5. Противостоять убийствам

12 декабря 1941 года Гиммлер издал директивы о важности организации увеселительных мероприятий для подразделений, осуществляющих «окончательное решение» еврейского вопроса. В приказе говорилось о «сложной задаче» и «тяжелой обязанности», возложенной на карательные отряды. Необходимо, продолжал Гиммлер, чтобы те члены СС и полиции, которые чувствуют, что не способны выполнить это задание, были «своевременно» освобождены и отправлены в отпуск или переведены на другую работу ¹. Возможно, эта директива не была первой подобной инструкцией, поскольку с начала вторжения в Советский Союз в июне 1941 года практически все подразделения придерживались того принципа, что слабохарактерные люди могли быть освобождены от участия в расстрелах. Нам известно, что ни один из тех, кто попросил освободить его от этой обязанности по психологическим причинам, не был судим военным судом и жестоко наказан. Первое тщательное исследование, подтверждающее этот факт, было проведено Гансом Буххаймом из Института современной истории в Мюнхене для Освенцимского процесса в 1964 году ². Герберт Егер, профессор криминологии Франкфуртского университета предпринял еще более всеобъемлющее исследование данного вопроса в 1967 году и пришел к такому же выводу. Из 103 случаев, когда люди просили освободить их от участия в массовых убийствах, ни один не понес сурового наказания за подобную просьбу ³. Гиммлер и его подчиненные не хотели полагаться на «слабохарактерных» при выполнении «сложной задачи». Более того, тот факт, что суд над таким человеком потребовал бы рассмотрения убийств невинных мужчин, женщин и детей, был несомненно одной из причин, почему подобные суды никогда не проводились.

Другие источники содержат ту же мысль. По сообщениям, незадолго до начала войны против Советского Союза Гейдрих заявил группе офицеров СС и гестапо, что они могут ожидать «неприятных приказов». Те, кто полагал, что не смогут выполнить эти приказы, должны были сказать об этом, и их назначат на другие должности. На послевоенных судах офицеры СС, служившие в карательных отрядах, признавали, что была возможность перевестись на другую должность и избежать дальнейшего участия в убийствах. Франц Зикс, командующий передовой командой «Москва» (айнзацгруппа B), свидетельствовал на суде по делу Эйхмана, что несколько офицеров СД подали заявление о переводе в РСХА и получили положительный ответ. Другой офицер на процессе по делу об айнзацгруппах сказал, что начальник айнзацгруппы В позволял переводить на другую работу тех, кто был слишком слаб для проведения массовых убийств. Все свидетели упоминали, что этих людей обычно переводили на службу на фронт или что-то подобное⁴.

Одним из первых нацистских лидеров, который упомянул о психологическом бремени участия в массовых убийствах, был Ганс Франк, генерал-губернатор оккупированной Германией Польши (Generalgouvernement). Это произошло на собрании 30 мая 1940 года, созванном для обсуждения приказа Гитлера уничтожить польскую интеллигенцию. «Господа, – заявил Франк, – мы не убийцы. Для полицейского или эсэсовца, который обязан провести казнь, что является частью его официальных обязанностей, это ужасная задача. Легко подписать сотни смертных приговоров, но их исполнение является ужасным бременем для немецких людей, порядочных немецких солдат и их товарищей» ⁵.

Кампания против евреев во время войны с Советским Союзом значительно увеличила психологическое бремя, о котором говорил Франк. Известно, что существует обратная связь между расстоянием и убийством: тем легче отнимать жизнь, чем больше расстояние между преступником и его жертвой ⁶. Эта связь рассматривается в исследовании подчинения, проведенном психологом Стэнли Милгрэмом в начале 1970-х гг., и она проявляется в приемах ведения войны ⁷. Сбросить бомбы из высоко летящего самолета психологически легче, чем проткнуть штыком вражеского бойца. Тот способ, которым проводилось истребление евреев в первый год войны, подразумевал именно близкий контакт между убийцей и жертвой, что, как известно, очень трудно. Поэтому неудивительно, что практика массовых убийств оказывала тяжелое эмоциональное воздействие. Согласно одному из исследований, около 20 % членов айнзацгрупп испытывали серьезные психологические проблемы ⁸.

Большинство тех, кто подавал прошение о переводе с этой мерзкой работы, не обязательно были против убийства евреев по моральным причинам, они просто не могли сами принимать участие в них. Массовые убийства приводили их в состояние физического или эмоционального расстройства, а убийство женщин и детей было особенно трудным. Принимавшие в этом участие переживали нервные срывы, были случаи, когда люди кончали жизнь самоубийством или сходили с ума. Роберт Лифтон брал интервью у немецкого психиатра, занимавшегося лечением членов айнзацгрупп. Он сообщил, что столкнулся с сильной тревогой, ночными кошмарами, дрожью и многочисленными жалобами на самочувствие своих пациентов ⁹. Сегодня мы называем такую реакцию посттравматическим стрессовым расстройством.

Высокопоставленным офицером СС, который пережил нервное расстройство в результате своего участия в массовых убийствах, был руководитель СС и полиции Эрих фон дем Бах-Зелевски, руководивший айнзацгруппой B и другими подразделениями, участвовавшими в антипартизанских боевых действиях и убийствах евреев в центральной России. Фон дем Бах присутствовал на массовых казнях и как минимум однажды принял участие в расстреле ¹⁰. Он приобрел репутацию фанатичного нациста и яростного уличного бойца в 1920-е гг., и, оказавшись в России, он продолжил истреблять всех идеологических противников с эффективностью, жестокостью и усердием ¹¹. Тем не менее в марте 1942 года Бах был госпитализирован с серьезным кишечным расстройством и нервным срывом. Эрнст-Роберт Гравиц, начальник медицинской службы СС, докладывал Гиммлеру, что Бах страдает от нервного истощения и «галлюцинаций о расстрелах евреев, которыми он руководит, и других тяжелых событиях на Востоке» ¹².

Сам Бах отказывался признать, что проявил слабость. Он обвинил своих врачей в том, что они «отравили его эмоционально» и довели до нервного расстройства. «Как ваш ветеран, – писал он Гиммлеру, – который чувствует себя лучше с каждым днем, я отвергаю подобное искажение фактов». Он продолжил, утверждая, что в течение года докажет, что «ваш старый бывалый солдат не позволит сломить себя подобным трудностям»¹³. Бах сдержал слово и несколько месяцев спустя продолжил убивать евреев и проводить антипартизанские операции. В августе 1944 года Баху поручили командование всеми войсками при подавлении Варшавского восстания, и он вновь отличился своей жестокостью. В обмен на его свидетельские показания на Нюрнбергском процессе против его руководства, Бах так и не был обвинен в военных преступлениях. Но в 1961 году его признали виновным в убийстве нескольких немецких коммунистов в начале 1930-х гг., и он умер в мюнхенской тюрьме 8 марта 1972 года.

Дело Алфреда Филберта, офицера СС и руководителя айнзатцкоманды, подтвердило, что даже ярый нацист, ненавидящий евреев, не застрахован от нервного расстройства. Юрист Филберт руководил айнзацкомандой 9 в составе айнзацгруппы A и отличился во время уничтожения еврейской общины в Вильнюсе. В 1962 году германский суд приговорил его к пожизненному заключению за соучастие в убийстве, по меньшей мере, 6800 человек. В свою защиту Филберт доказывал, что он просил перевести его на другую должность в Берлин, но суд постановил, что он поступил так не по соображениям совести. Как раз наоборот, Филберт отдавал приказы о расстрелах всех евреев, которых ему удалось схватить, и вел себя по отношению к жертвам самым «бесчеловечным» образом. Филберт, как определил суд, просил о переводе из-за «нервного напряжения», которое было результатом командования айнзацкомандой 9¹⁴. Согласно документам, Филберта перевели в Берлин, поскольку он страдал от нервного расстройства и тяжелой депрессии, убивая людей на протяжении четырех месяцев. Исходя из этого, можно сделать вывод, что традиционное моральное осуждение убийства невиновных до некоторой степени сохранилось в умах даже самых фанатичных нацистов. Несмотря на их убеждения, что евреи представляют собой низший вид, их старые ценности и совесть еще не были полностью забыты ¹⁵.

Многие солдаты и те, кто участвовал в убийстве евреев, сталкивались с подобными психологическими проблемами. Во время расстрела примерно двух тысяч евреев в Белоруссии, с членом полицейского отряда случился нервный припадок, и его, кричащего, пришлось увести. Этот опыт оказался таким разрушительным для еще одного члена этого отряда, что он дезертировал¹⁶. У других были более слабые симптомы психологического стресса. Некоторые из этих людей справились со своей проблемой и привыкли к повседневным убийствам; остальные просили о переводе, и большая часть этих просьб была удовлетворена.

Член айнзацгруппы C вспоминал: во время первой казни «я смог выстрелить всего раз пять. Мне стало плохо, все было как будто во сне… Я отошел и остановился примерно в 50 метрах от расстрельной команды. Было очевидно, что я был не в состоянии продолжать расстрел. Нервное напряжение было слишком сильным для меня»¹⁷. Согласно свидетельским показаниям членов айнзацкоманды «Тильзит» на послевоенном суде, несколько членов отряда, которым тогда было по 18 и 19 лет, почувствовали себя плохо, и их вырвало во время расстрела нескольких еврейских подростков. Некоторые жертвы были только ранены, и из ямы доносились крики с просьбой прекратить их страдания. Двое из производивших расстрел молодых солдат были в такой плохой форме, что командир вынужден был занять их место¹⁸. Член другого такого же подразделения описывал сцену расстрела примерно 400 еврейских мужчин, женщин и детей: «На месте казни был хаос. Нескольким людям стало плохо. Жертвы падали в ров, и некоторые из них были все еще живы… Я почувствовал тошноту, когда увидел кровавую массу, двигающуюся в канаве, и я отвернулся. У меня свело желудок. В итоге я выпил много шнапса»¹⁹. Еще один стрелявший, который заболел после того, как убил двух женщин и двух детей, признавался: «Я не мог ни есть, ни работать два дня. Весь первый день я оставался в постели» ²⁰. Участник массового убийства в Могилеве рассказывал: «После этого события я не мог ни спать, ни есть. У остальных была такая же реакция»²¹. Зафиксировано еще очень много подобных случаев ²².

Как правило, тех, кто сталкивался с подобного рода психологическими проблемами, командиры освобождали от участия в расстреле. Часто тем, кого считали «слабохарактерными», поручали обязанности по конвоированию или охране. Также известны случаи, когда офицеры перед расстрелом объявляли, что те, кто не способен это сделать, могут быть освобождены от этой обязанности. Майор Вильгельм Трапп делал подобное предложение людям 101-го резервного полицейского батальона в июле 1942 года, и десять-двенадцать человек воспользовались этой возможностью. Несколько месяцев спустя лейтенант Хайнц Бухман освободил от этой обязанности четырех человек из своей роты²³. Такая же политика преобладала в 320-м полицейском батальоне ²⁴ и в айнзацгруппе D, где людей информировали о такой возможности во время учений ²⁵. Многие из этих мер проводились скрытно. Кристофер Браунинг отмечает, что «уклониться можно было легко, а вот противостоять и препятствовать категорически воспрещалось». Согласно его подсчетам, в полицейских подразделениях доля тех, кто стремился избежать участия в убийствах, составляла от 10 до 20 % ²⁶. Практика удовлетворения подобных просьб согласовывалась с позицией Гиммлера, поскольку он хотел, чтобы важная задача уничтожения евреев проводилась людьми с твердыми убеждениями. Более того, офицеры, которые руководили проведением этих операций, несомненно, были заинтересованы в сведении к минимуму осложнений и предпочитали полагаться на добровольцев, которых обычно было достаточно ²⁷.

Многие из тех, кто просил освободить их от участия в убийстве, ненавидели евреев за то, что те заставили их участвовать в выполнении гнусной задачи убивать их. Пауль Блобель, начальник айнзацкоманды 4a (айнзацгруппа C), был одним из многих, кто после войны выражал жалость к себе из-за того, что ему приходилось делать. «Для наших людей, которые проводили казни, нервное напряжение было гораздо сильнее, чем для их жертв. С психологической точки зрения для них это было ужасное время» ²⁸. Сорокатрехлетний сержант вермахта тоже винил своих жертв. Он называл казни «свинством» (Schweinerei) и добавлял: «Именно нам приходилось страдать» ²⁹.

Нам известно о 85 случаях, когда солдаты вермахта отказывались стрелять в гражданских и военнопленных ³⁰. Можно предположить, что причиной большинства этих отказов было нежелание убивать беззащитных людей. Вот несколько примеров. Член вспомогательного подразделения заявил своему командиру: «Я пришел в Россию не за тем, чтобы убивать женщин и детей. У меня самого дома жена и дети». Офицер не настаивал на его участии в расстреле ³¹. Немецкий служащий лесничества, который был назначен на выполнение операции по зачистке гетто, возразил своему командиру: «Моей задачей, как начальника лесничества, не может быть расстрел евреев»³². Водителя зондеркоманды упрекали, что он не принял участия ни в одном расстреле. Он ответил, что он «добрый католик» и не может примирить эти казни со своей совестью. Слухи о его отказе распространились, и его перевели на службу в Нидерланды, чтобы он не подрывал дисциплину в отряде ³³. Члену 322-го полицейского батальона удалось избежать участия в расстреле евреев. Когда его действия раскрылись, и командир спросил его, почему тот не смог выполнить свое задание, он ответил, что «не хотел стрелять в беззащитных невинных людей». Вслед за этим солдату приказали принять участие в расстреле пяти молодых евреев и еврейской пары, и командир отдал приказ убедиться, что на этот раз выскочка на самом деле попадал в цель ³⁴.

В некоторых случаях люди, пытавшиеся уклониться от участия в убийстве, притворялись больными. В октябре 1941 года член айнзатцкоманды притворился душевно больным и был отправлен в больницу в Германию. Согласно свидетельским показаниям на послевоенном суде, его посетил Олендорф, начальник айнзацгруппы D, который упрекнул его в слабости. Выздоравливающий «душевнобольной» ответил, что он был воспитан как католик и не мог убивать беззащитных людей ³⁵.

Рудольф Лоренц вступил добровольцем в парашютно-десантный отряд, а закончил в России, убивая евреев. Через какое-то время он отказался от дальнейшего участия из-за нервного расстройства. В такое состояние его привела казнь еврейских мальчиков и девочек в возрасте от 15 до 18 лет, которых заставили рыть собственную могилу, а затем расстреляли. Его отправили в больницу, лечили с помощью электрошока и других средств, а затем отправили обратно в Россию. Он пытался подать жалобу командиру подразделения, но не смог прорваться к нему. После второго курса лечения в психиатрической клинике Лоренц вместе с четырьмя другими солдатами пытался дезертировать, но их поймали. За это все пятеро были приговорены к смерти. Лоренц выжил, потому что его мать, которая была одноклассницей сестры Гитлера, Паулы, уговорила ее обратиться к нему с просьбой о помиловании ее сына. Война закончилась раньше, чем это дело исчерпало себя ³⁶.

Клаус Хорниг был старшим лейтенантом полиции, в октябре 1941 года его отправили в 306-й полицейский батальон в Люблине. Хорниг был верующим католиком, который отказался вступить в СС. В конце октября ему приказали расстрелять 780 военнопленных, которые были политическими комиссарами и евреями, но он сказал своему командиру, что не может выполнить этот приказ, поскольку тот нарушает как принципы международного права, так и статью 47 германского военного кодекса. Статья гласит, что если приказ нарушает правовые нормы, то ответственность несет лицо, отдающее этот приказ. Подчиненный, выполняющий этот приказ, также понесет наказание как соучастник, если он знал, что данный приказ влечет за собой незаконное действие. Потом Хорниг заявил, что только SS-Lümmel (грубияны СС) использовали жестокие методы, например, выгоняя мирных жителей из их домов. Хорнига перевели во Франкфурт и обвинили в подрыве боевого духа, потому что он сказал своим людям, что расстреливать военнопленных противозаконно. В мае 1943 года суд СС приговорил его к двум с половиной годам заключения. Хорниг обжаловал приговор, но впоследствии его обвинили в том, что он слушал зарубежные радиостанции в июле 1944 года. По этому обвинению его отправили в концентрационный лагерь Бухенвальд. Здесь его снова судили за подрыв боевого духа и приговорили к тюремному сроку на пять лет и семь месяцев, а также продолжению заключения в концентрационном лагере. В конечном итоге Хорниг вышел на свободу, когда войска союзников освободили Бухенвальд 11 апреля 1945 года ³⁷.

Даже в лагере смерти Освенцим можно было уклониться от сомнительных обязанностей или перевестись. Александр Ласик обнаружил несколько таких случаев в ходе исследования персонала Освенцима за период 1940–42 гг.³⁸ Офицеру СС Курту Юрасеку, назначенному в аптеку лагеря, было приказано надзирать за еврейскими заключенными, которые должны были извлекать золотые зубы умерших жертв. По дороге к крематорию он решил, что не будет участвовать в этом процессе. Юрасека освободили от этой обязанности. Его просьба о переводе была удовлетворена, и в течение трех недель его отправили в Германию ³⁹. Бактериолога Ганса Вильгельма Мюнха, которого призвали в Ваффен-СС, направили в освенцимский филиал Института гигиены Ваффен-СС. Мюнх отказался выполнять на железнодорожной платформе селекцию жертв для газовых камер. Когда командир стал настаивать, Мюнх уехал в Берлин и получил освобождение от этой обязанности от главы Института гигиены⁴⁰. После войны Мюнха судил польский суд в Кракове, но его признали невиновным на основании свидетельских показаний заключенных лагеря, которых он защищал.

Некоторые из выживших евреев рассказывают, что иногда солдаты и полицейские, охранявшие колонну евреев, которых вели к месту казни, не стреляли в пытавшихся бежать или стреляли, не целясь⁴¹. В нескольких случаях солдаты и офицеры не только отказывались участвовать в убийстве евреев, но также активно старались предотвратить его. В июле 1942 года старшему лейтенанту Альберту Баттелю, командиру местного гарнизона вермахта в Пшемысле (в юго-восточной Польше) сообщили, что оставшиеся еврейские рабочие в городе будут ausgesiedelt, то есть ликвидированы. После этого Баттель, завоевавший репутацию друга евреев, с помощью вооруженных людей перекрыл мост, ведущий в город. После интервенции высших эшелонов Баттелю пришлось снять блокаду, и на него было наложено дисциплинарное взыскание. 3 октября Гиммлер писал Борману, что после окончания войны он отдаст приказ арестовать мятежного офицера⁴². Суд над офицером во время войны мог бы обременить гладкие отношения между вермахтом и СС. Подобный судебный процесс неизбежно привлек бы нежелательное внимание общественности к операциям по уничтожению. По этим причинам Баттель вышел из этой истории невредимым. Германский послевоенный суд, который разбирал этот инцидент, отмечал, что разногласия между вермахтом и полицейскими подразделениями, задачей которых была ликвидация, привлекли много внимания. И действительно, Яд ва-Шем в Иерусалиме назвал Баттеля посмертно одним из «праведников народов мира»⁴³.

Фельдфебель (заместитель командира взвода) Антон Шмид был набожным католиком, который считал своим христианским долгом спасти как можно больше евреев. Шмид управлял мастерской в Вильнюсе, где работало 150 евреев, хотя работа была только для 50 человек. Члены еврейского сопротивления могли встречаться в его квартире. Немцы начали ликвидацию рижского гетто 29 ноября 1941 года, и вскоре после этого Шмид переправил одного из лидеров сопротивления, Мордехая Тененбаума, в Ригу, чтобы спасти известного еврейского историка Семена Дубнова. К сожалению, эта попытка была предпринята слишком поздно. Дубнов уже был застрелен. Шмид также изготовлял поддельные удостоверения личности для евреев, подвергавшихся опасности, и в своем грузовике вывозил их из гетто. Как утверждается, он спас жизнь примерно 350 человек. В конце концов, мужественный немецкий солдат был схвачен. Его предали военному суду и казнили 13 апреля 1942 года. Он также был признан «праведником народов мира»⁴⁴.

Офицер Вильгельм Хозенфельд, также католик, вступил в нацистскую партию в 1935 году, но разочаровался после увиденного в оккупированной Польше. В письме своей жене от 23 июля 1942 года Хозенфельд писал о своем депрессивном состоянии и отвращении к массовому убийству евреев, свидетелем которого он стал. «Разве за это умирают немецкие солдаты на фронте? Вряд ли что-то подобное происходило в истории человечества. Возможно, первобытные люди пожирали друг друга, но уничтожение целого народа – мужчин, женщин, детей – в двадцатом веке является таким чудовищным бременем вины… что хочется опустить голову от стыда». Хозенфельд не мог поверить, что Гитлер хотел, чтобы происходили такие «мерзости»⁴⁵. Офицер, который так резко критиковал «чудовищные преступления» режима, пошел дальше. Будучи размещен в Варшаве в сентябре 1939 года, Хозенфельд изготавливал поддельные удостоверения личности и предоставлял работу тем, кто подвергался опасности со стороны СС. Так он заявлял в другом письме: «Я пытаюсь спасти всех, кого можно». Именно Хозенфельд помог известному еврейскому пианисту Владиславу Шпильману, который укрылся в разрушенном бомбежкой доме – храбрый поступок, о котором рассказывается в фильме «Пианист». После того, как немцы подавили восстание в варшавском гетто, Хозенфельд записал в своем дневнике: «Все мы трусы и рисковали недостаточно». Немецкому народу придется заплатить за ужасные вещи, которые там произошли⁴⁶. Хозенфельд был взят в плен Красной Армией в январе 1945 года и умер в советской тюрьме в 1952 году. 25 ноября 2008 года частично благодаря стараниям Владислава Шпильмана, Хозенфельд также был избран Яд ва-Шем одним из «праведников народов мира» ⁴⁷. В целом Яд ва-Шем признал около 45 солдат вермахта спасителями евреев. Возможно, в действительности таких людей было гораздо больше⁴⁸.

3 мая 1944 года немецкий солдат, чье имя до нас не дошло, попытался спасти 13 венгерских евреев: спрятал их в грузовике вермахта, чтобы отправить в Румынию. На пограничном пункте спрятанные между бочками евреи были обнаружены. Спустя шесть дней солдата судил военный трибунал за государственную измену в военное время, именно за попытку «переправить евреев», и приговорил к смерти. Командующий всеми немецкими подразделениями в Румынии приказал, чтобы о казни солдата было известно в его части. Приказ утверждал, что перевозка осуществлялась в обмен на денежную плату, но оставлял открытым вопрос о том, какую роль сыграли гуманные чувства⁴⁹.

Спасать евреев было опасно. После начала депортации германских евреев на восток осенью 1941 года, все контакты с еврейским населением были объявлены уголовно-наказуемым деянием. Декрет РСХА от 24 октября того же года грозил заключением в концентрационный лагерь за любое проявление сочувствия к евреям. Когда военная фортуна отвернулась от Германии, дисциплина в вермахте стала ужасной. В первый военный год трибуналы ежемесячно выносили 29 смертных приговоров; к ноябрю 1944 года это число возросло до 526⁵⁰. Поэтому свобода действий солдат, желающих помочь евреям, была строго ограничена, и подобные действия были сопряжены с высоким личным риском⁵¹.

Иногда помощь евреям приходила, откуда ее не ждали. Бывший гауляйтер и руководитель оккупационной администрации Белоруссии генерал-комиссар Вильгельм Кубе был участником ряда сомнительных с моральной точки зрения событий. Хилберг назвал это «одним из самых странных эпизодов нацистского режима»⁵². Кубе был одним из первых членов нацистского движения, и его антисемитский послужной список был безупречен. В статье, опубликованной в 1934 году, он назвал евреев столь же опасными для белых людей, как «чума, туберкулез и сифилис опасны для человеческой расы… Переносчики чумы должны быть истреблены и изолированы». Он не возражал против убийства евреев в Белоруссии, и однажды даже потребовал проведения расстрела. Тем не менее, он был обеспокоен убийством германских евреев, которых он прежде очернил. Обращая внимание на то, что некоторые из них имели медали за выдающуюся службу во время Первой мировой войны, он пришел к выводу, что эти люди, в конце концов, являлись частью «нашего культурного наследия» и с ними не следовало обращаться как с «недостойными восточными евреями»⁵³.

Кубе также возражал против того, каким образом проводилась политика истребления. Один из его подчиненных сообщил ему о 1941 операции, проведенной 11-м полицейским батальоном в городе Слуцк, которые «граничили с садизмом. Во время проведения акции город представлял собой ужасную картину. С неописуемой жестокостью немецкие полицейские, но особенно литовцы, вытаскивали евреев из их жилищ и сгоняли всех вместе. По всему городу звучали выстрелы, а тела застреленных евреев нагромождались на улицах… Вся картина целиком была более чем жуткой». Члены полицейского батальона грабили «вопиющим образом», унося с собой «все полезное, например обувь, кожу, ткани, золото и другие ценности». Часы и кольца отбирали у евреев «самым жестоким образом» ⁵⁴. Когда Кубе передал эту информацию своему командиру, рейхскомиссару Генриху Лозе, и в качестве примера совершенно неприемлемых методов он говорил о раненых евреях, которые были похоронены заживо и в конечном итоге смогли выбраться из массовой могилы. Подобное было названо иллюстрацией «невероятного свинства» (eine bodenlose Schweinerei), о чем следовало сообщить фюреру и рейхсмаршалу Герингу ⁵⁵.

Напряженность между Кубе и СС относительно осуществления «окончательного решения» продолжалась на протяжении следующих двух лет. Выступая на стороне отдельных евреев, Кубе также пытался защитить около 4 тысяч германских евреев, предоставив им работу на фабриках в гетто. Эти попытки вызвали негативную реакцию со стороны Эдуарда Штрауха, офицера СС и командира полиции безопасности и СД в Белоруссии. В служебной записке от 20 июля 1943 года Штраух резюмировал свой телефонный разговор с Кубе, состоявшийся ранее тем же днем. Этот разговор произошел после того, как Штраух арестовал 70 евреев (нанятых на работу Кубе), которых ожидало «особое обращение» («зондербехандлунг», нем. Sonderbehandlung):

Штраух отправил эту служебную записку в Берлин, но Кубе остался на своем посту. Он был убит 22 сентября 1943 года бомбой, брошенной в его спальню русской женщиной. Штраух был приговорен к смерти двумя послевоенными судами и умер в тюрьме в ожидании казни.

Позиция Кубе, не согласного с уничтожением евреев, не была уникальной. На Восточном фронте были и другие, кто протестовал против методов проведения казней, хотя не отрицали справедливости истребления евреев. После того, как люди зондеркоманды 10b и прикрепленного 9-го резервного полицейского батальона казнили сотню евреев в Черновцах, они обсуждали проведенную операцию в своих казармах. Несколько человек назвали расстрел евреев «свинством» (Sauerei), но не подвергали сомнению само деяние ⁵⁷. Протестантский пастор писал своей жене в 1941 году о том, что «всеобщее отвращение» было вызвало тем, как латвийцы убивали евреев штыками. Все были готовы поставить евреев к стенке, но не к такому «непотребному убийству» ⁵⁸. Нечама Тек писала о полицейском в белорусском городе, который выступал против того, что расценивал как «беспорядочные и стихийные казни». Он называл их Schweinerei и настаивал, чтобы евреев расстреливали «в организованном порядке». Тот же офицер отказался участвовать в выслеживании евреев, которые подались в бега ⁵⁹.

Даже то, каким образом евреев депортировали из Берлина, вызывало критику. Так получилось, что редакция газеты «Черный корпус» (Das Schwarze Korps), официального печатного органа СС, находилась рядом с местом, где евреев собирали перед депортацией. Редактор газеты жаловался Рудольфу Брандту на ближайших сотрудников Гиммлера, поскольку как его служащие, так и иностранные гости становились свидетелями «оскорбительного и постыдного» зрелища – евреев жестоко избивали в ходе депортации. Подобное обращение было названо недопустимым и чистым безумием. Писатель подчеркнул, что эта жалоба не имеет ничего общего с гуманными чувствами, а только с искренним убеждением, что все должно выполняться в надлежащей немецкой манере. «В конце концов, мы не хотим выглядеть оголтелыми садистами» ⁶⁰.

Еще одно сомнительное в нравственном отношении событие произошло в первые дни после вторжения в Советский Союз. В начале августа 1941 года немецкая дивизия оккупировала город Белая Церковь, к югу от Киева, и ее командир попросил зондеркоманду 4a (айнзацгруппа C) убить евреев, проживавших там. За 10 дней рота Ваффен-СС при зондеркоманде застрелила около 850 евреев, но оставила в живых группу из 90 детей в возрасте до пяти лет, бросив их без еды и воды. Из-за детских криков солдатам вермахта пришлось позвать двух военных священников, которые обнаружили их полураздетыми, покрытыми мухами и лежащих в собственных экскрементах. Обо всем этом доложили старшему штабному офицеру дивизии, подполковнику Хельмуту Гроскурту. После того, как Гроскурту сказали, что отряд Ваффен-СС намерен убить детей, он с помощью вооруженных людей преградил путь грузовику, в котором были дети. Он также связался со своими командирами, чтобы попытаться отсрочить убийство. Этот вопрос обсуждался несколькими инстанциями, и фельдмаршал Рейхенау, командующий 6-й армией, лично принял решение, что эта операция «должна быть выполнена соответствующим образом»⁶¹. Но остался открытым вопрос, кто возьмет на себя это неприятное задание. Август Хэфнер, офицер зондеркоманды, отмечал, что люди из отряда Ваффен-СС, которым было от восемнадцати до двадцати лет, были слишком молоды, а члены зондеркоманды были женатыми людьми, и у них тоже были дети, следовательно, они также не подходили. Поэтому убийство 90 детей было совершено группой украинских помощников. На послевоенном суде Хэфнер описывал, как детей выстроили в линию на краю ямы и затем застрелили. «Вопли были неописуемыми» ⁶².

Вышеизложенные факты неоспоримы, но роль Гроскурта в этой ситуации остается неясной. В письме своей жене, датированном 21 ноября 1939 года, он писал, что после действий СС в Варшаве ему «стыдно быть немцем» ⁶³. У него также были связи с группой сопротивления вокруг адмирала Вильгельма Канариса, начальника военной разведки. Глубоко религиозный протестант, Гроскурт в дневнике заявлял о сильных антинацистских чувствах. Он на самом деле пытался предотвратить или, по крайней мере, отсрочить убийство детей. В отчете он писал: «Меры, предпринятые против женщин и детей, ничем не отличаются от зверств, совершаемых врагом, о котором постоянно рассказывают войскам». И, тем не менее, как утверждает Саул Фридлендер, по-видимому, его действия в отношении еврейских детей были обусловлены не столько гуманными соображениями, сколько заботой о реакции его людей. «Казнь, – писал Гроскурт, – можно было бы провести без всякого шума, если бы местный штаб предпринял необходимые шаги, чтобы не допускать сюда войска… И младенцев, и детей следовало устранить немедленно, чтобы избежать этой бесчеловечной агонии» ⁶⁴. С другой стороны, историк Николас Старгардт предположил, что у Гроскурта не было иного выбора, кроме как предложить этот довод против убийства детей в выражениях, приемлемых для его командования ⁶⁵.

Во всех этих случаях людям удалось в разной степени и по разным причинам избежать участия в убийстве евреев, а некоторые пытались даже предотвратить их. Другие критиковали, иногда даже публично. После вторжения в Польшу в 1939 году генерал Йоханнес Бласковиц, командующий Восточными территориями, осуждал поведение СС и убийство евреев и поляков. Он также возражал против «незаконных казней», протест, который Гитлер отверг, назвав «ребяческим» ⁶⁶. В служебной записке, датированной 27 ноября 1939 года, Бласковиц отмечал «ужасную жестокость и моральное разложение, которое быстро распространяется». Высокопоставленные офицеры СС и полиции «требовали и открыто поощряли акты насилия и жестокости» ⁶⁷. Подобная позиция, утверждал Бласковиц, являлась «непосильным бременем» для вермахта ⁶⁸. Гитлера привела в ярость подобная характеристика, и Бласковиц извлек из этого урок. В своем выступлении 6 февраля 1940 года генерал назвал поляков и евреев своими «заклятыми врагами на Востоке» и обратился с просьбой о более систематической стратегии против них ⁶⁹.

Летом 1943 года военный врач Кристиан Шёне упомянул об убийстве евреев в письмах, разосланных ближайшим родственникам солдат, пропавших без вести, и потребовал положить конец массовым убийствам, «исходя из соображений нравственности и чести». Доброго врача отдали под трибунал, но он вышел из этого положения, получив один год тюремного заключения ⁷⁰. Те, кто нес ответственность за проведение «окончательного решения», знали, что кое-где последует негативная реакция, но они были решительно настроены игнорировать ее. После встречи с Гитлером 19 июня 1943 года Гиммлер отметил в служебной записке, что «эвакуация» евреев будет проведена с «непоколебимой решимостью» вместо «беспокойства» (Unruhe), которого следовало ожидать ⁷¹.

Общее количество немецких солдат и офицеров, которые протестовали против убийства евреев, было невелико, и еще меньшей была доля тех, кто делал это по моральным соображениям. Дэвид Киттерман проанализировал 85 случаев отказов убивать в России и пришел к выводу, что около четверти из них были обоснованы соображениями совести в противовес проявлению слабости ⁷². Выводы Киттермана не являются последним словом, но картина в целом, видимо, верна. Вероятно, многие из тех, кто выступал против убийства евреев и активно старались помочь им, были верующими христианами, но нам известно, что это не помешало многим другим принимать участие в убийствах. Фактически все нацисты были христианами, и приверженность подавляющего большинства немецкого народа христианской вере не являлась эффективной защитой от непрерывного процесса разрушения. Почти 18 тысяч католических священников, студентов богословия и послушников служили в вермахте в качестве военных священников, но ни один из них не выразил несогласия с политикой истребления ⁷³. Отчеты протестантских военных священников еще не были детально изучены, но, по-видимому, это ничего не меняет ⁷⁴. Для всех этих людей преданность отечеству и дело спасения христианских душ было важнее сомнений в правильности реализуемой практики геноцида нацистского режима. Эта политика противоречила всему, за что ратовала их вера, но этот теоретический конфликт не смог помешать им приспосабливаться и искать компромисс.

Само существование людей, не желавших принимать участия в убийствах, говорит о том, что согласие с нацистскими целями было не единственно возможной линией поведения⁷⁵. Даже если не все были готовы идти на риск, сопряженный с прямым отказом, была возможность получить разрешение не участвовать в этом из-за слабости характера. Как заявил фон дем Бах-Зелевски в Нюрнберге, это был вопрос «не жизни и смерти, а готовности подвергнуть опасности свою карьеру»⁷⁶. И абсолютное подчинение приказам, на которое часто ссылались, на практике оказалось не таким безоговорочным.