Глава тринадцатая
На следующий день, ближе к вечеру, Великобританию облетела трагическая весть, сначала по радио, а потом через экстренные выпуски газет. Премьер-министр, сэр Невилль Чемберлен, был убит на пороге своей резиденции тремя пистолетными выстрелами в упор. В старой доброй Англии такого не случалось очень и очень давно.
Убийца был схвачен на месте секретарем и шофером премьера, сопротивления не оказал, более того, с усмешкой отдал свой вполне исправный и готовый к дальнейшей стрельбе «браунинг». Но по дороге в ближайший полицейский участок (отчего не повезли террориста сразу в контрразведку и не надели хотя бы наручники, никто впоследствии объяснить не мог) он спокойно принял яд и скончался почти мгновенно.
Через несколько часов было установлено, что убийца принадлежал к крайне правому крылу ирландских сепаратистов, со времен, предшествовавших Мировой войне, финансируемых и поддерживаемых Германией. Неназванные представители «Интеллидженс сервис» и широко известные политические журналисты дружно выразили свое недоумение. Сэр Невилль был как раз ярым германофилом, от всей души поддерживал политику «невмешательства», позволяющую Германии и Италии делать в Испании все, что им заблагорассудится.
В яростных спорах с Черчиллем и прочими здравомыслящими политиками он неоднократно прямо заявлял, что видит свое особое предназначение в том, чтобы достигнуть дружеского соглашения с Гитлером и Муссолини. Любой ценой, в том числе признания права Италии на захват Абиссинии, возвращения Германии ее бывших колоний и согласия на полную «свободу рук» Гитлера восточнее Польши.
Всего две недели назад он в крайне резкой форме отклонил секретное личное послание президента Рузвельта, предлагавшего рассмотреть возможность создания системы поддержания мира и спокойствия в Европе с участием всех «демократических» государств. Включая и Россию, невзирая на ее нынешнее правительство, а исходя исключительно из геополитики.
Сэр Невилль, пренебрегая давними традициями, не постеснялся ответить президенту, единственно близкому по духу, а главное – неуязвимому союзнику, что даже начало подобных консультаций вызовет сильнейшее раздражение Германии, Италии и Японии. Англия на это пойти не может.
Зачем же прогерманским сепаратистам было убивать столь полезного человека? Никогда больше в гордой Британии не нашлось бы политика, столь тяготеющего к национальному суициду. А впереди у него еще был Мюнхен, где он бесплатно отдал немцам Чехословакию с ее мощной армией, Судетским укрепрайоном и военными заводами. И «странная война», когда Англия, и под ее давлением, Франция, не поддержала воюющую Польшу, а чуть позже и сама практически едва не капитулировала, испытав ужас и позор Дюнкерка.
Вот такой человек глупо и жалко умер на грязной брусчатке Даунинг-стрит, хрипя и отплевываясь кровью. Знаменитый котелок, которым он помахивал, возвещая Англии мир на целое поколение, откатился в лужу, белый пластрон намокал буро-красным.
Кто их поймет, этих экстремистов! Гаврила Принцип в четырнадцатом году застрелил в Сараеве эрцгерцога Фердинанда, единственного из Габсбургов, кто не хотел войны и мог ее предотвратить. Что в итоге получили сербы и прочие боснийцы?
Со смертью Чемберлена возможность новой Мировой войны, похоже, значительно отдалилась. Следовательно, убийца, кем бы он ни был, сыграл «прогрессивную роль в истории», дал лишний шанс скатывающемуся в самую глубокую из всех возможных пропастей миру.
Неглупых аналитиков в то смутное время хватало. По обе стороны баррикад. Прямолинейно, но последовательно мыслящие уже на следующий день заявили, что смерть премьера выгодна только СССР и США. Пусть и по разным причинам. Увлеченные внутренними проблемами заявили, что теперь к власти неизбежно придет «партия войны». Под ней понимали Черчилля, Идена и часть королевского окружения. То есть тех людей, которые со времен четырнадцатого года были уверены, что с Германией, мечтающей о возрождении «флота Открытого моря» и вновь начавшей постройку линкоров, никаких общих дел иметь нельзя.
Моря должны оставаться под англосаксонским контролем. Отсюда же вытекала мысль, что Россия, даже коммунистическая, как держава континентальная соперничества Британии на морях составить не может, но для поддержания баланса в Европе вполне годится в качестве союзника. Особенно учитывая факт, что сейчас, в отличие от четырнадцатого года, ресурсами и дипломатическими возможностями для занятия Стамбула и проливов не обладает.
Аналитики, что друзья, что враги сэра Уинстона, не ошиблись.
Черчилля, бывшего тогда всего лишь военно-морским министром, вызвали к королю. Впоследствии он так описал эту судьбоносную аудиенцию: «Его Величество принял меня очень любезно и пригласил сесть. Он смотрел на меня некоторое время испытывающе и лукаво, а потом сказал: «Думаю, вам неизвестно, зачем я за вами послал». Я ответил в том же духе; «Сир, я просто ума не приложу зачем?» Он рассмеялся и сказал: «Я хочу просить вас сформировать правительство. С учетом всех печальных обстоятельств». Я ответил, что, конечно, сделаю это».
Антон, узнав о назначении Черчилля премьер-министром, тут же примчался к Сильвии. Отдал мокрый плащ, зонт и котелок слуге, поправил перед зеркалом прическу. Следом за хозяйкой поднялся на второй этаж, в ее кабинет. Выбрал кресло, стоявшее спинкой к эркеру.
– Я вас поздравляю, леди. Теперь вы вошли в ближний круг. Сэр Уинстон, безусловно, не забудет прежней дружбы и нынешней услуги. Его мечта исполнилась. Теперь я тоже не против с ним повидаться. Вряд ли он меня забыл. Тринадцать лет не срок, тем более для крупного политика. У меня есть интересные предложения.
– Не рано ли, друг мой?
– Если думаете, что рано, могу подождать. Но не больше недели. С Испанией нужно что-нибудь делать. И с Гитлером тоже. Не говорю о Сталине. Но вы убедились, что наша методика работает? Без всяких высших вмешательств?
– Убедилась, – кивнула Сильвия, почти непроизвольно одергивая юбку. Слишком пристально друг-конфидент рассматривал ее колени. Она бы и не возражала, но смешивать большую политику и плотские утехи ей пока не хотелось.
– Это вы убили Чемберлена?
– Фу, как грубо, – оскорбился Антон. – В жизни своей никого не убивал. Хотите верьте, хотите нет. Это ваши сотрудники подобным грешили. А я иногда не препятствовал определенным «эксцессам исполнителей», иногда их, бывало, стимулировал. Но руки мои чисты, – словно бы в доказательство, он протянул Сильвии свои ладони.
– Верю, дорогой, верю. Но почему он умер так непристойно и своевременно?
– Расклад-с, – только и осталось Антону вспомнить старый анекдот преферансистов.
– Дальше что делать будем?
– Воевать, май бьютифул леди, воевать. Впереди полвека необъявленных войн, и мы подписали контракт на весь срок. Хорошо, теперь исходя только из личных соображений! Но результат вполне может оказаться тем же самым…
– Как будто у нас есть выбор, – с неожиданной для ее облика печалью сказала Сильвия.
– На том и сойдемся. Как с моими документами?
– Наверное, послезавтра все будет готово. Траур трауром, но наша бюрократия работает четко в любых обстоятельствах.
Шульгин начал сворачивать свою миссию. Задача была выполнена. Уцелевшие при штурме дворца каудильо бойцы поместились в пять самолетов. Из шестидесяти спецназовцев Гришина убиты было пятнадцать. Еще половина ранены. Потери интернационалистов и коренных испанцев превышали пятьдесят процентов. Очень, очень много, так нельзя воевать, корил себя Сашка, одновременно признавая, что итог куда важнее.
Что, три дивизии, целиком погибшие при неудачной попытке прорвать вражеский фронт, стоят меньше, чем полторы сотни солдат, обеспечивших успех стратегической операции? По отдельности каждого жалко, особенно если видел их в лицо, разговаривал и обещал светлое будущее. А потом он лежит, ничком или навзничь, и на него падает нетающий снег.
Зато минимум миллион человек продолжат жизнь, не догадываясь, чему и кому они этим обязаны. Может быть, осуждая и ненавидя спасителей и победителей.
– Товарищ Рокоссовский, – сказал он, входя в кабинет Главного военного советника, – теперь все возлагаю на вас лично, полностью.
Зампред Совнаркома Шестаков выглядел плохо, на взгляд комдива. Куда делись былая вальяжность и плотность тела? Щеки ввалились, глаза горели нездешним огнем, и движения казались чересчур резкими.
Он, разумеется, не знал о том, что Сашка сделал своими руками, думал, что тот всего лишь руководил десантной операцией. Сидя в сравнительно безопасном месте, как положено начальнику. Но и в этом случае легко такие рейды не обходятся.
– Что, Григорий Петрович? Что возлагаете?
– Все, – повторил Шульгин. – Всю полноту военного руководства. После смерти Франко замены ему не найдется. Немцы и итальянцы на днях начнут эвакуацию. Гарантирую. Прието будет поддерживать вас как минимум полгода. Деваться ему некуда. Последний расчет получит как раз в июле. Все подчиненные вам боеспособные части, особенно бригаду Кривошеева, сосредоточьте в Мадриде. И знаете, для чего?
– Наступать на Малагу и Кадис? – предположил Рокоссовский.
– Нет. Когда испанцы закончат собственные разборки, подпишут мир, или не знаю что, какой-нибудь «пакт Монклоа», вы будете гарантом стабильности. Жестким и даже жестоким. Не принимающим во внимание ничьи интересы, кроме наших. Чтобы подопечные не передрались. Как говорил Император Николай Первый, чтобы ни одна пушка не выстрелила без нашего разрешения. Вы уловили мою мысль?
– Так точно. Триста танков, почти пятьсот самолетов и двадцать тысяч пехоты будет достаточно. А вы оставите мне своих бойцов? Зачем они вам в Москве?
– Оставлю, Константин Константинович, оставлю. В Москве начнутся совсем другие дела. Главное же – я вам оставлю деньги. Много денег. Это входит в мои обязанности и возможности. И расскажу, как их нужно использовать. Считайте, помимо всех иных властей, вы как бы здешний прокуратор. Полпред будет согласовывать с вами все дипломатические шаги. Историю Древнего Рима учили?
– Не так чтобы очень, – смутился комдив.
– Почитайте на досуге.
Решив, что главное сказано, Шульгин жестом показал, что налить уже пора. Тем более – есть повод. Рокоссовский подал стоявший на тумбочке графин сухого.
– Вам, Павлову, Громову и еще нескольким товарищам сегодня присвоено звание Героев Советского Союза…
Сказанная ритуальная фраза самому Сашке внезапно резанула слух. Хотя и слышал он ее с детства сотни тысяч раз.
Как это – «Вам присвоено»? Вами присвоено – логично. А – вам? Вы удостоены – нормально. Но вдаваться сейчас еще и в лингвистические тонкости он не хотел.
В Москву Шульгина не слишком тянуло. В этой именно роли. Хотя почти любому человеку предстать перед вождем полным триумфатором было бы более чем лестно. Ни один советский деятель после Фрунзе с его знаменитой телеграммой: «Южный фронт ликвидирован, Гражданская война окончена!» – не мог похвастаться такими успехами в столь короткое время.
Но что его ждет там? Новый взлет или опала? Очень даже возможная. Лично Сашке на любой вариант было плевать. Только дело хотелось довести до ума.
Сталин как раз в это время был в полном восторге. На ту карту поставил, тому человеку доверил. Всему миру показал, что Советский Союз надо принимать всерьез. Если уж он смог за тысячи километров от своих границ оказать помощь Пиренейской Республике, на которую всей мощью навалились не только собственные контрреволюционеры, но и претендующие на роль мировых держав Италия с Германией, то чего многочисленным врагам ждать на гораздо более близких территориях?
Как же вознаградить победителя? Очень хороший человек. Умный, смелый, талантливый. Тем и опасный. Молотов не опасный. Каганович тоже. Апанасенко талантливый, грубый, самого товарища Сталина матом и на «ты» посылал, но все равно не опасный. Этот – сложнее. С кем сравнить – с Троцким? Не подходит. Шестаков не политик. Совсем. Проявил себя очень способным руководителем и полководцем. Но не Наполеон. Здесь бояться нечего. Власть перехватывать не возьмется. Фрунзе! Вот! Очень похож Шестаков на Фрунзе. Не полностью, не совсем. Однако – типаж! Стоило Михаилу Васильевичу захотеть – ничего бы тогдашний Сталин не смог бы ему противопоставить. Не захотел – хорошо. Спасибо врачам, от язвы желудка вылечили. Радикально. В сорок лет. Как бы с ним иначе дальше жить и работать? Дзержинский тоже вовремя умер. В двадцать шестом. Это же надо такое сказать с трибуны: «Скоро к нам придет диктатор с красными перьями».
Как будто сам был ангелом с белыми. Все предатели и сволочи!
Сталин завершил очередной круг по кабинету. Как хорошо, что никто не мешает думать.
Дать Шестакову «Героя»? Мало. Старшим лейтенантам столько звездочек раздали, что цена ее – как «Анны» третьей степени.
Произвести в маршалы? Неплохо. Ряды следует пополнять. Одних «разоблачили», новых назначили. А зачем? Григорий Петрович рядом с Буденным и Ворошиловым смотреться не будет.
Иосиф Виссарионович вспомнил сказанные Шестаковым слова. «Я хочу командовать Тихоокеанским флотом». Очень хорошие слова. Почему бы не пойти товарищу навстречу? Сделаем его подобием адмирала Алексеева. Наместником Дальнего Востока, комфлотом, дадим звание, которого ни у кого еще нет. Допустим – адмирал флота. Вообще пора восстановить адмиральские звания. И генеральские тоже. Да и погоны, наверное. Двадцать лет прошло, старые штампы можно забыть, а традиции – они и есть традиции. Ладно, еще подумаем. Не горит.
Но с Шестаковым нужно решать незамедлительно. Или пусть сначала вернется, поговорим с глазу на глаз, тогда и определимся.
Это было в характере Сталина – все предварительно продумать, разложить по полочкам, но окончательное решение отложить на последний момент. К судьбам людей это особенно относилось. Бывало, косой взгляд, не к месту сказанное слово перевешивали самые рациональные доводы. На то он и вождь, а не бухгалтер. Интуиция, чутье, озарение – называйте как хотите, но без этого на вершине власти долго не удержаться.
Сейчас интуиция нужна для другого. С европейской шахматной доски одна за другой исчезли две сильные фигуры. Франко сам по себе, допустим, слон, но до последнего занимавший длинную диагональ и прикрывавшийся ладьей и фигурами помельче. Зато Чемберлен позиционировал себя не иначе, как ферзем. И – нет его! Странно, очень странно. Смысл устранения не просматривается. Что это сделали не мы – факт. Но далеко не факт, что нам это на пользу. Черчилль – старый знакомец, антикоммунист и антисоветчик с первых дней революции. При нем курс Англии может еще ужесточиться. Но немцев и Гитлера лично он не любит и опасается в не меньшей степени. Значит, открывается простор для маневра. Что бы там ни говорили мудрецы-политики – Мировая война до сих пор не закончена. Просто, как писал Ленин, пока еще длится передышка. Мы ею воспользовались в полной мере, но счета до сих пор не закрыты. Не возвращены утраченные по Версалю и Бресту территории, Черное море все так же заткнуто турецкой пробкой. Половина Сахалина и Курилы у японцев.
Зато теперь у нас есть Испания с несколькими отличными портами. Но нет океанского флота и долго не будет. Не потянуть. Царская Россия смогла после Цусимы восстановить его за девять лет, а мы двадцать продолжаем использовать «остатки былой роскоши».
Сталин, в отличие от Ленина и Троцкого, флот любил. Несколько иррационально, эстетически, как, наверное, и Гитлер, пехотный ефрейтор. Флот – синоним имперского величия. Броня, пушки, ряды выстроенных на шканцах матросов в парадных форменках. По правде же – что такое «Бисмарк» и «Тирпиц» в сравнении с Гранд-флитом? Букашка на рукаве. Кайзеровский «Хохзеефлотте» имел десятки отличных линкоров и линейных крейсеров, и где он? Сгодился лишь на то, чтобы мятеж в Киле устроить и в английском плену затопиться. И все равно теперь строят новый!
Так же и Сталин мыслил. Была бы у него возможность, приказал бы строить линкоры – эскадру за эскадрой, как японцы. Но понимал, что ни финансов, ни технической базы для этого нет. Так не «разменять» ли Испанию на что-нибудь более практичное?
Он велел Поскребышеву пригласить к нему Литвинова часов после двадцати двух. Нужно дать наркоминделу время подготовиться. К чему – пусть сам соображает.
Гитлер в это же самое время совещался с группенфюрером СС и начальником РСХА Рейнгардом Гейдрихом. Гиммлера ему видеть и слышать не хотелось. Верный товарищ, но отличающийся удивительным отсутствием полета фантазии. Тоже по натуре бухгалтер. Потом его назовут «бухгалтером смерти». Но – потом. Тем не менее обсуждать с ним вопросы тонкой политики бессмысленно.
Гейдрих – совсем другое дело. Полная противоположность. Фанатик интриг и тайных операций. Виртуоз. Не зря великолепно играет на скрипке. И служил на флоте. Обер-лейтенантом всего лишь, но тем не менее.
– Как вы думаете, Рейнгард, у нас есть способы подойти к нынешнему руководству сталинского НКВД?
– На каком уровне, мой фюрер?
– Я думаю, сразу к Заковскому, – эту фамилию фюрер выговорил с некоторым усилием. Чужая фонетика. – Вы же с ним контактировали раньше? Пока он только входит в курс дела, неплохо бы сориентировать его на определенные приоритеты. Чтобы нас англичане не опередили.
– Да, контактировали, в других обстоятельствах и по другим поводам. Тогда инициатива исходила из окружения Ежова и, как предполагаю, с санкции самого Сталина. Собственных выходов на Заковского, увы, у меня нет. Абсолютно все весомые персоны, с которыми осуществлялась связь, сразу же были перемещены на менее значимые должности или вообще отстранены. На Лубянке идет большая перетряска.
– Думайте, Гейдрих, думайте. Это очень важно.
– Разве только сыграть в открытую? Поручить нашему человеку в посольстве передать Заковскому записку из рук в руки? Технически это осуществимо. А смысл послания?
– Идея мне нравится. Так и надо, без всяких шпионских штучек. И смысл самый простой. Руководство РСХА в связи с изменением мировой конъюнктуры желает обсудить некоторые вопросы, представляющие взаимный интерес, на неправительственном уровне. Встреча может состояться в Москве, для чего туда прибудет облеченный доверием представитель. Может, вы и будете этим представителем, Гейдрих?
– Я готов, мой фюрер. Никогда не был в Москве. Но ведь Заковский немедленно доложит Сталину. У них там иначе быть не может.
– А вы, Рейнгард, вы ведь тоже доложили бы мне, получив подобное предложение? – Гитлер пытливо посмотрел группенфюреру в глаза.
– Несомненно, мой фюрер!
– Вот пусть и он докладывает. Если согласие на встречу будет получено, сразу станет ясно… Вы понимаете, о чем я говорю.
– Да, мой фюрер. Я займусь этим немедленно.
– Спасибо, Рейнгард. А я пока подумаю, о чем же вы станете говорить.