Книга: Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было

8
Разрушенная семья

Мой отец любил детей. Он всегда играл с маленькими кузенами, когда они к нам приезжали. Он проводил много времени с подростками в церкви и все такое, вот! Знаете, и отцом он был хорошим.

Дженнифер Нейгл

Получается своего рода психотерапевтическая ловушка: если человек не признает свою вину, это называется отрицанием. Поскольку отрицание – патологический симптом, любые попытки доказать свою невиновность доказывают обратное.

Журнал Family Therapy Networker, сентябрь/октябрь 1993 г.

Не существует идеальных отношений между родителями и детьми. Оглядываясь назад, мы часто думаем, как хорошо было бы, если бы в детстве наши родители уделяли нам больше внимания, любви, относились уважительней. Это желание есть у всех, даже люди, выросшие в счастливейших семьях, иногда сожалеют, что все было не так, как могло бы.

История Дага Нейгла и его семьи¹ поднимает несколько важных вопросов. Могут ли эти неудовлетворенные противоречивые желания под влиянием предположений, намеков и продолжительного давления со стороны окружающих превратиться в ложные воспоминания о сексуальном насилии? Когда пятнадцатилетняя Дженнифер Нейгл начала посещать психотерапевта, она не помнила никакого сексуального насилия по отношению к себе, но после десяти с лишним месяцев интенсивной психотерапии она в деталях восстановила воспоминание об этом – откуда оно взялось, почему появилось так неожиданно и вызвало такую эмоциональную бурю? Поиск ответов осложняется еще и тем, что конкретно в этом случае обвинения выдвинули две дочери. Казалось бы, доказательства налицо, потому что обвинения со стороны одной из дочерей подтверждают обвинения другой.

Когда я согласилась давать свидетельские показания на стороне защиты по уголовному делу Дага Нейгла, я поняла, насколько убийственными выглядели доказательства. Но, как вы узнаете, в этой истории все оказалось не так просто. Единственная истина, о которой можно говорить с полным убеждением, – это то, что семья, когда-то совершенно нормальная, была медленно и методично разрушена системой, якобы созданной для защиты невинных.

* * *

«Меня предупреждали, что ты, возможно, будешь все отрицать».

«Отрицание означает, что ты опасен».

«Ты просто категорически все отрицаешь».

У Дага Нейгла было такое чувство, будто он оказался в ночном кошмаре. Он смотрел по сторонам, трогал одеяло, зарывался ногами в ковер, вертел обручальное кольцо на пальце. Он пробовал моргать, глубоко вдыхать, кашлять, задерживать дыхание – все что угодно, лишь бы этот сон закончился, и он вернулся в реальный мир. Бесполезно. Это и был реальный мир. Он находился в своей спальне, часы показывали девять вечера, а его жена Дебби только что обвинила его в том, что почти десять лет назад он изнасиловал двух из их четырех дочерей.

Дебби начала излагать свои обвинения более детально, говоря неестественно спокойным и отстраненным голосом. К двадцатитрехлетней Кристен, их старшей дочери, недавно вернулись воспоминания о том, что отец ее насиловал. Кристен также рассказала своей сестре, пятнадцатилетней Дженнифер, что она вроде бы видела, что отец домогался и ее тоже. После того как Кристен позвонила психотерапевту Дженнифер и рассказала ему о своих опасениях, он сразу же позвонил Дебби, и вместе они решили обратиться в органы опеки.

– В органы опеки? – переспросил Даг. Он не мог поверить своим ушам.

Дебби кивнула.

– Психотерапевт Дженнифер и социальные работники из органов опеки сказали нам, что будет лучше, если ты на время съедешь.

– Но я не насиловал своих детей! – запротестовал Даг.

– Меня предупреждали, что ты, вероятно, будешь все отрицать.

– Я не могу во все это поверить.

– Отрицание означает, что ты опасен.

– Пожалуйста, Дебби, ты должна сказать мне… что я сделал?

– Ты просто категорически все отрицаешь.

* * *

Три недели спустя Даг сидел в кабинете психотерапевта, готовясь к проверке на предмет сексуальной девиации. Дебби поставила перед ним ультиматум: либо его протестирует квалифицированный специалист, либо она будет настаивать, чтобы он ушел из дома и никогда больше не виделся с детьми. Даг был мужчиной сорока с лишним лет, небольшого роста и худощавого телосложения. На нем был костюм-тройка и толстые очки от близорукости. Даг нервничал, отчаянно желая выяснить, что же все-таки спровоцировало катастрофу, обрушившуюся на его семью. Поскольку он работал юристом по вопросам материальных ресурсов в крупной лесопромышленной компании, ему было не привыкать решать проблемы, улаживать споры и находить компромиссы. Он твердил самому себе, что, если все просто поговорят друг с другом, открыто выскажут свои мысли, чувства и опишут известные им факты, семья сможет прийти к какому-то компромиссу и жизнь снова вернется в нормальное русло.

Но никто не хотел с ним разговаривать. Никто не говорил ему, что такого он якобы совершил со своими детьми. Дженнифер ушла из дома и переехала к подруге. Он написал ей письмо, но, прежде чем осмелиться послать его, попросил Дебби его прочесть и одобрить содержание. Дебби сказала, что передаст письмо Дженнифер, но Даг не знал, сделала ли она это на самом деле. Когда он спросил, можно ли ему пойти вместе с семьей в церковь, Дебби ответила, что его присутствие будет «неуместным». Она даже не позволяла ему оставаться наедине с двенадцатилетней Анной, их младшей дочерью, которая ни в чем его не обвиняла.

Всего за три недели вся его жизнь превратилась в руины. Даг чувствовал замешательство, безысходность, смятение. Иногда он просто начинал рыдать ни с того ни с сего. Он не мог работать, потому что был не в состоянии сконцентрироваться на сложных юридических вопросах. Друзья и коллеги пытались его утешить и дать совет, но их старания лишь усиливали его отчаяние. Адвокат по уголовным делам велел Дагу внимательно следить за тем, что он говорит и делает. «За последнее десятилетие расплодилось много плохо обученных и идущих на поводу у политиков специалистов по случаям сексуального насилия, – объяснил ему этот адвокат, – и у них есть как минимум две причины не помогать человеку, обвиненному в изнасиловании. Во-первых, они боятся, что на них подадут в суд за профессиональную некомпетентность (а что, если вы пойдете и еще кого-нибудь изнасилуете?), а во-вторых, органы детской опеки не хотят иметь ничего общего с психотерапевтами, которые встают на сторону защиты. Все сводится к деньгам. Психотерапевт не может заработать, встав на сторону защиты».

– Господин Нейгл, – прервал его раздумья чей-то глубокий голос. Доктор Баркер пожал Дагу руку и повел его в темный кабинет со стоящими вдоль стен книжными шкафами и удобными мягкими креслами. После предварительного обмена любезностями психолог попросил своего нового клиента описать беспокоившую его проблему.

Даг рассказал свою короткую историю – единственную версию событий, которая была ему известна. Жена сообщила ему, что его старшая дочь, Кристен, обвинила его в изнасиловании. Кристен считала, что он также насиловал и ее младшую сестру Дженнифер. Ему не рассказали никаких подробностей о предполагаемом преступлении – когда, где и как это якобы произошло, и он не знал, была ли Дженнифер согласна с сестрой в том, что отец ее изнасиловал.

– Я понятия не имею, в чем меня обвиняют, – сказал Даг, отчаянно пытаясь держать эмоции под контролем. – Дебби до сих пор ничего мне не объяснила, а я не помню, что насиловал своих детей. Я стараюсь ответственно относиться к обвинениям – я даже пытался убедить самого себя, что это действительно могло произойти и что мои воспоминания тоже оказались вытеснены, как у девочек. Вытеснение – так Дебби называет этот процесс. Я готов принять такую версию. Но я не понимаю, как я мог надругаться над собственными детьми и ничего об этом не помнить, ни единой детали. Мне кажется, что это невозможно, хотя, по словам Дебби, с людьми постоянно происходит подобное.

Даг заплакал.

– Мне очень тяжело, – сказал он извиняющимся тоном, но даже не пытаясь утирать слезы. – Я совсем запутался и очень расстроен. Меня в чем-то обвиняют, но я не знаю, что натворил. И я понятия не имею, что мне теперь делать, куда пойти, к кому обратиться за помощью.

– Я могу порекомендовать вам две вещи, – сказал доктор Баркер, дав клиенту минуту, чтобы взять себя в руки. – Во-первых, я думаю, что вам стоит пройти проверку на наличие сексуальной девиации. А во-вторых, я настоятельно рекомендую вам начать продолжительный курс психотерапии, чтобы вам было легче справиться с ситуацией. Я могу помочь вам с одной из этих вещей, но только с одной.

После недолгого обсуждения Даг согласился обратиться к женщине-психотерапевту. Он хотел, чтобы в сеансах участвовала его жена и дочери, и думал, что им будет комфортнее разговаривать с женщиной. Он попросил доктора Баркера провести тест на наличие сексуальной девиации.

– Вы много раз проводили подобные тесты? – спросил Даг.

– Более двух тысяч раз.

«Две тысячи раз!» – подумал Даг. Это показалось ему довольно большим количеством тестов для одного относительно молодого психолога. Дагу понадобилось определенное мужество, чтобы задать следующий вопрос: – Сколько человек из тех двух тысяч, по вашему мнению, были невиновны?

Доктор Баркер на мгновение замешкался.

– Один, может, двое, – наконец ответил он.

* * *

Во время второго сеанса Даг прошел целый ряд психологических тестов, после чего доктор Баркер стал детально расспрашивать его о половой жизни. Даг не привык столь откровенно разговаривать на такие личные темы: он относился к поколению примерных детей, юность которых прошла под музыку Элвиса Пресли и фильмы с Сандрой Ди и которым как раз исполнилось тридцать, когда застрелили Джона Кеннеди. И все же он старался перебороть смущение и ответить на все вопросы абсолютно честно.

Когда ему было одиннадцать или двенадцать, он сексуально экспериментировал с мальчиками из своего скаутского отряда. «Оральный секс или анальный?» – спросил Баркер, держа наготове ручку. Ничего подобного, ответил Даг, они просто трогали и изучали друг друга. В средней и старшей школе он периодически встречался с девочками, целовался с ними, но дальше легких ласк дело не заходило. В колледже он примерно полгода состоял в своих первых сексуальных отношениях, а сразу после выпуска женился на Дебби. Он хранил ей верность, за исключением нескольких «случаев» с женщинами-коллегами. Но эти инциденты, о которых он теперь жалел, произошли много лет назад.

Они с Дебби были женаты вот уже двадцать три года и вели традиционную сексуальную жизнь. Ему казалось, что он хотел заниматься любовью чаще, чем она, но разве это редкость? Это просто было для них не самым важным. Даг объяснил, что по характеру он пассивный человек, готовый подчиняться желаниям других, полная противоположность тому, что называют «мачо». Он не любил ссоры и соревнования, предпочитая им мирное разрешение споров и компромиссы. Он никогда не стал бы принуждать Дебби к физической близости, если бы она сама ее не хотела. За последний год или два она, казалось, и правда потеряла интерес к сексу. Возможно, это была его вина. Возможно, он был не самым лучшим любовником в мире.

И все же, рассуждал он вслух, сложно быть первоклассным любовником, когда твоя партнерша не заинтересована, никогда не инициирует половой акт и довольно ясно дает понять, что хочет, чтобы все побыстрее закончилось. Может быть, Дебби не хотела заниматься сексом из-за усталости и стресса, связанного с воспитанием детей и вечной занятостью мужа. Когда они уезжали куда-нибудь вдвоем на выходные, сбегая от телефонных звонков, домашних заданий, ссор, критических ситуаций, приемов у врача, спортивных мероприятий и дедлайнов, секс у них был абсолютно нормальный.

– Разве такое редко бывает? – спросил Даг доктора Баркера. – Стоит ли ожидать большего в нашем возрасте?

Баркер посмотрел на него, ничего не ответив.

– Дебби очень религиозна, – сказал Даг, внезапно сменив тему. – Пять-шесть лет назад она присоединилась к группе под названием «Братство колоссян». В ней проповедуют, что большинство людей, которые причисляют себя к христианам, на самом деле не будут «спасены». Лишь немногих можно назвать «истинными христианами», остальные – жертвы заговора новой эры. Дебби решила, что сама она принадлежит к истинным христианам, а я – нет. Похоже, это осознание причиняло ей сильную боль, но было в нем и некое злорадство, что-то вроде «я искренняя христианка, а ты – нет, у меня есть вера, а у тебя – нет». Ее религия пугала меня, мне казалось, что в ее основе лежит гнев, страх и отвращение. Где же мир и радость? Зачем вообще нужна религия, если она порождает в человеке страх, тревогу, подозрительность и злобу?

Баркер заерзал в своем кресле.

– Я поднял эту тему, – объяснил Даг, – потому что несколько лет спустя Дебби исключили из Братства колоссян. Мы не стали это обсуждать, но я испытал облегчение. Потом, всего через несколько дней, она обвинила меня в том, что я насиловал Кристен и Дженнифер. Она сказала, что была вынуждена уйти из-за меня. По ее словам, она не хотела уходить, но чувствовала, что придется, потому что я плохо относился к братству. Интересно, не могло ли это стать одной из причин наших сексуальных проблем? Может быть, все это как-то связано с ее обвинениями.

Доктор Баркер тактично его выслушал, делая пометки и время от времени кивая. Но было очевидно, что он хотел говорить не о его жене и ее религиозности, а о самом Даге и его сексуальном опыте. Он мягко перевел разговор в другое русло и заговорил о волонтерской работе Дага с подростками. В те годы, когда он работал с подростками из неблагополучных семей, нравился ли он кому-нибудь из этих мальчиков или девочек? Находил ли он их привлекательными?

Даг признался, что время от времени он испытывал физическое влечение к подросткам, которых консультировал, но настойчиво заявил, что никогда не говорил и не делал ничего неподобающего.

– Но в вашем отношении к подросткам есть элемент сексуального влечения? – спросил доктор Баркер.

– Что ж, думаю, это возможно, – ответил Даг. – Я и правда думаю, что многие из этих девушек привлекательны, и мне нравится с ними работать. Но в моем общении с ними никогда не было абсолютно ничего сексуального. Мне очень хорошо известно, с какими трудностями сопряжена работа с подростками, и я всегда старался и стараюсь быть чутким и ответственным в отношениях с ними.

Даг не совсем понимал, как следует воспринимать подобные вопросы. У него никогда не возникало проблем с теми, кого члены его семьи называли ЧД – чужими детьми. Вот уже многие годы он предлагал советы, дружбу, эмоциональную и финансовую поддержку проблемным подросткам, сбежавшим из дома, жившим в приютах, членам юношеского кружка из его церкви. Дебби предложила создать «Фонд ЧД» – 25 долларов в неделю семья тратила на пиццу, бургеры, боулинг, мини-гольф, кино и прочие развлечения для ЧД. Семья Нейгл на время брала на воспитание нескольких детей из приютов, в том числе Райана – сбежавшего из дома подростка, у которого были проблемы с алкоголем и наркотиками. После того как Райан ушел в трехдневный загул, потратив все деньги, которые были предназначены для помощи его родителям, Дебби вышвырнула его из дома. Но Даг продолжал с ним видеться, покупал ему еду, забрал из травмопункта, когда однажды мальчика избили, отвез его домой к родителям, когда Райан сказал, что на него охотятся дилеры, посылал ему открытки, письма и гостинцы, чтобы мальчик знал, что в мире есть кто-то, кому не все равно, что с ним случится.

Казалось, это было благое, правильное дело – скромные, но искренние усилия, направленные на то, чтобы сделать мир чуточку лучше. Но следующие один за другим вопросы доктора Баркера, казалось, подразумевали, что у Дага была аномальная одержимость подростками, которая брала начало в его подростковом гомосексуальном опыте, полученном в скаутском отряде.

– Я могу помочь вам решить проблему с вашим отношением к подросткам, – в какой-то момент сказал доктор Баркер. – Я дам вам несколько ампул нашатыря, и, если вы почувствуете сексуальное влечение или позыв, просто сломайте одну ампулу и вдохните содержимое.

Даг старался относиться к словам Баркера с уважением. В конце концов, доктор был экспертом, и он не хотел ставить под сомнение его авторитет или навыки диагноста. И все же он не собирался просто сидеть в этом кабинете и покорно отвечать на все более интимные вопросы о своей сексуальной жизни из-за какой-то там проблемы с ЧД. Он пришел сюда, потому что ему предъявили ложные обвинения в насилии над его собственными дочерями.

– Может быть, нам стоит поговорить об этом позже, – сказал Даг. – В данный момент у меня большая проблема с семьей, и мне нужна помощь. Как насчет проверки на детекторе лжи? Я охотно ее пройду, чтобы доказать свою невиновность.

– Я бы этого не рекомендовал, – ответил доктор Баркер. – Слишком велик риск того, что аппарат покажет ложный результат, поскольку вопрос столь деликатный, а обвинения столь размытые.

– Тогда как насчет «сыворотки правды»? – Даг хватался за последнюю соломинку. Он был гражданским адвокатом, который закончил юридический факультет двадцать лет назад, и не имел никакого опыта в сфере уголовных дел. Но он знал, что в его случае стоял вопрос о достоверности и точности показаний, и препараты могли помочь раскрыть истинное положение дел. Он был готов попробовать что угодно.

Баркер покачал головой в знак категорического отказа.

– Амобарбитал с большой долей вероятности может спровоцировать всплеск фантазий, которые вы примете за воспоминания, – объяснил он. – Даже самые опытные врачи порой с трудом отделяют факты от вымысла.

– Что мне сделать, чтобы раз и навсегда выяснить, совершил ли я то, в чем они меня обвиняют? – Даг сознавал, насколько нелогичен его вопрос. Он подумал, что рассмеялся бы, если бы только так не щемило сердце.

– Вы ничего не можете сделать, – ответил Баркер. – Нет способа однозначно установить, действительно ли ваш разум вытеснил это воспоминание.

Даг с трудом сдерживал эмоции. Он знал, что его гнев был лишь внешним выражением ужасного страха, поднимающегося у него внутри.

– Другими словами, получается, я не могу просто сказать: «Я не помню, что насиловал своих детей», и тем самым убедить вас или любого другого человека, что я этого не делал. Если я не помню этих случаев, то либо мой разум вытеснил воспоминания о них, то есть я виновен, либо я отрицаю произошедшее, и это тоже выглядит как доказательство моей вины.

– Все это очень сложно, – признал Баркер. Он замолк на секунду и посмотрел в свои записи. – Когда у вас начался пубертатный период? – спросил он.

Даг вздохнул. Еще один личный вопрос.

– Эякуляции начались вскоре после того, как мне исполнилось одиннадцать.

– Раннее половое созревание часто свидетельствует о пережитом сексуальном насилии, – сказал доктор Баркер, делая записи в блокноте. – У вас когда-нибудь были проблемы с эякуляцией?

– Я испытывал небольшие трудности из-за преждевременной эякуляции, когда мне было около двадцати, – ответил Даг. – Но когда я стал концентрироваться и пытаться замедлиться во время полового акта, проблема исчезла.

– Преждевременная эякуляция также может быть признаком сексуального насилия, – сказал Баркер.

Даг был в замешательстве. Уж не имел ли в виду Баркер, что его насиловали в детстве?

Психолог посмотрел на часы и объявил, что сеанс окончен.

– Давайте встретимся еще раз на следующей неделе в то же самое время, – сказал он. – Попросите жену прийти вместе с вами.

* * *

Через неделю, пока Даг ждал в приемной, Дебби полтора часа беседовала с доктором Баркером. Когда Дага наконец позвали в кабинет, Баркер сказал ему, что принял важное решение. По его мнению, Дагу следовало съехать из дома.

Даг был ошарашен.

– Большинство психотерапевтов согласились бы с этим решением? – спросил он и посмотрел на Дебби. – Ты не думаешь, что я имею право на еще одну консультацию с другим специалистом?

– Большинство квалифицированных и уважаемых экспертов согласились бы со мной, – ровным голосом произнес доктор Баркер. Дебби, похоже, была раздражена из-за того, что Даг поставил под сомнение его вердикт.

Даг подумал о том, какой у него был выбор. Баркера рекомендовали как одного из лучших экспертов по вопросам сексуального насилия в округе. Если он начнет настаивать на консультации с другим специалистом, возможно, понадобится несколько недель, чтобы попасть на прием, и ему снова придется отвечать на те же самые вопросы, проходить через те же мучения, и все окончится тем же самым. Консультация с другим специалистом лишь отсрочит восстановление мира в семье и еще больше оттолкнет жену.

– Если вы считаете, что следует поступить именно так и это пойдет на пользу моей семье, тогда я съеду, – сказал Даг.

Доктор Баркер повернулся к Дебби:

– Он всегда такой импульсивный?

* * *

В ходе последующих сеансов Даг начал чувствовать, что на него все больше давят, добиваясь, чтобы он признал вину. Баркер, казалось, полагал, что Даг все вспомнит, только если сначала признает, что насиловал своих дочерей. Тот не мог понять лишь одного: как он мог признаться в том, чего не помнил?

– Если вы признаете свою вину и согласитесь пройти длительный курс психотерапии, – отвечал Баркер на его вопросы, – с вас будут сняты обвинения в уголовном преступлении. Вам разрешат видеться с детьми, а после курса интенсивного лечения вы сможете снова жить дома. Ваша жизнь вернется в нормальное русло.

– Я не стану признаваться в том, чего не помню, – повторял Даг. – Но я готов поверить, что мой разум вытеснил эти воспоминания, и попробовать любые методы, которые вы предложите для того, чтобы их восстановить.

– Возможно, поможет упражнение на визуализацию, – предложил доктор Баркер. Незадолго до этого Дебби поделилась своими мыслями о том, что ее мужа насиловал дядя Фрэнк, брат его матери, который был на пятнадцать лет старше Дага и прожил в их доме тридцать три года – с тех пор, когда Дагу было три месяца, и до своей смерти в 1987 году. Когда Баркер спросил, трогал ли его хоть раз дядя, доставляя ему дискомфорт, Даг ответил отрицательно. Дядя Фрэнк был довольно эксцентричным, признал Даг, но он его никогда не насиловал.

– Расслабьтесь и представьте себе, что вы снова находитесь в доме, где провели свое детство, – предложил доктор Баркер. – Вы еще маленький и очень беспомощный, и вот вы решили навестить дядю Фрэнка в его комнате. Вы можете сказать мне, как она выглядит и чем там пахнет?

– Там затхлый сырой воздух, – ответил Даг, сидя с закрытыми глазами. – Комната дяди Фрэнка находится в подвале, и там всего одно небольшое окошко у самого потолка.

– Какое покрывало на ощупь? Вы чувствуете, как оно касается ваших рук, ног? Вы помните какие-либо сексуальные ощущения в той комнате?

– Да, – ответил Даг. – Я помню, как мастурбировал там, когда мне было двенадцать.

– Откуда вы знаете, что вам было двенадцать?

– По радио передавали новость о первом запуске спутника. Это было в 1956 году. Я родился в 1944-м.

– Вернитесь в то время, когда вы были ребенком, – сказал Баркер, словно начиная заново. – Вы когда-нибудь чувствовали себя так, будто кто-то совершил над вами насилие? Бывали ли моменты, когда вы чувствовали, что кто-то вторгся в ваше личное пространство?

– Да. – Даг хотел отвечать правдиво. Правда была единственным, что у него осталось.

– Где?

– В ванне.

– Кто был с вами?

– Моя мать.

– Что произошло?

– Мать меня купала, пока мне не исполнилось десять или одиннадцать. Она говорила, что я сам я не сумею помыться хорошо. Я помню, что, когда она купала меня в последний раз, у меня уже начали расти волосы на лобке. Меня это смущало.

– Это сексуальное насилие, – произнес Баркер.

Даг не согласился с этим, заявив, что, по его мнению, его мать не испытывала никакого «сексуального возбуждения» от купания его в ванне, как и он сам. Но всего за несколько минут Баркер убедил Дага, что мать подвергала его сексуальному насилию. К концу сеанса он разрыдался.

Через несколько дней Даг решился рассказать жене об эмоциональном потрясении, которое он пережил, выяснив, что в детстве мать подвергала его сексуальному насилию. Он надеялся, что Дебби поймет, как сильно он старался, как отчаянно он искал любые пути к правде. Но пока он описывал воспоминания, восстановленные им во время сеанса, Дебби отстранилась от него, а на ее лице появилось выражение отвращения вперемешку с триумфом.

– Я так и знала! – закричала она. – Тебя самого насиловали, это объясняет, почему ты надругался над собственными детьми!

– Что? – Дага совершенно ошеломила ее реакция.

– Доказано, что сексуальное насилие передается из поколения в поколение, – сказала Дебби. – Если тебя насиловали родители или родственники, вполне вероятно, что ты станешь насиловать своих детей.

Даг молча уставился на нее. Что он мог сделать, что он мог сказать, чтобы это нельзя было обернуть против него и превратить в доказательство его вины?

* * *

Две недели спустя доктор Баркер объявил, что у него достаточно информации, чтобы завершить экспертный анализ.

– Я не понимаю, – запротестовал Даг. – Я до сих пор не имею представления, что здесь творится, а ведь я – один из главных участников происходящего. Как вы можете адекватно оценить мою ситуацию после пары бесед со мной и моей женой? Вы не разговаривали с моими детьми, родителями, друзьями – вы ведь совсем меня не знаете! Как у вас может быть достаточно информации, чтобы выносить мне приговор и давать рекомендации, которые повлияют на всю мою жизнь?

Баркер попытался успокоить своего клиента. Он сказал, что позволит Дагу прочесть черновик его заключения и заполнить пропуски.

Даг отказался.

– Как я могу заполнить пропуски, если не помню, что насиловал своих детей? – спросил он. – Нам нужны настоящие факты, неопровержимые доказательства, а не эти ваши догадки, рассуждения и болтовня о вытесненных воспоминаниях. Я сделаю все, что нужно, чтобы добраться до сути. Я пройду тест на детекторе лжи, приму сыворотку правды – все что угодно. Просто скажите мне, что делать, и я это сделаю.

– Эти процедуры слишком рискованны, – сказал Баркер, повторяя свои прежние слова. – Я бы посоветовал вам проконсультироваться с адвокатом.

– Сейчас у меня нет никаких проблем с законом, и я не думаю, что они возникнут. Это медицинская проблема, связанная с психическим здоровьем. Моя семья разваливается. Нам нужна помощь.

Баркер какое-то время смотрел на клиента, а потом медленно покачал головой. Он потянулся за блокнотом и написал имя и телефонный номер специалиста, работающего с полиграфом, объяснив, что попасть на прием сразу, вероятно, не получится.

– А что я могу сделать пока? – спросил Даг.

– Вам нужна психотерапия, чтобы помочь вам справиться с происходящим, – сказал Баркер и порекомендовал свою коллегу-женщину.

* * *

– Почему бы вам не перечислить мне все возможные причины, по которым вы не стали бы признавать, что насиловали своих детей? – предложила психотерапевт.

– Это нетрудно, – сказал Даг. – Я могу назвать целый ряд причин. Во-первых, никто не хочет вредить собственным детям или же признавать, что навредил. Я рискую сесть в тюрьму, потерять работу, лишиться друзей, стать изгоем. Есть самые разные причины. Но я не помню, что насиловал своих детей. Во-вторых, я не тот человек, который стал бы подвергать ребенка, уж тем более собственного ребенка, сексуальному насилию. Я считаю, что насилие над детьми – это одно из самых ужасных преступлений, которое только можно себе представить. Я люблю своих детей и никогда бы не стал преднамеренно причинять им вред.

Даг задумался, не совершил ли он ошибку, употребив слово «преднамеренно». Не подумает ли психотерапевт, что он изнасиловал своих детей непреднамеренно? Не станет ли слово «преднамеренно» дополнительным аргументом в пользу теории о вытесненных воспоминаниях?

– Дело не в том, что я не хочу этого признавать, – объяснил он осторожно, – а в том, что я просто не помню, чтобы насиловал их. И я не думаю, что мог забыть столь ужасный поступок. Мой разум так не работает. Все твердят, что я изнасиловал своих детей и забыл об этом из-за вытеснения, но мне очень трудно поверить, что мое сознание могло полностью блокировать воспоминания о целом событии или ряде событий моей жизни.

– Разве вам не доводилось забывать эпизоды вашей жизни? – спросила психотерапевт.

– Разумеется, доводилось, – ответил Даг, – я забыл многое из того, что происходило со мной в прошлом, как и все мы.

– И разве вы не считаете себя оптимистичным человеком, который предпочитает думать о хорошем и надеяться на лучшее?

– Да, думаю, я соответствую этому описанию.

– Не думаете ли вы, что у Дебби могут быть причины считать, что вы насиловали своих детей?

– Она говорит, что у нее есть на это причины, – признал Даг.

– Вы не могли бы их перечислить?

– Она говорит, что верит детям, а они, по-видимому, считают, будто я их насиловал. Она думает, что меня изнасиловали в детстве, и заявляет, что эта склонность передается из поколения в поколение. Но я вовсе не уверен, что в детстве подвергался сексуальному насилию. И я точно знаю, что никогда не стал бы насиловать своих детей, и я просто не могу представить, чтобы я изнасиловал их, а потом это воспоминание полностью исчезло.

– Как вы можете это говорить, господин Нейгл? – Казалось, психотерапевт вот-вот выйдет из себя.

Даг попытался объяснить, какие чувства он испытывал к своим детям. Он любил их больше всего на свете – больше, чем работу, больше, чем собственную жизнь. Он бы не предал своих детей, подвергнув их физическому или сексуальному насилию. Да, мать игнорировала его потребность в личном пространстве, но, вопреки мнению Дебби, это сделало его более, а не менее чутким к нуждам собственных детей.

Пытаясь отыскать в памяти какую-нибудь историю, которая доказала бы, что он мягкий и чувствительный человек – совсем не тот, кто стал бы насиловать собственных детей, он вспомнил их традицию совместных поездок. Каждого из своих четырех детей, когда они учились в пятом классе, он возил в особую поездку – они уезжали вдвоем на целую неделю. С Кристен они ездили в Вашингтон и на какое-то время останавливались в отеле, а на остальную часть каникул – у друзей. Элисон он возил в Вашингтон и в город Орландо, в Дисней Ворлд, в тематический парк «Цирковой мир», в ботанический сад Сайприс-Гарденс и в «Морской мир». С Дженнифер они ездили в Вашингтон и в город Уильямсберг. Анну он возил на фестиваль Шекспира в Ашленде. Он помнил, что во время каждой из этих поездок чувствовал себя неуютно, когда заселялся в номер вместе с одиннадцатилетней девочкой. Он также помнил, что старался уважать личное пространство детей и давать им достаточно времени, чтобы принять душ, одеться и причесаться. Он объяснил психотерапевту, что всегда старался с пониманием относиться к их нуждам.

– Господин Нейгл, вы помните только то, что хотите помнить, – ответила психотерапевт. – Вполне вероятно, что вы перестроили ваши воспоминания так, чтобы они соответствовали тому самовосприятию, которое для вас комфортно.

– То есть вы полагаете, что учитывать стоит лишь те воспоминания, которых у меня нет? – спросил Даг. – Вы имеете в виду, что любые хорошие воспоминания о том времени, которое я проводил вместе со своими детьми, скорее всего ложны?

– Да, – ответила психотерапевт, многозначительно качая головой, – именно это я и имею в виду².

* * *

Весь апрель Даг пытался «вспомнить», как насиловал своих детей. Но как он ни пытался, его память была совершенно пуста. В конце концов он обратился к жене: «Как я могу восстановить эти воспоминания, если понятия не имею, что должен вспомнить? В чем конкретно меня обвинили Кристен и Дженнифер?»

Дебби сказала, что не может сообщить ему никаких деталей, не проконсультировавшись сперва с психотерапевтом Дженнифер. Несколько недель спустя Даг позвонил, чтобы узнать, если ли у нее новости для него.

– Мы с психотерапевтом Дженнифер пытаемся помочь ей вспомнить, – сказала Дебби.

– Что вспомнить? – спросил Даг.

– Я не могу сказать ничего конкретного, – ответила Дебби. – Психотерапевт Дженнифер говорит, что тебе необходимо все вспомнить самостоятельно. Она не хочет загрязнять твои воспоминания.

– Ты знала, что доктор Баркер разговаривал с Кристен и она больше не говорит, что была свидетельницей? – Даг решил, что пришло время выложить козырь – его единственный козырь. – Она призналась, что на самом деле никогда не видела, как я трогаю Дженнифер. Она видела лишь, как мы вместе лежали в кровати – полностью одетые, и обе мои руки были на виду. Дженнифер лежала под одеялом, а я – поверх него. Раньше я все время ложился рядом с детьми, когда они засыпали, Дебби. Ты ведь это помнишь, правда? – Ему не удалось скрыть сарказм. – Именно это я и делал – просто лежал рядом с Дженнифер, разговаривал с ней, пытался помочь ей уснуть. Ничто в рассказе Кристен не наталкивает на мысль о сексуальном контакте. Я хочу, чтобы ты сказала Дженнифер в точности то же самое, что Кристен рассказала доктору Баркеру, и позволила ей самой делать выводы.

– Этого я делать не стану, – сказала Дебби. – Это лишь запутает Дженнифер и внушит ей мысль о том, что, возможно, насилия не было.

– Правда ее не запутает! – Даг внезапно потерял самообладание. – Вы с психотерапевтом запутываете ее, пытаясь добиться, чтобы она вспомнила то, чего никогда не было! Если ты ей не скажешь, я сам скажу.

* * *

Десятого мая 1990 года Дебби назначила встречу с Дагом в его офисе. Как только она вошла, он понял: что-то кардинально изменилось. Ему казалось, что земля уходит у него из-под ног. Он почувствовал головокружение и предложил прогуляться.

– Что-то случилось, – сказал Даг после того, как они какое-то время шли молча.

– К Дженнифер вернулись ее воспоминания, – произнесла Дебби. Она казалась неестественно спокойной, полностью контролирующей ситуацию. – Теперь мы можем подать на тебя в суд.

– В суд? Ты собираешься подать на меня в суд? – Даг чувствовал, будто вот-вот захлебнется. Он попытался спастись, обращаясь к любви, которую его жена испытывала к своим детям. – Подумай о детях, Дебби! Подумай, что судебные дрязги сделают с ними.

Она опалила его взглядом и подтянула сумку на плече. Ее лицо выражало ее мысли яснее, чем любые слова: вот теперь-то ты у нас в руках.

– Судебное разбирательство разобьет нашу семью вдребезги. Дебби, пожалуйста, я не хочу бороться с тобой из-за этого. Я хочу все решить мирным путем.

Услышав боль в его голосе, Дебби, казалось, смягчилась.

– Мне жаль, что все так вышло, – сказала она.

Когда они вернулись в его офис, она назначила встречу с его начальником. Как Даг узнал позднее, она хотела убедиться, что его не уволят до окончания судебного процесса.

* * *

Девятнадцатого мая, через двадцать дней после того, как к Дженнифер вернулись воспоминания, Дагу позвонил детектив из отдела по особым делам.

– Мы хотим, чтобы вы прошли проверку на полиграфе, – сказал детектив.

– Мне посоветовали нанять адвоката, – ответил Даг.

– Вам ничто не мешает сначала пройти проверку на полиграфе, – сказал детектив.

– Я хочу пройти эту проверку, – ответил Даг, – но мне необходимо понять принцип его работы. Мне будут задавать вопросы о конкретных случаях насилия? Никто до сих пор так и не сказал мне, в чем именно меня обвиняют, а мне сообщили, что тест может дать неправильный результат, если вопросы будут недостаточно конкретными.

Детектив не смог сразу ему ответить, и тогда Даг сформулировал свои опасения по-другому:

– Если вопросы будут недостаточно конкретными, результаты могут получиться неоднозначными или даже стать доказательством моей вины.

– Мы не можем раскрыть информацию о конкретных обвинениях до тех пор, пока против вас не будет подан официальный иск, – сказал детектив.

– Мне позволят каким-либо образом участвовать в подборе полиграфа или повлиять на процедуру проведения теста? – спросил Даг.

– Послушайте, господин Нейгл. Я – детектив, а вы – подозреваемый. Я командую парадом, а не вы.

– В таком случае я сперва найму адвоката, а потом соглашусь поговорить с вами снова, – ответил Даг.

– Разумеется, это ваш выбор, – сказал детектив, оставляя за собой последнее слово. – Но я знаю, что вы виновны. Вы согласились на проверку на предмет сексуальной девиации, а невиновный на это никогда бы не пошел.

* * *

Даг позвонил своим друзьям-адвокатам и попросил порекомендовать специалиста по уголовному праву. Все единодушно советовали обратиться к Стиву Моуэну: одни называли его «методичным», другие – «осмотрительным», третьи – «очень внимательным» и «рассудительным» специалистом. Даг побеседовал с Моуэном, и тот согласился представлять его интересы в суде.

– Детектив говорит, он убежден в том, что я виновен, потому что я проходил проверку на предмет сексуальной девиации, – объяснил Даг своему адвокату.

– Это логичный вывод, – сказал Стив. – Обвиняемые обычно не соглашаются на подобное тестирование, если только они не решили признать свою вину и не надеются ускорить вынесение приговора.

Столь безразличный ответ адвоката встревожил Дага. В конце концов, они обсуждали его жизнь, на кону была его семья, репутация, карьера.

– Я не понимаю, – произнес Даг. – Дебби сказала, что мне придется пройти эту проверку. Она сказала, я не смогу видеться с детьми, если откажусь. Никто никогда мне не говорил, что это будет восприниматься как доказательство вины.

– Вам следовало нанять адвоката несколько месяцев назад, – спокойно ответил Стив.

– Но речь идет о моем психическом здоровье, а не о юридических дрязгах, – сказал Даг, не в силах сдерживать гнев.

– Уже нет. – Тон Стива напомнил Дагу те времена, когда во время учебы в средней школе завуч вызвал его к себе в кабинет из-за небольшого проступка. «Это не начальная школа, – тихим голосом предупредил его завуч. – Теперь все по-настоящему, и ты на самом деле нарвался на неприятности».

– Я бы посоветовал вам прекратить обследование у доктора Баркера, – сказал Стив. – Я могу об этом позаботиться, если хотите.

– Но если Дебби узнает об этом, она скажет, что это всего лишь еще одно доказательство моей вины.

– Что она думает, не имеет никакого значения.

– Для меня имеет, – сказал Даг. – Моя главная задача – сохранить брак и воссоединить семью.

– Наша главная задача – сделать так, чтобы вы остались на свободе, если это возможно, – ответил Стив. – Я позвоню детективу из специального подразделения по расследованию случаев сексуального насилия и скажу ему, что вы не будете проходить тест на детекторе лжи. Использовать полиграф в подобных делах слишком рискованно. Пока нет никакой необходимости идти на такой риск. Я также посоветовал бы вам не привлекать к себе внимания. Никому не рассказывайте о предъявленных вам обвинениях.

Что-то в выражении лица Дага заставило Стива добавить:

– Скольким людям вы рассказали о случившемся?

– Десяткам, – признался Даг. – Коллегам по работе, родственникам, друзьям, прихожанам в церкви.

Стив вздохнул.

– С этого момента залягте на дно. Ничего не делайте и не говорите, потому что все сказанное может быть использовано против вас.

«Напоминает “правило Миранды”», – с горечью подумал Даг. Но ведь, когда людей обвиняют в преступлении, они обычно знают, что такого они якобы сделали? Когда же он наконец выяснит, в каких действиях по отношению к своим детям его обвиняют? А пока – как ему дальше жить с этим?

– Я не могу залечь на дно, – сказал он своему адвокату. – Мне слишком больно. Мне нужно говорить об этой ситуации, как вы ее называете, иначе я сойду с ума. Я потерял жену, детей и мое главное хобби – помощь другим детям. Я могу потерять работу.

– Вы ведь знаете, что потеряете лицензию на право заниматься адвокатской деятельностью, если вас признают виновным? – Стив пошарил по книжной полке, достал документ с правилами о лишении права заниматься адвокатской практикой и начал его перелистывать.

– Я никогда не думал об этом. Моя работа – все, что у меня теперь осталось. – Даг замолчал. Было видно, что он пытается взять себя в руки. – Я боюсь тюрьмы. Но хуже этого мысль о том, через что сейчас проходят мои дети. Мои дети думают, что я навредил им. Им больно. У меня нет сил вынести такие страдания. Как я могу замолчать и залечь на дно, когда моя семья разваливается?

Стив был глубоко обеспокоен по поводу эмоциональной нестабильности своего клиента. Даг нуждался в психологической помощи, которую доктор Баркер как специалист по анализу сексуальных отклонений оказать ему не мог.

– Позвольте мне посоветовать вам специалиста, который, возможно, поможет вам разобраться в происходящем и справиться с вашей болью, – сказал Стив. – Доктор Карсон – судмедэксперт, и у него есть большой опыт работы с делами о сексуальном насилии. Но я отправляю вас к нему не ради выяснения юридических вопросов. Он чрезвычайно восприимчив, и, я думаю, он поможет вам понять суть конфликтов и напряжения в вашей семье. Может быть, при его содействии вы попытаетесь воссоединить семью.

* * *

Доктор Карсон выслушал историю Дага, а затем задал вопросы о его прошлых заболеваниях и его сексуальном опыте. Похожие вопросы задавал и доктор Баркер, но в этот раз Даг чувствовал себя более комфортно. Даг подумал, что, может быть, он просто сломлен и слишком измотан. Или, может, он попал в такую большую беду, что его личная жизнь и достоинство уже не имеют значения.

Во время третьего сеанса Карсон спросил Дага прямо в лоб:

– Вы сделали это или нет?

– Я так не думаю.

– Да или нет. Вы либо сделали это, либо нет.

– Я не знаю. Я так не думаю.

– Не говорите так. – Карсон был раздражен и стучал карандашом по столу. – Этот ответ приводит всех в замешательство, он заставляет людей думать, что вы виновны. Вы либо это сделали, либо нет.

– Я не думаю, что я сделал это.

– Значит, нет?

– Я так не думаю.

– Не говорите этого больше. – Карсон повысил голос, не скрывая раздражения. – Вы знаете, сделали вы это или нет. Никто кроме вас не знает. Так вы это сделали или нет?

– Я так не думаю. Нет. Нет, я этого не делал.

«Почему так сложно сказать слово нет?» – спросил Даг самого себя. Он вспомнил ту ночь, когда Дебби впервые обвинила его. «Я никогда не насиловал наших детей», – сказал он ей, и она разозлилась и заявила, что он все «отрицает». Она назвала это «глубоким отрицанием». После этого он стал стремительно терять контроль над собственной жизнью. Дженнифер уехала из дома, и его самого в итоге попросили съехать. Ему даже запретили видеться с младшей дочерью наедине, только в присутствии третьего лица. А совсем скоро его будут судить по обвинению в уголовном преступлении.

К чему хорошему может привести отрицание? Как он убедился, ни к чему. Почему нельзя было просто сказать «я не помню»? Дебби и всем психотерапевтам пришлось бы либо принять это заявление, либо назвать его лжецом. Он пытался вести себя с достоинством и без страха отвечать обвинителям. Если бы он сказал «нет, я не насиловал детей», получилось бы, что он переводит стрелки на свою жену и детей и называет лжецами их. Этого он сделать не мог. Жена и дети были для него самым главным в этом мире. Он ни за что бы не предал их. Он готов был принять возможность того, что он изнасиловал девочек и забыл обо всем, каким бы невероятным это ни казалось. Поэтому, положа руку на сердце, абсолютно искренне он мог сказать «Нет, я не помню» или «Нет, я не вру о своих воспоминаниях».

Он посмотрел на Карсона, испытывая легкое замешательство. Почему этот человек не может понять, что происходит у меня в голове, ведь он, как-никак, психиатр?

– Если бы это случилось на самом деле, вы бы помнили, – сказал доктор Карсон. – Либо вы лжете, либо никакого насилия никогда не было. Вы лжете?

– Нет, я не лгу.

* * *

Вы лжете? Должно быть, Карсон задал этот вопрос сотню раз, и Даг всегда отвечал мягким и искренним «нет». И все же постоянное повторение раздражало его. Каждый раз, когда он изо всех сил пытался понять или объяснить свои чувства, Карсон вдруг прерывал его: «Вы лжете? Вы это сделали или нет?» В конце концов Даг пришел в бешенство.

– Прекратите, – сказал он в какой-то момент. – Я не вру, я не собираюсь что-то менять в своем рассказе, и если вы мне не верите, то я ничего не могу поделать. Я сыт по горло этими глупыми играми.

Карсон посмотрел на него. Было видно, что Карсону безразличен его гнев и раздражение. Может быть, он использовал эти вопросы в качестве психологического электрошокера, пытаясь побудить Дага к определенным действиям?

– Вы специально выводите меня из себя? – спросил Даг психиатра. – Этого вы добиваетесь?

– Вас не так-то легко разозлить, – бесстрастно ответил доктор Карсон.

Даг признал, что ему было сложно выражать гнев. Он рассказал Карсону о своих периодических проблемах с пищеварением и сном, которые могли объясняться тем, что он не давал выхода своим эмоциям. В 1971 году у него была инфекция предстательной железы, и болезнь все никак не проходила. Один друг-психиатр убедил его, что он в депрессии и, пока не выяснит и не устранит ее причины, он не избавится и от инфекции. Даг согласился встретиться с психиатром, который предположил, что, возможно, он злится на Дебби.

– Я знаю, я сердился на нее, – сказал Даг доктору Карсону, – и в некоторые периоды нашей совместной жизни мне было сложно с ней общаться. Она как будто думает, что понимает меня лучше, чем я сам. И вечно твердит, что я злой и недружелюбный. Но я не считаю себя таким, и мои друзья и коллеги видят во мне другого человека.

– Возможно, Дебби проецирует на вас собственные эмоции и модели поведения, – сказал доктор Карсон.

Даг на минуту задумался об этом. Может быть, это было не так уж далеко от истины. Дебби заявляла, что он «манипулятор» и «деспот», но другие люди считали такой именно ее, а не его. Она говорила, что он холоден, а между тем сама безучастно смотрела на людей и теряла нить разговора. Уж не чувствовала ли она, что ее насиловали в детстве, и не проецировала ли свои эмоции на детей? Возможно, она не была изнасилована в прямом смысле слова, но чувствовала себя изнасилованной, и эти болезненные двойственные эмоции позже повлияли на ее отношения с мужем и детьми. Много лет назад младшие сестры Дебби рассказали Дагу, что та помогала их растить, когда была подростком, и для отца была скорее другом и товарищем, чем дочерью. Даг задумался: были ли ее отношения с отцом в каком-то смысле нездоровыми? Может ли это объяснить, почему она так ревновала каждый раз, когда он был веселым и нежным с детьми?

– Вам нужно начать давать отпор, – продолжал доктор Карсон.

– Давать отпор чему? Я все еще не понимаю, с чем я должен бороться!

– Если вы не насиловали своих детей, скажите им об этом четко и ясно. Не сдавайтесь, не нойте и не жалуйтесь на свои проблемы, не давайте себя в обиду и боритесь!

Во время этих психологических сеансов доктор Карсон словно заражался гневом своего пациента. Иногда он повышал голос, ударял ладонью по столу, чтобы что-то подчеркнуть, или размахивал руками от досады. Слушая, с каким раздражением говорит психотерапевт, Даг пытался понять, что происходит. Может, доктор Карсон специально моделировал для него гнев, демонстрируя, как можно выйти из себя, как следует злиться? Был ли он зол до того, как Даг входил в кабинет, или же трудное положение клиента каким-то образом лично на него влияло? Кто здесь был психотерапевтом, а кто – пациентом?

– Мне кажется, что вы хотите научить меня выражать гнев, – однажды сказал Даг. – Это может быть полезно в личной терапии, но сейчас дело касается не только меня. Сюда втянуты также моя жена и дети. Я боюсь, что вы заставите меня сделать что-то, что может навредить моей семье.

– Я здесь, чтобы помочь вам, – просто ответил доктор Карсон.

– Мне это нужно. Но мне также нужен самый лучший совет о том, как помочь моей жене и детям. Я должен знать, когда вы пытаетесь помочь мне, а когда – моей семье. Давайте это проясним.

– Боюсь, я не всегда смогу разграничить мои действия по такому принципу, – сказал Карсон.

Даг обхватил голову руками. Конечно, Карсон был психотерапевтом, а не телепатом – откуда он мог знать, что лучше для его пациента, а что лучше для его семьи? Только сам пациент может принимать такие решения. Но как можно принимать решения, если у тебя нет никакой информации? Что было бы лучше для детей? Даг ощущал себя сбитым с толку, как никогда раньше, но прежде всего он должен был оценить риски. Как его действия повлияют на семью?

Даг понял, что он все больше склонялся к тому, чтобы вести себя, как советовал адвокат: быть осторожным, залечь на дно, не предпринимать никаких действий, предварительно их не обдумав. Но порой такая осмотрительность вызывала у него отторжение, ведь хотя у него и были причины для осторожности и сдержанности, у него также были веские причины для гнева и отчаяния. Но что и когда ему делать, чувствовать, говорить?

Он знал, что попал в ловушку противоречивых требований. Его адвокат боялся, что он сделает или скажет что-нибудь не то, а его психотерапевт хотел, чтобы он свободно выражал эмоции, а значит, рисковал навредить детям своими словами или поступками. Какой подход был правильным? Или их следовало совмещать, но как?

Несмотря на замешательство, Даг был благодарен обоим специалистам за то, что они учили его реагировать по-новому. Стив Моуэн дотошно относился к фактам и хорошо умел рассуждать. Если бы исход этого судебного разбирательства решали факты и объективные доказательства, Стив одержал бы победу. Но он был настолько осторожен и так оберегал своего клиента, что Даг боялся, следуя его советам, еще больше отдалиться от семьи.

В отличие от адвоката, психиатр Дага проявлял рвение, граничащее с безрассудством, уговаривая его постоять за себя, несмотря на риск испортить отношения с семьей. Но все же под руководством доктора Карсона Даг стал чувствовать себя сильнее, он учился выражать гнев более уместными способами и начал сбрасывать тяжелый груз, которым стало для него положение жертвы с того самого дня, когда ему впервые предъявили обвинения. Он также научился предвидеть дальнейшие шаги его жены. Из-за того что Дебби старалась, насколько это было возможно, держать детей подальше от отца, они ни разу не слышали его версию событий. Может, доктор Карсон был прав. Может, Дагу следовало каким-то образом дать детям знать, что он невиновен.

Ему не разрешали видеться с Дженнифер, но раз в несколько недель ему было позволено пару часов проводить с Анной. Во время одного из таких визитов Даг решил рассказать младшей дочери, что обвинения против него были ошибочными. Он никогда не насиловал ее сестер, и он никогда бы не причинил вреда своим детям. Несколько недель спустя, ужиная в одиночестве в своей квартире, Даг почувствовал сильный приступ тоски по семье. Он позвонил домой, трубку взяла Анна. Они поговорили несколько минут, и в конце разговора Даг сказал ей, как сильно он ее любит.

На следующий день ему позвонила разгневанная Дебби.

– Анна рассказала о вашем разговоре, – осуждающе выпалила она. – Ты должен прекратить свои манипуляции и попытки сбить ее с толку.

– Я скучаю по ней, – ответил Даг, пытаясь постоять за себя, как советовал доктор Карсон. – Мне нужно с ней увидеться.

– Только на моих условиях, – сказала Дебби и бросила трубку.

В тот же вечер Даг написал жене письмо, в котором объяснил свое намерение чаще, а не реже звонить домой и выразил желание обсудить менее жесткие условия встреч с Анной. Затем он стал ждать от Дебби ответа. Неделю спустя она позвонила, чтобы назначить встречу с ним и священником из их церкви.

– Я подаю на развод, – объявила она. – Не то чтобы я хотела развестись, но я боюсь, что придут представители органов опеки и заберут детей.

– Я не понимаю, – сказал Даг.

– Ты угрожаешь увидеться с детьми, ты отказываешься держаться от них подальше. Я должна их как-то защитить.

– Но ты не разрешала мне видеться с Анной! – Дагу стоило больших усилий не повысить голос. – Ты не разрешала мне говорить с ней, писать ей или приезжать. Твои правила не позволяют мне хоть как-то контактировать с детьми, даже с тем ребенком, который ни в чем меня не обвинял. Я всего лишь хотел изменить правила, чтобы я мог снова увидеть Анну.

– Прокуратура работает слишком медленно, – сказала Дебби, не глядя на мужа. – Твои действия заставили меня подать документы на развод, так я смогу получить официальный судебный запрет, чтобы ты не виделся с детьми. Я хочу, чтобы ты оставил их в покое.

Официальный судебный запрет? Даг хотел сказать Дебби, что ей не нужно было подавать на развод, чтобы добиться этого запрета, но какой смысл? В любом случае ему запретят видеться с детьми.

Дебби изменилась в лице.

– Дженнифер хочет увидеться с тобой, – сказала она. – Она ждет тебя снаружи в машине.

– Дженнифер хочет увидеться со мной? – Даг не понимал, что происходит. Они только что обсуждали судебный запрет, согласно которому он не сможет видеться с Анной, никогда его ни в чем не обвинявшей, а теперь Дебби собирается разрешить ему встретиться с Дженнифер, которая обвинила его в ужасных вещах. Даг не виделся и не разговаривал с Дженнифер с того момента, как Дебби впервые назвала его насильником пять месяцев назад.

Дебби вышла из комнаты, и через несколько минут зашла Дженнифер.

– Дженнифер… – Даг едва мог говорить. Он отчаянно хотел обнять ее, крепко прижать и никогда не отпускать. – Ты хочешь, чтобы священник остался?

– Мне все равно, – сказала она, пожимая плечами и улыбаясь отцу. – Это не имеет значения.

Даг вспомнил совет Стива Моуэна – быть осторожным, не делать ничего необычного или хоть немного подозрительного – и попросил священника присутствовать на их встрече. Даг расспросил Дженнифер о школе, друзьях, планах на лето. В конце концов у него закончились вопросы, и они несколько минут просидели в неловком молчании.

– Я думаю, ты сделал это, папа, – наконец сказала Дженнифер. – Но я простила тебя, я ездила в церковный лагерь, и мои друзья молились вместе со мной. Я больше не злюсь и не боюсь.

Даг не мог отвести взгляда от дочери. «Я так люблю этого ребенка, – твердил он сам себе. – Я люблю ее так сильно, так сильно, так сильно…»

– Я бы хотел увидеться с тобой снова, – сказал он.

– Я тоже.

Даг пытался не показывать, как отчаянно он хотел провести с ней время. Он не хотел напугать ее или каким-то образом повлиять на нее.

– Может быть, сходим все вместе куда-нибудь поесть пиццы, гамбургеров или еще чего-нибудь – ты, я, мама и Анна, – предложил он.

– Было бы здорово, – сказала она. – Я бы с удовольствием.

Неделю спустя Даг позвонил Дебби, чтобы договориться о встрече.

– Исключено! – заявила Дебби.

– Но почему?

– Я пообещала обвинителям, что никогда не позволю тебе видеться с детьми, – ответила она.

* * *

Четырнадцатого сентября против Дага были выдвинуты уголовные обвинения. Первым пунктом ему вменялось изнасилование I степени, которое предположительно произошло в период с 8 декабря 1984 года по 7 декабря 1985 года, когда Дженнифер было десять. Еще по четырем пунктам обвинительного заключения Дагу инкриминировалось непристойное поведение, которое он якобы демонстрировал каждый год, когда Дженнифер было от восьми до одиннадцати лет. Все пять пунктов представляли собой обвинения в тяжких преступлениях, и признание вины по любому из них привело бы к мгновенному лишению права заниматься адвокатской деятельностью и тюремному заключению.

Двадцать второго сентября Даг Нейгл заявил о своей невиновности и согласился с постановлением, запрещающим ему поддерживать какие-либо контакты с женой и их четырьмя детьми. Его зарегистрировали в окружной тюрьме и посадили в камеру предварительного заключения. Туалет с брызгами засохшей рвоты был забит бумагой и испражнениями.

Когда полицейский в изоляторе заполнил бумаги, он сказал: «Сущий ад, а не развод». Даг был удивлен: в документах ничего не говорилось о разводе. Он почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Именно здесь, в этом отвратительном месте, он нашел доброту и понимание.

Через несколько часов Дага освободили. Он отправился на встречу со Стивом Моуэном, и они начали разрабатывать план защиты.

«Я хочу использовать подход, в основе которого – готовность сотрудничать, – сказал он своему адвокату. – Нам нужно побеседовать с обвинителями и договориться о том, чтобы привлечь независимых экспертов. Пусть они опросят всех, кто причастен к делу, оценят ситуацию и предоставят одинаковый доклад обеим сторонам. Я откажусь от всех привилегий».

Стив Моуэн сделал глубокий вдох и медленный выдох. Ему никогда еще не доводилось встречать такого клиента, как Даг Нейгл. Этот человек был чрезвычайно умен, он закончил юридический факультет Стэнфордского университета, был одним из самых уважаемых юристов по вопросам природных ресурсов на северо-западе, но при этом он вел себя, словно маленький ребенок: наивный, доверчивый, простодушный, невинный. Он был будто не от мира сего.

– Что необходимо, чтобы добиться хоть какого-то сотрудничества? – спросил Даг, поражаясь тому, насколько ограничены права на предоставление доказательств в уголовном процессе. Первоочередная задача в гражданских делах заключается в том, чтобы собрать все документы противной стороны, составить список свидетелей со стороны обвинения и собрать показания, чтобы точно выяснить, что намерены говорить свидетели и эксперты. В гражданском праве весь процесс напоминает детскую игру «покажи и расскажи», подумал он, а в уголовном – скорее игру в прятки.

Даг не стал ждать, пока Стив ответит на его вопрос.

– Я пройду проверку на детекторе лжи, – сказал он. – Она покажет, что я говорю правду, и тогда, может быть, сторона обвинения с большей охотой примет вероятность того, что ничего этого не было, что это всего лишь ужасная ошибка.

– Проверка на детекторе лжи – слишком рисковая затея, – ответил Стив. – Нет никаких гарантий, что вы ее пройдете.

– Я пройду, – сказал Даг, – потому что я говорю правду.

– Полиграф измеряет психологические реакции на очень конкретные вопросы, относящиеся к спору, – старательно объяснил Стив. – Одно то, что вы говорите правду, не означает, что вы пройдете эту проверку. Но даже если вы ее пройдете, данные, полученные с помощью полиграфа, не принимаются в суде, так что сам по себе он не решит ваши проблемы.

Даг задумался, как ему убедить адвоката посмотреть на все его глазами.

– Нам нужно начать диалог сейчас, или судом все закончится, – сказал он. – Моя семья развалится. И больше никогда не воссоединится. Позвольте мне пройти проверку полиграфом, чтобы доказать мою невиновность.

– Я соглашусь, если вы учтете все обстоятельства, – произнес Стив. – Во-первых, даже если вы пройдете проверку, сторона обвинения не примет это как доказательство вашей невиновности. Может быть, нам удастся убедить прокуроров взглянуть на другие доказательства, но опять же нет никаких гарантий, что это поможет. Во-вторых, если вы настаиваете на полиграфе, то я настоятельно рекомендую обратиться к надежному специалисту, занимающемуся частной адвокатской практикой и не связанному с правоохранительными органами. В этом случае, даже если вам не удастся пройти проверку, следователи и прокуроры не смогут использовать эту информацию против вас.

Даг согласился на эти условия и записался на проверку на полиграфе у частного адвоката. Он провалил тест. Когда полиграфолог представил ему результаты, Даг был ошеломлен.

– Здесь что-то не так, – сказал Даг. – Я не знаю, почему я провалил проверку, но я никогда не насиловал детей. Я хочу пройти ее еще раз.

Несколько дней спустя они встретились снова. Несмотря на мольбы Дага, полиграфолог отказался проводить еще одну проверку.

– Вы слишком эмоциональны, вы слишком запутались, вы просто-напросто снова провалите тест, – сказал он и дал Дагу совет: – Послушайте, вы должны понять, что это война. Ваши дети уничтожат вас, если вы не будете защищаться.

– Я не могу сражаться с собственными детьми, – ответил Даг, удивляясь, почему все велят ему разозлиться и дать отпор. – Я не злюсь на них. Они тоже жертвы. Я виню психотерапевтов и иногда – свою жену. Но я люблю своих детей, и большую часть времени я все еще люблю свою жену. Я хочу спасти наш брак.

– В теории это очень благородно, – сказал полиграфолог, – но вы окажетесь в тюрьме, если не измените свое отношение. Либо сражайтесь с детьми, либо они вас уничтожат. Одно из двух.

Даг пришел домой, упал на колени и молился в течение нескольких часов. В конце концов он успокоился. Все эти так называемые эксперты не правы. Он будет и дальше любить своих детей. Он не перестанет верить в то, что любовь сильнее ненависти.

Но на следующий день он проснулся очень рано с ощущением сильнейшей злобы. «Как мои дети позволили убедить себя во всем этом? – спрашивал он себя. – Неужели они не видят, что они делают со мной, с самими собой, со всей семьей?» В тоске и одиночестве он кричал, злился, рыдал, выл. Затем внезапно гнев испарился. Он почувствовал полное изнеможение, но его успокоило неожиданное озарение. Может быть, он злился на детей сильнее, чем думал, может быть, именно этот глубокий и не находящий выхода гнев и уловил полиграф. Он написал письмо доктору Карсону, в котором сообщил, что провалил проверку, и поделился новыми идеями.

Когда Даг рассказал Стиву Моэну, что он долго разговаривал с полиграфологом и написал письмо доктору Карсону, адвокат вышел из себя.

– Если обвинители узнают, что вы провалили тест, ваша жена, конечно же, тоже будет в курсе, и тогда все согласятся с выводом, что вы виновны, – вспылил Стив. – У нас останется только один шанс все уладить – на открытом генеральном сражении в зале суда.

– Но я не могу врать о результатах, – ответил Стив. – Я должен быть абсолютно честен во всем. Кроме честности, у меня ничего не осталось.

Стиву пришлось сделать усилие, чтобы говорить спокойно:

– Вы должны понимать, Даг, что люди, убежденные в вашей виновности, используют результаты теста на полиграфе, чтобы подтвердить свои обвинения.

– Я все равно не смогу ничего доказать людям, которые уже решили, что я виновен, – сказал Даг.

– Вашей главной задачей должна быть защита самого себя и укрепление своих позиций в этом судебном споре, – убеждал его Стив.

– Нет, моя главная задача – моя семья, – парировал Даг. Однако именно в этом споре о приоритетах Даг понял сущность своих двойственных чувств и природу своего гнева. Он не хотел отправляться в тюрьму за то, чего он не совершал. В какой момент он должен был пожертвовать семьей, чтобы спасти самого себя? Если пришло время сделать этот ужасный выбор – его свобода или любовь и уважение Дженнифер, – сможет ли он встать в зале суда и сказать «Моя дочь врет»? Сможет ли он так поступить с Дженнифер? Он уже так много потерял, дойдет ли дело еще и до предательства? Неужели отец и дочь будут в суде обвинять друг друга во лжи? Может ли он предать все, во что верил?

– Нам нужно перестать общаться с другой стороной, – сказал Стив. – Я собираюсь отменить встречу доктора Карсона с обвинителями.

– Нет, – сказал Даг. – Мы должны оставаться открытыми для диалога.

Они поспорили. Стив вызвал своего партнера, и оба они пытались объяснить Дагу, насколько серьезно его положение.

– Это не гражданский процесс, – говорили они, – это уголовное дело. Прокурор думает, что вы – педофил, человек, который изнасиловал собственных дочерей. Они не хотят общаться, они хотят добиться обвинительного приговора. Они хотят посадить вас за решетку.

Когда Даг отказался уступать, Стив позвонил доктору Карсону. К всеобщему удивлению, Карсон согласился с Дагом: им нужно продолжать попытки наладить контакт с другой стороной.

– Это не сработает, – отрезал Стив.

– Я здесь клиент, черт побери! – выпалил Даг, выходя из себя. – Это моя жизнь. Я хочу рискнуть.

Стив и его партнер попробовали другую стратегию.

– Вы – очень трудный клиент, – заявили они. – Вы наивны, доверчивы, слишком простодушны. Вам не следует принимать такие сложные юридические решения.

– А вы пытаетесь меня опекать, – резко возразил Даг. – Вы не понимаете меня, и вам плевать на мою семью. Вы всего лишь хотите блеснуть своими юридическими знаниями, добившись моего оправдания. Вам будет все равно, если моя семья развалится в процессе.

В конце концов адвокаты одержали верх, встреча доктора Карсона с обвинителями была отменена.

– Итак, что же мы будем делать с письмом Карсону, в котором Даг рассказал, что провалил проверку на детекторе лжи? – спросил Стив своего партнера. – Если прокуратура узнает об этом, то все попытки доктора Карсона привлечь других психологов, психиатров и психотерапевтов для решения проблемы и воссоединения семьи снова провалятся.

– Мне все равно, – прервал их разговор Даг, снова чувствуя себя маленьким ребенком, чьи шалости заставляют взрослых краснеть. – Какой смысл ходить к психиатру, если ты не можешь рассказать, что у тебя на уме?

В конце концов адвокаты пришли к мнению, что Карсон может продолжить консультировать Дага, но было слишком рискованно использовать его в качестве привлеченного эксперта.

– Вы еще кому-нибудь рассказывали о проваленной проверке на детекторе лжи? – спросил Стив.

– Маме, сестре, тридцати или сорока коллегам во время рождественского корпоратива, нескольким людям из церкви. – Даг был настроен воинственно, он выставил вперед подбородок, как будто бы говоря: ну давай, подай на меня в суд.

– Вы с Дебби посещаете одну церковь? – спросил Стив.

– Раньше так и было, но сейчас я хожу в другую.

– То есть вы рассказали это людям в новой церкви?

– Нет, я рассказал это прихожанам в обеих церквях.

По выражению лица Стива Моуэна Даг понял, о чем он думает: этот человек безнадежен.

– Послушайте, – сказал Даг, пытаясь успокоить его, – мне непросто пройти через все это. Я делаю это, чтобы не сдаться, – я разговариваю с людьми, слушаю их советы, пытаюсь убедить их в своей правоте. Нелегко, когда тебя обвиняют в насилии над собственными детьми. Как бы вы с этим справились?

– Я бы помалкивал насчет полиграфа, – ответил Стив.

* * *

За месяц до слушания Стив попросил разрешения на встречу со своим клиентом.

– У нас неприятности, – сказал он, показывая Дагу стенограмму разговора между Дженнифер и доктором Штайном, судебным психологом, который собирался выступать на стороне защиты. Штайн пользовался уважением среди юристов благодаря своей непредвзятости и объективности в делах, касающихся опеки над детьми.

Стив вслух зачитал отрывок из стенограммы:

Дженнифер Нейгл. Я помню, как мылась в душе, когда мне было лет девять. Всегда сложно сказать, в каком возрасте что было. А потом внезапно со мной в душе оказался отец – абсолютно голый. Он начал намыливать меня, а потом – тереть мне промежность, и вдруг у меня пошла кровь. Я не знаю, отчего у меня началось кровотечение, этого я не помню, и я не знаю, как или когда он ушел, и вообще. Я только помню, что плакала, а в ванне была кровь.

Стив перестал читать и взглянул на Дага, наблюдая, как тот отреагирует.

– Боюсь, это довольно подробное воспоминание, – наконец сказал он.

Даг почувствовал, что его пробирает страх. Уж не сомневается ли в нем его собственный адвокат? Он попробовал объясниться:

– Раньше мы вместе мылись и принимали душ. Я намыливал ее. Но она тогда была совсем маленькой, ей был год или два, самое большее три. Я не помню, чтобы когда-нибудь мылся с ней, когда она стала старше. Я бы чутко отнесся к ее дискомфорту, ведь моя мама купала меня самого, когда я был старше, и мне это не нравилось. Я бы никогда не стал делать такого с ребенком.

Он подумал, не смешались ли у Дженнифер впечатления разных лет. Может быть, более раннее воспоминание о том, как она купалась вместе с Дагом в ванне, слилось с более поздним – о том, как останавливала кровь, поранившись. Как она могла так детально воспроизвести событие, которого никогда не было?

– Кристен появляется на двадцать четвертой странице, – сказал Стив. – Когда несколько лет назад Кристен ездила в Европу, она написала Дженнифер письмо. По-видимому, в нем Кристен написала, что ее насиловал ваш дядя. Она также думала, что ее насиловал кто-то еще. Дженнифер сообщила Штайну следующее: «Она сказала, что помнит, как ее насиловал кто-то еще, но не помнит, кто именно. И что, если у меня есть какие-то мысли по этому поводу, я должна дать ей знать. Но я этого не сделала». А Штайн спросил: «Ты не рассказала ей или тебе нечего было ей рассказать?» Дженнифер ответила: «Мне нечего было ей рассказать».

Стив перевернул страницу.

– Теперь переходим к первому воспоминанию Дженнифер об изнасиловании. «Я была как раз готова прекратить сеансы психотерапии… А потом вошла Кристен и рассказала мне об отце. О том, что он с ней сделал, и о том, что, по ее мнению, он сделал это и со мной тоже, хотя в этом она не была уверена. Вот и все. После этого… Я не знаю, как объяснить, что случилось. Я просто почувствовала это всем своим нутром. Как будто мне в живот врезалось пушечное ядро… мне просто стало предельно ясно, что она говорит правду».

Даг подумал, что ключом ко всему этому была Дебби, а не Кристен.

– Разве вы не видите? – спросил он Моуэна. – Она первой поверила, что я насиловал наших детей. А потом все просто стали больше и больше убеждать в этом друг друга. У Дженнифер и мыслей не было о насилии до тех пор, пока Кристен не высказала свое предположение. Дженнифер поддалась внушению, и «воспоминания» начали развиваться, а Кристен, Дебби и ее психотерапевт постоянно твердили ей, что ее новые воспоминания абсолютно достоверны. Все началось с Дебби – она внушила остальным членам нашей семьи бредовую мысль о том, что меня насиловали в детстве, а потом убедила Дженнифер и Кристен, что я насиловал их. Записка доказывает мою теорию.

Незадолго до этого Стив получил написанную от руки записку, датированную 22 февраля 1991 года, от психотерапевта, с которым консультировались Даг и Дебби, когда у них начались супружеские проблемы. Этот психотерапевт писал, что двумя годами ранее, задолго до того, как Кристен и Дженнифер впервые упомянули о вероятности сексуального насилия, Дебби «обдумывала возможные обвинения против господина Нейгла… Выбирая из них двоих, я склонен утверждать, что господин Нейгл заслуживает большего доверия». Однако суд не мог принять во внимание записку этого специалиста, поскольку он сомневался, этично ли будет давать показания и рассказывать о его сеансах с Дебби. Даже если бы он согласился выступить в качестве свидетеля, Дебби воспользовалась бы правом пациента, чтобы исключить его показания из материалов дела.

Дело осложнялось еще и тем, что доктор Штайн, судебный психолог, который побеседовал со всеми членами семьи, не был согласен с теорией Дага о том, что Дебби сыграла в этой истории ключевую роль. В 1989 году Кристен в письме Дженнифер рассказала, что недавно вспомнила, как ее насиловал дядя Фрэнк, и добавила, что, по ее мнению, ее мог насиловать кто-то еще. Она не помнила, кто именно, но хотела выяснить, не было ли у Дженнифер каких-нибудь мыслей по этому поводу. Дженнифер говорила доктору Штайну, что ей «нечего было рассказать» сестре. Однако позднее, когда Кристен вспомнила, что ее насиловал отец, и высказала предположение о том, что Дженнифер тоже мог изнасиловать он, Дженнифер внезапно стало «предельно ясно»: сестра говорит правду.

Дагу отчаянно хотелось выяснить, что случилось с его семьей, и доказать свои теории в ходе приближающегося слушания – Стив это понимал. Но любой хороший адвокат по уголовным делам знает, что защита никогда ничего не доказывает, задача доказать вину подсудимого целиком и полностью возлагается на сторону обвинения. Если бы в суде Стив попытался распутать сложнейшие психологические перипетии семейной жизни Нейглов, он лишь представил бы прокурору дополнительные доводы, одновременно ослабив основную линию защиты: никто доподлинно не знает, что произошло.

«Мы никогда не узнаем, началось ли все это с Дебби или с Кристен», – подумал про себя Стив. Он откашлялся.

– Как ваш адвокат я должен передать вам предложение от стороны обвинения, – сказал он. – Этим утром они предложили вам немедленно признать свою вину. Они согласились не настаивать на тюремном сроке, но, разумеется, любой приговор за совершение преступления, касающегося вопросов морали, включает в себя лишение звания адвоката.

Даг не мог поверить своим ушам. «Мой собственный адвокат хочет, чтобы я признал свою вину!» – думал он.

– Я не соглашусь признать свою вину, – сказал Даг дрожащим от гнева голосом. – Ни за что не соглашусь. Когда-нибудь мои дети поймут, что этого не было. Этого просто не было. И тогда будет важно, что я не прогнулся. Если я признаю свою вину, мои дети навсегда останутся в замешательстве. Если придется, я проведу в тюрьме всю оставшуюся жизнь, но я не стану признавать, что виновен. Я этого не сделаю, – добавил он, словно опасаясь, что Стив его не понял.

Выходя из кабинета, Даг громко хлопнул дверью. Его глубоко поразило спокойствие, с которым его адвокат передал ему предложение прокурора. Он знал, что, если признает свою вину, стремясь избежать тюремного заключения, его дети никогда не поверят, что он невиновен. Он будет до конца жизни носить клеймо педофила, человека, который изнасиловал собственных детей. Внезапно на него всей своей тяжестью обрушилась реальность: его посадят в тюрьму.

* * *

Стив Моуэн вздрогнул, когда за Дагом захлопнулась дверь. Он посидел некоторое время, собираясь с мыслями. «Лучше бы я никогда не слышал слово вытеснение», – подумал он. Он взял со стола стенограммы назначенных судом встреч доктора Штайна с Дженнифер и еще раз их просмотрел. Потом, дотянувшись до противоположного края стола, взял черный блокнот с отсканированными записями личного психотерапевта Дженнифер. В десятый раз перечитывая ее записи, он внезапно заметил, как сильно отличались эти короткие, состоящие из трех-четырех предложений обобщения от напечатанных на машинке дословных стенограмм разговоров Дженнифер и Штайна.

Первый сеанс Дженнифер с ее личным психотерапевтом состоялся 21 июня 1989 года, через два дня после того, как она попыталась убить себя, приняв слишком большую дозу безрецептурного антидепрессанта виварин. Когда ее начали спрашивать про депрессию, она упомянула несколько причин своего подавленного состояния: ей не нравились «богатые снобы» в школе, ее лучшая подруга только что переехала в Калифорнию, а еще одна подруга жила слишком далеко. Но Дженнифер не смогла назвать никаких конкретных причин, подтолкнувших ее к недавней попытке суицида.

Когда психотерапевт попросила Дженнифер описать ее родителей, она охарактеризовала отца как трудолюбивого и самоотверженного. По ее словам, он часто вел себя «как маленький ребенок». Мать она изобразила как чрезвычайно организованную, безэмоциональную и бесчувственную женщину.

Стива поразило, что Дженнифер сравнила своего отца с «маленьким ребенком». «То же самое есть и в записях сеансов с доктором Штайном», – подумал он, заглядывая в стенограмму от 15 апреля. Приблизительно в середине беседы Дженнифер сказала Штайну: «Мой отец любил детей. Он всегда готов был поиграть с нашими маленькими кузенами, когда их привозили к нам. Он много времени проводил с подростками в церкви и все такое. Так что, знаете… И отцом он был хорошим. Многие люди… эм-м, он был очень рассеянным, часто что-нибудь забывал».

И на следующей странице: «Он действительно проводил с нами больше времени, чем отцы моих друзей. Он возил нас в разные места, и мы все время что-нибудь делали вместе, и… он никогда не ждал, что ты будешь идеальным ребенком и будешь получать одни пятерки, и все такое. Он был другим отцом».

Когда Штайн спросил Дженнифер, заставлял ли отец ее когда-нибудь испытывать унижение или смущение, она ответила, что он делал лишь «то, что нормально для любого отца»:

– Он пел в машине перед моими друзьями и все в этом роде… Он очень странный человек… Он раньше часто пел… что же это было? Детскую песенку «Клементина»… Он еще пытался танцевать, мне от этого было очень неловко.

– Твои друзья думали, что это глупо? – спросил Штайн.

– Да, – ответила Дженнифер.

Стив вдруг понял, что улыбается, представляя, как Даг Нейгл, человек среднего возраста, в очках с толстыми стеклами, работающий юристом по корпоративным вопросам, поет и танцует перед своей дочерью-подростком и ее друзьями. Ему еще не доводилось видеть своего клиента с этой стороны.

Ближе к концу сеанса Дженнифер сказала:

– Днем он был практически идеальным отцом, но ночью он делал ужасные вещи.

Стив вернулся к заметкам психотерапевта, и его снова поразило, насколько дословные стенограммы разговоров со Штайном отличались от этих обобщающих заметок, написанных, возможно, через несколько часов после окончания сеанса. Часто сразу три сеанса описывались на одной странице. Из этих записей нельзя было понять, что говорила психотерапевт, чтобы добиться от пациента определенной реакции, как она формулировала свои вопросы и какими могли быть ее ожидания. Не задавала ли она наводящих вопросов и не внушала ли своими комментариями определенные выводы? Как Дженнифер отвечала на ее вопросы – может быть, она сомневалась, запиналась, переиначивала вопросы, отказывалась отвечать или каким-то иным образом сопротивлялась предположениям психотерапевта? На эти вопросы нельзя было ответить, основываясь на заметках специалиста³.

Стив невольно подумал, насколько иначе выглядели бы материалы этого дела, если бы разговоры Дженнифер с психотерапевтом записывались на магнитофон. Что, если бы каждый психотерапевт записывал каждый свой сеанс с пациентом на аудио или видео? Но даже тогда – сумели бы мы точно определить, что происходило в ходе этих сеансов? В какой степени психотерапевт может повлиять на мысли своего пациента, так или иначе формулируя вопросы, используя те или иные жесты, делая паузу, чтобы поразмыслить, или молча и без комментариев глядя на пациента?

Двадцатого сентября 1989 года психотерапевт Дженнифер продолжила собирать данные об истории и характере семьи Нейгл. Описывая отца, Дженнифер снова назвала его трудоголиком, который часто бывает забывчив и поглощен своими мыслями, но в то же время остается добродушным и любящим человеком.

Четвертого октября психотерапевт записала, что она продолжает собирать информацию об истории пациентки и начинает концентрироваться на вероятности пережитого ею в прошлом насилия.

«Вероятность пережитого ею в прошлом насилия». Прочитав эти слова, Стив нахмурился. Кто поднял вопрос о насилии – психотерапевт или ее пациентка? И снова не представлялось возможным найти ответ в этих скудных, напоминающих шифр заметках.

Одиннадцатого декабря 1989 года Дженнифер рассказывала о своем чувстве одиночества и отстраненности от родителей. В течение октября и ноября, пока еженедельные сеансы продолжались, самым частым комментарием, который постоянно повторяла психотерапевт, было замечание «мы продвигаемся очень медленно». Из записей Стиву было ясно, что она пыталась помочь своей пациентке стать более напористой. Дженнифер начала говорить о «прогрессе» в отношении ее самооценки. Приблизительно в то же время они с психотерапевтом начали исследовать возможные причины ее депрессии.

Тринадцатого декабря психотерапевт упомянула, что Дженнифер все еще «очень медленно продвигается». Несмотря на то что девушке стало легче проявлять настойчивость и выражать свои чувства, она все еще не могла понять причины своей депрессии.

В записи от 24 января 1990 года указывалось лишь то, что Дженнифер продвигается вперед.

Двадцатого февраля 1990 года психотерапевт записала, что ей позвонила Кристен, которая думала, что может помочь сестре, поделившись с ней собственными, недавно восстановленными в ходе терапии воспоминаниями о насилии, которому ее подвергал отец. Психотерапевт поделилась новостью о звонке Кристен с Дженнифер, которая беспокоилась о сестре, но не смогла сообщить ничего «конкретного». Дженнифер согласилась на то, чтобы Кристен присоединилась к ним во время следующего сеанса психотерапии.

Слово «конкретное» показалось Стиву немного странным. Поинтересовалась ли психотерапевт у Дженнифер о том, знает ли она что-нибудь «конкретное» о насилии, которому якобы подверглась Кристен, или же она предположила, что Дженнифер сможет рассказать ей о «конкретных» случаях насилия, которое пережила она сама? Начали ли они искать подробности по инициативе Дженнифер, или же это психотерапевт пыталась отыскать конкретные воспоминания, которых, по сути, еще не существовало? И вновь узнать это было невозможно.

Седьмого марта 1990 года, впервые с тех пор, как Дженнифер первый раз пришла на сеанс восемь месяцев тому назад, записи психотерапевта заняли целую страницу. Сеанс был назначен после того, как 20 февраля ей позвонила Кристен, чтобы обсудить с ней кое-какие «случаи», из-за которых она думала, что Дженнифер также была изнасилована. Во время общего сеанса психотерапии Кристен не стала разглашать никаких деталей этих случаев, но Дженнифер была обескуражена, расстроена и опасалась, что именно из-за этого Кристен и позвонила ее психотерапевту.

Тринадцатого марта врач написала, что проконсультировалась с коллегой, который посоветовал ей сообщить об этом деле в органы опеки – государственное учреждение, ответственное за расследования по обвинению в сексуальном насилии над детьми, пусть даже на настоящий момент никакого насилия не совершалось. Двумя днями позже Дебби Нейгл позвонила психотерапевту дочери и спросила, следует ли Дженнифер оставаться в одном доме с отцом. По ее словам, она была уверена, что ее дети находятся в полной безопасности, но, несмотря на это, психотерапевт порекомендовала подыскать для Дженнифер временное жилье.

Позднее в тот же день психотерапевт Дженнифер сообщила о деле Нейглов в органы опеки.

Двадцать шестого марта Дебби по телефону сообщила, что доктор Бейкер порекомендовал Дагу съехать от семьи как минимум на полгода, чтобы Дженнифер смогла вернуться домой. В тот же день все четыре сестры встретились в кабинете психотерапевта, чтобы поделиться своими чувствами и переживаниями. Элисон, вторая по старшинству из четырех сестер, проявляла открытую враждебность к Кристен и психотерапевту, отказываясь верить, что ее отец был способен изнасиловать собственного ребенка. Анна была в полном смятении. Дженнифер поддерживала Кристен. Психотерапевт надеялась, что этот сеанс поможет наладить общение между сестрами.

Два дня спустя Дженнифер сказала, что не уверена, стоит ли продолжать сеансы психотерапии. Они стали исследовать причины, подтолкнувшие ее к этому решению, и психотерапевт пришла к выводу, что Дженнифер пытается избежать той боли, которую влекла за собой работа над воспоминаниями о насилии.

В течение следующего месяца Дженнифер выглядела подавленной и замкнутой, но все же согласилась продолжить терапию. Был назначен еще один совместный сеанс с Кристен, и психотерапевт описала его одним предложением: «Кристен настроена положительно, Дженнифер все еще в депрессии».

Через неделю, 25 апреля, Дженнифер по-прежнему страдала от депрессии и сомневалась, что ее действительно насиловали.

Однако 9 мая неопределенности и смятению внезапно настал конец. Воспоминания Дженнифер восстановились, и они оказались поразительно четкими и предельно точными. Она вспомнила, что отец ее насиловал, когда она училась в четвертом и пятом классе. Она также вспомнила, что, когда ей было четыре или пять, отец схватил ее за запястья и лег на нее сверху. Она вспомнила, как плакала, пиналась и визжала всякий раз, когда он к ней приближался. Вспомнила, что он целовал ее в шею и в грудь, заставлял ее трогать его пенис и засовывал руку ей между ног.

По ее словам, он начал насиловать ее совсем маленькой. Она в этом не сомневалась, поскольку всего двумя днями ранее сестра Дебби рассказала Дженнифер, что ее наверняка изнасиловали, когда ей не было еще и двух лет. Тетя Дженнифер помнила, как лежала вместе с ней на кровати, и вдруг девочка начала ползти и извиваться, стараясь забраться на нее. Преждевременное «сексуальное поведение» ребенка убедило ее тетю, что Дженнифер была изнасилована отцом.

В июне Дженнифер, Кристен, Анна и Дебби три недели путешествовали по Европе, а психотерапевт Дженнифер посетила мастер-класс Лоры Дэвис, соавтора книги для самопомощи «Мужество исцеления».

Второго июля Дженнифер сказала своему психотерапевту, что понимает, как важно говорить о насилии, которому она подверглась в прошлом. Психотерапевт предложила ей прочитать «Мужество исцеления» и поделилась идеями, которые почерпнула на мастер-классе. Она рассказала девушке, что многие жертвы думают, будто выдумали свои воспоминания, а некоторые и вовсе считают, что сходят с ума. В разговоре всплыла тема прощения, и психотерапевт сказала Дженнифер, что ей вовсе не обязательно прощать отца.

Через неделю к Дженнифер вернулось еще одно воспоминание о том, как ее насиловали: этот случай якобы произошел, когда ей было четыре. Отец эякулировал ей в рот. Ее вырвало, и он ее ударил.

Одиннадцатого июля Дженнифер попросила назначить внеочередной прием, потому что ей было тяжело справиться с чувствами вины и стыда, и ей казалось, что ответственность за все лежит на ней. Психотерапевт заверила ее, что насилие произошло не по ее вине, и отметила, что над этим вопросом еще следует поработать.

Дженнифер и ее психотерапевт провели еще двадцать три дополнительных сеанса с августа по январь 1991 года. Записи психотерапевта о том, что происходило во время этих сеансов, занимали всего десять страниц. Их разговоры, казалось, превращались в более общие обсуждения отношений с подругами, парней и проблем с самооценкой. Арт-терапия помогла Дженнифер начать бороться с чувствами горя и гнева. Она продолжала «двигаться вперед», хотя часто с грустью говорила о своих воспоминаниях.

В последней короткой записи, датированной 29 января, говорилось, что Дженнифер с тревогой ждет приближающегося слушания и особенно страшится назначенной судом беседы с психологом, который, как она опасается, не захочет вникнуть в ее версию произошедшего.

* * *

Стив Моуэн положил записи психотерапевта обратно в папку и снова взял в руки черную папку со стенограммами разговоров доктора Штайна с Дженнифер. Штайн представлял сторону защиты, и Дженнифер обсуждала его со своим психотерапевтом во время последнего сеанса. Вот уже, наверное, десятый раз пробегая глазами стенограммы сеансов Штайна, Стив сделал вывод, что тот не только хотел вникнуть в слова Дженнифер, но и с искренним сопереживанием относился к ее страху и чувству того, что ее предали.

В ходе предпоследнего сеанса, прошедшего 29 мая, всего за месяц до слушания, Штайн попросил Дженнифер описать отца.

Штайн. Каким он был?

Дженнифер Нейгл. Он не был заботливым… Его часто не было дома. Он был рассеянным. Мне не хватало отца… Он просто всегда был занят работой… Он много работал.

Позднее, в самом конце сеанса, состоялся следующий разговор:

Штайн. Твой отец был эгоистичным?

Дженнифер Нейгл. Не думаю. Он мало давал семье, зато много отдавал другим людям. Мальчикам.

Штайн. Он сказал то же самое. Честно говоря, я думаю, что вы оба не совсем правы, но это лишь мое личное мнение.

Дженнифер Нейгл. Что он не эгоистичен?

Штайн. Нет, я думаю, что он эгоистичен.

Дженнифер Нейгл. Почему?

Штайн. Я думаю, что он очень далек от того, чтобы кому-то что-то отдавать.

Дженнифер Нейгл. Не знаю. Я вынуждена признать, что семье он отдавал мало. Но было много ребят, которые его уважали, знаете, довольно много.

Штайн. Тебе нужно было больше, чем какие-то подарки или поездки… Ты испытывала эмоциональную боль. И я думаю, что именно в этом отношении он давал тебе недостаточно.

Дженнифер Нейгл. Мне кажется, никто в семье не оказывал мне эмоциональной поддержки.

Штайн. Это тоже мое личное мнение. Прежде чем мы закончим, ты можешь рассказать мне что-нибудь еще, что пролило бы свет на родственные, семейные отношения между тобой и твоим отцом?

Дженнифер Нейгл. Я не думаю, что нас можно назвать семьей. По крайней мере, я частью семьи не была. Возможно, они были семьей без меня. Не знаю.

Штайн. Не думаю, что это правда. Но даже если и так, это вовсе не твоя вина.

Дженнифер Нейгл. Так мне и говорят.

Штайн. Мне бы хотелось, чтобы ты в это поверила.

Дженнифер Нейгл. Я стараюсь.

Стив Моуэн полагал, что в этом разговоре, занимавшем всего одну страницу с тремя пробитыми дыроколом отверстиями, аккуратно напечатанном, отксерокопированном и помещенном в черную папку, предназначенную для юристов вроде него самого, содержался ключ ко всему делу. Дженнифер была ранимой, одинокой девочкой, которая испытывала сильную эмоциональную боль на протяжении всего своего детства. Мать казалась ей холодной, незаботливой и бесчувственной, поэтому она обратилась к отцу в поисках любви и поддержки. Но ее чувства по отношению к отцу были глубоко противоречивыми. Стив вспомнил разговор, во время которого Даг пытался разобраться в сложных эмоциональных перипетиях их семьи. «Я старался быть Дженнифер другом, – рассказал он Стиву, – но она всегда держалась от меня на расстоянии. Думаю, она старалась защитить мать, которая вечно ревновала, потому что я и две наши старшие дочери были так близки». Даг рассказал ему о письме, которое он написал Дженнифер, когда она гостила у дедушки на Восточном побережье. «Я хочу узнать тебя поближе», – писал он.

В ответном письме Дженнифер объяснила, что она не хочет быть ближе к отцу, потому что ей нужно «личное пространство», но он может возить ее с друзьями на машине, когда пожелает. Даг с уважением воспринял слова Дженнифер о «личном пространстве» и возил Дженнифер и ее друзей, куда им было надо, когда выдавалась такая возможность. Но у него и дальше возникали трудности в общении с дочерью, и как-то раз он попытался поговорить с ней об этом. «Мне плохо оттого, что мы с тобой так далеки друг от друга, – сказал он, – но я рад, что вы с матерью довольно близки».

«Но, папа, мы с тобой тоже близки», – ответила Дженнифер.

Подумав о том, как Даг описывал свои воспоминания об этих разговорах, и о прочих деталях из жизни Нейглов, о которых он уже знал, Стив понял: что-то и правда пошло не так. Возможно, что-то с самого начала было не совсем «правильно» в отношениях Дага, Дебби и их детей. Но каждый прочитанный Стивом документ, каждый разговор и все, что он знал о человеческой натуре, – все это заставляло его сомневаться в том, что Даг Нейгл был виновен в сексуальном насилии над своими детьми.

* * *

Разбирательство длилось три недели. Даг отказался от права на суд присяжных и предоставил возможность вынести окончательное решение судье Малкольму Уорду.

Согласно показаниям Дебби, она не хотела верить в то, что ее муж насиловал их детей, но, выслушав их рассказы, не могла прийти к иному выводу. Она оставалась сдержанной и спокойной и полностью себя контролировала, стоя за свидетельской кафедрой. «Превосходный свидетель со стороны обвинения», – наклонившись к Дагу, шепнул Стив. Но Дага беспокоила та расслабленность, с которой она давала показания. Пока в зал не вошел судья, она болтала с заместителем прокурора, рассказывая всякие анекдоты и истории. Даг подумал, что она как будто хорошо проводила время. Она смеялась и шутила, стоя за свидетельской кафедрой – можно ли считать это нормальным поведением для женщины, мужа которой судят по обвинению в сексуальном насилии над их детьми? Что это за странный мир, в котором он оказался, и что его в нем ждет?

После выступления Дебби настала очередь Дженнифер. Она рассказала суду, что испытывает очень сильные эмоции по поводу «вероятности» того, что отец мог ее изнасиловать, и считает эти чувства доказательством того, что насилие имело место, хотя поначалу она не могла вспомнить конкретных случаев. Большая часть воспоминаний вернулась к ней летом и осенью 1990 года, и она подробно описала процесс, использованный для того, чтобы их «сгенерировать». Каждый раз, когда она чувствовала тревогу, нервозность или беспокойство или не могла уснуть, она знала, что в ее сознании вот-вот всплывет новое травматичное воспоминание.

Все время, пока Дженнифер давала показания, она старалась не смотреть на отца. В какой-то момент она расстроилась и разволновалась, и прокурор подвинулся, чтобы убрать из ее поля зрения стол, за которым сидел обвиняемый. Это был драматичный момент, и столь же драматичным был скрытый подтекст. «Только представьте, каково пришлось этой девочке, – говорил жест прокурора, – если она испытывает боль даже просто при виде отца».

В самом начале слушания судья Уорд постановил, что в разбирательстве будет рассматриваться только рассказ Кристен о ее роли в восстановлении воспоминаний младшей сестры. Он знал, что любое обсуждение воспоминаний самой Кристен о предполагаемом насилии лишь усложнит и без того запутанное дело. Девушка рассказала, что она позвонила психотерапевту Дженнифер и предложила поделиться своими воспоминаниями о насилии, а также поведала ей о своих подозрениях насчет того, что Дженнифер тоже была жертвой. Она объяснила, что к этому телефонному звонку ее подтолкнуло желание помочь сестре быстрее достичь результатов на сеансах психотерапии. Во время перекрестного допроса Стив Моуэн попытался показать суду, что Кристен вмешалась в ход сеансов сестры и своим предположением подтолкнула ее к созданию ложных воспоминаний о насилии.

По словам Элисон, второй по старшинству дочери Нейглов, ее поначалу шокировали предъявленные их отцу обвинения, и она полностью его поддерживала. К тому моменту, когда дело дошло до суда, она начала чувствовать, что больше не может вставать на сторону отца и выступать против матери и сестер. Когда ее попросили описать мать, Элисон сказала, что та находилась «в депрессии». И без каких-либо подсказок со стороны защиты Элисон описала спор, разразившийся между ней и Кристен 26 марта, когда все четыре сестры встретились в кабинете психотерапевта. Согласно показаниям Элисон, они с Кристен поругались из-за того, что последняя «лгала». Кристен «много о чем лгала», сказала Элисон, и ее вранье и прежде много раз причиняло вред семье.

Сестра Дебби, Мардж, рассказала суду, что считала, будто Даг начал насиловать Дженнифер, когда «ей не было еще и двух лет», из-за случая, произошедшего в 1976 году. Мардж тогда было двадцать один. Она в течение месяца присматривала за детьми Нейглов, пока Дебби с Дагом путешествовали по Европе. Как-то вечером Дженнифер, которой не было и двух лет, начала возиться в своей кроватке. Когда Мардж взяла ее на руки и легла вместе с ней на кровать, Дженнифер начала «извиваться», что ее тетя истолковала как сексуальные действия. По мнению Мардж, Дженнифер переняла это «сексуальное поведение» от отца.

В ходе перекрестного допроса Мардж призналась, что рассказала Дженнифер об этом случае 7 мая 1991 года – за два дня до того, как у той «восстановились» воспоминания.

Последним свидетелем со стороны обвинения была психотерапевт Дженнифер, которая соглашалась с тем, что восстановленные ее пациенткой воспоминания в целом были достоверны. В ходе перекрестного допроса Стив Моуэн заявил, что психотерапевт Дженнифер не пыталась каким-либо образом оценивать «фактическую достоверность» рассказов ее пациентки. Моуэн допускал, что психотерапевты не обязаны заботиться о том, «что на уме у их пациентов», но его интересовало следующее: разве при этом они не обязаны рассматривать вопрос о фактической точности воспоминаний, если речь идет о сексуальном насилии? Если психотерапевт не делает этого, если он отказывается использовать свои навыки критического мышления, чтобы подтвердить те или иные факты, не может ли оказаться, что в результате он начнет лечить своего пациента от недуга, которого у того на самом деле вовсе нет?

* * *

Даг встал за кафедру и сказал суду, что он никогда не насиловал своих или чьих-либо еще детей. Сторона обвинения детально рассмотрела его ранний подростковый сексуальный опыт с мальчиками из скаутского отряда.

Многочисленные свидетели защиты сообщили суду, что Даг Нейгл пользовался репутацией человека, говорящего правду. Скотт Дженсен, пятнадцатилетний член церковной юношеской группы, с которым Даг подружился, рассказал, что ездил вместе с Дагом и Дебби в Мексику в апреле 1990 года. Согласно показаниям Скотта, Дженнифер в трех разных разговорах во время этой поездки рассказывала ему, что ее психотерапевт, мать и сестра утверждают, будто отец ее насиловал, но сама она ничего об этом не помнит. Во время беседы со Стивом Моуэном Скотт процитировал слова Дженнифер: «Мама все твердит мне, что это правда. Мой психотерапевт и мама все время говорят мне, что это произошло, но я ничего не помню, а они меня не слушают».

Педиатр семьи Нейгл рассказал суду, что частью обычного физиологического осмотра была проверка на признаки или симптомы сексуального насилия. За все те годы, пока он лечил Дженнифер и ее сестер, у него никогда не возникало причин подозревать, что они могли подвергаться насилию. Четверо свидетелей-экспертов давали показания со стороны защиты. Доктор Штайн сообщил о результатах своей экспертной оценки и о разговорах с Дженнифер Нейгл. Доктор Юль, профессор психологии из Канады, рассказал о спорном пока методе, разработанном для того, чтобы отличать ложные обвинения от правдивых. Как эксперт по сексуальному насилию над детьми, доктор Карсон поведал суду, что подростковый гомосексуальный опыт Дага не выходил за рамки «нормального» поведения и что он не может служить доказательством того, что Даг тридцать пять лет спустя изнасиловал своих дочерей. Доктор Лофтус представила доказательства того, что на воспоминания может повлиять внушение.

Заключительные прения состоялись в понедельник 1 июля 1991 года. В тот же день судья Уорд вынес приговор. После детального устного обзора полученных показаний Уорд объявил, что Даг полностью оправдан.

* * *

Даг смотрел, как Дебби, Элисон и Анна спешно покидают зал суда. Оправдан. Что именно это значит? Он невиновен или его просто не признали виновным? Сможет ли оправдательный приговор вернуть ему прежнюю жизнь и воссоединить его семью? По крайней мере, теперь его не посадят в тюрьму, и за это он был благодарен. Но чем еще это ему поможет?

Дженнифер стояла в окружении группы незнакомых ему людей. Он подошел к столу прокурора и спросил, можно ли ему поговорить с дочерью.

– Теперь я не могу вам этого запретить, – огрызнулся в ответ главный обвинитель.

Даг подошел к людям, стоявшим вокруг его дочери.

– Дженнифер, можно с тобой поговорить? – спросил он.

Несколько человек начали ей что-то шептать. Он услышал слова «тебе не обязательно с ним говорить», а одна женщина взяла Дженнифер за плечи и силой отвернула ее, чтобы девушке не приходилось смотреть на отца. Но внезапно Дженнифер оттолкнула стоявших вокруг людей. «Это мой папа», – сказала она, направляясь к отцу.

– Я люблю тебя, – сказал Даг. – Я всегда буду тебя любить.

Дженнифер обняла отца, уткнулась лицом в его шею и сказала единственные слова, которые могли по-настоящему разбить ему сердце:

– Я тоже тебя люблю, папа.

* * *

В течение следующих трех дней Даг пытался дозвониться до своей семьи, но трубку никто не брал. На четвертый день ему ответила Дебби. Когда он спросил, можно ли ему поговорить с Анной или Дженнифер, Дебби велела ему никогда больше не звонить. С этого момента, добавила она, любое общение между ним и остальными членами семьи будет происходить исключительно через адвокатов по бракоразводным делам.

Адвокаты организовали встречу Дага с Дженнифер, но в последний момент Дебби ее отменила. Как она сообщила Дагу, они с психотерапевтом Дженнифер настаивали, чтобы та полностью прекратила общение с отцом – по крайней мере, на время. Встреча с Дагом «запутала бы ее».

Даг оставил несколько сообщений психотерапевту Дженнифер, но врач так и не перезвонила. В конце концов, когда он сказал, что не прекратит звонить до тех пор, пока она с ним не поговорит, психотерапевт призналась, что это она посоветовала Дженнифер и Дебби не сотрудничать с ним, чтобы он не мог на них повлиять. Она добавила, что не станет читать никакие письма или материалы, которые он шлет в ее офис, не станет соглашаться на личную встречу с ним и что не желает о нем больше слышать. Точка.

Анна и Элисон сообщили адвокату Дага по бракоразводным делам, что эмоционально не готовы к встрече с отцом. Когда-нибудь они, возможно, будут готовы пойти на примирение. Дженнифер отказалась встретиться с Дагом после того, как, по ее словам, он «набросился» на ее психотерапевта по телефону. По-видимому, она ошибочно полагала, что Даг собирается подать на ее врача в суд.

В середине января 1992 года Дженнифер положили в больницу, в отделение психиатрии. Даг узнал о том, что его дочь госпитализировали, лишь спустя две недели, когда получил счет из страховой компании.

Первого марта Дагу позвонил друг и рассказал, что Дженнифер снова находится в психиатрической палате. Она отказывалась возвращаться домой и жить с матерью и искала другое жилье.

Через десять дней Дженнифер выписали из психиатрического отделения. Она временно переехала жить к друзьям.

* * *

Даг и Дебби Нейгл развелись вскоре после судебного разбирательства, и с тех пор Даг женился еще раз. У его жены есть двое взрослых детей от предыдущего брака, и она работает специалистом по трудотерапии. Ради нее и собственного душевного равновесия Даг старается жить настоящим. Иногда у него получается. Время от времени он на несколько часов избавляется от мучительной тоски по своим детям. Но затем боль и страдания возвращаются без предупреждения. Он оглядывается на свою жизнь с Дебби и пытается вспомнить все хорошее, что у них было. Их брак распался, и каким-то образом получилось так, что очень серьезно пострадали их дети. «Но мы не плохие люди, мы не специально причиняли боль друг другу или нашим девочкам», – снова и снова убеждает себя Даг. Что-то произошло, что-то ужасное, необъяснимое, не поддающееся контролю. Как только это началось, уже ничего нельзя было исправить.

Даг не надеется когда-нибудь понять, как и почему эта трагедия обрушилась на его семью. Ведь катастрофы, рассуждает он, часто не имеют никакого логического объяснения. Войны, ураганы, автомобильные аварии, крушения поездов – все это просто случается. В этот раз по какой-то неведомой причине пришла его очередь страдать.

Он молится – как полагается, на коленях, а иногда на ходу, шепотом взывая к Богу, – чтобы Дженнифер освободилась от боли, залечила свои душевные раны и забыла о прошлом. Он живет в страхе, что в любой момент может раздаться телефонный звонок – «Дженнифер снова пыталась покончить с собой…» – и он категорически запрещает себе думать, что однажды каким-то образом у нее получится это сделать. Он пишет детям письма, которые хранит в специальном месте, ожидая разрешения снова с ними общаться. Он с нетерпением ждет дня, когда сможет их увидеть, обнять, сказать, как сильно он их любит и как сильно он скучал.

Он учится восстанавливать позитивные воспоминания, вытесняя из сознания обвинения, психотерапевтические сеансы и сцены из зала суда. Хотя недавние болезненные впечатления продолжают отравлять ему жизнь, у него все лучше получается мысленно возвращаться в более ранние, безмятежные дни. Он помнит, что когда-то члены его семьи были счастливы вместе. Даг Нейгл теперь многое знает о ненадежности памяти и понимает, что в его «приятных» воспоминаниях также есть искажения и преувеличения. Но все же они утешают его и дарят ему надежду на счастливый конец.

Есть одно особенно яркое воспоминание, которое он любит прокручивать в памяти. Из стенограммы разговоров между доктором Штайном и Дженнифер ему известно, что ей тоже приятно вспоминать этот эпизод. Дагу нравится думать, что, когда этот красочный и эмоциональный образ встает перед его внутренним взором, Дженнифер вспоминает тот же эпизод и испытывает похожие теплые чувства. В такие моменты ему кажется, будто она совсем рядом, будто он разделяет ее чувства, понимает ее тоску. В этом воспоминании у них одна душа на двоих.

Они плывут на деревянной лодке в тихие холодные воды залива Пьюджет-Саунд. Над ними пышные розовые облака, день близится к закату. Качаясь на волнах, они отплывают на сотню метров от берега. Дженнифер всего семь или восемь лет. Ее светло-русые рыжеватые волосы собраны в конский хвост. Она смотрит, как он насаживает на крючок кусочки сельди в качестве наживки, и морщит нос. «Фу, пап», – хихикая, говорит она. Видно, что она восхищается его мужеством.

Лодка слегка покачивается. Через какое-то время ее удочка гнется, и она вскрикивает своим звонким детским голосом: «Рыба! Рыба!» Это ее любимая часть рыбалки: крутить катушку и впервые смотреть на улов – скорее всего, морской окунь или катран, хотя иногда ей удается выловить небольшого лосося. Но сразу за этим следует ее нелюбимая часть. Она закрывает глаза и уши руками, пока отец достает маленькую деревянную дубинку и ударяет рыбу по голове.

Они гребут обратно к берегу, удивляясь, как быстро солнце прячется за горами на западе. Дженнифер кажется чем-то обеспокоенной, пока они, держась за руки, идут по узкой тропе, по обеим сторонам от которой растут высокие деревья с толстыми иголками. Раздается звук сирены: корабль бороздит водные просторы, направляясь на юг, в сторону Такомы, и Дженнифер вздрагивает.

– Там темно, пап, – говорит она, с опаской глядя во мрак за деревьями.

– Я буду тебя защищать, – успокаивает он ее.

– Обещаешь? – спрашивает она.

– Отныне и навсегда, – отвечает он.

Назад: 7 Потерявшийся в торговом центре

Дальше: 9 В поисках воспоминаний

8 Разрушенная семья

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

8
Разрушенная семья