Из-за дождя все птицы попрятались, но какая-то ворона только что спорхнула со стропил дома мистера Хэнкока и теперь распушает атласные черные перья, наклонив голову набок и озирая мир одним бледным придирчивым глазом. Если ворона расправит крылья, то уловит в них влажный ветер, налетающий порывами с улиц внизу и приносящий запахи горячей смолы, речного ила, едкую аммиачную вонь сыромятни. А если она спрыгнет с карниза и взмоет над крышами Юнион-стрит, то в два счета достигнет судоверфи, колыбели будущих кораблей, которые даже в своем младенчестве возвышаются над всеми окрестными зданиями. Иные из них, с просмоленными полированными бортами, трепещущими флагами и поблескивающими носовыми фигурами, уже готовы к спуску на воду. Другие – пока еще просто полые остовы из свежеструганного дерева – лежат в сухом доке, похожие на громадные белые скелеты китов.

Если же ворона устремится отсюда на северо-восток, следуя вдоль изгиба реки, и пролетит без остановки шесть миль… возможно ли вообще такое? Каковы привычки этих птиц? Насколько обширна территория их обитания? Но если ворона проделает такой путь в небе с отползающими к горизонту тучами, она доберется до Лондона, где оба берега реки сплошь изрезаны большими и малыми доками, среди которых есть и высокие желтокаменные, и низенькие дощатые, покосившиеся и почерневшие от времени.

Вода надежно заперта между длинными причалами и мостами, но после ливня она грозно вздувается и колышется. Белопарусные корабли идут по ней медленно, с трудом, а лодочники собираются с духом, чтобы вывести свои маленькие суденышки прочь от берега, борясь с течением. Когда солнце все же выглянет из-за туч, предполагаемая ворона пролетит над сверкающим стеклом саутворкских дынных теплиц, над зданием таможни, над ярусным шпилем церкви Святой Бригитты, над оживленной площадью Севен-Дайелс и в конце концов достигнет Сохо. Когда она станет спускаться к сточной канаве на Дин-стрит, ее тень проскользит по окну на втором этаже одного особого дома, мимолетно заслонив дневной свет, льющийся в комнату, и лицо Анжелики Нил на мгновение скроется в темноте.

Анжелика Нил, свежая и благоуханная, как заварной крем на розовой воде, сидит за туалетным столиком, лениво поедая тепличные фрукты из вазы, в то время как ее подруга, миссис Элиза Фрост, осторожно вытаскивает у нее из волос последнюю подпаленную папильотку. Она снова затянута в корсет, на плечи наброшена накидка для пудрения, но щеки у нее все еще пылают румянцем после ночных трудов, и взгляд невольно обращается, снова и снова, к прелестному отражению в зеркале, словно к лицу возлюбленного. Канарейка в клетке прыгает и свистит, зеркала вокруг сверкают. На столике – ленты, серьги, хрустальные флакончики. Каждый день женщины перетаскивают его из темной гардеробной в солнечную гостиную, чтобы сэкономить на свечах.

– Скоро необходимость в этом отпадет, – говорит Анжелика, окутанная облачком пудры для волос. – С началом сезона, когда спрос на развлечения вырастет и ко мне станут ходить чаще, мы заживем гораздо лучше.

Измятые треугольнички папильоток на полу испещрены словами уэслианской проповеди, ибо все до единой вырезаны были из душеспасительных брошюр, ежедневно раздаваемых продажным женщинам Дин-стрит.

– Хм-м… – произносит миссис Фрост, ловко скручивая золотистые волосы подруги в валик и укладывая пышной короной на макушке. Она вынимает зажатые в губах шпильки, чтобы ответить внятно. – Надеюсь, ты права.

Они живут в этих комнатах уже две недели, платя за них банкнотами из пачки, которая, хотя и бдительно оберегаемая миссис Фрост, с каждым днем становится все тоньше и тоньше.

– Все-таки у тебя на душе неспокойно, – вздыхает Анжелика.

– Да, кошки скребут. С деньгами у нас то густо, то пусто, то нет ничего. Что будет завтра – одному Богу ведомо…

– Это не моя вина.

Анжелика возмущенно распахивает глаза и дергает плечом, отчего сорочка у нее на груди сползает на дюйм ниже. Анжелика и впрямь не виновата: до прошлого месяца она находилась на содержании у пожилого герцога, который все три года сожительства души в ней не чаял, но забыл упомянуть в завещании.

– И ты уже дошла до того, что позволяешь мужчинам лишние вольности, – говорит миссис Фрост.

Серебряная щетка сверкает в солнечном свете. Миссис Фрост высокая и худая; лицо у нее ненакрашенное, с гладкой тугой кожей, напоминающей тончайшую лайку. Определить ее возраст затруднительно, поскольку внешность у нее под стать ее простому опрятному платью, которое она дочиста протирает губкой каждый вечер и старательно бережет от износа.

– Мужчинам, которые недурно платят, тем самым избавляя меня от дополнительной работы. Послушай, голубушка. Я знаю твое мнение на сей счет, но раз уж ты живешь на мои средства, я не обязана его выслушивать.

– Ты себя компрометируешь.

– А как еще мне обеспечивать нас? Это ведь ты у нас скрупулезно ведешь учет приходов-расходов, вот и ответь – как. Впрочем, нет, даже рта не раскрывай: я наперед знаю, что ты скажешь. Примешься выговаривать мне за расточительность. Но ни один мужчина не станет расплачиваться банкнотами с девицей, которая выглядит так, словно удовольствуется и шестипенсовиком. Я должна заботиться о своем внешнем виде.

– Ты ничего не смыслишь в финансах, – говорит миссис Фрост. – И даже не представляешь, как это усложняет мне жизнь.

Сквозь тело Анжелики пробегает слабый электрический разряд. Она хватается за ручки кресла и топает обеими ногами по полу, от чего папильотки подпрыгивают, шурша своими крылышками, испещренными черными типографскими буквами.

– У меня тоже жизнь не сахар, Элиза!

– Держи себя в руках.

Из пудреницы вылетает очередное облачко пудры.

– Все, довольно! – Анжелика легонько похлопывает ладонями по прическе. – Иначе натуральный цвет не будет виден. – Она очень дорожит своими густыми золотистыми волосами, когда-то сыгравшими решающую роль в ее судьбе. В нежной юности ей довелось служить помощницей и моделью у итальянского куафера, и (согласно легенде) именно у него толстушка Анжелика обучилась не только искусству ухода за собой, но и искусству любви.

Женщины молчат. Когда споры заходят в тупик, обе благоразумно предпочитают придержать язык: недовольно расходятся, как кулачные бойцы по углам площадки, оставаясь каждая при своем мнении. Миссис Фрост сгребает с пола бумажки и бросает в камин, а Анжелика снова тянется к фруктовой вазе и отщипывает одну за другой несколько виноградин, зажимая их в кулаке. Потом слизывает сок с тыльной стороны запястья. Косой солнечный луч, падающий в окно, приятно греет щеку. Анжелике двадцать семь лет, и она все еще очень хороша собой, чему причиной отчасти везение, отчасти жизненные обстоятельства, отчасти здравомыслие. Ярко-голубые глаза и чувственная улыбка подарены ей природой; тело и душа не отмечены тяготами, которые пришлось бы познать в супружестве; кожа у нее чистая и свежая, грот наслаждений благоуханен, и нос цел-целехонек благодаря мешочкам из бараньей кишки, которые она хранит в отдельной шкатулке перевязанными зелеными тесемками и тщательно моет после каждого использования.

– Умереть – лучшее, что он мог сделать, – наконец миролюбиво говорит Анжелика. – И успел как раз вовремя: к началу светского сезона.

Компаньонка по-прежнему хранит молчание.

Но Анжелику это не обескураживает.

– Теперь я совершенно независима.

– Это-то меня и тревожит. – Миссис Фрост неодобрительно поджимает губы, но снова подступает к креслу Анжелики.

– Ох и весело же я заживу, никому ничем не обязанная!

– Ну да, без всякой поддержки и помощи.

– Ах, Элиза! – Анжелика чувствует прикосновение прохладных пальцев к голове и поворачивается в кресле, чтобы взглянуть подруге в лицо. – Я целых три года ни с кем не виделась. Ни балов, ни приемов, ни развлечений. Сидела взаперти в унылой крохотной гостиной.

– Он щедро тебя обеспечивал.

– И я ему благодарна за это. Но я многим жертвовала, знаешь ли. Тот художник, выставлявший мой портрет в Академии художеств, – он нарисовал бы меня еще тыщу раз, кабы герцог не запретил. Разве не могу я теперь позволить себе немного сумасбродства?

– Сиди смирно, или я никогда не закончу.

Анжелика откидывается на спинку кресла.

– Я знавала и худшие дни. Я в четырнадцать лет осталась одна-одинешенька на всем белом свете.

– Да, да.

Миссис Фрост – до того как стала миссис Фрост – чистила камины в заведении миссис Элизабет Чаппел, знаменитом «Храме Венеры», где Анжелика Нил – до того как стала Анжеликой Нил – танцевала голая.

– Так чего волноваться-то? Если меня выбрал один мужчина, значит и другие выберут. Просто сейчас мне надо почаще бывать в обществе, вращаться в правильных кругах, повсюду показываться, чтобы снова приобрести известность, решительно нам необходимую. Ни одна из великих куртизанок особой красотой не отличалась, знаешь ли, во всяком случае, хорошеньких среди них – по пальцам счесть. А вот я настоящая красотка, верно?

– Ну да.

– А значит, – говорит Анжелика, – успех мне обеспечен.

Она впивается зубами в персик и снова откидывается в кресле, с удовольствием глядя на свое жующее и глотающее отражение.

– Я только не уверена… – начинает миссис Фрост.

– Думаю, мужчины найдут меня еще более привлекательной, чем раньше, – перебивает Анжелика. – Теперь мне не придется корысти ради лебезить перед всяким, кто меня возжелает. Мое положение позволяет мне самой выбирать.

– Но разве ты не…

– Синюю ленту в волосы, пожалуй.

С улицы доносится шум. Прыгая по булыжной мостовой, к дому подкатывает небесно-голубое ландо, с обеих сторон украшенное изображением золотого сфинкса с обнаженными женскими грудями. Анжелика вскакивает на ноги.

– Она приехала! Сними фартук! Впрочем, нет, не надо. Не хочу, чтобы ты выглядела одной из нас.

Анжелика подбегает к окну, на ходу сбрасывая с плеч запорошенную пудрой накидку.

Закатное солнце заливает улицу золотисто-медовым дымчатым светом. В ландо, среди юных барышень в белом муслине, восседает сама миссис Чаппел, настоятельница «Королевской обители». Телосложением она напоминает громоздкое кресло; платье на ней смотрится мебельной обивкой; необъятная грудь, с диванный валик размером, вздымается под бежевой тафтой с золотым позументом. Когда ландо останавливается, миссис Чаппел тяжело встает, растопырив руки в сверкающих перстнях. Два негра в лазоревых ливреях проворно спрыгивают с запяток, чтобы помочь ей сойти.

– Опять новые слуги, – говорит Анжелика, глядя, как негры подхватывают хозяйку под локти, а девушки оправляют фестоны, украшающие ее обширный зад. – Бедные простофили еще не знают, что она платит им вдвое меньше, чем они стоят на самом деле.

Ландо покачивается на упругих рессорах, когда миссис Чаппел грузно сходит на булыжную мостовую, шурша накрахмаленными кружевами. Несколько крохотных собачонок резво выскакивают из экипажа, девочки кидаются за ними, и все они вприпрыжку носятся взад-вперед, мелькая пушистыми хвостами и пушистыми шляпными перьями, в то время как миссис Чаппел, пошатываясь, стоит на месте, поддерживаемая под руки лакеями.

– Очень умно с ее стороны нанимать чернокожих, которые совсем недавно прибыли из Америки и еще не знают себе цену. Только подумай, Элиза! Освободиться из рабства, чтобы попасть в услужение к ней.

Эти блистательные гости Дин-стрит не остаются незамеченными. Какая-то прачка с тюком на спине раздраженно шипит сквозь зубы, но ее юная подсобница с убранными под чепец волосами стоит столбом, зачарованно глазея. Четверо мальчишек принимаются свистеть и улюлюкать; мужчины приветственно снимают картузы или опираются на ручки своих груженых тачек и ухмыляются. Девочки самодовольно улыбаются ямочками щек, плавно покачивают юбками, безостановочно обмахиваются веерами. Они грациозно изгибают шеи и изящно выворачивают кисти, как бы ненароком показывая белоснежную кожу предплечий. Анжелика поднимает окно и высовывается наружу, приложив ладонь щитком к глазам.

– Моя дорогая миссис Чаппел! – восклицает она, и все барышни разом вскидывают головы и начинают махать веерами еще живее; солнце сверкает золотом в волосах Анжелики. – Как мило с вашей стороны навестить меня!

– Полли! – рявкает миссис Чаппел. – Китти! Элинора!

Девочки замирают навытяжку, с возбужденно блестящими глазами.

– Элиза, нужно перенести столик! – шипит Анжелика.

Миссис Фрост торопливо сгребает на нем в кучу ленты, серьги и прочие украшения.

– Я совсем ненадолго, – громко сообщает миссис Чаппел, прижимая руку к могучей груди, рвущейся из корсажа.

– Ах, поднимайтесь же! Поднимайтесь! – кричит Анжелика, к которой теперь приковано внимание всей Дин-стрит. – Выпьете чашечку чаю. – Она отступает от окна. – Боже мой, Элиза! У нас хоть есть чай в доме?

Миссис Фрост смахивает с груди клочок розовой бумаги.

– У нас всегда есть чай.

– Ах, ты просто прелесть! Сущий ангел! Что бы я без тебя делала?

Анжелика подхватывает туалетный столик с одной стороны, миссис Фрост – с другой, и они тащат его, мелко шаркая ногами, как немощные старухи, чтобы ничего с него не уронить. Фрукты в вазе трясутся и подпрыгивают, зеркало дребезжит на подставке.

– Ты знаешь, зачем она явилась, – пыхтит Анжелика. – Здесь мы с тобой заодно, надеюсь?

– Я свое мнение ясно выразила. – Миссис Фрост пытается принять чопорный вид, но безуспешно, поскольку она нелепо семенит задом наперед, поглядывая через плечо, чтобы не наткнуться на стену.

– Дай мне немного времени, и я рассею твои тревоги. – В гардеробной они с трудом обносят столик вокруг узкой жесткой кровати миссис Фрост. – Скорее! Скорее! Ставь прямо тут, задвинем на место потом, когда они уйдут. А теперь беги, беги, встречай гостий. И не забудь хорошенько протереть блюдца, прежде чем раздать, Мария протирает из рук вон плохо, неряха такая.

Миссис Фрост исчезает вмиг, что болотный огонек, но Анжелика задерживается в темной гардеробной, оценивающе рассматривает себя в зеркале. С расстояния она выглядит очаровательно – маленькая, ладная, изящная. Она подходит ближе и наклоняется к зеркалу, упираясь рукой на столик. Холодное стекло на миг затуманивается от дыхания: словно крохотное облачко набегает на лицо в отражении и тотчас тает. Анжелика наблюдает, как расширяются и сужаются ее зрачки; изучает свои губы, все еще припухшие после недавней работы. Кожа вокруг глаз у нее белая и гладкая, как яичная скорлупа изнутри, но на обеих щеках – по крохотной морщинке, похожей на вмятинку от ногтя, и между бровями – еще одна, которая углубляется, когда Анжелика хмурится, приглядываясь к ней. Из коридора внизу слышится хихиканье девочек и грозные увещевания миссис Чаппел:

– Что за легкомыслие? Что за разнузданное поведение на улице? Разве такому я вас учила?

– Нет, миссис Чаппел.

Хрустнув пальцами, Анжелика возвращается в гостиную, удобно усаживается в кресло и тщательно расправляет юбки.

– Неужто вы станете гордиться собой, когда какой-нибудь умник пропечатает вас в газете? Когда в «Таун-энд-Кантри» напишут, что воспитанницы миссис Чаппел, цвет английского девичества, играли в чехарду посреди улицы, точно неотесанные дочери пивоваров? Ну и ну! Неслыханное дело! Дай-ка я обопрусь на тебя, Нелл, самой мне лестницу не одолеть.

Шумно пыхтя и отдуваясь, миссис Чаппел входит в комнаты Анжелики, поддерживаемая под локоть рыжеволосой Элинорой Бьюли.

– Ах, дорогая миссис Чаппел! – восклицает Анжелика. – Как приятно! До чего же я рада видеть вас! – Она нисколько не лукавит: миссис Чаппел в известном смысле заменяет Анжелике мать, и не стоит думать, что ремесло, которым они занимаются, исключает искреннюю привязанность друг к другу. В конце концов, содержательницы публичных домов не единственные мамаши, наживающиеся на своих дочерях.

– Усадите меня, голубушки, усадите скорее! – задышливо бормочет миссис Чаппел и вперевалку направляется к маленькому лакированному стулу; Анжелика и мисс Бьюли крепко хватают ее под руки, словно пытаясь удержать садовый тент на сильном ветру.

– Только не туда! – вскрикивает миссис Фрост, чей испуганный взгляд мечется между тучным телом миссис Чаппел и тонкими ножками стула.

– Вот, сюда! – пищит черноглазая квартеронка Полли, выволакивая из угла кресло и в самый последний момент подставляя его на пути настоятельницы.

Свои изрядные натуральные размеры Мамаша увеличивает огромным пробковым турнюром, издающим глухой стук и выбрасывающим облачко пыли при ударе о сиденье. С протяжным свистящим вздохом рухнув в кресло, миссис Чаппел тяжело переводит дыхание и похлопывает ладонью по левой ноге, которую Полли тотчас осторожно приподнимает и укладывает на подножную скамеечку.

– Моя дорогая, – немного отдышавшись, хрипит миссис Чаппел. Губы у нее лиловые. – Душенька Анжелика. Мы только что из Бата. Я сократила наше пребывание там – спешила удостовериться, что ты хорошо устроилась. Ночами не спала от тревоги за тебя – правда ведь, золотки мои? Даже вообразить не можешь, до чего я огорчилась, когда узнала, какие комнаты ты сняла!

– На очень короткое время, – указывает ей Анжелика. – Там вышло финансовое недоразумение.

Она бросает взгляд на девочек, которые сидят рядком на диване и с интересом наблюдают за разговором, чуть наклонив головы набок. Кожа у них чистая, без единого изъяна; их маленькие тела, тонкие и стройные, как манекены, прикрыты лишь воздушным белоснежным муслином платьев-шемиз.

– Я еще не представила тебя моей Китти, – говорит миссис Чаппел и протягивает руки к самой младшей из своих подопечных. – Ну-ка, встань.

Девочка делает заученный реверанс – долговязое создание с длинной шеей и огромными прозрачными глазами, бледно-серыми, как сыворотка из-под простокваши.

– Тощевата, – говорит Анжелика.

– Но изящно сложена, – отвечает миссис Чаппел. – Мы ее откармливаем. Я нашла ее на Биллингсгейте, всю облепленную рыбьей чешуей и воняющую, как помойка, – верно, детка? А ну, повернись-ка кругом. Дай миссис Нил рассмотреть тебя хорошенько.

Юбка легко шелестит, от текучих складок веет ароматом петигренового масла. Девочка двигается медленно и осторожно. Миссис Фрост разливает чай в углу. Мелодично звенит фарфор, и Полли с Элинорой разносят чашки, в то время как настоятельница продолжает говорить, затрудненно и прерывисто. Она дышит так, словно исполняет оперную партию: каждую фразу произносит на одном выдохе и набирает полную грудь воздуха, прежде чем произнести следующую.

– Мне сказали, она переболела оспой. Но оспа, видать, была совсем легкая: на ней ни единой рябинки не осталось. Отменного качества девочка. Смотри, как она держит спину. Я ее этому не учила: это природная осанка. Покажи свои щиколотки, Китти.

Китти приподнимает подол. У нее маленькие узкие ножки в серебряных туфельках.

– Она хоть умеет прилично изъясняться? – спрашивает Анжелика.

– Это наша следующая задача. Рот у нее тоже что помойка. Поэтому она его открывает только с моего разрешения.

Они умолкают, придирчиво разглядывая девочку, – во всяком случае, перестают разговаривать, ибо миссис Чаппел свистит легкими, как волынка, даже когда молчит.

– Над ней еще работать и работать, – наконец роняет Анжелика.

– А мне такие нравятся. Больше всего хлопот доставляют как раз девицы из среднего сословья. Которые учились в частной школе. Играют на фортепьянах. Имеют собственные понятия об изысканных манерах. Нет, я всегда отдам предпочтение уличной оборванке перед дочерью торговца. Тогда не приходится переделывать чужую работу.

– Я – дочь торговца.

– Ну и посмотри на себя! Ни богу свечка, ни черту огарыш. Увлекаешься каждой фантазией, которая взбредет в голову. Мне больно слышать, что у тебя каждую неделю все меняется: то замуж собираешься, то хороших клиентов обслуживаешь, а то, стыдно сказать, на панель выходишь… – Она шумно переводит дух, сурово глядя на Анжелику влажными заплывшими глазами. – Хотя я тебя совсем не к этому готовила.

– Никогда я такого не делала, – возражает Анжелика.

– Я слышу то, что слышу.

– Ну, возможно, изредка мне и случалось выходить на панель. Но кого из нас нужда не заставляла?

– Мои девушки до такого не опускаются. Ты хоть понимаешь, как твоя репутация отражается на моей? – Миссис Чаппел шумно откашливается и переходит к делу. – Так вот, миссис Нил, я знаю, что ты оказалась в бедственных обстоятельствах не по своей вине и что многие лучшие наши клиенты очень высоко тебя ценят. С самого дня твоей тяжкой утраты они непрестанно спрашивают о тебе. «Где наша любимая маленькая беляночка? Где наша милая подружка с прелестным голосом?» Что мне им ответить? – Она берет руку Анжелики и прижимает к своей могучей груди, обтянутой тафтой.

– Можете сказать им мой адрес, – говорит Анжелика. – Вы же видите, я здесь хорошо устроилась. И совсем рядом с площадью, очень респектабельное место.

– Ах, Анжелика, но ты же совсем одна! Сердце рвется, на тебя глядючи, такую беззащитную. Душенька моя, в нашей обители есть для тебя комната – и всегда будет. Может, подумаешь о том, чтобы вернуться к нам?

Полли, Элинора и Китти воспитываются в такой суровой строгости, как мало кто в мире, но всякий раз, когда бдительное внимание наставницы от них отвлекается, они снова превращаются в сущих детей. Вот и сейчас девочки ерзают и подпрыгивают на диване, заражая друг друга возбуждением. Они совершенно очарованы Анжеликой и хотят, чтобы она, как старшая сестра, пела с ними дуэтом и учила делать новые прически. А поздно ночью, когда мужчины наконец забываются сном, она будет раздавать им чашки горячего шоколада и рассказывать истории из собственного своего порочного отрочества. Они смотрят во все глаза, как миссис Чаппел подается вперед и кладет ладонь Анжелике на руку.

– У меня просто гора с плеч свалится, если ты снова поселишься под моей крышей.

– И кошелек изрядно потяжелеет, когда вы станете продавать мои услуги. – Анжелика улыбается тончайшей из своих улыбок.

Миссис Чаппел большая мастерица вести задушевные разговоры, но только на своих условиях.

– Дело вовсе не в этом, – взволнованно частит она. – Я не об этом забочусь в первую очередь. Да и какая разница? Я предлагаю тебе прежде всего защиту и покровительство. Ну рассуди хорошенько, моя дорогая. Особый врач; постоянный поток приличных клиентов; всем сомнительным от ворот поворот. Никаких счетов. Никаких приставов. – Взгляд у нее цепкий, напряженный, как у кошки, следящей за мышью. – Мы живем в городе, полном опасностей. – Она похлопывает Анжелику по руке и весело продолжает: – А когда ты найдешь нового покровителя… ну, тут и говорить нечего. Ты тотчас же получишь увольнение.

Лицо миссис Фрост, стоящей в углу, выражает крайнюю степень отчаяния. Она пытается поймать взгляд Анжелики, но Анжелика не в силах на нее посмотреть.

«Я далеко не так молода, как эти девочки, – думает она. – У меня осталось лишь несколько сезонов, чтобы показать себя в полном блеске».

После долгой паузы она говорит:

– Я знала, что вы позовете меня обратно. И я безмерно благодарна вам, мадам, что помните обо мне. Вы истинный друг.

– Я просто хочу тебе помочь, голубонька.

Анжелика сглатывает, собираясь с духом.

– Тогда нельзя ли направить вашу помощь туда, где она всего нужнее?

На подобную просьбу редко какая мать с готовностью откликнется. Миссис Чаппел с сомнением хмыкает.

– Будучи практической деловой женщиной, – говорит Анжелика, – вы наверняка тщательно оценили мои способности и возможности. В каком случае, по вашему мнению, я достигну большего? Если останусь в вашем доме? Или если постараюсь подняться в обществе?

Она умолкает и наблюдает, как на толстой шее миссис Чаппел пульсирует жилка. Девочки, сытно накормленные и нарядно одетые, ни на миг не сводят с них глаз. Миссис Фрост минуту назад присела на табуретку у двери, и теперь Анжелика краем зрения видит, как она прижимает руку к груди – вернее, к потайному кармашку на корсаже, где хранится стремительно тающая пачка банкнот.

– Я предлагаю компромисс, – говорит Анжелика; все молчат. Следующий шаг чрезвычайно для нее важен, и она ждет три, четыре секунды, прежде чем медленно продолжить: – Я хочу торговать своими услугами самостоятельно. Сейчас самое время для этого, вы сами понимаете.

Миссис Чаппел задумывается. Ее язык – на удивление розовый, на удивление мокрый – пару раз мелькает между серыми губами, облизывая их. Она ничего не отвечает.

– В порядке дружеской услуги, – продолжает Анжелика, – я готова появляться в вашем доме. Вы сможете присылать за мной коляску в любой час, когда пожелают гости, но взамен мне нужна свобода. Я надеюсь, что следующие несколько лет моей жизни будут весьма успешными: я зарекомендовала себя образцовой сожительницей и смогу снова стать таковой для подходящего мужчины, если буду свободна от всяких обязательств.

– Ты полагаешь, что сумеешь выбиться наверх в одиночку?

– Не совсем в одиночку. Мне понадобится ваша помощь, мадам. Поскольку именно вы вывели меня на этот жизненный путь, не ваш ли долг сделать все, чтобы я продвинулась по нему возможно дальше? И чему я буду обязана своим успехом, если не вашему воспитанию?

Настоятельница улыбается далеко не сразу, но уж когда наконец улыбается, то во весь рот. Десны у нее бледные и широкие, зубы длинные и ровные, как клавиши клавесина.

– Да, я хорошо тебя воспитала, – самодовольно говорит она. – Ты не заурядная проститутка, а женщина с характером – превосходнейший из фрегатов, которые я когда-либо спускала со своих стапелей в плавание по Лондону. Именно такими я хочу видеть всех своих воспитанниц. Китти, Элинора, Полли – особенно ты, Полли, – мотайте на ус. У вас есть возможность подняться в обществе, девочки, и вы должны подняться. Честолюбие и еще раз честолюбие! У меня – никаких панельных девок.

Сердце Анжелики бешено колотится под корсетом. На несколько секунд все плывет у нее перед глазами: она никогда еще не осмеливалась столь дерзко разговаривать со своей наставницей. Когда миссис Чаппел с девочками отбывают, прощально махая руками и выкрикивая ласковые слова, Анжелика расслабленно падает на диван, исполненная ликования.

– Вот и подтверждение моей правоты, – говорит она миссис Фрост, которая, потупив голову, собирает на поднос чайную посуду резкими, отрывистыми движениями. – Мамаша не может себе позволить ссориться со мной. Она согласна на мои условия.

– Тебе не следовало ей отказывать, – коротко отвечает миссис Фрост сквозь зубы.

– Элиза? – Анжелика садится прямо и пытается заглянуть подруге в лицо, но та упорно отворачивается. – Ах, Элиза, ты на меня злишься!

– Ты могла бы о нашем благополучии подумать, – раздраженно бросает миссис Фрост.

– Так у нас все хорошо – ну или будет хорошо в самом ближайшем времени. Если я раньше и сомневалась, то теперь точно знаю. У Мамаши Чаппел тонкий нюх на успех. – Анжелике не нравится печать холодного гнева, лежащая на всем облике подруги. Она встает и идет за ней через комнату, жалобно упрашивая: – Милочка, голубушка, сядь, посиди со мной. Ну же, пожалуйста. – Она берет миссис Фрост за плечи и пытается развернуть к дивану, но миссис Фрост не поддается, вся будто деревянная под своей бумазеей и коломянкой. – Клянусь, я позабочусь о нашем благополучии и безопасности. Мы сейчас на подъеме, ты да я.

Однако – как если бы Анжелика была призраком, чей голос неслышен и прикосновение неосязаемо, – миссис Фрост не обращает на нее никакого внимания: завязывает фартук чуть туже, берет поднос с грязной посудой и направляется прочь из комнаты.

– О нет, нет! – стонет Анжелика. – Не уходи так! Пожалей меня.

Но шаги миссис Фрост удаляются, ни на миг не останавливаясь, и Анжелика мысленно одергивает себя: «Да она просто наслаждается происходящим. Я унижаюсь перед ней. Какая дикость!»

– Ну и черт с тобой! – сердито выпаливает она, потом подбегает к лестнице и кричит вниз: – Ты просто дура упрямая! Да-да!

Но миссис Фрост уже далеко.