Глава 32
У меня был друг, которого звали Виктор Цой
Иногда в жизни нашей происходят события, оправиться от которых мы не можем долго. Точнее никогда.
15 августа 1990 года посреди ночи, беззвездной ночи, когда тучи загораживают от нас Вселенную, я внезапно проснулась от беспощадно пронзительного, оглушительного звона.
Сначала я думала, что звон этот мне снится. На третьем звонке я открыла глаза, с трудом приподняла уставшее тело и заставила себя снять трубку. Все, кто хоть мало-мальски меня знает, никогда не станут звонить среди ночи. Все знают, что я крепко сплю, спрятав голову под подушкой.
– Алло? – спросонья едва шевеля языком, проговорила я.
– Вас беспокоит компания Western Union. Вам телеграмма. – Мужской голос был тверд, сух и холоден – полный контраст с моей мягкой, сонной, темной и теплой спальней.
– Что? – с трудом соображая, пробормотала я.
– Вам телеграмма, и я должен зачитать вам текст.
– Хорошо, – сказала я, в темноте сбросив с тумбочки будильник.
– Бейби – тчк. Виктор Цой мертв – тчк. Трагически погиб в автокатастрофе пятнадцатого августа – тчк. Целую Юрий.
Я растерянно заморгала. Сознание было не в состоянии усвоить столь четко произнесенные слова.
– Мне очень жаль, – произнес мужской голос на другом конце провода.
«Это все-таки ночной кошмар, – подумала я. – Слава богу, я скоро проснусь».
– Что?! – я резко подскочила на кровати, постепенно осознавая, что не сплю и это не кошмарный сон.
– Мне очень жаль, – повторил он.
Мужчина еще не успел повесить трубку, как я уже залилась слезами.
После этого я не помню ничего. Мозг мой, наверное, понимает, что пережить такое еще раз – даже в воспоминаниях – я не в состоянии. С момента, когда я решила рассказать в этой книге свою историю, я с ужасом ожидала неизбежной необходимости описать и этот день. Я не хотела это помнить, я не хотела заставлять себя вспоминать, я не хотела, чтобы хоть что-нибудь напоминало мне об этом, – ведь никакая правда, ничто, никогда не сможет изменить случившееся.
Эрнест Хемингуэй как-то написал: «Лучшие из людей обладают чувством красоты, отвагой, чтобы рисковать, самообладанием, чтобы говорить правду, и способностью приносить жертвы. По иронии судьбы эти добродетели делают их уязвимыми; таким людям часто наносят раны, иногда смертельные». Виктор был лучшим из лучших, он умел ценить самое малое, даже тогда, когда ему было доступно самое большое. Он никогда не боялся, музыкой он прокладывал себе дорогу вперед. Он понимал боль и был готов ее переносить ради вещей и людей, которые были ему дороги, которые он любил. В одном, однако, Хемингуэй ошибался. Погубить его не могло ничто. Это мы, его друзья и его фаны, оставшись без него в одиночестве, пальцами с побелевшими от боли костяшками изо всех сил цеплялись за те ценности, на которых он столь прочно стоял и без которых мы не знали, как жить на свете. Мы остались уязвимыми, брошенными, с разбитыми сердцами и пустотой в мыслях. И по сей день в памяти нашей Виктор остается таким же благородным, таким же мужественным и таким же прекрасным. Он ангел, а мы покрыты шрамами.
Позвонить Юрию или еще кому-нибудь, чтобы узнать подробности случившегося, у меня не было сил. Единственное, о чем я могла думать, – как бы поскорее попасть в Россию. Алекс Кан недавно напомнил мне, что в день смерти Виктора он был в Нью-Йорке и что это я, вся в слезах, сообщила ему по телефону страшную новость. Никто из нас не помнит, как я добиралась до Ленинграда. У меня есть фотографии, где я стою на Богословском кладбище, но нет никаких воспоминаний, как я туда попала или как оттуда уезжала. Жизнь будто остановилась, никаких чувств не было. На снимке рядом со мной Юрий, Наташа, Густав, Рашид, Игорь Тихомиров с женой, Юрий Айзеншпис и мать Юрия. Все поникшие, не знающие как и не желающие жить в мире, в котором нет Виктора.
После похорон я как-то вернулась в Лос-Анджелес, хотя и этого путешествия тоже совершенно не помню. У меня сохранилось датированное 24 августа 1990 года письмо, названное «У меня был друг, которого звали Виктор Цой»:
«Сегодня утром я проснулась и увидела, что Виктор стоит передо мной. Едва дыша, я спросила, почему он здесь. Он ответил, что все это шутка и ничего на самом деле не случилось. По щекам у меня полились слезы, я привстала, чтобы обнять его, но вместо этого открыла глаза и поняла, что это был всего лишь сон. Виктора рядом со мной не было. Я оглядела свою комнату, заполненную его картинами и фотографиями наших бесчисленных приключений. Без него внутри меня была пустота. Для столь многих Виктор был великой звездой. Для меня он был великим другом».
Пустоту в сердце я ощущаю и по сей день. В ту могилу вместе с Виктором ушла часть меня самой и моей жизни, и вернуть это невозможно.
Возвратившись в Москву, я погрузилась в работу и в Ленинград не приезжала целых четырнадцать лет. Слишком многое там было связано с ним.
Целый год после смерти Виктор приходил ко мне. Четыре или пять раз он являлся мне во сне таким живым и реальным, что, проснувшись, я чувствовала меньше грусти и печали, настолько была уверена, что он жив.
– Не грусти, Джо, со мной все в порядке. Все хорошо. Не волнуйся, – говорил он.
Иногда я плакала и в слезах говорила ему, что ужасно рада, что он рядом.
– Я знаю, я тоже рад, – отвечал он с улыбкой.
Мы говорили с ним о жизни и смерти, и я помню, как он повторял: «Все хорошо, все хорошо».
Эти встречи, пусть и мимолетные, сегодня для меня так же реальны, как и тогда. Слезы и печаль, и облегчение от того, что он рядом, так же убедительны в памяти, как они были в реальности. Каким-то образом почти ровно через год после смерти он перестал ко мне приходить. Прошло достаточно времени, чтобы я начала понимать: мне надо примириться с фактом, что он никогда больше не вернется на эту опустевшую землю. Как в его песне, высокая в небе звезда зовет его в путь. Мне оставалось только обратить взгляд вверх и надеяться, что он смотрит на меня оттуда.
