Пятиструнная настройка гитары — это не единственное, что я узнал от Кита Ричардса. Когда я встретился с ним лично, он сказал мне, что ему предложили купить все, что было в нашем нью-йоркском хранилище — складе, где мы хранили старые сценические декорации, оборудование, все наши костюмы из эпохи загримированных KISS, инструменты и все в этом роде. «Да, приятель, — засмеялся он, — я много чего бы мог купить». Поначалу я не понял его и подумал, что это был пример знаменитого английского чувства юмора, или он просто неправильно пересказал какой-то анекдот. Но чем больше я об этом размышлял, тем больше волновался. Теперь, когда он упомянул об этом, я начал замечать, что со склада пропадают вещи. Несколько раз я ходил туда, чтобы взять гитары, но их там не оказалось. Однажды речь шла о гитаре, которую я припрятал там всего неделю назад. Я знал, что она должна быть там.

Правда оказалась весьма неприятной: Билл Аукоин, у которого каким-то образом все еще были ключи от склада, тайно продавал наше барахло. К тому времени дела у него шли так худо, что ему приходилось ночевать на диване у своих друзей. От него отвернулся его последний клиент, Билли Айдол. Если в 1980-х Билли Айдол кидает вас из-за вашего пристрастия к наркотикам, то у меня для вас плохие новости. Итак, нам пришлось переехать. У нас было несколько вещей, которые годились лишь на металлолом (например, сцена для турне Animalize), но большую часть мы сначала перевезли в Нью-Джерси, а затем в Лос-Анджелес.

Вскоре стало понятно, что вредительство Билла оказалось наименьшим из зол. Я все еще жил в однокомнатной квартире, и у меня была только одна машина, но Говард Маркс начал намекать, что мне не помешало бы потуже затянуть пояс. Он сказал, что я должен урезать количество денег, которые перечислял своим родителям. От возмущения я потерял дар речи. Разумеется, я не ждал денег от турне, когда мы не гастролировали. Но что насчет тех денег, которые были инвестированы от нашего имени? Где они теперь?

Я так сказал: «Если кому-то и нужно поумерить аппетит, то это тебе». Добром это не кончилось. Музыкальная индустрия никогда не была благосклонной к артистам. Хотелось верить, что наши менеджеры действовали добросовестно, но при ближайшем рассмотрении некоторые их решения дурно пахли.

Я нашел подтверждение своими опасениям там, где меньше всего этого ожидал, — во время сеанса с моим терапевтом доктором Джесси Хилсеном. Я начал говорить о накипевшем, о том, что творилось с моими финансами, и он начал задавать вопросы о моих доходах, о пенсионных начислениях, на которые я, к своему стыду, не мог ответить. Нам строго-настрого запрещалось показывать наши финансовые отчеты третьим лицам, но я решил нарушить это правило, и доктор Хилсен согласился взглянуть на некоторые документы. То, что он сообщил мне после изучения бумаг, повергло меня в шок:

— Вы в курсе, что должны налоговой службе США миллионы долларов?

— Что?!

— К тому же вы просрочили выплату, и они уже уведомили, что собираются встретиться с вами лично.

— Как такое возможно?

Говард был как член семьи. Я всегда доверял ему. Наши долгие отношения были редким примером стабильности в группе. Теперь же мне предоставили много красноречивых примеров весьма сомнительных махинаций. Я не хотел придираться к законности вопроса — дело было в том, что многие решения явно противоречили интересам группы, подобные менеджер наверняка не стал бы принимать, если речь шла об его деньгах. Были сделки, которые, по совпадению, заключались с людьми из близкого круга наших менеджеров и адвокатов. Были неудачные «налоговые убежища», о которых мы никогда не слышали. Уйма безрассудных решений. Во многом это напоминало то же кумовство, которое я наблюдал в музыкальном бизнесе. Я думал, что Говард выше этого. Теперь же мне хотелось плюнуть ему в харю. Это было непростительное предательство.

Я позвонил Джину. «Слушай, — сказал я, — у нас финансовые проблемы». «Чепуха», — ответил Джин. «Я говорю тебе, все сложнее, чем на первый взгляд». Я встретился с ним и попытался все объяснить, а он в ответ лишь ухмылялся да отшучивался, не придавая этому значения. Поэтому я организовал ему встречу с доктором Хилсеном, который показал Джину документы. Он уперся и приготовился занять оборонительную позицию, но все доказательства были налицо.

Через день я сообщил Джину, что мы уходим от Говарда. Но он хотел остаться с ним. «Ты можешь остаться, если хочешь, — сказал я, — но я сваливаю». Его ошеломило, что я собирался уйти с ним или без него. Когда он понял, что я не шутил, то начал колебаться. В конце концов он сказал: «Я с тобой».

Я не стал отвечать на звонки Говарда и больше никогда с ним не разговаривал.

Было грустно расставаться с еще одним членом нашей команды, который подставил нас. Говард был последним членом первозданной группы, которого отшвырнуло на обочину. Он не смог бы найти оправдание своим поступками, ведь все было написано черным по белому в бесконечных документах и файлах. Пытаясь разобраться со всем этим беспорядком, мы обратились к юридическим консультантам, и они подтвердили наши опасения.

С того дня мы самолично ставили подписывать все документы. Я извел немало чернил, вырисовывая свою подпись, неважно, шла ли речь о ежемесячном счете за телефон или о контракте на строительство огромной сцены. Теперь мы с Джином держали наши дела в строжайшем секрете, даже если речь шла о какой-нибудь мелочи.

Возможно, хлебнув горя, мы наконец усвоили наш урок. Разумеется, мы в этой ситуации повели себя не самым умным образом, но мы быстро сообразили, что к чему, и использовали возможность исправить ситуацию к лучшему. Несмотря на то, что именно я обезвредил эту бомбу замедленного действия, которая могла нас уничтожить, все лавры опытного бизнесмена достались Джину. Мне кажется, людям удобнее вешать ярлыки: например, Джин это «деловой парень», а Пол — «творческий парень». Но не Джин понял, что наш корабль идет ко дну, и не Джин изменил курс. Насколько мне известно, самое успешное, что Джин сделал в бизнесе, это убедил всех, что он опытный бизнесмен. В этом случае, конечно, он был невероятно успешен.

По-другому и быть не могло, ведь он занимался этим 24 часа в сутки. Я не осуждал его, если для него это было своеобразным достижением в жизни. Попробуй я соревноваться с ним на этом поприще, это отняло бы у меня много сил, которые могли мне понадобиться на реализацию других целей в жизни. Джин был зациклен на саморекламе, меня же беспокоило самопознание. Я хотел выяснить, как быть счастливым, и для меня это было гораздо важнее, чем строить миф, который не изменил бы то, кем я являлся в реальности. В конце концов, то, что ты можешь заставить других людей поверить во что-то, совсем не значит, что и ты сам в это веришь. Мне ли это не знать.

Джина интересовала только изнанка вопроса — ему не было дела до мелочей. Даже больше, Джин решительно сопротивлялся «заглянуть под капот». Для него первое впечатление и было единственно верным. В этом заключалось главное отличие между нами. Возможно, именно поэтому чувство сплоченности, вызванное нашим решением порвать с Говардом, не продлилось долго. Этот эпизод сплотил нас вместе против того, что мы оба воспринимали как несправедливость. Но, как только мы приступили к работе над своим следующим альбомом, Crazy Nights, все вернулось на круги своя.

Джин вваливался в студию после бессонной ночи, слишком занятый съемками в фильмах или работой над своей собственной группой Black ‘N Blue, которая играла у нас на разогреве в последнем туре. В итоге Джин либо писал песни вместе с гитаристом этой группы, Томми Тайером, или все время висел на телефоне, занимаясь своими проектами. Несколько песен, которые принес Джин, казалось, были написаны совершенно посторонними людьми, и он просто приписал к ним свое имя. Не стоит даже говорить, что они меня совсем не впечатлили. Его наплевательское отношение стало дежурной шуткой в нашей студии, но мне уже было не до смеха. Конфронтация с Говардом только усилило мое ощущение, что Джин дурит меня. В некотором смысле он предал меня так же, как Питер и Эйс. В тот момент Джин наживался на моем успехе. Если он хотел получить равную долю, то ему нужно было заниматься нашей группой.

Я разозлился не на шутку.

Я больше не могу так жить.

Однажды, находясь вне студии, я пригласил Джина сесть в мою машину. Сделав глубокий вдох, я приготовился к серьезному разговору. Какими бы ни были последствия того, что я собирался сказать, я знал: это необходимо сделать. Так не могло продолжаться, я чувствовал себя как уж на сковородке, разбираясь с проблемами группы. Вдобавок по всему я должен был относиться к своему товарищу, который ушел в «самоволку», как к равному партнеру.

«Это уже ни в какие рамки не лезет», — сказал я ему.

Все прошло не так плохо, как я ожидал. Отчасти потому, что мне было приятно наконец выпустить пар: «С меня хватит. Ты не можешь быть моим партнером, если не будешь выполнять свои обязательства». Это было начало душевного разговора, который начался в машине, а затем несколько дней продолжался по телефону. Давая волю своим эмоциям, я никогда не повышал голос. Я всегда считал, что человек, который переходит на крик, находится в проигрышной позиции. Я никогда не рассматривал возможность уйти из группы. Перспектива взять группу в свои руки тоже меня не прельщала. Но если Джин и дальше собирался отлынивать от дел, я хотел, чтобы мне платили и отдавали должное в соответствии с моими постоянно растущими обязанностями. Я не знал, чего ожидать, но, судя по всему, разговор произвел впечатление на Джина, потому как через несколько дней он подошел и вручил каталог с автомобилями «Ягуар». Он сказал, что хотел купить мне «Ягуар» в знак своей признательности за все, что я сделал ради группы. Это был хороший шаг с его стороны, но я положил глаз на Porsche. Мы снимали видео для «Reason to Live», второго сингла с альбома Crazy Nights. По сюжету клипа красивая женщина взрывала автомобиль — черный Porsche 928.

Под конец съемок я отвез эту тачку домой в качестве благодарности от Джина.