Часть III

Район Юниверсити-Сити был не чужд страстей, одолевающих всех обитателей давшего ему имя учебного заведения. Май в Дэнфорте был месяцем, когда люди строили планы, ложно скромничали и без конца проверяли почту. Будущие выпускники отчаянно пили и заранее предавались ностальгии. Юные пары распадались или – с нездоровым оптимизмом членов секты конца света – решали попытать счастья в любви на расстоянии. Любому косому взгляду и малейшим переменам погоды присваивался излишне глубокий смысл. Непростой был месяц. Кругом одни сплошные метафоры. Многие открыто плакали: от чувств, от пыльцы.

Для небогатых сыновей и дочерей среднезападного Гарварда годы ободряющих хлопков по спине и позитивного подкрепления подошли к резкому и неотвратимому концу. Если у студентов, приехавших с Восточного побережья, были связи в банках, а у сокурсников с Запада – знакомые в Кремниевой долине, то у подавляющего большинства выпускников Дэнфорта не было ни того ни другого. Они присмирели и начали морально готовиться к жизни в стране с разрушенной экономикой, о которой им рассказывали на протяжении четырех лет. Раньше родители напутствовали: «Меть высоко». А когда дело дошло до поиска работы, стали говорить: «Умерь ожидания». Увлеченность и амбиции больше никого не волновали. Зато соцпакет – еще как. Но в общем и целом студенты по весне были полны надежд, предвкушения новой жизни. Перспектива работы «от звонка до звонка» пока еще интриговала. А этот волшебный день зарплаты! Для выпускника филологического факультета, которому посчастливилось устроиться на работу в Фонд Поэзии, начальные тридцать тысяч долларов в год казались фантастической суммой – столько денег и потратить-то нельзя! Массово рассылались резюме, добывались рекомендательные письма. Фулбрайт. «Амери-Корпус». Тридцать выпускников обрели заветную должность в приемной комиссии университета: они интервьюировали юных абитуриентов с горящими глазами и учили телефонному этикету первокурсников, которым было поручено обзванивать спонсоров. Племя несчастных с диагнозом «клиническая депрессия» – а таких среди студенчества набиралось до 15 % – наконец почувствовало едва ощутимое облегчение.

За несколько дней до вручения дипломов один популярный член еврейского братства поскользнулся на крыше общаги и сорвался вниз, чем едва не вверг весь Дэнфорт в публичный траур. К счастью, юноше удалось избежать смерти – он отделался растяжением запястья. Братья и сестры по факультету подписали для него несколько открыток и направили их по адресу городской многопрофильной больницы, где пострадавшему накладывали гипс, после чего с облегчением вернулись к своим делам. Будущее, казалось, было совсем близко – рукой подать.

В студенческой газете «Дэнфортский журнал» вышел материал о стычке Артура с библиотекарем. Заголовок, выделенный «капслоком», гласил: «ПРОФЕССОР НАПАЛ НА СТУДЕНТА ИЗ МАЛОИМУЩЕЙ СЕМЬИ». Небольшую размолвку – к ужасу Артура – они назвали «нападением». Татуированный библиотекарь вдруг превратился в «студента из малоимущей семьи»! Можно подумать, классовая принадлежность и достаток потерпевшего имели какое-то отношение к ссоре.

Прежде чем Артур успел отчитать главного редактора газетенки, прозванной в народе «Ди-журом», ему пришло электронное письмо от секретаря декана Гупты. Напоминание о намеченной встрече. «Когда вам удобно подойти?» Артур обрушил кулаки на клавиатуру, вылетел из кабинета, стремительно прошагал по двору главного кампуса и вломился к декану.

– Только не говорите, что он подал в суд!

Гупта поднял голову:

– Простите?

– С парнем все нормально, – сказал Артур. – На нем ни царапинки!

Вслед за Артуром в кабинет вошла молодая женщина на каблуках и в юбке-карандаш. Она старалась шагать как можно шире, но наряд не позволял.

– Прошу прощения, декан Гупта! – воскликнула она. Ее грудь колыхалась под тонкой блузкой. – Он ворвался без ра…

– Все хорошо, Лола. Артур, присаживайтесь.

Секретарша злобно уставилась на Артура, потом развернулась на каблуках и вышла. «Силы небесные, – подумал он, подняв взгляд от круглых полумесяцев под ее юбкой к сводчатому потолку кабинета и случайно унюхав мощный аромат декановой туалетной воды с нотами кедра и кардамона. – Лола!»

Гупта ворошил бумаги на письменном столе, без конца перебирая их своими руками-щупальцами. На переносице у него сидело изящное пенсне.

– Вы слышали, что пропала моя книга? Из библиотеки?

– Артур, Артур… – молвил декан. – Присаживайтесь. Отдышитесь.

Он сел, дрожа от праведного гнева. Гупта продолжал неспешно наводить порядок на своем столе, обрамленном высокими книжными шкафами. Спустя сорок полных ярости секунд – Артур сосчитал – Гупта наконец выудил из вороха бумаг желтую папку и вручил ее Артуру.

– Что это?

– Прочтите.

Тревога охватила его. Желудок как будто узнал о содержимом папки раньше, чем он сам. Артур медленно открыл папку и, щурясь, чтобы не принять весь удар сразу, пробежал взглядом по тексту.

– Вам не нужно меня увольнять. Я готов преподавать что угодно. Любой предмет. Можете платить мне гроши – я не стану обузой.

– Артур, прошу вас.

– Не увольняйте меня! Я столько сделал для университета!..

– Мы вас не увольняем. Просто мы пока не продлеваем контракт на следующий год, – сухо ответил декан.

– Прочтите статью, Сахил. «Нет видимых травм и повреждений». Парнишка цел и невредим!

– Дело не только в этом, Артур. Хотя мы, разумеется, не одобряем причинение физического вреда студентам без особой на то необходимости.

– А в чем тогда дело?

– Артур. Вы сами понимали, к чему все идет. В прошлом семестре вы вели… Сколько? Два курса? Те же деньги мы платим аспирантам. Конечно, вы знали, что так продолжаться не может. Если честно, я удивлен, что вы столько тянули…

– Я отдал годы…

– Вас взяли на временную должность.

– Столько сил вложил…

– Я ожидал от вас большего. Время и силы – это одно. Вы ведь не опубликовали ни одного научного труда, Артур! Ни единой публикации за столько лет!

– Да, я полностью посвятил себя преподаванию!

– Студенты дают вам очень низкие оценки. Признаться, Артур, я никогда не видел такого количества отзывов с одной звездой.

– Ко мне нужно привыкнуть. И что это за звездочки, в конце концов? Судьба профессуры теперь в руках восемнадцатилетних? Они пишут на нас рецензии, как на фильмы?

– Студентам очень нравится рейтинговая система. Мы стали получать гораздо больше оценок.

– Сахил. Выслушайте меня. Вы совершаете ужасную ошибку.

– Мне очень жаль, Артур. Я ничем не могу вам помочь. А в свете недавнего… инцидента… – Гупта взял со стола номер «Ди-жура» и помахал им у него перед носом. После чего произнес самые унизительные слова, на какие только способен представитель ректората: – Профессор Альтер. Мы решили, что вам пора уйти.

Артур проклял свою карьеру. Проклял университетскую политику бессрочных контрактов и годы, проведенные под ее дамокловым мечом. Проклял тонкокожее студенческое племя, которое в силу потребительского менталитета и чудовищной стоимости обучения имело одни лишь права, но не обязанности. Проклял Генриха Фергузена, нобелевского лауреата по химии и заслуженного дэнфортского профессора, который без зазрения совести и малейших последствий для репутации спал с пятерыми из шести своих ассистенток, включая собственных учениц и нанятых с улицы девушек. Проклял поставляемые в столовые суши и ортопедические матрасы фирмы «Темпур» в общежитиях первокурсников. Проклял Совет попечителей, эту шайку магнатов угольной и биотехнологической промышленности, выступающих против минимальной оплаты труда в размере пятнадцать долларов в час для работников университетского общепита, которые вставали затемно и часами добирались до кампуса с восточных окраин Сент-Луиса. Проклял лицемерное дэнфортское руководство, гордо принимавшее на работу физиков и математиков женского пола, но при этом наградившее почетным званием Филлис Шлэфли. Проклял китайскую и нигерийскую элиту, платившую баснословные деньги за образование своих детей, которых зачисляли с единственной целью: чтобы их фотопортреты появились в рекламных брошюрах мультикультурного университета. Проклял заведение, уничтожившее прекрасный факультет социологии на том лишь основании, что педсостав имел «марксистские взгляды». Проклял недавно возникший «Левый Кампус» за их воинствующее скудоумие. Проклял трусость ректоров, не желающих принимать против этих идиотов никаких мер и пасующих перед любыми контактами с остальными неудобоваримыми братствами. Проклял раздутое эго Дэнфорта, его одержимость общественным мнением и пиаром. Он сыпал и сыпал проклятьями, покуда его запал не иссяк и проклинать стало некого. Артура силой вышвырнули из здания администрации и настойчиво попросили никогда не возвращаться в кампус.

Увольнение из Дэнфорта означало, что последняя надежда Артура умерла. Он покорился судьбе. Выставил на продажу дом. Через три недели его купили. К его вящему удивлению, покупатели – красивая молодая пара с тройняшками – не имели никакого отношения к университету.

– А кто они такие? – спросил Артур риелтора.

– Работают в частном секторе, – ответил тот. Пфф. Как будто это что-то объясняет.

Итан и Мэгги снова приехали из Бостона, чтобы помочь отцу с переездом и помянуть Франсин: годовщина ее смерти совпала с продажей дома. Мэгги сказала, что они приехали для «моральной поддержки» – Артур терпеть не мог это выражение. Он нуждался не в моральной, а в реальной – физической – помощи. В такие смутные времена крепкие руки ценятся на вес золота. Те коллеги, которые раньше охотно перекидывались с ним словечком, исчезли с радаров, как только до них дошли слухи о его обличительной речи в кабинете Гупты. Он не получил ни единого сообщения, ни одного приглашения обсудить случившееся за кружечкой пива. Вот еще один побочный эффект переезда: сразу видно, кто тебе настоящий друг, а кто нет.

Он попросил детей помочь ему делом – и они помогли. От их холодного профессионализма Артуру делалось не по себе. Итан и Мэгги беседовали с ним исключительно по логистическим вопросам. Простили они его или нет, все-таки они вернулись – и, наверное, за это он должен их благодарить.

Как-то раз у него закончился малярный скотч. Он пошел на звук приглушенных голосов и оказался в спальне Мэгги. Там никого не было, но с потолка спускалась лесенка с красными ступенями. Дети сидели на чердаке и оживленно что-то обсуждали.

– Я за него волнуюсь. – Голос Итана. – Как он будет жить?

– Это его проблемы.

– Мэгги…

– Понимаешь, в том-то и дело. Ты вечно ему все прощаешь. Как будто он неразумное дитя и сам не ведает, что творит. Но он – взрослый человек, Итан. Хуже того. Он – анахронизм.

– Да, согласен, он немного оторван от жизни. И что? Как ему с этим быть? Разве мы не обязаны о нем позаботиться? Убедиться, что он нормально перенесет удар?

– Лично я – нет.

– Обязана. Мы оба обязаны.

Мэгги фыркнула:

– Ну-ну.

– В какой-то момент ты просто решила, что он твой враг. Это стало твоей идеологией. Все, что не соответствует твоим представлениям о нем, ты просто отметаешь как несущественное. Но он же живой человек. Живой и непростой. А каково, по-твоему, мне? С самого детства он отдавал тебе все свое внимание!

– Что? Ты шутишь?

– Он спорит с тобой из уважения. Потому что видит в тебе достойного оппонента. А во мне… не знаю, кого он во мне видит, но уж точно не человека, которого можно воспринимать всерьез.

– Несмотря на это, ты продолжаешь его выгораживать!

– Я его не выгораживаю. Я прошу тебя подумать и вспомнить все, что он для нас сделал. Не только его пренебрежение и равнодушие, а вообще – все…

Артур стоял в дверях. Он знал, что должен тихо выйти из комнаты, но не мог. Сердце возмущенно заходилось от каждого подслушанного слова. Он все стоял, минуты шли, а он с обидой и негодованием – и с немалой долей самолюбия – слушал, как дети спорят о его вкладе в их жизнь.

На следующий день – в годовщину маминой смерти – Мэгги повела Итана в Климатрон. Они вместе прошли по садикам разных стран мира: все было в пышном цвету. Торжественно прошествовали мимо зарослей кизила под сенью дубов английского сада. Погладили «драконьи изгибы» декоративных стен в Нанкинском саду дружбы. Шли молча, дабы почтить тишиной память усопшей, но пронзительные крики детей, солнечная зелень с вкраплениями желтого, голубого и красного – все это настойчиво свидетельствовало, что здесь – место живых.

Сент-Луис в мае – это невыносимая жара, просто адское пекло. Даже в садах, где сезонную лихорадку природы немного смягчает сень деревьев, вязкий зной просачивается сквозь одежду к коже рук, ног и туловища, оставляя за собой влажные следы. Руки Итана блестели от пота, когда они проходили мимо пруда, возле которого Чарли когда-то потер его мочку. Впереди замаячил геокупол Климатрона.

Когда за ними мягко закрылись автоматические двери, Итан и Мэгги попали в другой мир. Зелень каскадами струилась с плотных зарослей по бокам от дорожки. То здесь, то там через равные промежутки времени включались автоматические генераторы тумана. Мэгги провела Итана сквозь хижину с соломенной крышей, затем мимо плиссированных листьев сейшельской пальмы и зарослей пассифлоры, перешагнула через опорные корни громадного дерева. Наконец свернула с дорожки и показала брату ручей, куда два года назад вытряхнула прах матери.

– Что, прямо в воду? – с ноткой беспокойства в голосе уточнил Итан.

Мэгги кивнула:

– Мне хотелось, чтобы она тут… циркулировала.

Итан проследил за ее взглядом до самого края купола, поднял глаза к треугольным панелям и каркасу из алюминиевых труб:

– Понятно.

Они постояли на коленях у ручья, затем нашли скамейку в ярко-зеленой роще, среди папоротников, кустов и странных скульптур Чихули. Звуки дикой природы из динамиков сливались в один протяжный крик, а брат и сестра просто сидели под ненадолго приютившим их огромным стеклянным куполом.

После продажи дома Артур закрыл кредит, а на оставшиеся деньги снял номер в гостинице «Чейз-парк плаза» и наконец смог позволить себе самую большую роскошь – время. Избавившись от дома, он испытал неожиданное облегчение, декомпрессию тревожности, как после смерти человека, много лет боровшегося с болезнью. Вдвойне приятнее становилось от осознания, что больше не надо читать лекции, ходить на собрания: отныне он свободен от всех прелестей университетской жизни.

Его номер в «Плазе» был меблирован, мини-бар забит под завязку, и каждое утро он завтракал в «Чейз-клабе». Вестибюль отеля заменил ему гостиную, бассейн – ванную. Он стригся и брился в гостиничной парикмахерской, где женщина в укороченном топе с неприлично притягательным пупком укладывала горячее полотенце ему на лицо, а в руку вставляла стакан с холодным виски. Он провел в гостинице четыре чудесные недели. А потом пришел ежемесячный счет – и стресс вернулся. Люди его возраста были своего рода пионерами – первым поколением мужчин, стабильно доживавших до восьмидесяти и девяноста лет. На что он будет жить все эти годы?

Район сильно изменился с тех пор, как Артур переехал в Сент-Луис. Новый Сентрал-Уэст-Энд с его водка-барами, круглосуточными службами доставки печенья, арт-галереями и магазинами повседневной одежды спортивного стиля был целиком ориентирован на возмутительно молодую и незаслуженно богатую аудиторию. Артур наблюдал за ними из окна, словно горбун с колокольни. Студенты университетов и востребованные молодые специалисты. Все они без конца что-то покупали. Что-то ели. Ну не могут же они целыми днями только этим и заниматься, думал Артур. Должно быть в жизни человека что-то еще! Его трясло от презрения. А порой, проявляя недюжинную благосклонность, он прощал людям их консюмеризм и винил во всем систему, поощряющую подобное поведение. В такие дни он гадал, каково приходится молодым и преуспевающим в Америке.

Вернувшись в Риджвуд, Мэгги продолжила работать с мальчиками Накахара, но летом те чувствовали себя неприкаянными. Она занимала их, как могла. Они ели пиццу в переоборудованном гараже в Бушвике и гуляли по кладбищу Маунт-Хоуп в Глендейле. Дважды пытались поехать на Кони-Айленд, но оба раза поездка срывалась по независящим от них причинам. Сперва электричку остановили из-за того, что какому-то пассажиру стало плохо. На следующей неделе на путях что-то загорелось.

Когда в Нью-Йорке наконец легализовали смешанные единоборства, Бруно упросил Мэгги сводить его на бои.

– Ну пожалуйста, Мэгги, пожалуйста-пожалуйста! Что, блин, за лето! Мы скоро подохнем от скуки!

– Не выражайся. Деньги в банку. Сейчас же.

– Вообще, он прав, – добавил Алекс. – Мне тоже не хватает какого-то стимула в жизни.

В августе она сдалась и перепрофилировала банку в культпоходный фонд. Получив разрешение Оксаны (и загадочный кивок от ее мужа-японца), Мэгги повела мальчиков в «Барклайс-центр». В тот вечер им без конца попадались строительные и дорожные работы: казалось, весь Бруклин решили перестроить. Огромные пласты асфальта разбивали отбойным молотком в щебень. Тракторы без водителей отбрасывали зловещие тени на огороженные лентой участки. Над многоквартирными домами средней величины, впиваясь когтями в темно-синее небо, возвышались подъемные краны. Выйдя из метро, мальчики разинули рты и медленно, завороженно двинулись в сторону спортивной арены с зависшим над ней огромным сияющим пончиком.

Места у них были на галерке, головокружительно высоко и далеко от самой арены. Мэгги окинула взглядом толпу. Она почти целиком состояла из… мужчин, от одного взгляда на которых в голову приходил вопрос: чем отличается скинхед от обычного лысого дядьки с наколками? Узнавать не очень-то и хотелось. Слишком много тестостерона в одном помещении. Это скопище самцов, казалось, и так было на грани.

Впрочем, Бруно и Алекс прекрасно проводили время, и окружение их ничуть не смущало. С такого расстояния они не могли ничего увидеть внизу и поэтому уставились на гигантский дисплей, когда по ярко освещенному проходу зашагал первый боец, широкоплечий белый мужик. Под бурные овации зрителей он стянул с себя футболку и шагнул на огороженную сеткой арену. Удары бас-барабана огласили трибуны, после чего пропитанный антигистаминным и «спрайтом» голос принялся читать рэп. В этой композиции Мэгги наконец признала саундтрек с той вечеринки по случаю дня рождения Эммы. У второго бойца была темная кожа и борода. Он двинулся на арену с противоположного выхода, и всю дорогу публика нещадно его освистывала. Он высунул язык, ухмыльнулся зрителям и принялся размахивать красным флагом в такт замиксованным берберским барабанам.

Ведущий с мелированной прической долго представлял бойцов: откуда они родом, сколько весят, сколько боев выиграли и проиграли.

– Хороший урок о том, как живут «другие», – прошептала Мэгги мальчикам. – Точнее, плохой.

Те ее не услышали, слишком были увлечены зрелищем. Она наблюдала, как они кричат и ликуют, взбудораженные донельзя, и вдруг до нее дошло: скоро они вырастут и она будет им не нужна. Мэгги промокнула глаза футболкой.

Бруно пихнул ее в бок:

– Все норм?

– Ага. – Она поморщилась. – Все супер!

Мэгги медленно откинулась на спинку сиденья и стала не без удовольствия смотреть, как бойцы лупят друг друга.

В сентябре отмечал бар-мицву Эзра Голдин. Семья пригласила на праздник триста гостей. Артура среди них не было.

Мэгги не могла обойтись без спутника, а Итан в таких вопросах доверия не заслуживал. Хоть брат и клялся, что приедет, в последний момент он запросто мог остаться дома, бросив ее на произвол судьбы – бродить в гордом одиночестве по минному полю дома Голдинов, возмущаясь неприкрытому обжорству и непрошеным карьерным советам. В конце концов она решила взять с собой Майки. Не в качестве парня – она ясно дала это понять, – а в качестве друга. Она осознала, что все эти годы была к нему несправедлива. Его политические взгляды далеки от идеала, кто бы спорил, но над ними ведь можно поработать. Главное, что он хорошо к ней относится. Он за нее горой, а это дорогого стоит.

Бекс встретила Мэгги у входа в святилище – «Чмок, чмок, ты восхитительна!» – а Леви подверг Майки энергичному рукопожатию. Голдины явно решили блеснуть: патриархи обменивались поцелуями, как мафиози, на женских плечах красовались норковые манто. Мэгги села с Кляйнами, которые нервно ерзали в своих талесах и без конца заглядывали в телефоны – проверить, как играют «Джетс». Прочие прихожане, не имевшие отношения к вышеупомянутым семьям, усаживались куда придется и молились в собственном темпе.

Предполагалось, что Эзра разделит праздник со своим одноклассником, но Леви недавно подарил синагоге новую Тору, и раввин на неделю перенес церемонию второго мальчика. Эзра теперь торопливо читал текст со свитка, давая петуха на древних кантилляциях. Мэгги не понимала эти напевы, но они, теплые и хорошо знакомые, окутывали ее подобно одеялу и убаюкивали. Когда она очнулась, сестринство синагоги уже вручало Эзре серебряный бокал для кидуша, а на коленях у нее лежали три леденца «Санкист фрут джемс» в индивидуальной упаковке. Хруст целлофана огласил зал, и сотни леденцов взлетели в воздух. Мэгги бросила свой с излишним рвением; через долю секунды Эзра завопил: «Блин! Мой глаз, блин!» Майки с укором взглянул на Мэгги.

– Не смотри на меня так! – прошептала она. – В расстрельной команде виноваты все.

Когда служба подошла к концу, раввин начал вести молитву. Он благословил Эзру, после чего призвал всех присутствующих благословить Вооруженные силы США и Армию обороны Израиля. Мэгги возмущенно поджала губы и не проронила ни слова.

Затем все встали и прочли кадиш, гимн смерти. Тех, кто нес траур по недавно усопшим, после кадиша попросили не садиться, чтобы остальные увидели скорбящих в своих рядах. Мэгги не села. Она приподнялась на цыпочки и поискала взглядом брата, но его не было в зале.

Вечером, перед праздничным ужином в гостинице «Тинэк Мариотт», Мэгги подошла к Майки. На ней было голубое приталенное платье с пышной юбкой и кашемировая шаль, которую он подарил ей еще в университете.

За последние месяцы она набрала несколько фунтов и радовалась этой новой плотности своего тела. Приятно было вновь крепко стоять на ногах. Она оплакивала мать бесконечно долго, голодала в знак протеста, смысл которого теперь от нее ускользал, и в итоге сильно подорвала здоровье. Пришла пора всерьез взяться за свою жизнь.

Совершенно независимо от нее Майки начал какие-то нелепые домашние тренировки, популяризованные ультраконсервативным спикером палаты представителей конгресса. Он выглядел подтянутым и элегантным: однотонный темно-серый костюм (купленный после того, как Мэгги запретила ему даже думать о тонкой полоске), светло-голубая рубашка, красный галстук и запонки.

– Ну, идем, – сказала она и поспешила к банкетному залу.

Для своих детей Бекс не жалела ничего. После церемонной утренней службы в синагоге гостям предлагалось окунуться в атмосферу тель-авивского ночного клуба. Вестибюль тонул в неоновом сиянии красных и голубых светодиодных лент. Посередине возвышалась колоссальных размеров барная стойка, на которой сверкала хрустальная пирамида из перевернутых бокалов для мартини.

– В этой сцене, – сказала Мэгги, – в ворота должна вломиться разъяренная беднота, и мы все получим по заслугам.

Две девицы на ходулях в переливающихся блестками костюмах проводили их ко входу в банкетный зал. Мэгги сразу заметила за столиком у бара (на котором стоял вытесанный изо льда бюст Эзры) знакомый силуэт: торчащие вверх напряженные и сутулые плечи, опущенная голова.

– Итан! – крикнула она и пояснила для Майки: – Это мой брат. Пойду поздороваюсь. А ты пока стой здесь.

Она подбежала к Итану и обняла его. Нос брата приобрел прежнюю форму, лишь во внутренних уголках его глаз до сих пор лежали едва заметные темные тени.

– Отлично выглядишь, – сказала она.

– Спасибо. – Он залпом прикончил свой напиток.

– Что это?

Итан покрутил в руках стакан:

– Содовая. Пытаюсь избавляться от вредных привычек.

Мэгги кивнула. Сверкающие девицы на ходулях прошествовали в зал и стали фотографироваться с гостями.

– Слушай, а утром тебя почему не было?

– Вообще-то, я почти передумал приходить… Понятия не имею, как разговаривать с этими людьми. Мне тридцать один. Я безработный и нищий.

– У половины присутствующих есть долги, – сказала Мэгги, – и покрупнее твоих. Они же как-то научились с этим жить.

– Не с этим, а вопреки.

– Жить, положив на это большой и толстый.

– Возможно, ты права.

Мэгги кивнула:

– Спасибо, кстати, что не просишь помочь тебе деньгами.

Итан засмеялся:

– Я бы не посмел.

Мимо, проливая ярко-красные безалкогольные коктейли, пронесся табун подростков: они преследовали мальчишку, который стащил у какой-то девицы туфли на каблуках.

– Я решила получить еще одно образование, – сказала Мэгги.

– Да ладно. Какое?

– Хочу быть учителем. Средней школы, наверное. В некоторых штатах для этого достаточно иметь степень бакалавра.

– Ты уедешь из Нью-Йорка?

– Да. Надоел он мне. Слишком все дорого.

Итан склонил голову набок.

– Чтобы жить на Манхэттене, нужно быть олигархом, – продолжала она. – И потом, я не хочу смотреть, как Бруклин застраивают небоскребами.

– Куда поедешь?

– В Вермонт. Такой пока план.

Итан кивнул:

– Я тоже думал поучиться.

– Серьезно?

– Ага… Точнее, уже все придумал. И поступил.

– Ого! Итан! Куда? На какую специальность?

– В Институте Пратта есть магистратура по дизайну интерьеров. Получу степень магистра изобразительных искусств.

– Ну да, ведь такие специалисты очень востребованы на рынке труда.

– Смешно. Папа сказал ровно то же самое.

Мэгги закатила глаза:

– Подумаешь.

– Квартиру придется продать, – сказал Итан.

– А где будешь жить?

– Устроюсь в общагу советником-консьержем. Буду присматривать за студентами, а за это мне предоставят комнату.

– Ты же понимаешь, что тебе придется не только за ними «присматривать»?

– Понимаю.

– Придется решать все их мелкие проблемы и…

– Я это понимаю, Мэгги. Понимаю.

Дымчатый свет приобрел насыщенный сиреневый оттенок. Мимо прошел человек в смокинге: он нес в руках деревянный брусок, к которому были примотаны три металлических колокольчика. Он ласково стучал по ним молотком и говорил:

– Дамы и господа! Приглашаю вас пройти со мной в главный зал.

– А этот разве не главный? – удивился Итан.

– Займи мне место, – сказала Мэгги. – Два.

Она отправилась на поиски Майки и нашла его в обществе тарелки, полной японской еды.

– Представляешь, встретил в туалете ребят с работы, – сказал он с набитым ртом. – Они там элитный кокаин нюхали, судя по всему. Как тесен мир, а?

– Слишком тесен. Ну, идем искать наш столик.

На потолок банкетного зала проецировалось начертанное курсивом имя Эзры. На ламинате танцпола тряслись аниматоры в диско-жилетах. С одной стороны танцпол ограничивало стадо белых кожаных диванчиков, а на противоположном конце зала два бармена в разноцветных бликах стробоскопа ловко разливали напитки. Над ними, на высокой платформе, разместились диджей, скрипачка и саксофонист. Гремела ритмичная электронная музыка. Над басами шипели и искрились голоса гостей.

Мэгги пробралась сквозь толпу и нашла своего брата за длинным столиком. Представила его Майки.

– Наконец-то познакомились, – сказал Итан.

– Ага. Мэгги столько о тебе рассказывала!

Музыка стала громче: зазвучал гимн Израиля с наложенным поверх битом и синтезатором. Ведущий включил микрофон на своей гарнитуре и принялся гавкать на гостей:

– Габы и господа, гальчики и гевочки, – кричал он. – Прошу всех на танцпол! Да-да, пора танцевать хору!

Танцующие быстро построились в круг. Леви подошел к племяннице и племяннику, выдернул из-под них стулья и вытолкал их на танцпол. В ту же секунду их затянуло в хоровод, завертевшийся подобно маховому колесу вокруг виновника торжества. С потолка посыпались долларовые банкноты: они парили в воздухе, точно конфетти, медленно оседая на пол. Мэгги присмотрелась к бумажкам и увидела, что на них изображен портрет Эзры. Вскоре она потеряла из виду и брата, и Майки. В хороводе кружились уже все собравшиеся: старики, дети, дальние родственники и партнеры по бизнесу. За несколько мгновений до того, как Эзру усадили на стул и понесли над головами обожаемых родных и близких, Мэгги – положив руки на плечи двух воротил из мира коммерческой недвижимости – вдруг почувствовала, как отрывается от земли.

Праздник заставил Мэгги задуматься. О деньгах. Она бы никогда не стала вести такой образ жизни, какой вела дядина семья. Но и мысль, что мамино наследство лежит мертвым грузом в холодном банковском хранилище, не принося никому пользы, тоже ее не радовала. Впрочем, оно там не просто лежит, верно? Деньги крутятся, множатся и успешно инвестируются ребятами вроде тех любителей кокса с работы Майка, на бешеной скорости проносясь по условным коридорам международной коммерции.

Идея «фиктивного капитала», насколько Мэгги ее понимала, вызывала у нее стойкое отторжение. Особенно бесило слово «фиктивный». Получается, те, кто у руля, просто все выдумывают? Прямо на ходу? («Экономика, – вспомнила она слова одного престарелого дэнфортского профессора, – это фикция. Вопрос толкования. Экзегеза».) Мэгги не находила себе покоя. Чем дольше мамино состояние обреталось в сфере воображаемого, тем дольше на нем наживались люди куда более ушлые, чем она. Раз уж деньги остаются при ней – пока она не отказалась от них окончательно, – пусть они лучше существуют в реальном мире. В материальной сфере. Нет, Мэгги не собиралась вступать в ряды безумцев-палеоконсерваторов, выступающих за возвращение к золотому стандарту и прочим истокам. Но впервые в жизни она осознала, что ее пониманию доступно далеко не все.

В октябре она получила положительное решение от комитета по образованию штата Вермонт. Учеба начиналась весной. Согласно принятому решению Мэгги ликвидировала траст и купила десять акров земли под Вудстоком, штат Вермонт, на холме под названием Хармони-Ридж. На этой территории расположились двухэтажный дом с тремя спальнями и двумя ванными, меблированный амбар, уличный туалет в деревенском стиле и пятиакровое пастбище с навесом для лошадей.

Прежде чем переехать на север, она отложила небольшую сумму, которой ей должно было хватить на год жизни до получения учительской лицензии, а оставшиеся деньги пожертвовала службе медицинской помощи студентам Дэнфорта. Деньги она перевела от имени матери, с припиской, что они должны обязательно пойти на помощь студентам с анемией и психическими заболеваниями. Она знала, что медицинской службе не хватает финансирования. Раз университет не желает выделять деньги на здоровье своих учащихся, об этом должны позаботиться частные спонсоры. «Используйте средства так, как сочтете нужным, при условии соблюдения вышеуказанных требований, – написала она. Ей понравилось, как важно и тяжеловесно звучали эти слова. – Если вы не найдете деньгам достойного применения, рекомендую нанять квалифицированных постоянных сотрудников». Наверняка в Дэнфорте немало студентов, рассудила Мэгги, чью жизнь может спасти такой человек, как ее мать.

Купленное имение оказалось очень большим, и управиться с ним в одиночку она не могла, а скоро ей и вовсе предстояло целыми днями пропадать на учебе. Мэгги наняла местного бродягу в дырявых «биркенстоках» по имени Бо. У Бо не было ни мобильного, ни иных средств связи (он не хотел, чтобы его прослушивали спецслужбы), так что поговорить с ним получалось, только пока он находился на рабочем месте.

Мэгги и ведать не ведала, что однажды станет чьим-то начальником. Теперь же она твердо решила быть добрым работодателем, таким, которого полное и безоговорочное послушание только смущает, а не радует. Ей хотелось править легко и непринужденно. Демонстрировать подчиненному не ежовые рукавицы, а либерально оттопыренный вверх большой палец. На практике все вышло иначе. Бо оказался ненадежным работником, а дел было невпроворот. Счета, поваленные деревья, нашествие термитов. Сломанный бойлер, слабый напор воды. Да мало ли что могло случиться на такой огромной площади! В конце ноября молния ударила в сахарный клен во дворе. Он упал и раскурочил канализационную трубу, шедшую от дома к септику. На следующий день Бо позвонил Мэгги.

– Тут настоящая катастрофа, – равнодушным, ничуть не обеспокоенным тоном произнес он. – В траве пузырятся фекалии. Может, вызвать профессионалов? Пусть посмотрят?

– Хмм. – Мэгги задумалась и провела рукой по рыжим кудряшкам. – Нет, – наконец сказала она. – Кажется, я знаю, кто сможет все исправить.

Артур прибыл в Хармони-Ридж ветреным декабрьским вечером: из единственной серой тучи, припорашивая имение его дочери, падал снег. «Сперо» медленно ползла вперед, фары выхватывали из темноты лишь несколько футов дороги. Артур поднимался по склону, ориентируясь на низкий каменный забор с двух сторон. Когда забор кончился, а дорога впереди слилась с полем – все кругом накрыло коварное белое одеяло, – Артур поехал просто на свет венецианских окон гигантского дома и неверное сияние уличных фонарей на каменном фасаде. Наконец он остановил машину и вырубил двигатель. Немного посидел в салоне просевшего автомобиля. Багажник был под завязку набит сумками и завернутыми в пузырчатую пленку хрупкими вещами. Тепло потихоньку выветривалось из машины, внутрь просачивался холод. Артур вновь переоценил свои силы: после девятнадцати часов в пути он не мог пальцем пошевелить от усталости. Между лобовым стеклом и приборной доской лежал пустой бумажный пакет в жирных пятнах. Артур купил в Колумбусе картошку фри и всю дорогу только ею и питался. Поначалу он был даже горд собой: картошка приятно напомнила о том, сколь малым он может довольствоваться, но теперь желудок урчал от дичайшего голода.

Уехать из Сент-Луиса оказалось проще, чем он думал. Поводом для тревог должно быть будущее, а не прошлое. Что толку тратить время на пустые сожаления? Если он станет зацикливаться на том, что оставляет позади – не только дом, но и эти коварные, незаметно проникающие в подкорку американские ценности: статус и финансовая стабильность, гордое владение недвижимостью, надежды на успешную карьеру, – он непременно кончит так же, как отец. И все же Артуру было трудно смотреть на этот уединенный сельский особняк и сознавать, что он принадлежит его дочери, а у него самого нет за душой ничего, кроме содержимого «сперо». В конце концов, это ведь обычное дело: стареющий отец приезжает жить к своей взрослой дочке. Но разве у таких отцов по-прежнему ясный и трезвый ум? И разве они должны работать за еду и крышу над головой? Артур взял себя в руки и вышел на мороз.

Мэгги открыла дверь. Она была в черных леггинсах, шерстяных носках и длинном растянутом свитере.

– Папа! – воскликнула она, обнимая его. – Я уж думала, тебя снегом занесло по дороге!

– Шоссе Ай-девяносто в такую погоду – гиблое место.

– Да, да. Ну, проходи.

Он вошел в дом.

Гостиная была просторная, с высокими потолками. Лакированные деревянные бревна в сучках и неровностях обрамляли каменные стены.

– Пару идей Итан подкинул, – сказала Мэгги, кивнув на черную кованую люстру, и провела отца в смежную столовую. – Завтра устрою тебе большую экскурсию. Ты увидишь, что основная проблема здесь – это септик. Он древний. Но и других хлопот хватает. Поваленные деревья – это меньшее из зол, тем более сейчас, зимой. Кстати, как ты относишься к лошадям? Я пока только подумываю…

Ему стало дурно от этого нарочитого изобилия и достатка. Дом был слишком большой, Артурово положение в нем – слишком шаткое, вся ситуация – слишком странная. Он не ожидал, что Мэгги купит себе такое помпезное жилище и запросто в нем устроится. Она явно чувствовала себя как дома.

– Немного… перебор, не находишь? – спросил он.

– Обычный фермерский дом.

– Скорее, лыжная база.

Мэгги улыбнулась:

– Ты будешь жить в амбаре.

– Как скотина.

– Ничего подобного. Там есть мебель и отопление. Полотенца, постельное белье – я все принесла. Вот увидишь, так будет лучше, это фактически отдельное жилье. Пойдем, помогу тебе устроиться.

Они снова вышли в прихожую. Артур увидел на полу мокрые коричневые следы, оставленные его скрипучими кедами.

– Мэгги.

– Что?

Тогда он посмотрел ей в глаза – кажется, впервые за много лет, впервые с тех пор, как она была ребенком, бьющимся в истерике и беззащитным. Он открыл было рот, но не смог выдавить ни звука.

– Ладно, не важно. Ни о чем не волнуйся, хорошо? – сказала Мэгги. – Обживайся. Устраивайся поудобнее.

Артур кивнул и вышел в снежную бурю.

Добрел до машины, открыл багажник, взвалил на правое плечо тяжелый баул. Чтобы перетащить в дом все вещи, придется сделать три-четыре ходки к машине – если, конечно, не набрать сразу побольше сумок. Артур наклонился и взвалил на левое плечо второй баул. Колени едва не подогнулись, но все же выдержали. Бедра затряслись от напряжения. Он увидел на другом конце поля амбар и двинулся к нему. Шаг, еще шаг… Артур шел медленно и упрямо. Тащил свои пожитки сквозь темноту. Снежинки застревали и скапливались в волосах.

Амбар был построен в том же стиле, что и дом, из отполированных узловатых бревен. Одна огромная комната – словно перевернутый корпус судна. Ручки сумок больно впивались в плечи. Тусклые ретролампы Эдисона указали ему путь к большой кровати с кованым изголовьем, стоявшей впритык к дальней стене.

«Устраивайся поудобнее». Какая меткая характеристика этой поры его жизни! Лучший призыв к капитулянту. Но нет, он не таков. Он не поддастся соблазну, не покорится комфорту и изобилию. По крайней мере, не сейчас. Сперва нужно вернуть кое-какие долги.

Лишь поставив сумки на пол, потянувшись и сев на край кровати, Артур увидел, что́ Мэгги оставила ему на подушке. Книгу. В твердом красном переплете, с его именем на обложке. Артуру стало нехорошо. Раньше при виде этого томика он успокаивался и млел, но сейчас его бросило в липкий и колючий жар. Щеки вспыхнули. Он торопливо запихнул книгу в ящик прикроватной тумбочки.

Пять месяцев спустя, на третью годовщину смерти Франсин, к ним приехал на автобусе Итан. Он спал в гостевой комнате, дизайн которой разработал сам, на большой кровати, амбициозно предназначенной для двоих. На тумбочке стояла фотография, 35-миллиметровый слайд которой он нашел на чердаке сент-луисского дома: Франсин на больничной койке в ореоле темно-рыжих волос. На руках у нее – извивающийся розовый младенец. Артур, в голубом медицинском халате, пригнулся, чтобы поместиться в кадр, и держал одну руку в резиновой перчатке на плече новорожденного Итана.

Там, где нет цивилизации, ее приходится изобретать. В деревенской глуши, среди пастбищ и покрытых молодой листвой кленов, Альтеры нащупывали путь к новому семейному устройству. Тем вечером они собрались у костра, разведенного на полянке за домом. Когда пламя начало затухать, Итан предложил сходить за растопкой. Артур покачал головой, достал из кармана красную книжку и без лишних раздумий бросил ее в огонь. Их костер под пасмурным небом был единственной точкой света на многие мили вокруг.