Мне кажется, любая группа в каком-то смысле дисфункциональна. Частично из-за людей: в рок-н-ролл попадают главным образом дисфункциональные люди. Если повезет и найдешь товарищей, будет братство по духу и типа химия — сам факт, что каждый из вас чувствует по-разному, соединит всех вас вместе. И конечно, здорово быть членом клуба отбросов. С поддерживающей системой жить проще.

Я с самого начала с группой KISS ощущал себя частью чего-то. Мы все были странными ребятами — пронырливые, идиосинкратического типа, невротичные — но теперь мы все принадлежали друг другу, у нас были мы. Про других не скажу, потому что не знаю, что их завело и что привлекало в самом начале. Лично мне KISS даровали чувство того, что я наконец-то с кем-то, принадлежу к кому-то: такой менталитет в стиле «мы против мира». Я чувствовал, что я теперь — частичка «мы». И это давало силы, энергию и возможности.

С KISS у меня появилась банда. Я уже не был одинок как раньше.

При всем при этом, несмотря на общее видение цели, каждый из нас считал трех других странными. А мы и были странными. И совершенно не обязательно в том смысле, который спаял нас воедино. В KISS у нас у всех была общая цель жизни, но вне группы у нас было мало общего. Поэтому мы общались только в группе и по делам группы, а в обычной жизни — нет. Эйс и Питер имели множество друзей, Питер, кстати, вообще уже был женат. Джин встречался с постоянной девушкой. Я же вне группы по-прежнему оставался довольно изолированным.

Но даже в группе я, так сказать, не снимал охрану. Держался немного в стороне от товарищей. Не рушил защитную стену, из-за которой трудно было узнать меня поближе. Когда ребята подкалывали друг друга — я включался в игру, но вот когда шутили надо мной — я это совсем не воспринимал. Я не признавался, почему я такой чувствительный. Я чертовски точно не собирался давать повода для возможных насмешек, рассказав им, что мое несчастное детство — из-за уха моего и глухоты. Не хотел я поднимать столь болезненную тему с людьми, которые могли бы использовать это против меня.

«Можешь угощать, но есть не можешь», — говаривали ребята. Это правда. Такой была моя инстинктивная реакция. Они не понимали, как я провел свое детство, будучи объектом насмешек и пристального разглядывания. Да, собственно, с чего бы им это понимать — я ж им ничего не говорил.

Тем не менее, чтобы все время скрывать такую проблему, как у меня, требовалось много усилий, что, конечно, не могло не сказаться на моем поведении. Но справляться с этим любым другим способом мне было очень некомфортно.

Очень скоро выяснилось, что и Питер — человек очень и очень проблемный. Казалось, что он кайфует, когда он создает напряги в группе. Например, однажды после репетиции мы все шли ужинать в китайский ресторан, все тот же, где мы с Джином ели, еще когда Wicked Lester репетировал в Чайнатауне. И там Питер начинает прикалываться над официантом, причем совершенно оскорбительно, по-расистски. Мы обалдели от такого и говорим: «Прекрати, а то из ресторана уйдем сейчас». А он нам: «Уйдете из ресторана — я уйду из группы». Слово сдержал. Мы ушли. И он с нами перестал играть — на несколько дней. Вот такие ненужные драмы он всегда разыгрывал.

Эйс в то время ничего такого не делал, чтобы саботировать группу. Хоть он и был лентяем, но лентяем умным и веселым. Шутки какие-то все время рассказывал. Выпить он любил, но на нашей работе это не отражалось. Поначалу, во всяком случае. Только потом, позже, стал он забывать «соль» своих анекдотов, и спрашивал, какой там финал. В ранние дни, когда мы репетировали или играли концерт, он всегда был крайне собранным.

Как только Питер вернулся, мы забукировали на апрель еще два концерта в Daisy. Народу пришло немного больше, чем месяц назад.

Я все еще учился управлять аудиторией. Чувствовал себя укротителем львов. Единственный способ не быть раздавленным — самому взять на себя всю ответственность. «Круто снова тут играть! — закричал я, якобы мы куда-то в турне уезжали. — Много играли в других местах!»

На концертах мы расставляли инструменты и микрофоны точно так же, как и когда начинали в Ковентри, и даже на репбазе: два вокальных микрофона по обе стороны от барабанной установки. Я, конечно, мог себя видеть в роли фронтмена, но мне микрофон никогда в центр сцены не ставили. Потому что мы — комбинация из разных элементов, то есть, как The Beatles, не хотели, чтобы кто-то один стоял впереди и по центру. Каждый из нас пел, в зависимости от того, какая песня. Странность тут заключалась в том, что я всегда стоял на левой стороне — то есть на правой по отношению к зрителям — то есть моей глухой стороной к группе, но у меня даже мысли никогда не возникало перейти на другую сторону.

И до, и после концертов Эйс всегда заявлял: «Не хочу я фигню эту таскать». Выдержка тут нужна колоссальная. Но я осознавал, кто он для группы, и что все вместе мы обладаем чем-то особенным. Мне приходилось взвешивать — что важнее, что менее важно, и расставлять приоритеты. Важнее ли заставить этого парня оторвать задницу от сидения и тащить усилители — «таскай фигню или вали нафиг!» — чем развивать группу? Нет, конечно. Когда я самолично таскал оборудование, я ведь не становился добреньким и помогал ему. Я делал то, что нужно мне. Никакой благотворительности для этой ленивой жопы, просто я знал, что в конце мне же будет прибыль. Я вспоминал, что подумал про Джина, только с ним познакомившись. Я смирился со всякой его неприятной ерундой, потому что желал в итоге получить больше, приняв его поведение, чем потерять, послав его.

В мае мы должным образом сыграли наш первый концерт в городе Нью-Йорке — на восьмом этаже фабричного здания на Бликир-стрит. Лофтом этим как репетиционной базой пользовалась новая группа под названием The Brats, чей основатель Рик Риветс до того играл в New York Dolls. Мы видели их дебютный концерт несколько месяцев назад, когда они разогревали Dolls.

Мы договорились, что будем бесплатно играть в их лофте, но предоставим наши усилители другим группам, конкретно самим The Brats и Уэйну Каунти, трансвеститу (потом он вообще сменил пол), фронтмену группы Queen Elizabeth. Когда мы днем разгружали оборудование, музыканты Brats не показались нам слишком приветливыми. Они вообще хотели походить на Yardbirds и, надо сказать, снимали их имидж довольно грамотно. У всех такие типа растрепанные стрижки, а одежда — лучшая рок-н-ролльная: пошитые портным бархатные пиджаки, сатиновые клеша, ботинки на платформе, короче, самые последние лондонские штучки, которые я видел на витрине Jumpin’ Jack Flash и Granny Takes a Trip. И имена у них были рок-звездные: кроме Рика Риветса в группе еще играли Кит Амброуз, Спарки Донован и Дэвид Лидс.

Мы включились и заиграли «Deuce». В тот же момент атмосфера изменилась: The Brats превратились в наших хороших приятелей. Вот так в очередной раз мы увидели, как музыка побеждает равнодушие и даже — враждебность.

В тот вечер мы сыграли на разогреве и остались посмотреть Уэйна Каунти. Одетый как трансвестит, он походил на пожилую актрису Филлис Диллер, а играли с ним двое братье-близнецов ростом не более карликов умпа-лумпов. Уэйн спел свой гимн «It Takes a Man Like Me to Be a Woman Like» («Нужно быть таким мужчиной, как я, чтобы быть такой женщиной, как я»), а гвоздем программы стал момент, где он/она поедал(а) собачий корм из унитаза. Зрелище не из самых прекрасных.

На ту вечеринку пришли все самые модные-клевые люди, которые, уверен, никого из нас не различали. Там же я пообщался с Силвианом Силвианом из Dolls. Они недавно подписали контракт на два альбома с лейблом Mercury и как раз работали в студии. «Послушай-ка, — начал я обхаживать его, — а чего б нашим группам вместе не выступить?»

«Парни, да вы нас просто убьете», — ответил он.

Когда после выступления Brats мы стали собирать нашу аппаратуру, оказалось, что мою гитару, цвета грецкого ореха, построенную Чарли Лебо специально для меня, — украли. Пришлось начать играть на черном «переиздании» Les Paul, пока Чарли не построил мне новую гитару, в форме ассиметричной буквы V, похожую на ту, на которой играл Алберт Кинг. Эта форма гитары потом много лет ассоциировалась со мной, пока я не стал сам придумывать формы для своей именной серии гитар.

В том же лофте на Бликер-стрит мы сыграли через месяц, а потом у нас началась серия концертов в Daisy. К тому моменту люди уже в буквальном смысле окна в Daisy высаживали — полнейший бедлам, в общем. Но когда мы попытались извлечь прибыль из этой, как нам казалось, шумихи, то оказались в «ловушке-22», замкнутом кругу. Мы звонили букинг-агенту и просили забукировать нам больше концертов, на что нам отвечали, что букинг-агента мы можем получить только после того, как подпишем с рекорд-компанией контракт на выпуск альбома. А когда мы отправляли любую демозапись в рекорд-компанию, нам отвечали, что хотят познакомиться с нашим букинг-агентом.

Так что мы решили, что стоит просто продолжать самим устраивать себе концерты и надеяться на лучшее. Но за пределами Daisy мы натыкались на ту же стену. Звоним в клуб, владелец спрашивает:

— Кто ваш менеджер?

— У нас нет менеджера.

— Нам нужно поговорить с менеджером.

— Мы менеджера сможем взять, только играя концерты в вашем клубе.

— Ничего не поделаешь, сожалею.

Где-то нужно было прогнуться. И у нас родилась такая идея. Что насчет отеля Diplomat, где играли Dolls? Это же не клуб, так что, чтобы нам там сыграть, нам не придется уговаривать букера или менеджера. Надо только выкупить зал на вечер. Так мы, наверное, сможем обойти препятствия, которые встали на нашем пути. И все будет в наших руках.

Я пошел в отель узнавать, сколько стоит аренда танцевального зала. Оказалось — пятьсот баксов. Деньги немалые, но мы решили стиснуть зубы. Понимая, что в одиночку такую площадку не соберем, пригласили Brats в качестве хедлайнера. Согласились заплатить им сотню баксов. Договор даже составили, как заправские концертные промоутеры. Все, теперь мы в этом деле увязли по уши.

Мы поняли, что, чтобы привлечь публику и иметь хоть какой-то шанс возместить затраты, придется давать рекламу. Понадобились «флаера», чтобы раздавать их в городе, и объявление в какой-нибудь местной газете, Village Voice, например. Это все, конечно, тоже стоит денег, но мы с Джином еще не поувольнялись с наших обычных работ, а я к тому же пристроил Эйса таксистом в мою компанию.

Надо было еще придумать такое лого, чтоб оно отлично смотрелось на всех постерах и рекламных модулях. Еще для концертов в лофте на Бликер-стрит Эйс набросал некое лого. Художником он был очень неплохим. Его рисунок я взял за основу и нарисовал несколько вариантов лого KISS, пока наконец не пришел к одному — тому, что украшает все, связанное с группой KISS, уже сорок лет. Я очень живо помню, что сижу на софе в комнате родителей, которые куда-то уехали из города, и на плотном белом листе вычерчиваю финальную версию фломастером с помощью линейки. Буквы SS в логотипе на самом деле не равны по толщине, у них вообще разные пропорции, к тому же они не параллельны. Так получилось, потому что я на глазок делал. Придумка Эйса была ближе к эсэсовскому символу. Я, конечно, сразу заподозрил, что именно он вдохновил Эйса, а тот факт, что несколько лет спустя, во время нашего первого европейского турне, он накупил фашистской меморабилии, только подтвердил мои подозрения. Поскольку я еврей, то эти эсэсовские ассоциации меня сильно задевали, и не надо забывать, что семья Джина бежала от Холокоста. Моему отцу никогда наш логотип не нравился — он считал, что даже моя версия очень близка к эсэсовским молниям, но я этого не видел. Понял только много лет спустя, когда оказалось, что наш логотип запрещен в Германии, потому что там нацистская символика запрещена. Разумеется, когда я рисовал логотип, я никоим образом не собирался вызвать скандал за счет жертв истории. Не хотел, чтобы это было на моей совести.

Разобравшись с рекламными модулями, мы развесили постеры по всему городу. Сами лепили, ночами. Брали два постера, оборачивали их вокруг чего-нибудь — типа указательного столба — и скрепляли по сторонам степлером.

А я еще изготовил футболки с нашим логотипом. Вырезал трафарет из картона, клал его на черную футболку, наносил каучуковый клей, а поверх насыпал блестки. Снимаешь трафарет — получается блестящее металлическое лого KISS на черном фоне. Несколько футболок изготовила также сестра Питера, и все их мы раздали друзьям группы, чтоб они надели их на концерт.

Еще мы на скорую руку собрали некие медиакиты и разослали их людям, чьи имена нашли в журналах и в выходных данных пластинок — то есть менеджерам, продюсерам, букинг-агентам. Вообще, в изданиях типа Billboard можно было найти любую информацию, если внимательно их прочесывать. В каждом ките лежала папочка с биографией, украшенная логотипом, фото восемь на десять и проходки на концерт в Diplomat. В то время никто такую бурную деятельность не развивал. На проходках мы указали время начала именно нашего концерта, а не Brats, хотя они были гораздо большей приманкой. Мы надеялись, что придут какие-нибудь люди из индустрии, увидят полный танцзал и решат, что это мы столько собрали.

У нас еще появились идеи для шоу. В июне я сходил на концерт тура Элиса Купера Billion Dollar Babies, театральность которого произвела на меня сильное впечатление. Купер реально открыл мне глаза на то, какие возможности есть у рок-концерта. Хотя там было больше постановочного, чем я бы хотел делать — как будто все движения поставлены хореографом, и чувствовался единый сценарий — но мне очень понравилась сама атмосфера. Я хотел, чтобы KISS делали столь же визуально притягательные вещи, но я хотел, чтобы сама группа была шоу, а не чтобы она играла саундтрек к некому отдельному спектаклю. Я хотел сделать так, чтобы сами KISS привлекали внимание безо всяких подтанцовок и гигантских зубных щеток. Оставался единственный вопрос: как?

Придумали не сразу. Но мы сделали вот что: купили целый грузовик пустых ящиков из-под усилителей-«кабинетов» (т. е. очень высоких. — Прим. пер.). Стоили они гроши сущие, а выглядели как мощные «маршалловские» усилители. Мы решили, что на сцене колонны «кабинетов» будут смотреться круто и добавят нашему имиджу. Только надо предупредить осветителя, чтоб он не направлял на них луч, а то все увидят, что ящики пустые.

13 июля 1973 года, в день концерта, я с утра пораньше арендовал вэн, на котором мы привезли аппаратуру, пока еще никого на площадке не было, и мы по-тихому все выгрузили. Такая уловка — чтобы люди подумали, что у нас есть команда рабочих сцены. Мы хотели, чтобы публика увидела, что все уже готово, а мы просто пройдем на сцену так, как будто тут все уже сделано еще до нашего прибытия. Никто и не догадается, что мы все это таскали на своих горбах. В действительности у нас был всего один парень, друг Эйса по имени Эдди Солон, который рулил звуком.

После того как мы все подготовили в отеле, мы поехали к себе на базу на 23-й улице и стали готовиться к шоу — наносить грим и одеваться. Как раз когда мы собирались сделать шаг вперед, Питер опять принялся за свои фокусы, дескать, сейчас он уйдет из группы. Чтоб его подбодрить, мы с Джином придумали особое угощение: когда мы спустились вниз, чтобы ехать на концерт, перед дверьми стоял лимузин. Все мы, не только Питер, почувствовали нечто особенное от того, что приехали на такой машине. Не могу себе представить, чтоб лимузин когда-либо останавливался в таком месте.

Танцзал оказался почти заполнен. Тут же стало понятно, что все затраты мы возместили — пришло человек четыреста, а при цене в три доллара за билет — мы в прибыли. Мы прошествовали сквозь толпу во всех своих одеяниях и поднялись на сцену. На шоу пришел как минимум один A&R, директор по артистам и репертуару с лейбла, как мы надеялись. Звали его Рич Тотойан, работал он на Windfall Records, на которой выпускалась группа Mountain, несколько лет назад записавшая мощный хит «Mississippi Queen». «Слушайте, парни, — сказал он нам, — вы очень классные, но я совершенно не представляю, что с вами делать».

Мне это не казалось головоломкой: считаешь, что мы хороши на концерте, — так выпусти наш альбом. Я не считал, что людям нужно было думать о том, как нас упаковать и продвигать. Просто издавай. Конечно, не в последний раз смутил наш грим. Но к этому моменту у нас уже была уверенность — даже убежденность — в том, что мы делаем. А поскольку на этом концерте мы не потеряли деньги, мы поняли, что можем делать это снова и снова, привлекая больше зрителей. Может быть, кто-нибудь и поймет, что с нами делать.

«Вот это то, что мы есть, — ответили мы тому парню. — Мы — группа Kiss».