среди всей этой провинциально-аляповатой роскоши меня интересовала лишь дверь, которую можно было запереть на ключ, да кровать, на которую можно было бы рухнуть, не раздеваясь…

Очнулся я уже поздним вечером и в первый момент даже не смог идентифицировать звук, выдернувший меня из зыбкой пелены полубредового сна. Затем звук повторился – четкое мелодичное позвякивание. Кое-как разлепив веки, я сумел различить на фоне струящихся из окна темно-синих сумерек черный силуэт, нависший над столиком с бутылкой в руке – похоже, именно ее горлышко и издавало при соприкосновении с ободком бокалов пробудивший меня звон.

Человека, столь бесцеремонно хозяйничающего в моем номере, я почти не различал. Лишь когда он повернулся, дабы поставить бутылку, на плечах коротко блеснуло золото погон, но вечерний полумрак вовсе не помешал мне опознать оную персону практически мгновенно – ведь этого человека я знал, и знал хорошо.

Его превосходительство генерал-майор Димочка опустился в кресло и замер, выжидательно уставясь на меня.

Я посоветовал ему отправиться к черту!