Хоть некоторые ученые и не верят в искренность обращения Константина, наделе никаких сомнений в его приверженности богу христиан быть не может. Разумеется, остается техническая возможность, что все это было притворство. Однако, на мой взгляд, глубокая и личная заинтересованность Константина в деле защиты христианства должна положить конец всем подозрениям. Говоря его собственными словами, которые повторял он не раз – как, например, в послании жителям Палестины: «Я твердо веровал, что всю душу свою, все, чем дышу, все, что только обращается в глубине моего ума, мы обязаны принести великому Богу» («Жизнь Константина», 2.29).

Не только внутренние христианские дела живо интересовали Константина; он предпринял важные шаги, чтобы улучшить положение Церкви и церковного клира. Как правило, средства на обеспечение общественной жизни в античных городах предоставляла главным образом местная аристократия – не за счет высоких налогов, но за счет тех требований, что предъявляло высокое общественное положение к их времени, силам и ресурсам. Государственная служба и активная общественная жизнь, как часто отмечалось, были для богатых бременем: нередко они включали в себя щедрое финансирование общественных зданий и мероприятий – таких трат не только ожидала, но даже и требовала от богачей община. Видное общественное положение давало влияние и почет, но и требовало немалых, порой весьма обременительных расходов.

Константин издал закон, которым освободил христианских клириков – к этому времени уже нередко членов местной аристократии – от общественных обязанностей, в том числе и от финансовых обязательств перед общиной. Более того, он щедро снабжал их пожертвованиями из имперской казны на благо их паствы. Самым же прославленным из даров Константина стало возведение по всей империи крупных церковных зданий, в том числе и Латеранского собора в Риме.

В некоторых случаях эти церкви вырастали на местах прежних значительных и прославленных языческих святилищ. Для этого, разумеется, требовалось сначала разрушить храмы. Как с одобрением сообщает в «Жизни Константина» Евсевий, Константин «разрушал до основания» «щедро украшенные капища, пользовавшиеся уважением беззаконных» («Жизнь Константина», 3.1).

На основании этого отрывка некоторые полагают, что Константин разорил и снес храмы по всей империи; однако Евсевий называет лишь пять святилищ, претерпевших такую судьбу: три из них были посвящены Афродите, одно связано со знаменитым противником Иисуса Аполлонием Тианским, и еще одно расположено в Мамре, почитаемом месте, связанном с ветхозаветным праотцом Авраамом (см.: Быт., 18). Один из храмов Афродиты также был расположен на Святой Земле – на месте страстей Иисусовых. Храмы Афродиты подозревались в организации культовой проституции, и это дало Константину веский повод стереть их с лица земли. Так или иначе, похоже, для уничтожения именно этих храмов у Константина были серьезные причины. Однако это не превратилось в общий тренд. Как пишет один современный ученый: «Нет причин обобщать эти случаи и делать из них выводы о сносе храмов по всей империи». Впрочем, и в этом можно увидеть предвестие грядущих, более мрачных событий.

Религиозная ревность, стоящая за этими сносами, постройками и перестройками, ясно видна и в рассказе Евсевия о возведении Храма Гроба Господня в Иерусалиме. Иногда считается, что инициатором этой постройки стала мать Константина, Елена, очень набожная христианка; но это, скорее всего, не соответствует действительности. Евсевий пишет, что самому Константину «угодно было священнейшее место спасительного воскресения в Иерусалиме сделать славным предметом всеобщего благоговения» («Жизнь Константина», 3.25). К несчастью, на этом месте уже стояло святилище. И не какое-нибудь, а нечестивое языческое святилище, выстроенное «нечестивцами», которые по наущению демонских сил решили скрыть от людей место погребения Иисуса. Они привезли откуда-то землю и «завалили ею все то место. Потом, подняв насыпь до некоторой высоты, замостили ее камнем, и под этой высокой насыпью сокрыли священную пещеру». Сверху же, на этой насыпи, возвели ужасную «гробницу душ», полную «мертвых идолов». Это было «мрачное жилище сладострастного демона любви» [Афродиты]. Ему язычники «на нечистых и мерзких жертвенниках приносили ненавистные жертвы». Что же оставалось Константину? Разумеется, смести это гнездо порока с лица земли! Святилище было полностью разрушено, насыпь под ним разрыта, и найдена пещера, где лежало тело Иисуса. На этом месте Константин возвел великолепный храм в честь Спасителя – и с тех пор, вплоть до наших дней, там не иссякает поток паломников и туристов.

Об участии в этом строительстве Елены мы ничего не знаем. Однако она проявляла ревность о Боге многими другими способами. Более всего известно ее благочестивое путешествие в Святую Землю: уже в возрасте семидесяти лет императрица-мать стала первой в истории паломницей, – до того христианам не приходило в голову «ходить там, где ходил Иисус». Но она это сделала – и привлекла огромные средства из имперской сокровищницы, чтобы вернуть в эти исторические места живую память о Христе. Неверно, что Елена приписывала себе честь открытия древа Истинного Креста. Это позднейшая легенда. Евсевий, перечисляя основные вехи ее путешествия, ни о чем подобном не упоминает. Однако именно Елена выбрала памятные места для возведения двух церквей: церкви Рождества – в Вифлееме, где, как говорят, родился Иисус; и церкви Вознесения – вблизи Иерусалима, на Масличной горе, в месте, откуда Иисус вознесся на небеса после воскресения. Нет нужды говорить, что в этих благочестивых проектах Елену полностью поддерживал другой ревностный христианин – ее сын.

В противоположность ученым, считающим, что ревности по Боге Константину недоставало, некоторые современные специалисты, напротив, считают, что Константин был убежденным христианином и задался целью, в конечном счете, обратить всю империю. Однако, скорее всего, это не так. Даже если сам Константин и был убежденным сторонником христианского бога, от желания навязать свою веру всем подданным его должны были останавливать политические соображения. Что выходит из принуждения, он понимал слишком хорошо. Он помнил времена Великого гонения, более того – находился в это время при дворе Диоклетиана, а затем Галерия, так что знал дело во всех подробностях. Гонения не сработали. Константин, несомненно, умел добиваться своего не мытьем, так катаньем, когда считал нужным, – как в случае с епископами на Соборе в Никее. Но навязывать чуждую веру своим подданным, в основном язычникам, он не считал необходимым.

В следующей главе мы увидим, что некоторые преемники Константина такой толерантности не проявляли: к концу IV века в империи начали действовать законы, под страхом суровых наказании полностью запрещавшие языческие богослужения и ритуалы. С терпимостью (или нетерпимостью) Константина к языческим обычаям связан один особенно деликатный исторический вопрос. Пытался ли он прекратить языческую религиозную деятельность, поставив под запрет жертвоприношение животных? В личных взглядах Константина по этому вопросу сомневаться не приходится. Кровавые жертвоприношения – кровь, внутренности, вонь, вся эта процедура – были ему отвратительны, об этом он говорил неоднократно. Проблема для историков состоит в том, пытался ли он в какой-то момент навязать свои взгляды подданным, запретив жертвоприношения по всей империи.

Некоторые видные специалисты утверждают, что да, – ив доказательство этого приводят важные свидетельства. Прежде всего, об этом прямо говорит биограф Константина Евсевий. Согласно «Жизни Константина», после победы над Лицинием в 324 году Константин издал закон, в котором «возбранял отвратительные обряды идольского служения, совершавшегося некогда в городах и селах, чтобы, то есть, никто не дерзал воздвигать статуй, заниматься предсказаниями и иными пустыми делами, – вообще, чтобы никто не приносил жертв» («Жизнь Константина», 2.45). Далее Евсевий снова пишет, что по императорскому указу «для народа и войска в пределах власти Рима повсюду закрывались врата идолослужения и воспрещались все виды жертвоприношений». Более того, «своими законами и указами он непрестанно запрещал приносить жертвы идолам, вопрошать гадателей, воздвигать статуи» («Жизнь Константина», 4.23, 25).

Значение таких законов трудно переоценить. Если цифры, приведенные нами в главе 6, более или менее верны, это означает, что к 325 году христиан в империи было около пяти миллионов. Прибавим к ним четыре миллиона иудеев, округлим – и получим, что из шестидесяти миллионов населения империи пятьдесят оставались язычниками и продолжали совершать традиционные обряды. Неужто Константин объявил вне закона религию пяти шестых своих подданных? И если так, почему о такой «мелочи» ничего не говорят другие источники?

По-видимому, этому есть еще одно подтверждение. Оно исходит из закона, принятого в 341 году, через четыре года после смерти Константина, его сыном императором Констанцием, который явно стремился прекратить языческие религиозные практики. Вот что говорилось в этом законе, согласно позднейшей юридической компиляции V века, известной как «Кодекс Феодосия»:

Мы уже видели, что в Римской империи принять новый закон было куда легче, чем его исполнить, – так что даже прямой и ясный запрет языческих жертвоприношений, если таковой был, по всей видимости, не исполнялся и на практике не действовал. Потребовалось еще пятьдесят лет – и миллионы обращенных в христианство, – чтобы антиязыческое законодательство начали принимать всерьез. Но для наших целей важно другое: Констанций II в 341 году заявляет, что его отец уже запрещал жертвоприношения. Это совпадает с тем, что писал двумя годами ранее в своей «Жизни Константина» Евсевий.

Можно ли верить этим двум христианским источникам: императорскому биографу – и самому императору?

В изучении религиозной деятельности Константина это, пожалуй, самый спорный и горячо обсуждаемый вопрос. С одной стороны, связано это с тем, что никаких более прямых и точных свидетельств о таком законе у нас нет. Евсевий лишь упоминает о нем, но не цитирует, ни в «Жизни Константина», ни в «Церковной истории», – хотя в обеих книгах не упускает случая отпраздновать каждую победу Церкви над темными языческими силами, а уж о деяниях Константина в защиту веры неизменно рассказывает во всех подробностях. Почему же он не цитирует этот закон, – если, конечно, есть что цитировать?

Более того, в «Кодексе Феодосия» такого закона нет. Кодекс – это собрание законов, созданное юристами в правление императора Феодосия II и опубликованное в 438 году. В этом огромном томе содержатся законы и указы императоров, начиная от самого Константина (313 год) – и за все последующие 125 лет. Законы распределены по темам – и представлены не полностью: в сущности, это не полное собрание, а «избранное», составители включали в сборник не все. Однако последняя книга кодекса посвящена законам, связанным с религией, – естественно, почти все они так или иначе касаются христианства – и есть в ней специальный раздел, посвященный законам против языческих практик. Но закона Константина, запрещающего жертвоприношения, там нет.

Есть против существования этого закона и более сильное возражение: у нас имеется прямое свидетельство знаменитого римского ритора Либания, видной политической фигуры в Риме конца IV столетия. Либаний был ревностным язычником и защитником традиционных религий. Живя в правление христианнейшего Феодосия I, он испытывал на себе давление государства – и обратился к императору с прошением о веротерпимости, против имперских законов, запрещающих языческие практики. В своей блестящей речи Либаний указывает императору на Константина как на пример толерантности, напоминая, что он «совершенно ничего не менял в привычных нам религиозных обрядах» («Речи», 30.6).

Если бы Константин в самом деле запрещал или пытался запретить языческие жертвоприношения, такой аргумент звучал бы нелепо. Но как же нам объяснить все эти свидетельства: почему одни говорят, что Константин запрещал (или пытался запретить) жертвоприношения, а другие – что он этого не делал?

За многие годы было сделано немало попыток ответить на этот вопрос, в том числе и примирить между собой показания разных источников – каким-то образом доказать, что и Евсевий был прав, утверждая, что Константин принял этот закон, и Либаний, утверждая, что Константин этого не делал. Однако чаще всего такие толкования звучат несколько натянуто. Быть может, для решения этого вопроса лучше всего обратиться к самому Константину: прочесть, что писал он в 324 году в послании к жителям восточных провинций. В нем Константин прямо утверждает, что «учение слова Божия», то есть догматы христианской веры принадлежит тем, кто «право мыслит и живет добродетельно». Если нехристиане отказываются прийти к истине ради своего спасения, продолжает он, – с этим ничего нельзя сделать: «Если же кто-либо не позволяет себя исцелить, пусть винит в этом лишь себя, а не кого другого: ведь спасительные лекарства открыты и всем доступны».

Здесь Константин проповедует терпимость к тем глупцам, что отказываются испытать на себе «лекарство» спасения, принесенное Христом. Идет он и дальше – прямо предлагает не препятствовать тем, кто продолжает совершать языческие обряды:

Константин ясно и четко говорит, что не собирается ни навязывать людям религиозные практики против воли, ни запрещать почитать богов так, как они считают нужным. Собственные слова его показывают, что Гарольд Дрейк, ведущий специалист по царствованию Константина, скорее всего, прав: Константин предпочитал действовать убеждением, а не насилием.