Я изложил свои взгляды на природу вещей в свете того, что мы знаем на сегодняшний день. Я резюмировал развитие некоторых ключевых идей фундаментальной физики, описал великие открытия, сделанные физикой XX столетия, и описал картину мира, возникающую из исследований в области квантовой теории гравитации.

Уверен ли я во всем этом? Нет.

Одна из самых первых и красивых страниц в истории науки – это пассаж из платоновского диалога «Федон», в котором Сократ объясняет форму Земли.

По словам Сократа, он верит в то, что Земля круглая, с огромными долинами, в которых живут люди. По существу он прав, но немного растерян в своем изложении. Он добавляет: «Я не уверен». Эта страница искупает весь тот вздор о бессмертии души, которым заполнена остальная часть диалога. Это не только старейший из дошедших до нас текстов, в котором явно говорится, что Земля имеет форму сферы. Гораздо важнее, что здесь Платон с кристальной ясностью признает ограниченность знаний своего времени. «Я не уверен», – говорит Сократ.

Это подчеркнутое понимание нашего неведения лежит в основе научного мышления. Именно благодаря этому пониманию пределов нашего знания нам и удалось узнать так много. Мы никогда не уверены в том, в чем способны усомниться, в точности как Сократ не уверен в сферической форме Земли. Мы ведем исследования на границах нашего знания.

Понимание пределов нашего знания – это также осознание того факта, что наши знания могут оказаться ошибочными или неточными. Только благодаря пониманию того, что наши знания могут оказаться неверными, можно освобождаться от ложных идей и учиться. Чтобы чему-то научиться, надо иметь смелость признать, что вещи, которые мы считаем известными, включая самые глубокие убеждения, могут оказаться неверными или, по крайней мере, наивными, как тени на стене платоновской пещеры.

Наука рождается из акта смирения – из отказа от слепого доверия нашему прошлому знанию и нашей интуиции; из сомнения в том, о чем все говорят; из отказа доверять накопленному знанию наших отцов и дедов. Мы ничему не научимся, думая, будто уже знаем всё самое важное, и полагая, что всё уже записано в книгах или известно старейшинам. В те столетия, когда люди свято верили в правильность своих знаний, им мало чему удалось научиться. Если бы Эйнштейн, Ньютон и Коперник полностью доверяли знанию своих отцов, они никогда не поставили бы его под сомнение и никогда не смогли бы продвинуть наше знание вперед. Если бы не эти сомнения, мы до сих пор поклонялись бы фараонам и верили, что Земля покоится на гигантской черепахе. Даже самые ценные наши знания, например те, что принес нам Ньютон, могут, как показал Эйнштейн, оказаться в итоге упрощенными.

Науку порой критикуют за претензию на объяснение всего и мнение, будто в ней есть ответ на все вопросы. Это любопытное обвинение. Как знают исследователи в лабораториях по всему миру, при занятиях наукой вы ежедневно сталкиваетесь с пределами своего неведения – в бесчисленных вещах, которых вы не знаете или не можете сделать. Это прямая противоположность претензии на всезнание. Мы не знаем, какие частицы могут быть открыты в ЦЕРНе в следующем году, или что обнаружит наш следующий телескоп, или какое уравнение действительно описывает мир; мы не знаем, как решать уравнения, которые у нас есть, и порой не понимаем, что они означают; мы не знаем, верна ли красивая теория, над которой сейчас работаем. Мы не знаем, что было до Большого взрыва; мы не знаем, как устроены грозы, бактерии, наш глаз, клетки нашего собственного тела, наш мыслительный процесс. Ученый живет с постоянным осознанием нашего глубокого неведения, в прямом контакте с бесчисленными ограничениями, которые сдерживают наше понимание.

Но если мы ни в чем не уверены, как мы можем полагаться на то, что говорит нам наука? Ответ прост. Наука заслуживает доверия не потому, что она дает нам непреложные истины. Она заслуживает доверия потому, что она дает лучшие ответы из тех, которыми мы располагаем на настоящий момент. Наука – это самое большее, что мы знаем на сегодня о тех проблемах, с которыми нам приходится сталкиваться. Именно ее открытость и то, что она постоянно ставит под вопрос имеющиеся знания, гарантирует, что ответы, которые она предлагает, являются лучшими из имеющихся: если вы найдете лучшие ответы, именно они и станут наукой. Когда Эйнштейн нашел лучшие ответы, чем Ньютон, он не опроверг способность науки давать лучшие ответы из возможных, напротив, он ее подтвердил.

Таким образом, ответы, даваемые наукой, хороши не тем, что они окончательные. Они хороши тем, что они не окончательные. Эти ответы заслуживают доверия потому, что это лучшее, чем мы располагаем на сегодняшний день. И они лучшие из всех имеющихся потому, что мы не воспринимаем их как окончательные, а рассматриваем их как открытые для улучшения. Именно осознание нашего неведения делает науку заслуживающей доверия.

И то, что нам нужно, – это как раз возможность доверия, а не неизменность. У нас нет и не будет абсолютной уверенности ни в чем, если только не впадать в слепую веру. Наука дает наиболее правдоподобные ответы просто потому, что наука и есть поиск наиболее правдоподобных ответов, а не тех, которые претендуют на непреложность и неизменность.

Хотя наука опирается на прежние знания, суть ее состоит в непрерывном изменении. История, которую я рассказал, охватывает тысячелетия и следует нарративу науки, который собирает и хранит стоящие идеи, но без колебаний отбрасывает их, когда обнаруживается что-то, работающее лучше. Природа науки состоит в критичности, бунтарстве и неудовлетворенности в отношении априорных концепций, почитания и сакрализации неприкосновенных истин. Поиск нового знания строится не на культивировании уверенности, а на культивировании радикального недоверия к уверенности.

Это означает отказ в доверии тем, кто претендует на владение истиной. Именно поэтому между наукой и религией часто возникают конфликты. Это происходит не потому, что наука претендует на знание окончательных ответов, но по прямо противоположной причине: потому что дух науки состоит в недоверии к любым претензиям на обладание окончательными ответами или привилегированным доступом к Истине. Это недоверие вызывает беспокойство в некоторых религиозных кругах. Вовсе не религия тревожит науку, а, наоборот, некоторые религии обеспокоены научным мышлением.

Принятие принципиальной ненадежности нашего знания означает принятие того, что мы живем, погруженные в неведение, а значит, в тайну, принятие жизни с вопросами, на которые мы не знаем ответов. Возможно, мы просто не нашли пока или – кто знает? – никогда их не найдем.

Жить без уверенности трудно. Многие предпочтут любую уверенность, даже безосновательную, той неуверенности, которая возникает в результате осознания собственных пределов. Есть те, кто предпочитает верить в ту или иную историю лишь потому, что в нее верили предки его племени, и не может набраться смелости принять неуверенность.

Неведение пугает. От страха мы можем рассказывать самим себе успокаивающие истории: где-то там, за звездами, есть зачарованный сад с добрым отцом, который приглашает нас присоединиться к нему. И это успокаивает, независимо от того, правда ли это.

В мире всегда найдется кто-то, претендующий на то, чтобы давать нам окончательные ответы. Мир полон людей, утверждающих, что они владеют Истиной. Потому что они узнали ее от отцов; прочли в Великой Книге; получили напрямую от Бога; нашли в глубине самих себя. Всегда кто-то претендует на то, что является носителем Истины, игнорируя тот факт, что в мире есть множество других носителей Истины, каждый из которых обладает своей собственной настоящей Истиной, отличной от той, которой обладают прочие. И всякий раз какой-нибудь пророк в белом облачении произносит слова: «Следуй за мной, я есть истинный путь».

Я не критикую тех, кто предпочитает в это верить: мы все свободны верить в то, во что хотим. Может быть, в конце концов, есть зерно истины в шутке, о которой упоминает Блаженный Августин: «Что делал Бог до сотворения неба и земли?» – «Приготовлял преисподнюю для тех, кто допытывается о высоком». Но это «высокое» есть в точности то же, что «глубокая бездна» в цитате Демокрита, взятой в качестве эпиграфа к этой главе. И это побуждает нас к поиску истины.

Сам я предпочитаю открыто смотреть в лицо нашему неведению, признавая его и стараясь заглянуть чуть дальше в попытке понять то, что мы способны понять. Я делаю это не только потому, что признание нашего неведения позволяет избегать суеверий и предубеждений, но прежде всего потому, что признание собственного неведения кажется мне самым верным, самым красивым и, главное, самым честным шагом.

Попытки заглянуть и пойти дальше кажутся мне самым главным делом, дающим чувство жизни. Это как любить или смотреть в небо. Любопытство, побуждающее узнавать, открывать, заглядывать по ту сторону холма, пробовать на вкус яблоко – это то, что делает нас людьми. Дантовский Улисс напоминает своим соратникам: «Вы созданы не для животной доли, но к доблести и к знанью рождены».

Этот мир удивительнее и сложнее любых сюжетов, рассказанных нашими праотцами. Я хочу познакомиться с ним поближе. Чтобы принять неопределенность, не следует бояться чувства таинственного. Ведь мы погружены в таинственность и красоту нашего мира. Мир, раскрываемый квантовой гравитацией, новый и странный, остается полным загадок, сохраняя при этом простую и ясную красоту.

Этот наш мир не погружен в пространство, и он не развивается во времени. Мир состоит только из взаимодействующих квантовых полей, роение которых порождает – через плотную сеть взаимных связей – пространство, время, частицы, волны и свет (рис. 13.1).

Рис. 13.1. Образное представление квантовой гравитации

И поэт продолжает:

Это мир без бесконечности, где не существует бесконечно малого, поскольку есть минимальный масштаб явлений, ниже которого ничего нет. Кванты пространства перемешаны в виде пространственно-временной пены, а строение вещей появляется из взаимной информации, которая состоит в корреляции между областями мира. Мы знаем, как описать этот мир с помощью системы уравнений, которые, возможно, еще придется уточнять.

Это колоссальный мир, в котором еще многое надо прояснять и исследовать. Моя заветная мечта состоит в том, чтобы кто-то – например, один из молодых читателей этой книги – смог посвятить себя этой задаче и лучше понять этот мир. Где-то там, за поворотом, огромные миры ждут своих первооткрывателей.