Когда солнце вернулось в Бьорнстад, берег озера снова заполонили подростки, которые делали вид, что не интересуются телами друг друга. Поначалу на берегу стоял счастливый гам, но вскоре от воды исподволь распространилась испуганная тишина. Двое парней залезли на дерево и повесили новые флаги «Хед-Хоккея». Потом между подстилками пошел Вильям Лит; возле каждого подходящего по возрасту мальчишки он останавливался и протягивал сигарету:

– Зажигалки не будет?

Никто не смотрел ему в глаза. Лит рывком хватал за руку каждого мальчишку и искал расчесы. Вильям и сам не знал, на что рассчитывает: кто бы осмелился признаться ему хоть в чем-то? Но он собирался, по крайней мере, припугнуть мальчишек. Чтобы они не провоцировали его команду. С каждым подростком, что мотал головой, глядя в песок, у него на сердце становилось чуть легче: каждый парень, который после сегодняшнего не посмеет курить все лето, повышал его самооценку.

И тут раздался тот самый щелчок. Раз, потом еще, потом короткое шипение, когда появился язычок пламени. И за спиной у Вильяма послышался напряженный голос:

– У меня есть зажигалка!

Пальцы у Лео не дрогнули. Рукав задрался. Полыхнули следы расчесов.

«Что… в каком смысле ты обо мне много чего знаешь?» – с трудом выговорил Петер. Ричард Тео ответил беззаботно, почти весело: «Я знаю, что «Бьорнстад-Хоккею» до банкротства три месяца максимум, даже если твой приятель Фрак продаст еще один свой магазин. И знаю, что тренер основной команды, Суне, болен».

Петер только рот раскрыл. В начале лета у Суне начались проблемы с сердцем: его нашла Адри Ович, дома на полу, когда он не пришел на очередное занятие недавно созданной конькобежной группы для девочек. Адри позвонила Петеру из больницы, но Суне попросил их обоих никому ничего не рассказывать. Это просто «легкая мерцалка», Суне не хотелось выглядеть «гребаным мучеником».

Оба, конечно, помалкивали, но Петер, честно сказать, – не только ради Суне, у него имелся и собственный интерес. Нового тренера не нанять без спонсоров и денег, без тренера он не сможет уговорить новых игроков подписать контракт, а без игроков уж точно не будет ни спонсоров, ни нового тренера.

«Я уже сказал, – с осторожным спокойствием констатировал Ричард Тео, – что знать, что происходит, – моя работа. У меня есть друзья в больнице. А еще я хочу быть твоим другом». Потом он спокойно и методично изложил Петеру свое предложение: чтобы перестроить фабрику, ее новым владельцам понадобятся политические гарантии. Тео может это устроить. Но владельцы также понимают, что им «понадобится одобрение местного населения». И Ричард Тео убедил их, что «ничто не поможет завоевать сердца здешних людей так, как хоккей».

Петер недоверчиво скривился, но сделал над собой усилие, и голос его не дрогнул: «Насколько я слышал, другие партии сотрудничать с тобой не хотят. С чего бы мне верить, что ты это все провернешь?» Тео беззаботно ответил: «Еще вчера у ледового дворца был большой неоплаченный счет за электричество. Если ты позвонишь и спросишь про этот счет, то узнаешь, что он оплачен. Как тебе такое доказательство?»

Петера охватило неприятное чувство. «Почему именно наш клуб? Почему ты не пошел в «Хед-Хоккей»?» Политик снова улыбнулся: «Бьорнстад» известен тем, что пашет как проклятый. И в том, что было двадцать лет назад, когда весь город поддерживал клуб, – есть символическая мощь. Как там у вас говорится? «Бьорнстад против всех»?

Петер, защищаясь, проворчал: «Мне казалось, ты не любишь хоккей». Тео поправил запонки и ответил: «Моя политическая позиция состоит и будет состоять в том, что деньги налогоплательщиков должны идти на здравоохранение и новые рабочие места, а не на спорт».

Петер почесал голову, стараясь не показать, что впечатлен, и с горечью констатировал: «Значит, деньги налогоплательщиков вложишь в фабрику, а новые владельцы в ответ проспонсируют хоккейный клуб. И ты таким образом станешь политиком, который сохранил и рабочие места, и хоккейную команду. И к тому же как бы сэкономил деньги налогоплательщиков… чтобы вложить их в здравоохранение… Господи. Да ты на следующих выборах всех победишь».

Тео сунул руки в карманы брюк, однако самодовольства на его лице не было. «Знаешь, Петер, у нас много общего. Только мы играем в разные игры. В моей мне надо победить на следующих выборах. А тебе, чтобы играть в твою, нужен клуб».

Восемнадцатилетний Вильям был, наверное, вдвое тяжелее двенадцатилетнего мальчишки, стоявшего перед ним. Но Лео не сдал назад. В его взгляде сквозило, что терять ему больше нечего.

На них смотрел весь берег, и, даже если бы Вильям не хотел избить до полусмерти мальчика на шесть лет младше себя, он не смог бы отступить. Его руки сомкнулись на горле Лео, чтобы этот засранец не дергался, но с мальчишкой что-то произошло: удушье вызвало панику, он инстинктивно открыл рот, когда ногти Вильяма вонзились ему в шею под подбородком, в горле странно заклокотало, глаза заслезились. Естественных реакций оставалось всего две: или в отчаянии схватить нападавшего за руки, или бить что есть сил снизу вверх.

Первый удар пришелся в воздух, но Лео яростно извернулся и вторым угодил Вильяму в ухо. Когда человек дерется впервые, он еще не в курсе, какая это дикая боль – когда тебя бьют в ухо. Вильям ослабил хватку – всего на полсекунды, но Лео их хватило. Всем своим весом он пробил Вильяму снизу в челюсть и услышал, как лязгнули зубы Вильяма. Наверняка парень прикусил язык, потому что, когда он бросился на Лео, изо рта у него брызгала кровь. Теперь все было кончено. Вильям был слишком крупным, чтобы у двенадцатилетнего мальчишки остался хоть какой-то шанс.

Петер снова покачал головой, на этот раз уже не так упрямо. «У нас с тобой нет ничего общего. Тебя интересует только власть». Политик рассмеялся – в первый раз за весь разговор: «Петер, тебе не кажется, что ты такой же политик, как я? Весной, когда твоя дочь заявила на Кевина Эрдаля в полицию за изнасилование и спонсоры попытались на голосовании выдавить тебя с поста спортивного директора, ты выиграл голосование, потому что эта… Группировка… встала на твою сторону. Верно?»

Капли ледяного пота скатились у Петера с затылка и устремились вниз по позвоночнику. «Нет, не… я не влияю на… я не просил…» – забормотал он, но Ричард Тео прервал его: «Все есть политика. Всем нужны союзники».

Пульс гудел в ушах, когда Петер спросил: «Чего тебе от меня надо?» Политик честно ответил: «Когда все станет официально, тебе надо будет только прийти на пресс-конференцию. Поулыбаться в камеры, пожать руки новому спонсору. А за это ты получишь капитал и полный контроль над клубом. Никто не станет вмешиваться в твою работу. У тебя появится шанс создать команду-победительницу. Все, что мне нужно, – это твоя… дружба. Я ведь прошу не слишком многого?»

Он снова улыбнулся, и, прежде чем Петер успел ответить, политик добавил самое главное: «И последнее: новым владельцам, разумеется, насилие не нужно. Поэтому на пресс-конференции ты скажешь, что не имеешь ничего общего с Группировкой. Что ты намерен снести трибуны со стоячими местами».

Петер утратил дар речи. Тео, кажется, на это и рассчитывал. Он заботливо объяснил еще кое-что, затем уехал, а Петер остался стоять на месте. Сколько он так простоял, он и сам не знал.

Когда он наконец сел в машину и поехал во мрак, в голове стучала беспощадная мысль: «Контроль над клубом? Настоящий бюджет?» Петера часто обвиняли в том, что он считает себя «моральным авторитетом»; может быть, люди не так уж ошибались. Хоккейный клуб был для него больше чем спортом, – неподкупной силой, которой никогда не будут управлять деньги или политика.

Сколько идеалов он готов принести в жертву? Каких врагов согласен нажить? Ради власти? Ради победы?

Еще немного – и он ответит на этот вопрос.

Ричард Тео всю ночь ехал до маленького аэродрома, где только что приземлился один его приятель. Тео пожал приятелю руку, тот недовольно заметил:

– Тебе же лучше, если дело стоит моего времени.

Тео смиренно извинился:

– Некоторые вещи не стоит обсуждать по телефону.

– Ну-ну, – кивнул приятель.

И Тео стал объяснять:

– Я даю нашим лондонским друзьям все необходимые политические гарантии касаемо земли и фабрики. Но мне кое-что нужно в ответ. Есть тут объединение гопников, которое все крушит ради местного клуба. Политику в одиночку их не остановить, но новый крупный спонсор… ну, ты понимаешь. Нужно твое влияние.

Приятель кивнул:

– Опять этот хоккейный клуб? Почему ты о нем так хлопочешь?

– Он – символ, – улыбнулся Тео.

– Так что тебе надо? – спросил приятель.

– Новые владельцы должны выставить условие спонсорской поддержки: пусть спортивный директор «Бьорнстад-Хоккея» официально дистанцируется от агрессивно настроенных фанатов и снесет стоячие трибуны.

– Всего-то?

– Согласен. Но важно, чтобы требование исходило непосредственно от владельцев, а не от меня.

Приятель обещал. Они пожали друг другу руки. Приятель поднялся на борт самолета.

Всю дорогу домой Ричард Тео думал, что только человек, чья нога никогда не ступала в Бьорнстад, способен сказать о предмете переговоров: «всего-то». Потому-то Тео и держался всегда на шаг впереди остальных. Подготовительную работу нельзя затягивать.

– Вильям! Вильям! – тихо позвал какой-то парень из команды, откуда – Лео не понял из-за головокружения. Он лежал на спине и ничего не видел: на него сыпались удары.

Вильям успел занести руку в последний раз, но парень из команды схватил его за плечо и повторил:

– Вильям!

Краем глаза Вильям заметил, как кто-то кивает на дорогу, тянувшуюся над пляжем. Там остановился автомобиль, из которого вышли двое мужчин в черных куртках. Спускаться на пляж им не было необходимости. В дела подростков Группировка не вмешивалась: одно дело – игра основной команды, а другое – юниорские игрушки. Но Вильям больше не был юниором, и то, что он сейчас делал, не было хоккеем.

Вильям выпустил Лео. Поколебавшись, поднялся. Мужчины в черных куртках не двигались. Вильям сплюнул кровь, красная слюна потянулась по футболке.

– Насрать… – пробормотал он тихо, чтобы никто не услышал дрожи в голосе.

Он повернулся и пошел прочь. За ним двинулись ребята из команды. Мужчины в черных куртках так и стояли на дороге, пока один из друзей Вильяма не понял намек. Парень залез на дерево и снял флаги «Хед-Хоккея». Мужчины исчезли, не произнеся ни слова, но расстановка сил стала ясна: игра «Хед-Хоккея» на земле Бьорнстада окончена.

Лео сидел на покрывале, не стирая с лица кровь Вильяма. Горло болело отчаянно – вдруг там что-то сломалось? Один из приятелей хлопнул его по плечу, другой дал сигарету. Лео никогда в жизни не курил, но не закурить в такую минуту невозможно. Было ужасно больно и поразительно хорошо.

Он не отступил перед Вильямом Литом, и красные флаги больше не появятся на деревьях. Возможно, прежде Лео этим бы и удовольствовался, но сердце двенадцатилетнего человека уже билось на другой частоте, потому что он кое-что открыл для себя. Адреналин. Насилие. Это любовь. Завтра утром мама Вильяма Лита откроет почтовый ящик, и он окажется битком набит зажигалками.

Люди вроде Вильяма Лита не могут игнорировать подобные провокации. Люди вроде Лео Андерсона на это рассчитывают.