Пролог
Черный зал с высоким потолком; и стены, и потолок не крашены, а словно закопчены. Пол завален всевозможными отбросами, сложенными в огромные кучи.
Темнота в зале замешана на смраде, воздух густой и неподвижный. Здесь нет ни освещения, ни вентиляции: люди не должны тут появляться, им тут делать нечего.
Но они тут: восемь человек в странных одеждах с капюшонами, вместо собственных лиц — одно на всех, чужое. На этих восьмерых белые маски с прорезями для глаз — лицо статуи древнего божества, прекрасное холодной бесполой красотой и юное бесконечной молодостью мрамора. Стоят они кругом.
А в середине круга на полу лежит девятый человек. Голый, связанный, он извивается, старается освободиться, но его скрутили слишком крепко. Все, что удается голому — привстать на колени, поползти вдоль круга, умоляя, пытаясь приникнуть, пристать хоть к одному из восьмерых. Но каждый ударяет его ногой, отталкивая от себя.
— Я ошибся... Ошибся... — бубнит голый человек. — Я нарушил, я знаю, что нарушил, что осквернил... Но вы ведь не должны... Не обязаны! Вы можете просто отпустить меня. Никто, кроме вас, кроме нас, не знает!
— Безбрачие — главный из наших обетов, — говорит одна из масок;любая из масок. — Ты потерял чистоту. Жил с женщиной. Лгал нам.
— Она меня соблазнила. Совратила. Я не виноват. Эта ведьма...
— Ты смешал нас с дерьмом, нас всех, Базиль. Ты знаешь, у нас только один способ отчиститься.
— Не надо, Эл! Не надо!
— Мы просто сделаем то, что обязаны сделать.
— Я исчезну. Исчезну. Вы скажете, что избавились от меня, а я клянусь, что больше никогда не появлюсь тут. Во всей Европе никогда не появлюсь! Никогда!
— Мы не имеем права, ты знаешь это, Базиль.
— Даниэль! Антон! Пожалуйста!
— Прекрати, Базиль.
— Виктор! Йозеф! Хоть ты... Ты скажи... Бен! Бен!
— Все, хватит цирка. Пора.
— Ян! Ян! Ян! Где ты? Ты же знаешь... Ты же не можешь, как они?!
— Держите его. Даниэль, Йозеф.
— Нет! Нет-нет-нет!!! Аааа!
— Держите его! Выскальзывает! Алекс, Бернар!
— Все, отхватил. Черт, кровищи...
— ААААА!!! Суки! Ссууууки!
— Вот так. Черт. Заткните его... Вот так.
— Аааа! Аааа! Ммммм!
— Поднимай его!
Вдоль стены в полу идет ряд прямоугольных углублений. Каждое — три метра в длину, два в ширину и два в глубину, похожие на саркофаги. Над каждым — открытая стеклянная крышка, каждый наполнен какими-то отбросами, помоями. Голого человека, перемазанного красным, вопящего и мычащего, подхватывают на руки четверо, волокут к саркофагу и швыряют небрежно, как мертвеца, внутрь.
Голый человек пытается сесть на помойной куче, но прозрачная крышка опускается на него неумолимо, давит его вниз, к мусору, к гнили, и укладывает таки. Как ему там жутко, должно быть, как тесно! А потом из утробы саркофага раздается глухое, низкое жужжание — страшный звук, ни с чем не сравнимый. Он разгоняется, разогревается, становится выше — и вдруг стенки начинают сходиться, и все, к чему они прикасаются, словно исчезает, превращается в мельчайший прах, в невидимую труху, в пыль. Стенки подползают неумолимо к дергающемуся, крутящемуся человеку с абсурдным, страшным кляпом во рту, дотягиваются сначала до его стоп — и он выкручивается столбом, бьется лбом с размаху о стеклянную крышку — совсем неслышно — а потом с другой стороны дело доходит до его макушки, и Базиль успокаивается, а еще через пару секунд он уже ничем не отличается от той груды, на которой лежит.
— Мы сделали, то что были должны сделать! И впредь будем делать так же! — взволнованно, хрипло говорит одна из масок; любая из масок.
Мне кажется, что черные ее пустые глазницы обращены на меня. Я хочу проснуться и не могу.
