Книга: Эдвард Сноуден. Личное дело
Назад: Часть вторая
Дальше: Homo contractus

Система

Здесь я ненадолго поставлю повествование на паузу, чтобы вкратце объяснить мои политические взгляды в возрасте двадцати двух лет. У меня их вообще не было. Вместо этого, как у многих молодых людей, у меня были твердые убеждения, но я отказывался признавать, что они не доподлинно мои, что это довольно противоречивый набор унаследованных принципов. Мой разум был мешаниной ценностей, в которых я был воспитан, и идеалов, которых я нахватал онлайн. Только к тридцати годам я наконец стал понимать, что столь многое, во что я верил (или думал, что верю), было всего лишь юношеским импринтингом. Мы учимся говорить, имитируя речь окружающих нас взрослых, и в процессе запоминания вбираем в себя их мнения и взгляды, полученные через имитацию, – но обманываемся тем, что считаем слова, которыми пользуемся, своими собственными.
Мои родители если не презрительно относились к политике в целом, то уж точно презирали политиканов. Несомненно, их отношение не имело ничего общего с недовольством тех, кто не ходит голосовать, или высокомерным фанатизмом других. Это было, скорее, изумленное отстранение, характерное для их класса, который в иные времена называли «федеральным гражданским сектором» или «общественным сектором» – а сейчас пытаются именовать «глубинным государством» или «теневым правительством». Ни один из этих эпитетов тем не менее не ухватывает подлинной сути того, чем они являются. Это класс профессиональных чиновников (к тому же, вероятно, последний работоспособный средний класс в американской действительности), который – не будучи ни выборным, ни назначенным – работает в правительстве или в одном из независимых агентств, от ЦРУ и АНБ до Налогового управления и Комиссии по коммуникациям; или же трудится в одном из органов исполнительной власти – Государственном департаменте, Министерстве финансов, Министерстве обороны, Министерстве юстиции…
Таковы были и мои родители, «мои» люди, почти трехмиллионный профессиональный государственный контингент, призванный помогать дилетантам, которых выбирает электорат, и назначенный этими «народными избранниками», чтобы помогать им в выполнении их политического долга – или, говоря словами клятвы, «в добросовестном исполнении служебных обязанностей». Это государственные служащие, которые остаются при своих должностях, даже когда администрации приходят и уходят; которые работают одинаково честно и при республиканцах, и при демократах, потому что в конечном итоге они работают для самого государства, обеспечивая основополагающую непрерывность и стабильность правления.
Также это люди, которые, когда страна вступила в войну, отозвались на ее зов. Как отозвался и я после 11 сентября, обнаруживая при этом, что вскормивший меня патриотизм моих родителей очень легко переплавляется в националистический угар. На некоторое время, особенно когда я поспешил вступить в армию, мое мировосприятие стало напоминать дуализм самых простых видеоигр, где добро и зло ясно обозначены и не подвергаются сомнению.
Тем не менее, как только я вернулся из армии и решил посвятить себя компьютерам, я опять стал немного жалеть о своей тяге к «воинственным» фантазиям. Чем больше я развивал свои способности, тем больше понимал, что у технологий коммуникаций больше шанс успеха там, где технология насилия бы потерпела поражение. Демократию невозможно навязать силой оружия, но ее, вероятно, можно сеять, распространяя кремний и оптоволокно. В начале 2000-х Интернет еще переживал период становления и, на мой взгляд, он предложил более подлинное воплощение американских идеалов, чем сама Америка. Страна, где все равны? Да! Место для жизни, свободы и поисков счастья? Трижды да! Помогло этому еще то, что почти все важнейшие «учредительные документы» в интернет-культуре определяли ее рамки в образах, напоминавших американскую историю. Это был дикий, открытый ко всему новому и подвижный мир, принадлежавший всякому, кто был достаточно смел и дерзок, чтобы в него внедриться; среда, которая мгновенно колонизировалась государством и теми корпоративными интересами, что хотели ею управлять ради власти и выгоды. Большие компании, которые начисляли большую плату – за «железо», за «начинку», за междугородние звонки, необходимые для выхода в Интернет, и за само знание (которое было общим достоянием человечества и, по справедливости должно быть в свободном доступе), – были точь-в-точь как британцы, чьи алчные налоги в колониях спровоцировали безудержный порыв к независимости.
Революция происходила не в учебниках истории, но прямо сейчас, на глазах моего поколения, и каждый из нас мог стать ее частью исключительно в силу своих способностей. Это приводило в трепет – участвовать в создании нового общества, основанного не на том, где ты родился, или как ты рос, или какой популярностью пользовался в школе, но только на способностях и технических умениях. В школе меня заставляли выучить преамбулу к Конституции Соединенных Штатов. Сейчас в моей памяти эти слова уживаются рядом с «Декларацией независимости киберпространства» Джона Перри Барлоу, который употребил в ней такое же бесспорное, не требующее обоснований личное местоимение множественного числа: «Мы творим мир, в который могут войти все без привилегий и дискриминации, независимо от цвета кожи, экономической или военной мощи и места рождения. Мы творим мир, где кто угодно и где угодно может высказывать свои мнения, какими бы экстравагантными они ни были, не испытывая страха, что его или ее принудят к молчанию или согласию с мнением большинства».
Эта техническая меритократия, безусловно, расширяла возможности, но могла также и принизить тебя – что я стал понимать, когда впервые пришел на работу в разведывательное сообщество. Децентрализация Интернета делала акцент на компьютерной грамотности. Я мог быть высшим компьютерным деятелем в рамках своей семьи или в жилом комплексе среди своих соседей, но работа для разведсообщества предполагала проверку моих умений среди всех в стране и в мире. Интернет показал мне количество и многообразие существующих талантов и дал понять, что для процветания я должен найти свою специализацию.
Существовало несколько различных видов карьеры, доступных мне как технарю. Я мог стать разработчиком программного обеспечения, или проще – программистом, пишущим коды, которые заставляют компьютеры работать. С другой стороны, я мог бы стать специалистом по компьютерному оборудованию или сетям, чтобы монтировать серверы на их стойках, тянуть провода, устанавливать сложные конструкции, которые соединят между собой каждый компьютер, каждый прибор и каждый файл. Компьютеры и компьютерные программы интересовали меня, но также мне были интересны и сети, которые соединяли их между собой. А больше всего меня интриговало их общее функционирование на более глубоком уровне абстракции – не как отдельных компонентов, а как всеобъемлющей системы.
Об этом я думал очень много, сидя за рулем по дороге к дому Линдси, по пути в колледж или домой. Время, проведенное в машине, – лучшая возможность все как следует обдумать, а дорожные маршруты в загруженном Белтвее долгие. Быть разработчиком программ схоже с организацией пунктов технических остановок у выездов: тут надо следить, чтобы все точки продажи фаст-фуда и все франшизы АЗС были расставлены удобно по отношению друг к другу и отвечали ожиданиям клиентов; быть специалистом по компьютерному обеспечению – это прокладывать инфраструктуру, непосредственно выравнивать и мостить сами дороги; а быть специалистом по сетям – значит отвечать за регулирование движения, расстановку дорожных знаков и светофоров, прокладывать в нужных направлениях хорды, сокращающие время. Выходит, что заниматься системами – это как бы стать градостроителем, собирать все имеющиеся в наличии компоненты вместе и обеспечивать их взаимодействие для максимального эффекта. Это было просто и ясно: все равно что получать деньги за то, что исполняешь роль Бога (или от силы – какого-нибудь мелкотравчатого диктатора).
Есть два способа быть системщиком. Первый – это когда ты завладеваешь всей существующей системой и поддерживаешь ее в рабочем состоянии, постепенно делая ее все более эффективной и ремонтируя, если она ломается. Эта должность называется «системный администратор», или «сисадмин». Второй способ – когда ты анализируешь проблему, например, как хранить данные или как осуществлять поиск по базам данных, и разрабатываешь для нее решения путем комбинаций существующих компонентов или изобретая сугубо новые. Эта должность называется «системный инженер». По большому счету я мог бы делать обе эти работы, совершенствуясь до администратора, а затем – и до инженера, не думая о том, как это активное взаимодействие с глубочайшими уровнями интеграции компьютерных технологий влияет на мои политические убеждения.
Я попытаюсь сейчас не быть чересчур абстрактным, но мне хотелось бы, чтобы вы представили себе систему. Не важно, о какой системе пойдет речь: это может быть компьютерная система, экосистема, правовая система или даже система государства. Нужно помнить, что система – это просто набор частей, которые функционируют как единое целое, о чем большинство людей вынуждены вспоминать, когда что-то ломается. Тогда удивительным образом проясняется суть работы с системой, ибо часть системы, в которой произошла неисправность, почти никогда не бывает той частью, где вы замечаете неисправность. Чтобы отыскать, что стало причиной сбоя, вам приходится начинать с той точки, где вы обнаружили проблему, и проходить все последствия проблемы логическим путем, через все компоненты системы. Поскольку сисадмин или инженер ответственны за подобные ремонты, они должны быть одинаково хорошо подкованы и в программном обеспечении, и в техническом, и в устройстве сетей. Если неполадки имеют отношение к программному обеспечению, ремонт может заключаться в просмотре – строка за строкой – всех кодов на языках программирования, достойных Генеральной Ассамблеи ООН. Если проблема в технической конструкции, возможно, нужно будет пройтись по всей монтажной схеме с фонариком в зубах и паяльником в руках, проверяя каждое соединение. Если же не обошлось без сбоя в сетях, возможно, придется обследовать каждый изгиб и каждый поворот кабеля, который проходит над потолком или под полом, соединяя удаленный центр сбора данных, полный серверов, с офисом, полным ноутбуков.
Поскольку система работает согласно инструкциям – или правилам, подобный анализ есть в конечном итоге поиск, какие из правил нарушены, как и почему; это попытка идентифицировать характерные моменты, где значение того или иного правила было неадекватно истолковано на уровне определения или на уровне его применения. Дала ли система сбой, потому что где-то что-то не соединилось, или кто-то нарушил нормальный ход ее работы, обратившись к ресурсу, не имея разрешения к доступу, или доступ к ресурсу был разрешен, но вход был произведен варварски? Была ли прервана работа одного компонента или ей препятствует сбой в другом? Могла ли какая-то программа, или компьютер, или группа людей просто перегрузить систему?
На протяжении всей моей карьеры мне становилось все труднее отвечать на эти вопросы о технологиях, за которые я нес ответственность, без того, чтобы не применять их к моей стране. Больше всего меня разочаровывало то, что я могу ремонтировать первое, но никак не второе. Я прекратил работать в разведке, как только убедился, что операционная система моей страны – ее правительство – вообразила, будто она лучше функционирует, будучи неисправной.
Назад: Часть вторая
Дальше: Homo contractus