Мы выпускали один платиновый альбом за другим. Люди снова начали доверять нам. Наши концерты снова проходили с аншлагом, привлекая десятки тысяч людей. Это, конечно, не сравнится с нашими старыми добрыми деньками, но все равно не могло не радовать. Мы двигались в нужном направлении. Самое главное, что я зарабатывал деньги, занимаясь любимым делом: играл на гитаре, прыгал на сцене, орал и кривлялся.

И все же, несмотря на то что наши последние альбомы продались тиражом по два миллиона копий каждый, мы уже выбыли из главной лиги. Такие группы, как Van Halen, Def Leppard и, вскоре, Bon Jovi, продавали 10 миллионов копий своих альбомов. 10 миллионов копий своих альбомов. Несмотря на то, что мы зарабатывали деньги, нашему лейблу было плевать на KISS. Мне казалось, что наша звукозаписывающая компания ориентировалась на ребят, которые только что окончили колледж и увлекались группами Dan Reed Network. Неудивительно, что спустя 30 лет эти ребята все еще на слуху.

Когда мы давали концерты в Нью-Йорке, никто из нашей звукозаписывающей компании не удосужился прийти. Они все были в каком-то клубе в центре города на концерте группы, участники которой только что вылезли из гаража своих родителей. Ничего не имею против Dan Reed Network, меня просто бесило и даже обижало, что нас воспринимали как должное. Альбомы без макияжа стали успешными, потому что фанаты дали нам второй шанс. Но звукозаписывающая компания чихать на нас хотела.

Работая над Asylum в студии Electric Lady. Слева направо: Брюс, Эрик, я и Джин, 1985 год

Главной проблемой при работе над следующим альбомом, Asylum, заключалась в том, что мой якобы партнер вел себя точь-в-точь, как наша звукозаписывающая компания. Джину было все равно. Он появлялся в студии, до этого провозившись всю ночь с какой-нибудь третьесортной группой, которую он продюсировал. Измученный, он выдавливал из себя какую-нибудь сырую песню, которую планировал включить в наш альбом. Разумеется, он хотел получить процент с песен на пластинке, но в очередной раз он не мог предоставить ничего путного. Он попросту не уделял этому время. Когда я намекал, что от него мало толку, он тут же начинал уверять меня: «Нет, я выкладываюсь на все сто процентов».

Чувство, что в наши ряды закрался предатель, росло каждый раз, когда Джин отрицал, что лажает и не уделяет должного внимания группе. Кто-то явно вел двойную игру и думал только о себе. В его повестке дня KISS занимали далеко не первое место.

Когда я озвучил Джину свои подозрения, он сказал: «Ну, ты тоже можешь пойти и заняться чем-нибудь еще». Его ответ попахивал дерьмом. Если бы я так поступил, не было бы ни группы, ни музыки, ни альбомов. Я не собирался сидеть сложа руки и смотреть, как распадается группа. Он это прекрасно знал. Мало того, его предложение заняться «чем-нибудь еще», продиктовано его собственным решением заниматься посторонними вещами. В отличие от него я не искал оправдания для других дел. Не похоже, чтобы он советовался со мной о своих планах. Он просто действовал в своих эгоистических интересах, не думая обо мне.

Он также выработал новую привычку использовать логотип KISS и свой образ из группы для личных проектов без моего ведома, прекрасно понимая, что со мной необходимо советоваться по таким вопросам. Когда я выступал против этого, он выдавливал из себя слабое неискреннее «извини», лишь затем, чтобы все повторилось в следующий раз, словно мы никогда не говорили об этом. Он явно собирался действовать, как ему заблагорассудится, невзирая на какие-либо протесты с моей стороны или даже на свои юридические обязательства по нашему партнерству. Для Джина извинение было лишь инструментом, чтобы успокоить меня, пока он не совершит следующий эгоистический поступок. На самом деле он никогда не имел в виду «извини меня за то, что я так поступил». Скорее, это звучало как «извини, что это тебя беспокоит». Вдобавок к оскорбительному поведению его абсолютный пофигизм ранил мои чувства. Видимо, мне просто нужно было играть по его правилам. У меня был выбор: либо уйти, либо вкалывать за двоих. Проблема заключалась в том, что мне бы пришлось делиться гонораром, даже если бы я работал с удвоенной силой. Вражда продолжала назревать.

Также мне все чаще начали попадаться интервью, в которых Джин причислял к своим заслугам то, в чем лишь частично участвовал, а порой и вовсе не имел никакого отношения. Когда журналисты ошибались, высказывая свои выдуманные догадки о его огромной роли в группе, он и не думал их исправлять. Когда я показывал Джину его цитаты из бесчисленных интервью, он решительно заявлял мне: «Я этого не говорил!»

Для меня не было в новинку давать интервью, которые записывали, чтобы затем перевести в текст и пустить в печать. Случаи, когда мне приписывали то, чего я не говорил, можно пересчитать по пальцам одной руки. Если Джеймс Браун был «самым трудолюбивым человеком в шоу-бизнесе», то Джин Симмонс — по крайней мере, по его словам — был самым превратно понятым человеком в шоу-бизнесе. Я не купился на это.

То, что он меня обманывал, а мою роль и роль других музыкантов преуменьшал и даже отрицал, было не только эгоистично с его стороны, но и попросту жестоко. Мне было больно это слышать. Мы с Джином всегда относились друг к другу как братья. Но, похоже, у нас были разные представления о братской любви. В результате того, что Джин удалялся от группы, я все чаще начал принимать решения по группе. В конце концов я стал ее центром. Не случайно мои песни стали популярными — просто никто другой не удосужился написать достойные песни. Если Джин хотел быть кем-то большим, чем просто басистом, он должен был сделать что-то большее. Любой за пять минут может настрочить песню. Поскольку у нас был контракт на запись песен Джина для альбома, независимо от того, хорошими они были или нет.

Чувство долга заставляло писать меня такие песни, как «Heaven’s On Fire» или «Tears Are Falling». На мне одном лежала работа, и мне нравилось получать заслуженную награду.

В зените своей славы на канале MTV я превратился во что-то наподобие сладкого мальчика из восьмидесятых. То было странное время: с перьями в сережках, губной помадой и розовыми перчатками (все это заслуга стилиста Van Halen) я был максимально похож на трансвестита. Скажем так, в эру «патлатых групп» существовали другие понятия о красоте.

В те годы у меня было несколько подружек, но по большей части отношения сводились к общению и сексу. Я не искал любви до гроба и не ждал этого от женщин. Я просто хотел хорошо провести время. Я все продумал так, чтобы, даже не разъезжая по гастролям, я никогда не оставался один. Я начал жить поочередно то в Нью-Йорке, то в Лос-Анджелесе, снимая там квартиру или живя в таких отелях, как «Sunset Marquis». Лос-Анджелес был местом, куда я отправлялся, чтобы побаловать себя обществом женщин. Когда отношения с ними неизбежно становились слишком сложными, я возвращался в Нью-Йорк.

Несмотря на внимание, которое привлекли к себе музыкальные клипы KISS, роль публичной фигуры давалась мне с трудом. Помня о своей карьере в кино, Джин стремился окружить себя самыми известными людьми. Я в этом деле был далеко позади. Было забавно читать о своих похождениях в глянцевых журналах — но читать о расставаниях было уже не так весело. Однажды я увидел, как одна женщина читала журнал «Star», и там была статья, в которой актриса Лиза Хартман рассказывала, почему она никогда не выйдет замуж за певца Пола Стэнли. Только этого мне не хватало!

Люди, живущие по законам таблоидов, определяли степень своей важности по количеству упоминаний в прессе. Так что рядом с ними мне не только приходилось справляться со своим дерьмом, но еще и выслушивать дерьмо от них. Например, как они страдали из-за того, что статья в журнале «Access Hollywood» оказалась короче, чем они думали. Одна женщина из Лос-Анджелеса, с которой я встречался, беспокоилась о том, что ее дом находился слишком далеко на восточной окраине Беверли-Хиллз, а не в центре. Другая сокрушалась из-за того, что живет в долине, а не со стороны голливудских холмов. Я проводил время среди этих поверхностных людей, но понимал, что не хочу становиться одним из них.

Ни одни из этих отношений ни к чему не привели, зато они спасали меня от одиночества. Однажды, под конец года, мы дали концерт в Нью-Джерси, перед тем как отправиться домой в Нью-Йорк. Одна из «кошечек» журнала «Penthouse» подошла ко мне после шоу со словами: «У меня для тебя припасен рождественский подарок». Я сказал ей: «Я подброшу тебя до города на своем лимузине». Как только мы выехали на шоссе, она расстегнула мои джинсы и презентовала свой подарок. Затем она подняла голову и сказала: «Счастливого Рождества».

Что касается моих сексуальных подвигов, то в 70-х я, так сказать, только пробовал воду, тогда как в 80-х с головой ушел в омут. Однажды вечером я посетил вечеринку в особняке «Playboy». Только войдя в дверь, я оказался перед моделью года «Playboy», которую видел в журнале и считал очень привлекательной. Мы немного поболтали, а затем она сказала: «Не хочешь уйти?» «Конечно», — ответил я, думая про себя, что произойдет, если она скажет: «Тогда почему бы тебе не убраться отсюда к чертовой матери?»

Но вместо этого она сказала: «Тогда пошли», и мы продолжили вечеринку у нее дома.

Мой класс школы искусств устраивал пятнадцатую ежегодную встречу для выпускников 1970 года. Я пропустил свою десятую встречу из-за турне по Австралии, после того как Эрик Карр присоединился к группе. Но пятнадцатую встречу я точно собирался посетить. Мне было не столько интересно узнать, как сложилась судьба у моих одноклассников, сколько ткнуть их лицом в мой успех. Женщина, с которой я тогда встречался в Нью-Йорке, была — сюрприз! — моделью «Плейбоя». Я подумал о том, чтобы взять ее с собой на встречу, но потом вспомнил о Виктории, самой классной девчонке из школы, с которой я однажды ходил на свидание. Правда, закончилось все тем, что меня отчитывал ее папаша. После этого самая горячая девчонка в классе насмехались надо мной до конца средней школы. Я сказал своей зайке, что позвоню ей после того, как улажу свои дела на встрече выпускников. Я не признался ей, что хотел закончить начатое с той девчонкой, перед которой я когда-то ударил в грязь лицом. Облачив свое загорелое тело в модный синий шелковый костюм, я с нетерпением ждал момента, когда увижу людей, которые считали меня неудачником в школьные годы.

Мероприятие проходило в здании школы. Очутившись внутри, я сразу подумал, что мебель была слишком маленькой для присутствующих. Атмосфера была на удивление мрачной — большинство ребят очень постарели. Я представлял себе молодых людей, полных жизненных сил, мечтаний и стремлений, но это больше походило на вечеринку в честь Хэллоуина, на которой гости решили вырядиться в пожилых людей. Они выглядели старыми и сломленными. Спустя пятнадцать лет у Виктории были короткие мышиные волосы, она носила неуклюжие ортопедические туфли и пышную юбку. От ее привлекательности не осталось и следа. Ненадолго я испытал злобную радость, увидев ее в таком виде и вспоминая, как она вечно дразнила меня после нашего дурацкого свидания. Но потом мне захотелось, чтобы она снова стала такой же красивой, как и пятнадцать лет назад. Это было удручающее зрелище. Еще один парень из школы был настоящим Аполлоном: красивый, с длинными вьющимися волосами и отличным голосом. Он мог петь, как Роберт Плант, и вел себя соответствующе. Теперь он был бледным и лысым, как бильярдный шар. Первый красавчик в школе растерял всю свою красоту, в то время как я, парень, который, по мнению окружающих, должен был проиграть в гонке жизни, оказался марафонцем. Все это было неловко и грустно. Я быстро ушел, забрал свою подружку, и мы хорошо поужинали. Я не находил радости в том, чтобы хвастаться своим успехом перед другими людьми. После этого я больше никогда не ходил на встречи выпускников.