По возвращении в большой зал мистер Хэнкок в первую очередь замечает, что все до единого музыканты маленького оркестра повернулись лицом к стене, спиной к собранию и играют с опущенными головами. Даже дирижер стоит, едва не касаясь носками туфель плинтуса, и всякий раз, когда начинает размахивать руками слишком увлеченно, задевает костяшками дубовую стеновую панель.

– Что здесь происходит? – недоуменно обращается к Анжелике мистер Хэнкок.

Гости освободили всю середину огромного помещения и сейчас стоят кольцом в три-четыре ряда. Некоторые мужчины по-прежнему полулежат на диванах; а несколько из них все еще принимают мягкие ласки девушек, но даже они нетерпеливо оглядывают зал, вытягивая шеи.

– Сейчас начнется представление, – говорит Анжелика.

В ту же минуту среди публики пробегает оживленный шепоток, и миссис Чаппел зычным учительским голосом объявляет:

– Танец! Сирены и моряки!

Лакеи распахивают двери настежь, и первыми в зал вступают восемь молодцеватых парней, обнаженных по пояс, в шейных платках и широких полотняных штанах белого цвета. Оркестр заводит зажигательную плясовую, и они принимаются отбивать ногами дробь, исполняя хорнпайп. Спины танцоров чуть поблескивают от пота, и сквозь слаженный топот явственно слышится ритмичное дыхание. У них чистые юные лица с легким пушком на щеках и гладкие безволосые тела.

– Да эти мальчишки ни разу не ходили в море! – презрительно фыркает мистер Хэнкок, когда толпа разражается рукоплесканиями, но Анжелика толкает его локтем в бок.

Парни застывают на месте: ноги широко расставлены, грудные клетки ходят ходуном в сверкающем свете люстр. Двери снова открываются, и в зал вливается мелодичное пение высоких женских голосов. По толпе прокатывается возбужденный гул. Мистеру Хэнкоку кажется, будто температура в зале повышается на пару градусов. И теперь куда ни глянь – повсюду жадные глаза: мужчины щурятся, моргают и зорко посматривают по сторонам в ожидании дальнейших событий. Отблески свечей мерцают крохотными звездочками на влажных веках.

И вот, они входят, продолжая петь: восемь прекрасных девушек, лучших из питомника миссис Чаппел. Каждая держит в одной руке гребень, в другой – зеркальце; волосы у всех вольно рассыпаны по спине; и все они почитай что голые. На шеях у них ожерелья из мелкого жемчуга, волосы переплетены жемчужными же бусами и украшены веточками кораллов, но ни одна не пытается прикрыть свои нагие груди и живот. Длинные шифоновые ленты цвета морской волны, обвитые вокруг запястий, струятся в воздухе; талию у всех охватывает широкий пояс, затейливо составленный из нитей перламутровых раковин, которые мерцают, переливаются и рассыпчато перестукивают при каждом движении бедер. А спереди и сзади с пояса, прямо посередине, свисают длинные полосы тонкой ткани, призванные не столько скрывать что-то, сколько создавать видимость приличия: мистер Хэнкок совершенно ясно видит, что волосы на венериных холмиках у «русалок» выкрашены в зеленый цвет мха, что растет на прибрежных скалах.

– Ах! Они замечательно подготовились! – восклицает Анжелика, хлопая в ладоши.

– Ну да, если решили устроить себе мышьяковое отравление, – бормочет мистер Хэнкок, но очень тихо, чтобы никто не слышал. Погромче он добавляет: – Никогда не видел ничего подобного, – что звучит более дипломатично, но не менее искренне, ибо мнимые русалки поразили его почти так же, как в свое время поразила подлинная. И точно так же не вызвали у него ни малейшего восторга.

Среди девушек он узнает нескольких, которых видел раньше, – в частности, мулатку. Соски у нее темно-коричневые, как изюм, и она прикрывает глаза, начиная свой медленный, чувственный танец. Мистеру Хэнкоку неприятно смотреть на этих юных девушек, которые по-прежнему представляются ему заблудшими малолетними служанками или сбежавшими из родительского дома дочерьми. Спору нет, их тела восхитительны, но он не испытывает ничего, кроме отеческой обеспокоенности: плотское сношение зрелого мужчины с таким ребенком кажется непотребством и мерзостью.

«Но кто я такой, чтобы судить, – мысленно упрекает он себя. – Я же не законодатель вкусов. Это все предназначено для важных особ, здесь присутствующих».

Сирены выстраиваются в ряд напротив моряков, в двух ярдах от них, и под звуки оркестра заводят новый напев.

– Сейчас станут соблазнять, – шепчет Анжелика. И действительно, девушки призывно манят руками, продолжая петь, и моряки начинают медленно приближаться к ним; кокетливо глядя в зеркальца, девушки раз за разом вытягивают гребнями густые пряди волос в сторону, а потом дают локонам упасть обратно на плечи – причем делают все это точно согласованными движениями.

Внезапно мистер Хэнкок понимает, что влечение моряков к сиренам отнюдь не притворное. В штанах у всех до единого набух красноречивый бугор, который только увеличивается при каждом плавном взмахе гребней, захватывающих длинные пряди, при каждом обольстительном покачивании нагих бедер.

– Что происходит? – резко спрашивает он.

Атмосфера нетерпеливого предвкушения, царившая в зале еще до появления девушек, не рассеялась, а, напротив, ощутимо сгущается. Мужчины смотрят во все глаза, еще напряженнее прежнего; между ними курится потный пар, отовсюду слышится сдавленное, прерывистое дыхание. Кто-то тихо постанывает. Девушки танцуют, как подлинные речные нимфы с античных фресок; груди упруго подрагивают и колышутся в такт движениям. И у всех до единого мужчин, кроме мистера Хэнкока, одна рука запущена в бриджи.

– Да что же это такое? – шепчет он.

Сосед мистера Хэнкока, смачно причмокивая и прихлюпывая, целуется с одной из молодых дам, а она лихорадочно возится с пряжкой его ремня. Остальные жадно наблюдают за танцем и энергично двигают рукой в штанах, когда русалки томно падают в объятия моряков. А когда все восемь моряков одновременно перемещают ладонь к груди своих русалок и крутят между большим и указательным пальцем яркие соски, эти пожилые джентльмены начинают судорожно раздеваться: скидывают камзолы, сдергивают шейные платки. Русалки будто бы плывут, извиваясь всем телом, потираясь бедрами о бедра своих возлюбленных, и это очень, очень похоже на танец, но уже таковым не является.

Моряк в паре с мулаткой первым расстегивает ремень на штанах, и остальные семеро тотчас делают то же самое в быстрой хореографической последовательности.

– Кажется, они не намерены останавливаться, – говорит мистер Хэнкок.

Анжелика наблюдает за происходящим внимательно и критически – словно она в театре на новой пьесе.

– Останавливаться? – переспрашивает она. – Нет, конечно. Они еще только начали.

По всему залу, примерно на уровне пояса, происходит суетливое движение. Мужчины, в расстегнутых на волосатых животах сорочках, удовлетворяют себя без всякого смущения, как будто наедине с самими собой. Теперь мистер Хэнкок знает, какие именно ласки предпочитает каждый из одиннадцати членов парламента. Одни остаются на месте и плотоядно глазеют, другие уже переместились на кушетки и торопливо распускают шнурки на платьях своих дам – белые одеяния стекают с тел, точно морская пена, и прекрасные нимфы лестью и искусными ласками разжигают возбуждение в своих слабосильных пожилых любовниках.

Моряки разом спускают штаны. Их бушприты воинственно вскинуты.

– Всем зачехлиться! – гремит миссис Чаппел. – Если вы не купили защитное средство по пути сюда, то приобретите сейчас. Если я замечу, что кто-либо из мужчин ринулся в наступление без брони, будьте уверены, он больше не совершит здесь ни одной боевой вылазки.

В зал быстро входит живописно задрапированная в шелк служанка с большой мраморной чашей молока, в котором кондомы вымачиваются до совершенной мягкости. Миссис Чаппел выуживает один, хорошенько встряхивает и поднимает над головой, показывая толпе.

– Никаких отговорок!

Моряки хватают русалок за бедра, почтенные джентльмены в первом ряду обнажают свои детородные члены, и мистер Хэнкок, спотыкаясь, бросается к дверям. Он пробирается сквозь толпу распаленных похотью мужчин, похожих на гнусных павианов, стараясь не смотреть на них и еще больше стараясь к ним не прикасаться: он заслоняет лицо руками и яростно работает локтями, прокладывая себе путь.

Анжелика устремляется за ним.

– Куда вы? – спрашивает она, настигнув мистера Хэнкока на лестничной площадке.

Он хватает ртом воздух, как ныряльщик, всплывший на поверхность.

– Я ухожу.

– Разве вы не?.. – Анжелика кладет ладонь ему на руку. – Почему бы вам не остаться? – Сейчас она вся мед и сахар. – Если это вам не по вкусу, мы можем удалиться. Здесь наверху отдельные комнаты.

– Нет. Нет, нет.

Теперь она не возбуждает в нем ни малейшего желания. Все в ней кажется порочным – ее красота слишком броская, слишком назойливая, всем напоказ. В этой женщине нет никакой тайны, ничего сокровенного: мистер Хэнкок ясно понимает, что она всего лишь игрушка для развлечения старых сластолюбцев, и ничего больше. Уголки ее губ печально опускаются, между бровями снова прорезывается тонкая морщинка, но мистеру Хэнкоку нет дела до этих ее мимических упражнений.

– Я совершил ошибку, – коротко произносит он.

– Не уходите, – просит Анжелика тонким, нежным голосом. – Пойдемте, посидите со мной немного.

– Здесь не место человеку моего склада.

– Пойдемте, выпьем по бокалу хорошего вина.

Пресекая дальнейшие уговоры, мистер Хэнкок выдергивает у нее свою руку и кидается вниз по ступенькам. Анжелика подступает к балюстраде и смотрит, как лакей подает ему шляпу и плащ. Потом перегибается через перила и зовет:

– Дорогой мой!

Но он даже не поднимает взгляд. Единственным ответом Анжелике служит частый стук шагов по мраморному полу: мистер Хэнкок стремительно пересекает холл и выходит за дверь.