15
Самый страшный год

Десять пилотируемых полетов «Джемини» были блестящим успехом, они доказали, что мы можем решить все важные задачи на пути к Луне. Менее чем за два года мы оставили Советы далеко позади – теперь представлялось, что это они тащатся за нами. Они все еще не провели настоящего сближения в космосе, они ни разу не состыковали два космических аппарата и имели всего лишь 12-минутный опыт работы в открытом космосе в одном выходе. И так же как «Джемини» последовал за «Меркурием», колоссальный эксперимент под названием «Аполлон» уже шел полным ходом, когда в середине ноября 1966 года приводнился «Джемини-12». Однако когда был сорван последний листок календаря и наступил 1967 год, у нас оставалось лишь 36 месяцев, чтобы осуществить посадку человека на Луне – если, конечно, это возможно, – и выполнить обещание Кеннеди в установленный им срок до конца десятилетия.

Уже несколько лет я наблюдал, как в космопорте на мысе Кеннеди расцветает космическое будущее в форме гигантского Здания вертикальной сборки VAB. Это огромное сооружение имело 160 метров в высоту, 218 метров в длину и 158 метров в ширину и было самым большим в своем роде на Земле. Любой из четырех его внутренних отсеков мог с легкостью поглотить небоскреб штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке. VAB был настолько объемен, что рабочие на верхних ярусах находились в другой атмосфере, нежели внизу: временами их окутывали облака, а дождь затуманивал лица, и все это за закрытыми створками гигантских ворот. Достаточно сказать, что здание производило чертовски сильное впечатление. VAB стоил 100 миллионов долларов, он занимал восемь акров площади и доминировал над плоским флоридским ландшафтом. Внутри у техников была «тихая гавань» для сборки из отдельных ступеней монструозных ракет программы «Аполлон».

За две недели до того, как мы с Томом стартовали на «Джемини-9», дверные створки VAB, каждая высотой в 48 этажей, с грохотом отворились, и изнутри под яркое флоридское солнце выползла она – огромная ракета-носитель «Сатурн V», стоящая вертикально «на спине» транспортера размером с бейсбольное поле – самого большого гусеничного средства в мире. У транспортера было восемь гусениц, похожих на танковые, по две на каждом углу. Каждая гусеница имела 57 звеньев, и каждое звено весило тонну. И пока транспортер дюйм за дюймом преодолевал дорогу и поднимался по уклону к стартовому комплексу, верхушка ракеты, которую предстояло использовать в беспилотном испытании, не отклонялась от вертикали более чем на диаметр баскетбольного мяча.

В течение 1966 года состоялось три успешных беспилотных испытания ракеты «Сатурн IB». Мыс Канаверал пребывал в готовности.

Дик был занят сильнее, чем тренер бейсбольной команды перед трудной игрой. Он формировал тройки астронавтов для первых полетов «Аполлона», переставлял людей туда-сюда, вычеркивал одних и вписывал других. В конечном итоге он остановился на том, что в полет на «Аполлоне-1» отправятся Гас, Эд и Роджер, и после многих месяцев тщательных тренировок они тоже были готовы. Им предстояло стартовать в космос на ракете «Сатурн IB», потому что их полет имел ограниченные задачи исключительно на околоземной орбите, так что им не требовалась неимоверная мощь полноценной лунной машины «Сатурн V».

Казалось, все уже на месте, и неистовая энергия, почти безумная и нереальная, охватила всех нас. Мы можем это сделать! Мы полетим на Луну и побьем русских! Таков был наш лихорадочный настрой.

Я всей душой ушел в работу. Выход на «Джемини-9» не стал поводом отодвинуть меня в сторону, напротив, я получил назначение в дублирующий экипаж второго «Аполлона» вместе с Томом Стаффордом и Джоном Янгом. Объявление об этом, сделанное за три дня до Рождества 1966 года, заставило меня сиять не хуже новогодней елки в нашей гостиной.

В каждом полете «Аполлона» должны были участвовать трое, а не двое, как на «Джемини», и тем более не как одинокий астронавт «Меркурия». Дело в том, что по существу это были два совершенно новых корабля с мириадами сложных систем. План полета требовал, чтобы один астронавт – пилот командного модуля – оставался на орбите вокруг Луны, а другие двое – командир и пилот лунного модуля – спустились на ее поверхность. Командный и служебный модули, которые держались в связке вплоть до входа в атмосферу, все называли тремя буквами CSM, а похожий на паука модуль для высадки на Луну фигурировал под обозначением LEM. Вскоре NASA выбросило из второго названия слово на букву E («экскурсионный»), сочтя его слишком фривольным, так что он стал просто лунным модулем, или LM.

Выбрав Гаса, Эда и Роджера в экипаж «Аполлона-1», Дик первоначально назначил Уолли Ширру командиром основного экипажа «Аполлона-2», поставив пилотом командного модуля Донна Айзли и Уолта Каннингэма в качестве «водителя» LM. Хитрый Дик чувствовал, что Уолли собирается уходить в отставку, а потому, по его словам, «это не был экипаж, который я планировал использовать в лунной экспедиции». Однако он отлично подходил для выполнения полета, который был всего лишь копией уже спланированного «Аполлона-1» с целью дальнейших испытаний систем корабля «Аполлон» на комфортной околоземной орбите.

Это задело Уолли очень сильно. Ему нисколько не хотелось повторять то, что уже делал Гас. Он настолько убедительно жаловался на полную бессмысленность «Аполлона-2», что NASA в конечном итоге согласилось и отменило его полностью. Уолли выиграл битву, но проиграл войну – после отмены столь ненавистного «Аполлона-2» ему пришлось стать дублером Гаса на «Аполлоне-1», точно так же, как уже было на «Джемини». Удивительно, что он вообще решил остаться в программе, получив столь чувствительный удар по самолюбию.

К этому времени мы вычислили, что Дик имеет обыкновение ставить дублирующий экипаж основным на третий от текущего полет в графике, поэтому я ликовал, узнав, что вместе с Томом и Джоном назначен дублировать «Аполлон-2» (еще до того, как из-за жалоб Уолли его выкинули в мусорную корзину). Плюс три полета – это значит, что мы можем оказаться на борту «Аполлона-5», и есть шанс, что тогда и состоится посадка на Луну. Мы с Томом изначально были среди кандидатов на роль первого человека на Луне. Но когда «Аполлон-2» отменили, мы стали еще одним дублирующим экипажем для важного первого полета «Аполлона».

И вот в это время, когда всё продвигалось так хорошо, когда экипажи готовились к первым полетам, а ракеты выходили со сборочных линий одна за другой, за несколько ужасных минут на Мысе все пошло к черту. Всего через 27 дней после начала 1967 года, когда на всех приборах значилось «Готов!», этот проклятый пожар поглотил «Аполлон-1», убил Гаса, Эда и Роджера и намертво остановил американскую космическую программу. Ни один американский полет не мог состояться до тех пор, пока расследование не определит, что случилось на «Аполлоне-1», а мне новый полет в космос не светил еще долго.

Трагедия заблокировала нам дорогу к Луне и оставила Америку в уязвимом положении. У наших советских соперников, которые держали свои планы в тайне, появилась возможность восстановить лидерство в космической гонке, и они быстро двинулись вперед, чтобы отыграться на фоне нашей потери. 23 апреля, всего лишь через несколько месяцев после трагедии «Аполлона», они запустили космонавта Владимира Комарова со смелой программой, которая должна была сокрушить нас до состояния полной катастрофы с точки зрения общественности. Полковник Комаров стартовал на борту новейшего корабля «Союз-1», который, по убеждению советских инженеров, мог отправить советских космонавтов на Луну. В то время как наша программа пребывала в оцепенении и развале, Комаров вознесся на орбиту. Мало того, что он стартовал успешно, – план его полета был потрясающе интересным. Когда он будет пролетать над космодромом Байконур, стартует второй «Союз», затем два корабля встретятся, и два космонавта выйдут в открытый космос и переместятся из второго «Союза» в первый.

Однако как только «Союз-1» начал свой первый виток, выяснилось, что одна из солнечных батарей, жизненно важных для электропитания корабля, не раскрылась. Работая вместе с операторами на Земле, Комаров сделал всё возможное, чтобы освободить ее, но она застряла, будто сломанное крыло, и, за отсутствием того типа аккумуляторного питания, которое мы использовали в своей программе, электрические цепи на «Союзе» начали барахлить, а затем отказали. Ухудшилось качество связи, не работали индикаторы приборов, не реагировали на команды двигатели. Всего через пять витков советские инженеры знали, что Комаров в смертельной опасности, и отменили старт второго «Союза». Ошалевший корабль летел вокруг Земли, и с каждым новым витком становился все более беспомощным. Стараясь стабилизировать свое возвращение, управляя вручную теми немногими средствами, которые у него остались, космонавт стремительно нырнул в плотную атмосферу и каким-то образом сумел пройти через опасную фазу торможения в ней, но затем столкнулся со скручиванием строп парашюта. «Союз-1» теперь представлял собой лишь большой раскаленный стальной шар, летящий вниз без какого-либо управления на скорости свыше 800 км/час. Крестьяне в Орской области России содрогнулись от мощного взрыва, когда он врезался в землю. Советы постигла неудача, Комаров погиб, и советская космическая программа потерпела катастрофу вместе с ним. Однако мы в Америке не понимали, насколько серьезным был этот удар. Из прошлого опыта мы знали, что смерть космонавта не остановит их, и полагали, что у русских, вероятно, есть еще козыри в рукаве.

На официальном уровне мы направили соболезнования, но на самом деле тихо радовались, испытывая, вероятно, те же самые чувства, что и русские после трагедии «Аполлона-1». Годы спустя, как это случалось с вражескими летчиками после многих войн, американские астронавты и советские космонавты встретились, мы узнали в лицо тех, чьи имена до того только слышали, обменялись воспоминаниями за полными до краев рюмками водки, и тогда на поверхность вышло взаимное уважение, переросшее в дружбу. Но в те ранние дни мы хотели, чтобы их чертовы ракеты взрывались! Между нами шла война. Если они первыми достигнут Луны, это будут Спутник и Гагарин еще раз, но намного хуже, и мы потерпим поражение. По-человечески мы жалели Комарова, но он был солдат и, как и все мы, понимал риски космического полета.

Мы получили перерыв. У нас теперь было больше времени и шансов. Мы все-таки могли опередить их в гонке к Луне.

А пока у натренированных морских летчиков оказалась уйма свободного времени. Полторы тысячи человек разбирались с обломками «Аполлона», изучая каждую гайку и каждый болт, каждую панель и каждый прибор, каждый дюйм из 15 миль внутренней кабельной сети. Стало понятно, что на поиски причин пожара уйдут месяцы, если не годы.

У нас наконец появилась возможность обратить свои взоры на Вьетнам, где с каждым месяцем становилось всё жарче. Теперь там находилось более 475 тысяч американских военнослужащих, больше, чем в Корее в зените той войны, и мы успели сбросить на врага больше бомб, чем за всю Вторую мировую войну. Генерал Максвелл Тейлор заявил, что мы побеждаем.

Многие из нас ощущали царапающее чувство вины за то, что другие летчики сражаются, а мы отсиживаемся в стороне. Странное это состояние ума, но нам действительно было неуютно ходить в образе героев, в то время как наши товарищи истекают кровью, попадают в плен и погибают в настоящих воздушных боях, к которым мы до того готовились. Разные антивоенные заявления злили нас. Из бесед один на один в Отделе астронавтов, из посиделок с пивом после работы и долгих дискуссий за барбекю в выходные дни родилась идея. Зачем, спрашивается, мы сидим в Хьюстоне и ничего не делаем? Если Пит Конрад, Дик Гордон, Ал Бин, я или любой другой астронавт достаточно сильны, чтобы летать на космических кораблях NASA, то мы определенно можем усовершенствовать квалификацию в части посадки на авианосец и отправиться в эту вьетнамскую заваруху, чтобы использовать наши боевые способности во время паузы в космической гонке.

Еще до того, как мы пришли с этой идеей к Дику, мы знали, что она ему не понравится, но нужно было попытаться – хотя бы чтобы облегчить муки совести. Вероятно, Дик нашел наш план самым глупым из всего, что он когда-либо слышал, но остался верным своему железному правилу и сказал, что не будет никого удерживать. Это было смелое заявление, если учитывать, что ему грозила потеря полудюжины опытных астронавтов или около того. Однако, добавил он, вряд ли мы действительно понимаем, о чем речь. «Вы можете отправиться туда, но я не могу гарантировать вам работу, когда вы вернетесь», – сказал он.

Пентагон забил последний гвоздь в гроб этой идеи. Разумеется, мы можем вернуться на действительную службу, если желаем того, и даже сможем летать, но никогда и никто не позволит нам отправиться в бой. Представьте себе, как запоет пропаганда, если противник захватит в плен астронавта! Так наша идея и пошла под откос. Вьетнам не мог стать нашей войной.

Задним числом я понимаю, что не так уж плохи были наши дела и на своем месте. Конечно, мы могли позволить себе воинственные настроения, поскольку в реальности никто бы нас на войну не отправил. И уж если честно, мы, вероятно, признали бы, что ездить на «корветтах» и выступать в качестве настоящих американских героев дома было намного приятнее, чем подставлять свои задницы зениткам над Ханоем.

Ни пожар «Аполлона», ни гибель «Союза» не стали концом космической гонки. В то время как Советы занимались собственной катастрофой, мы исправляли в «Аполлоне» всё, что нужно было сделать лучше, и возвращались к работе с твердым намерением доказать: Гас, Роджер и Дик не зря отдали свои жизни. Наша решимость была сильнее, чем когда-либо. И хотя к нам вновь вернулось ощущение гонки, теперь мы работали немного медленнее и с большей надежностью, мы проверяли всё не по одному разу, а по два и по три. Мы не могли остановиться и сойти с дистанции – если нам нельзя сражаться во Вьетнаме, то мы совершенно точно можем вести битвы Холодной войны в космосе.

Через четыре месяца после пожара «Аполлона-1» на Капитолийский холм в Вашингтоне доставили документ весом почти в девять килограммов. Отчет Комиссии по расследованию аварии Конгрессу выявил десять возможных причин катастрофы, и все они сводились к электрическим отказам в одной и той же части корабля.

С точки зрения политики существовали опасения, что комиссия, назначенная NASA, чтобы расследовать аварию NASA, может заняться сокрытием и замазыванием проблем, но она отнеслась к работе серьезно и подвергла жесткой критике руководство и агентства, и компании North American, которая изготовила командный модуль. Сенаторы и конгрессмены точили ножи для расправы, и было ясно, что покатятся головы – это диктовала логика гонки.

Вашингтон был волен делать свое дело, но что касается нас, то мы получили программу для того, чтобы вернуться на правильный путь. Выступая перед Конгрессом, Фрэнк Борман открытым текстом потребовал от его членов «прекратить охоту на ведьм» и перестроить свои взгляды так, чтобы мы смогли заняться своей работой. И даже Конгресс не стал спорить с разъяренным астронавтом.

Одним ярким апрельским утром Дик вызвал нас – восемнадцать астронавтов – в небольшой конференц-зал корпуса № 4 Центра пилотируемых космических кораблей. В гражданской одежде мы не выделялись из тысяч других «рабочих пчелок» Центра. Отец Слейтон пристально осмотрел свою беспокойную, привязанную к Земле паству. Пара человек из эпохи «Меркурия» все еще входила в нее, но большинство составляли ветераны «Джемини», а также несколько парней из нашей Группы Четырнадцати, кто еще не летал. Не было никого из ученых, потому что они все еще учились летать на самолетах, а членам последнего набора астронавтов было еще слишком рано участвовать в подобной встрече.

Дик ошеломил нас словами: «Парни, которые полетят в первые лунные миссии, – суть парни в этой комнате». Пронесся легкий гул комментариев – мы переваривали его заявление. Дик только что дал всем нам под зад. Это значило, что пора заняться делом.

Я быстро огляделся. Я хорошо знал этих людей, я знал, каковы они, знал их жен и детей, знал, кто как летал и кто на что способен. Том Стаффорд потянулся вперед и кивнул. Нил Армстронг, на судьбу которого это объявление повлияло в самой большой степени, не проявил никаких эмоций. Рядом были Майк Коллинз, Джон Янг, Дейв Скотт, Дик Гордон… какой прекрасный набор! Я вспомнил первые дни в летной школе, первые посадки на авианосец, первые встречи с NASA во время отбора, когда я ощущал робость и почти что считал себя ниже любого из окружающих. Такого больше не было. Тот факт, что я оказался среди элитных пилотов, никого уже не мог возмутить. В моем сознании не мелькнуло ни тени сомнения в том, что я заслужил право сидеть здесь. Господи, я заработал это кресло тяжелым трудом. Да, я соответствовал этой комнате.

После этого Дик бросил второй ботинок. Отложенный из-за пожара первый пилотируемый полет «Аполлона» состоится после еще нескольких испытаний различного оборудования. Он будет называться «Аполлон-7», и его командиром будет единственный и неповторимый Уолли Ширра. Вновь, как и прежде, пилотом командного модуля у него будет Донн Айзли, а лунного модуля – Уолт Каннингэм. Дублирующий экипаж составят Том Стаффорд, Джон Янг… и я.

Однако 1967-й не был бы собой, если бы позволил нам поднять голову. В июне один из новых астронавтов, Эд Гивенс, разбил свой «фольксваген», возвращаясь с вечеринки, и умер на обочине дороги всего в десяти милях от дома. Для меня это был личный удар, потому что Гивенс в ВВС руководил проектом по созданию установки перемещения AMU – той самой, которая принесла мне так много хлопот на «Джемини-9». Мы провели вместе много времени, сверяя наши бумаги по AMU. Эд был хорошим парнем, и его гибель отозвалась болью. Мне пришлось снова почистить мундир и проводить в последний путь еще одного друга.

А всего через четыре месяца Си-Си Уильямс поднялся с Мыса на новом T-38; органы управления самолета отказались работать, и он впилился прямо в болотистую почву Флориды. Уильямс катапультировался слишком поздно. Гибель компанейского Си-Си, всеобщего приятеля, потрясла все космическое сообщество. Кто-то сказал, что он упрямо отказывал каждому в праве не быть его другом. Его молодая жена Бет ждала второго ребенка, а я был крестным отцом их первой дочери. Смерть Роджера Чаффи стала для меня ударом, но гибель Си-Си разбила мое сердце. Я устал терять друзей.

Си-Си был четвертым членом нашего набора, который погиб, и пятым астронавтом всего лишь за год. Добавьте сюда Комарова – за 1967 год мы потеряли шестерых космопроходцев. В этот черный год Барбара не смогла даже написать друзьям традиционные рождественские письма: настроения не было никакого.

Надеясь хотя бы отчасти снять стресс, мы с Барбарой приняли приглашение друзей и в выходные отправились на охоту на оленей на ранчо Льяно в Техасе. Мы прилетели на «Сессне-172» на следующий день после Рождества. Но не успели мы туда добраться, как позвонила моя сестра Ди. Утром отца увезли в больницу, и незадолго до того, как она смогла найти меня, он умер. На ранчо было уже темно, так что мы зажгли огни возле грунтовой полосы и вылетели обратно в Хьюстон. На следующий день, по пути в Чикаго, я чувствовал себя душевно опустошенным, не способным уже ничем поделиться. Я ушел в хвост самолета, заперся в маленькой кабине туалета и заплакал. Как и в январе, когда мы летели из Калифорнии в Хьюстон после пожара на «Аполлоне», мне предстоял долгий путь домой.

Лишь благодаря отцу я смог добиться столь многого. Именно он дал мне личный и моральный компас, с которым я сверяюсь до сего дня. Он был верен маме, он никогда не сделал плохо ни ей, ни Ди, ни мне. Я уважал и любил его, но, как это бывает между многими отцами и сыновьями, между нами не было близкого личного контакта.

Он несколько лет болел диабетом и принимал инсулин, но долго отказывался изменить свои привычки и перестать курить и пить. Я приезжал нечасто из-за занятости по работе, так что когда я все-таки добирался до дома, папа доставал бутылку скотча и настаивал на том, чтобы выпить ее с единственным сыном. Он уже заметно ослабел, и мы знали, что здоровье у отца неважное, но он так гордился сыном-астронавтом, что отказаться выпить с ним означало бы сокрушить те остатки духа, что еще жили в этом слабом теле. Так он пытался сказать, насколько на самом деле заботится обо мне. Он был моим отцом и достойным человеком, и я любил его. Как жаль, что он не прожил еще немного, чтобы увидеть, как я шагаю по Луне… но мне хочется верить, что он знает об этом и о том, что я думал о нем там.

Летчики – это особая порода людей. Мы верим, что смерть не должна править жизнью. Гас Гриссом, непростой человек, однажды сказал: «Если мы умрем, мы хотим, чтобы люди приняли это. Мы надеемся: что бы ни случилось с нами, оно не задержит программу. Покорение космоса стоит риска для жизни».

За несколько поколений до того, как Гас впервые надел скафандр, 18-летний Джон Гиллеспи Мэги вступил в ряды Королевских канадских ВВС, чтобы драться на фронтах Второй мировой войны и погиб в воздушном бою. Однажды он поднялся на 9000 метров и получил такой заряд вдохновения, что сочинил поэму, которая стала гимном пилотов. Я нашел ее в конце 1967 года, чтобы обрести душевное равновесие и восстановить веру.