34
Нападение на лошадь при исполнении

Может быть, мы и через много лет не сможем толком сказать, о чем наша история. Мы назовем ее историей о насилии. О ненависти. О противоречиях, о несходствах, о двух городках, которые сами себя растерзали. Только это будет неправда. Не вся правда.

Наша история еще и про другое.

Видар Ринниус мог считаться подростком последний год. В заключении психолога – что Видар страдает «расстройством контроля над импульсами» – большинство людей заменило бы слово «расстройство» на «полное отсутствие». Он лез во все драки, иногда вместе со старшим братом Теему защищал мать, случалось братьям и защищать друг друга. Если защищать было некого, они дрались между собой. Насчет контроля психолог заметил верно – тормозов у Видара не было. Когда другие люди только-только задумывались: «а что, если…» – Видар уже действовал. Тренер детской команды как-то сказал, что именно поэтому из Видара вышел такой хороший вратарь. «Ты просто не понимаешь, что такое бояться шайбы!» Все говорили, что проблема Видара в том, что он «не думает», но все обстояло ровно наоборот. Проблема была в том, что Видар не мог перестать думать.

В двенадцать лет он понял, что одинок. Вместе с братом и братниными приятелями он поехал на выездной матч бьорнстадской основной команды. После матча Теему отправил Видара подождать его в «Макдоналдсе», почувствовав, что предстоит выяснение отношений. Видар ел за столиком, когда в дверь вломились фанаты команды-противника. Теему и Группировку уже повязала полиция, и Видар сидел совсем один в углу, в одежде неправильных цветов, так что вломившиеся знали, кто он. Во время игры они видели, как какой-то двенадцатилетний прыщ выкрикивает оскорбления в адрес их клуба и тычет им средний палец. «Ну что? Без братишки ты не такой крутой?» – выкрикнул один из фанатов, и вся кодла двинулась на него.

Именно тогда Видар понял, что одинок. Все одиноки. Мы рождаемся в одиночестве, умираем в одиночестве и в одиночестве деремся. И Видар стал драться. Он думал, что умрет, он видел, как разбегаются взрослые посетители, он был ребенком – но никто даже не попытался его защитить. Персонал удрал на кухню; Видар не знал, со сколькими ему предстоит драться, но понимал, что шансов у него нет. И все же бил налево и направо. Потом словно из ниоткуда вынырнул Паук – Видару помнилось, что Паук вскочил в окно, но кто его знает. Паук защищал его так, словно они – одна семья; а потом они все и стали семьей. Тогда-то Видар и понял, что человек не обязательно одинок. Не всегда. Когда у тебя есть Группировка.

Когда Видару исполнилось шестнадцать, они попали на другой выездной матч. Паук к тому времени уже имел условный срок за мелкое хулиганство. Они с Видаром остановились в парке (остальная Группировка пошла дальше), потому что у Паука голова тоже никогда не молчала, и он, как и Видар, открыл, что мир замедляется, если принять правильную таблетку. Из-за угла выехала конная полиция и увидела обоих подозреваемых; Паук с перепугу убежал: в карманах у него оставались наркотики, у Видара тоже. Видар бегал быстрее Паука, но у Паука был условный приговор, а у Видара – расстройство контроля над импульсами. Он не смог удержаться от того, чтобы защитить дорогого ему человека.

Так что, когда Паук побежал в одну сторону, Видар бросился в противоположную: на полицейских. Пункты приговора были многочисленны и на удивление разнообразны – Видар их даже не помнил. Хранение наркотиков, это да. Еще вроде было активное сопротивление полиции и нападение на полицейского. Ну и когда он ударил полицейскую лошадь прямо в челюсть. Лошадей Видар вообще не любил. Нападение на лошадь при исполнении? Сколько за это дают?

Так Видар и попал в то самое учреждение, а в учреждении познакомился с Балу. Балу там работал, а прозвали его так за габариты и телосложение, как у медведя из «Книги джунглей». Когда они подружились, то совершенно естественно, что тощего черноволосого Видара в учреждении окрестили Маугли. Может, это ему и помогло – что он получил другое имя. Так он мог притворяться другим человеком.

Говорил Балу мало, но понимал, что у Видара столько энергии, что ее надо направить в мирное русло, пока не рвануло. Узнав, что Видар играл в хоккей, он взял напрокат хоккейное снаряжение и каждый раз, когда от ярости в голове у парня летели предохранители и Балу предчувствовал взрыв, он спокойно ворчал: «Так, Маугли. Пойдем-ка в подвал». В подвале располагся склад, достаточно просторный, чтобы Балу, стоя у стены, мог со всей силы подавать стоящему у другой стены Видару теннисные мячи. Где-то через месяц Балу настелил там новый пол, такой скользкий, что стало можно запускать шайбу.

Они старались играть как можно чаще; иногда Балу в нарушение правила играл с Видаром даже по ночам. Потому что надеялся, что это научит Видара не нарушать остальные правила. Границы между «медицинским наблюдением» и «наказанием» довольно размытые, но Балу изо всех сил старался придать им четкость. Он редко заводил долгие разговоры, но именно он яростнее всех протестовал, когда пришло известие, что Видара выпускают. «Он еще не готов!» – упорствовал Балу. Слушать его никто не стал. У Видара где-то объявился могущественный друг, который позаботился о том, чтобы материализовались все необходимые документы. Поэтому, когда Видар покидал учреждение, Балу лишь грустно прошептал ему: «Оставайся на льду, Маугли. Сосредоточься на хоккее!»

Мая и Лео сидели за компьютером – Мае потом помнилось, что они играли несколько дней подряд. Сестра долго держалась, но под конец все же сказала:

– Не дерись больше ради меня. Я знаю, что ты меня любишь, но ради меня – не дерись. Если хочешь, дерись за что-нибудь другое. Но не за меня.

– Ладно, – пообещал брат.

Потом они говорили редко. Но порой Лео, когда что-нибудь не получалось, так злился, что бил себя по ноге и вопил: «ИДИОТ!» – и тогда Мая смеялась в голос, так что саднило в горле. Жизнь на миг становилась прежней. Простой.

Но вот Мая сделала удачный ход, Лео в восторге повернулся к сестре, чтобы «дать пять», та не успела подставить руку, и ладонь Лео пришлась ей в плечо.

Мая отскочила так, что опрокинула стул, словно ладонь брата ее обожгла. Задыхаясь, вытаращив глаза и костеря себя на чем свет стоит, она попыталась сделать вид, что ничего не случилось, но Лео все уже понял. Иногда младшие братья бывают понятливы. После изнасилования Мая не переносила прикосновений. И неважно, что Лео ее брат; страх не подчиняется логике, тело реагирует независимо от мозга.

Лео закрыл ноутбук и решительно сказал:

– Бери куртку.

– Зачем? – смущенно спросила Мая.

– Я тебе кое-что покажу.

Когда Видар вышел из ворот учреждения, Теему, Плотник и Паук уже ждали его в машине. Теему пришлось треснуть Паука, чтобы тот прекратил душить Видара в объятиях. Но в квартиру, доставшуюся от муниципалитета, Видар даже не вошел.

– Я должен жить дома, – сказал он старшему брату. – Должен помогать тебе считать.

Теему поцеловал его в макушку.

О чем был первый вопрос Видара? О «Бьорнстад-Хоккее»! Какой стала команда? Кто у нас в этом году играет? Как думаешь, есть шансы вздрючить «Хед»? Видар был ревностным фанатом – после маминой кухни его интересовала только стоячая трибуна. Теему только похлопывал его по плечу, помалкивая о том, что Видару в этом сезоне трибуна ни к чему, что младшего ждут на льду! Теему не хотелось нервировать его раньше времени, а хотелось немного продлить свое чистое и бесхитростное братское счастье.

Но вот Видар спросил о Беньи Овиче. На последнем свидании ребята из Группировки рассказали Видару, что новый тренер назначил Овича капитаном команды, парни говорили об этом радостно, ведь они считали Беньи одним из них. Бьорнстадский пацан, который выстоял, который на удар отвечал тремя. Но теперь стоило Видару заговорить о Беньи, как Паук с Плотником умолкли. Взгляды стали жесткими, а слова – еще жестче:

– Мы о нем кое-что узнали…

Видар слушал. Парни не могли даже заставить себя произнести имя Беньи, говорили о нем как о покойнике. Может, для них он и правда умер. Перестал быть одним из них.

Возможно, Видар отличался от прочих членов Группировки – ему всегда было глубоко насрать, кто с кем спит. Но он понимал: мужчины в черных куртках говорят не о сексуальности, а о надежности и верности. Беньи притворялся тем, кем на самом деле не был. Он оказался фальшивкой, ему нельзя доверять, Паук и Плотник считали, что он опозорил Группировку.

– Мы стояли за него грудью, а он все это время мечтал трахнуть нас в жопу! – заявил Паук.

Видар промолчал. Когда ему было лет двенадцать-тринадцать, вскоре после того, как Паук бился за него в «Макдоналдсе», Видар спросил: «Мы хулиганы, да?» Паук серьезно помотал головой и ответил: «Нет. Мы солдаты. Я стою за тебя, а ты стоишь за меня. Чего мы добьемся, если не сможем на тысячу процентов положиться друг на друга? Понимаешь?» Видар понимал. Члены Группировки держались вместе всю жизнь; дружбу такого рода без жертв не построить.

Теперь они ненавидели Беньи по разным причинам: одним было противно, другие считали его предателем, третьи беспокоились, какую речовку станут теперь скандировать про них фанаты «Хеда». На шеях у всех был наколот медведь – есть ли любовь больше этой? Так что Видар промолчал. Он просто радовался, что снова дома, что все как обычно. А когда Теему нагнулся к нему и прошептал: «Новый тренер проводит открытую тренировку основной команды и приглашает тебя. Если хорошо себя покажешь, будешь играть!» – радость запела у Видара в голове так громко, что он уже не мог думать ни о чем другом.

Это просто спорт.

Собаки в питомнике залаяли, еще издали услышав, что приближаются брат с сестрой, но полусонная Адри выбежала из дома и цыкнула на свою свору. Лео и Мая остановились, напуганные.

– А Жанетт здесь? Ну… учительница… у которой бойцовский клуб… это здесь? – спросил Лео.

– «Клуб» – громко сказано. Жанетт в сарае, – фыркнула Адри и, зевая, почесала в волосах, похожих на стальную мочалку.

Лео кивнул, но уходить не торопился; сунув руки в карманы, он с интересом разглядывал собак:

– А они какой породы?

Адри наморщила лоб; переводя взгляд с Лео на Маю, она пыталась сообразить, зачем они пришли. Кажется, поняла – у нее тоже имелись сестры. И спросила:

– Любишь собак?

Лео кивнул:

– Да. Но мама с папой не разрешают завести собаку.

– Если хочешь, помоги их покормить.

– ХОЧУ! – завопил Лео, счастливый, как щенок о двух хвостах.

Адри доброжелательно взглянула на Маю:

– Жанетт в сарае. Иди туда.

Так что Мая переступила порог сарая одна. Жанетт, лупившая мешок с песком, так и застыла, но попыталась скрыть удивление. Мая, похоже, тут же передумала. Жанетт утерла пот со лба:

– Хочешь попробовать себя в единоборствах?

Мая потерла руки, словно пытаясь их помыть.

– Да я как бы не очень знаю, что это. Меня сюда брат притащил.

– Зачем?

– Он боится, что я кому-нибудь наврежу.

– Кому?

– Себе, – сдалась Мая.

С чего начать? Жанетт некоторое время смотрела на девушку, а потом сделала самое простое: уселась на мат. Целую вечность спустя Мая села напротив, в метре от нее. Жанетт было придвинулась к ней, но девушка вздрогнула, и Жанетт села на прежнее место. Мягко пояснила:

– Некоторые скажут тебе, что единоборства – это агрессия, насилие. Но для меня это про любовь. Про доверие. Потому что, если мы с тобой начнем тренироваться, придется доверять друг другу. Доверить друг другу свои тела.

Жанетт протянула руку и коснулась Маи; в первый раз после Кевина Маю тронул кто-то, кроме Аны, – и Мая не дернулась.

Жанетт показывала ей приемы, показывала, как захватывать и как высвобождаться, и Мае пришлось учиться не впадать в панику, когда тебя крепко держат. Как-то, не совладав с собой, она с размаху боднула Жанетт в голову.

– Все нормально, – прошептала Жанетт, не обращая внимания на кровь на губе и подбородке.

Мая покосилась на настенные часы. Она, оказывается, уже час борется с Жанетт, без единой мысли в голове, а пот льет таким градом, так что не поймешь, течет из глаз что-то или нет.

– Я только… я иногда так боюсь, что ничего никогда не будет нормально… – задыхаясь, проговорила она.

– Не устала?

– Нет.

– Тогда продолжим!

Нет, в том сарае Мая не излечится. Не построит машину времени, не изменит прошлое, не обретет счастливого беспамятства. Но она станет приходить сюда каждый день и осваивать приемы борьбы. И однажды в магазине у кассы ее случайно заденет проходящий мимо мужчина. И она не отшатнется – величайшее событие, пусть кому-то оно и покажется мелочью, другим этого все равно не понять. Но в тот день Мая вернется из магазина с чувством, словно что-то наконец сдвинулось с места. А вечером снова отправится на тренировку. И на следующий вечер – тоже.

Это всего лишь спорт.

Ана сидела на дереве недалеко от собачьего питомника, наблюдая, как Мая и Лео возвращаются домой через лес. Она пришла за ними, не зная зачем – ей просто хотелось быть рядом с Маей, все равно как. Без Маи она замерзала.

Когда Мая проходила под деревом, их разделяло каких-нибудь три метра. Ана могла бы что-нибудь крикнуть, слезть вниз, умолять лучшую подругу о прощении. Но это была бы другая история. И Ана осталась на дереве и смотрела, как подруга уходит.

На другой день Видар ехал в школу на автобусе. Многие знали, кто он такой, и никто не отважился сесть с ним рядом. Пока на остановке у края Холма не зашла девушка на пару лет младше Видара. С лохматыми волосами и грустным взглядом. По имени Ана.

Первое, что заметил Видар, были тонкие щиколотки, удивительно подвижно сочлененные со стопой, – на таких ногах не по полу расхаживают, а мчатся через лес и прыгают с камня на камень. Первое, что заметила Ана, были черные волосы, такие тонкие, что их пряди, упавшие Видару на лицо, казались потеками дождя на оконном стекле.

Может быть, через много лет мы скажем, что это история о насилии. Но это неправда, не вся правда.

Потому что она – еще и о любви.