Книга: Миф об утраченных воспоминаниях. Как вспомнить то, чего не было

12
Изгнание демонов

Тревожно наше время, сэр. Мы обязаны поступиться старой дружбой и привычным уважением. Дьявол бродит по Сейлему! Да не дрогнет карающая длань над тем, на кого укажет перст Господень!

Артур Миллер. Суровое испытание

Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы при этом самому не стать чудовищем.

Фридрих Ницше. По ту сторону добра и зла

Меня привлекли к делу Пола Инграма после того, как ему вынесли обвинительный приговор. Однажды в мой офис позвонила женщина, которая представилась продюсером городского телевидения Сиэтла. Она объяснила, что работает над документальным фильмом об этом деле и только что пересмотрела несколько смутивших ее полицейских отчетов.

«Я не могу избавиться от мысли, что следователи, которые вели это дело, оказали давление на господина Инграма, – заявила она. – Вы не могли бы взглянуть на эти протоколы и дать экспертную оценку?»

Прочитав нескольких сотен страниц со стенограммами диктофонных записей допросов, я начала понимать важность этого необычного дела. В довольно крупном, развитом американском городе честные чиновники убедили законопослушного гражданина сознаться в преступлении, которого он никогда не совершал. Это был современный сейлемский процесс, действие которого разворачивалось буквально на моем заднем дворе.

Пока я пыталась разобраться в том, что же все-таки случилось с Полом Инграмом, мне представилась возможность познакомиться со многими главными героями этого дела, включая адвокатов Инграма, его бывших друзей и коллег Рэя Риша и Джима Рэйби, которые оказались причастны к делу из-за его показаний, эксперта по деятельности культов Ричарда Офше и журналиста Лоуренса Райта, который благодаря своей восхитительной статье в двух частях, опубликованной в журнале The New Yorker, и своей книге о деле Инграма «Вспоминая Сатану» (Remembering Satan) произвел настоящую сенсацию в СМИ.

Я также начала переписку с Полом Инграмом, заключенным под номером 261446, который отбывал срок в тюрьме на Восточном побережье. В своем недавнем письме Инграм описывает «многочисленные благие события» в его жизни, включая посещения братьев и сестер, а также переезд в тюремную камеру с кондиционером, из которой открывается вид на четыре водонапорные башни и новую объездную автомагистраль.

Оглядываясь на прошедшие годы, Пол Инграм как будто держит под контролем свое сознание: он игнорирует перенесенные травмы и вместо этого концентрируется на выученных уроках. Он вспоминает недавнее прошлое, называя его «периодом помешательства». Другие, отринув эвфемизмы, назвали бы то время адом. В течение пяти месяцев, с ноября 1988 по апрель 1989 года, Инграма допрашивали детективы из управления шерифа в округе Терстон, штат Вашингтон, часто – в присутствии психолога и священника. В поисках правды они манипулировали самовосприятием Инграма, провоцируя в нем беспокойство и чувство вины и подрывая его уверенность в себе, пока он не признался, что на протяжении семнадцати лет насиловал двух своих дочерей.

Поначалу признания Инграма соответствовали всему тому, что ему рассказали о якобы совершенных им преступлениях. Но затем случилось нечто странное. Оттолкнувшись от предположения следователей о сатанизме, Инграм начал признаваться во все более невероятных и жестоких деяниях. Находясь в состоянии, напоминавшем транс, закрыв глаза и обхватив голову руками, он бормотал что-то о демонах и пламени, распитии крови и убийстве новорожденных. Пол Инграм, главный помощник шерифа по гражданским делам, председатель местного отделения Республиканской партии, добропорядочный прихожанин, отец пятерых детей, признался, что он был верховным жрецом сатанинского культа, занимался содомией с детьми и добровольно участвовал в убийствах, расчленениях и поедании трупов новорожденных.

Расследование по делу Инграма, которое началось как умеренно шокирующее дело об инцесте, превратилось в драматическое противостояние темных страстей и слепой одержимости найти «правду». Расследование быстро переросло в истерию, пробудив воспоминания о более ранних временах, когда богобоязненные граждане, поддавшись страху, суевериям и религиозной одержимости, проклинали ведьм и возводили в самом центре общины целый лес столбов для сожжения их на костре. Как тогда, так и сейчас страх перед злом порождает еще большее зло, а всепоглощающее стремление изгнать дьявола из человеческого общества только высвобождает демонов, которые скрываются в наших собственных душах.

* * *

Церковь «Живая вода», которая находится в Олимпии, столице штата Вашингтон, исповедует христианский фундаментализм и представляет собой ответвление Международной церкви четырехстороннего Евангелия, основанной евангелисткой Эйми Семпл Макферсон в 1927 году. Церковь четырехстороннего Евангелия учит, что Библия – это буквальное слово Бога, а дьявол – это существо, имеющее физическое воплощение и управляющее могущественными темными силами. Падший ангел может вызывать психические и физические болезни и повергать дух человека в смятение. Он может управлять сознанием уязвимой жертвы, внушая ей греховные мысли и подталкивая к порочным деяниям. Мало того: с помощью «сатанинского обмана» дьявол может сделать так, что жертва даже не будет подозревать о его пагубном влиянии. Только постоянная бдительность, молитвы и знание слова Божьего, заключенного в Библии, могут защитить человеческую душу в битве между добром и злом, которая продолжается всегда и во все времена.

Пол Инграм и его семья словно «заново родились» в церкви «Живая вода» в 1975 году и сразу же стали активными членами общины. В начале 1980-х дочери Инграмов, Эрика и Джули, стали посещать ежегодный двухдневный ретрит «Сердцем к сердцу», который спонсировался церковью. Подростки вместе с дружелюбными кураторами садились в автобусы и ехали в Библейский лагерь на озере Блэк, где на протяжении двух дней обсуждали проблемы, связанные с самооценкой, половой жизнью и семьей. Групповые сеансы были эмоциональными и очищающими: рыдая, подростки раскрывали секреты своих запутавшихся душ.

Эрике и Джули Инграм была хорошо знакома атмосфера исповеди. В ходе общего обсуждения, организованного во время поездки в лагерь в 1983 году, Эрика призналась, что ее пытались изнасиловать. Об этом сообщили в полицию, но расследование было прекращено, когда выяснилось, что речь шла о женатом мужчине, который предложил подвезти Эрику и положил руку ей на колено. Два года спустя Джули рассказала, что ее изнасиловал сосед; Эрика присоединилась к обвинениям, заявив, что этот же мужчина пытался изнасиловать и ее. Была подана жалоба в окружную прокуратуру, но после того, как Джули не смогла толком рассказать о предполагаемом инциденте и в ее показаниях появились расхождения, все обвинения были сняты.

Выезд в лагерь в 1988 году, на котором присутствовали 60 подростков, был полон шокирующих открытий. Карла Франко, харизматичная девушка-христианка из Калифорнии, пленила группу своим даром ясновидения. В какой-то момент Карла рассказала группе, что «видит» девочку, прячущуюся в темном шкафу. Она говорила, что «слышит» приближающиеся шаги и звук поворачивающегося в замке ключа. Внезапно одна из слушавших ее девочек выкрикнула, что это она была тем ребенком, прячущимся в шкафу; когда кураторы окружили ее, чтобы успокоить, она громко и горько разрыдалась.

Вскоре Франко посетило еще одно видение об изнасиловании. По ее словам, кого-то из слушателей изнасиловал близкий родственник. Одна из девочек встала и выбежала из комнаты. Кураторы нашли ее в туалете: она пыталась утопиться, опустив голову в унитаз.

Двадцатидвухлетняя Эрика Инграм была куратором на этом выезде. После того как все участники расселись по автобусам, чтобы вернуться в Олимпию, Эрика в слезах объявила остальным кураторам, что она тоже подвергалась насилию. Согласно докладам следствия, Эрика осознала это внезапно, когда сидела на полу в окружении других кураторов.

Однако Карла Франко помнит эту сцену немного по-другому. В конце ретрита к ней подошел один из кураторов и спросил, помолится ли она об Эрике. Франко согласилась и начала вслух молиться, пока Эрика сидела на полу у ее ног. Затем, словно вспышка, к ней пришло озарение, и Франко узнала «правду».

«Тебе изнасиловали в детстве», – объявила она уверенным тоном. Эрика горько заплакала, но ничего не ответила. Когда к Франко пришло еще одно видение, она быстро облекла его в слова. Она сказала, что насильником был отец Эрики и что насилие продолжалось многие годы.

У Эрики началась истерика, и Франко продолжала молиться, пока рыдания не стихли. Когда Эрика наконец-то успокоилась, Франко посоветовала ей обратиться к психотерапевту, чтобы восстановить травматичные воспоминания. Эрика была так взволнована, что могла лишь кивать в ответ.

После поездки Пол Инграм и его жена Сэнди заметили перемены в поведении дочерей. По какой-то непонятной им причине Эрика и Джули стали замкнутыми и необщительными. Инграмы были обеспокоены, но каждый раз, когда Сэнди пыталась поговорить с дочерями, они избегали ее, произнося фразы вроде: «Тебе лучше не знать». Боясь расстроить девочек и еще больше оттолкнуть их, Сэнди и Пол решили просто переждать, пока это пройдет, находя объяснение в том, что девочки проходили через определенный «период».

Однако в конце сентября Эрика внезапно заявила, что съезжает. Два месяца спустя Джули, учившаяся в то время в старших классах школы, ушла из дома и переехала жить к друзьям. В воскресенье, в канун Дня благодарения после вечерней службы в церкви Эрика попросила мать встретиться с ней в кафе Danny’s. Эрика пришла вместе с подругой, чтобы та ее поддержала, и рассказала, что ее многократно насиловал отец и двое старших братьев. Эрика сказала, что изнасилования прекратились в 1975 году, когда ей было девять, а ее отец заново родился в церкви «Живая вода».

– Почему ты не рассказала мне? – спросила Сэнди Инграм свою дочь.

– Я пыталась рассказать тебе, мам, но ты не слушала, – ответила Эрика.

Позже этим же вечером Сэнди пересказала своему мужу обвинения Эрики, но он отрицал, что когда-либо дотрагивался до детей непристойным образом.

– Но зачем бы тогда Эрике тебя обвинять, раз это неправда? – спросила Сэнди.

– Я не знаю, – ответил Инграм. Они посмотрели друг на друга какое-то время, а затем он добавил: – Не думаю, что у меня есть темная сторона.

На следующее утро Сэнди забрала Джули у друзей и отвезла ее в школу. В машине Джули рассказала, что ее насиловали отец и старший брат. По ее словам, это прекратилось пятью годами ранее, в 1983 году, когда ей было тринадцать.

В тот же день, 21 ноября 1988 года, Джули вместе с куратором из кризисного центра, оказывающего помощь жертвам насилия, пришла в полицейский участок, где более детально рассказала обо всем следователям. По ее словам, насилие началось в пятом классе, когда отец прокрадывался в спальню Эрики и Джули и занимался вагинальным и анальным сексом то с одной, то с другой из сестер. Изменив историю, которую всего за несколько часов до этого Джули рассказала матери, она добавила, что отец в последний раз насиловал ее три года назад, когда ей было пятнадцать.

Эрика, которую следователи допросили в тот же вечер, тоже изменила свой рассказ, заявив, что всего годом ранее она подцепила от отца болезнь. Несколько дней спустя Эрика вспомнила еще более недавний случай насилия. Незадолго до того, как она съехала от родителей в конце сентября, она проснулась и увидела, что отец стоит на коленях у ее кровати и трогает ее половые органы.

* * *

Двадцать восьмого ноября 1988 года, в понедельник утром, Пол Инграм проснулся, принял душ, побрился, позавтракал, и его сразу же стошнило. Он знал, что грядет час расплаты. И хотя нервы сыграли злую шутку с его пищеварительным трактом, он поехал в свой офис в управлении шерифа, морально и даже физически готовый разобраться с обвинениями дочерей. Примерно через пятнадцать минут после того, как он приехал на работу, шериф Гари Эдвардс вызвал его к себе в кабинет. Эдвардс и его помощник Нил Макланахан предъявили ему обвинения Эрики и Джули и зачитали ему его права.

– Надеюсь, вы будете сотрудничать со следствием и не заставите девочек проходить через судебное разбирательство, – сказал шериф Эдвардс.

– Я не насиловал этих девочек, – сказал Инграм и сразу же добавил странную фразу: – Я не думаю, что у меня есть темная сторона.

Инграм до сих пор не знает, как ему в голову пришла мысль о «темной стороне». Возможно, он слышал эти слова по телевизору или в разговоре, возможно – где-то прочитал их. Но, как верный последователь фундаменталистской церкви, он много знал о том, что Сатана подталкивает на злые деяния слабых и неверующих и блокирует воспоминания человека об этих злонамеренных поступках. Будучи первозданной ипостасью чистого зла, существующий вне времени Сатана способен мастерски пробираться в разум и воспоминания человека.

Мысль о «темной стороне» хорошо укладывалась в представление Инграма о коварстве Сатаны и могла объяснить те необъяснимые вещи, которые происходили с ним и его семьей. Если его дочери говорили правду – а он всегда учил их говорить правду, – значит, Сатана вынудил его совершить злодеяние, а затем стер воспоминания о нем.

Инграма отвели в комнату для допросов, где его ждали Джо Вукич и Брайан Шониг, следователи по делам о преступлениях сексуального характера. Оба они хорошо знали Инграма, и оба были шокированы, узнав, что этот с виду порядочный, живущий в счастливом браке, трудолюбивый, посещающий церковь мужчина неоднократно насиловал своих дочерей и занимался с ними содомией, при этом утверждая, что ничего об этом не помнит. Либо он нагло врал, либо был психически больным ублюдком.

В течение первых четырех часов допрос не записывался, но, согласно воспоминаниям Инграма, детективы снова и снова спрашивали его, почему Эрика и Джули выдвинули эти обвинения, раз они ложные. И хотя Инграм не мог ничего ответить, он был готов признать, что в его семье существовали проблемы. Он пытался выразить свое мучительное смятение через вопросы, на которые он не знал ответов: «Почему девочки не разрешают мне и Сэнди обнимать их? Почему мне так трудно общаться с детьми? Почему Эрика и Джули внезапно съехали из дома?»

Следователи пытались постепенно сосредоточиться на деталях, задавая конкретные вопросы. Они обвинили Инграма в том, что он изнасиловал Эрику двумя месяцами ранее, прямо посреди ночи, всего лишь за несколько дней до того, как она покинула родительский дом. Во что он был одет в ту ночь? Инграм ответил, что обычно, проснувшись посреди ночи, он надевал темно-бордовый халат. Что он сказал Эрике? Что он с ней сделал? Инграм ответил, что не помнит ни как входил в комнату Эрики посреди ночи, ни как насиловал ее – ни в сентябре, ни когда-либо.

Следователи объяснили Инграму: он похоронил соответствующие воспоминания, потому что не мог принять тот факт, что насиловал собственных детей. Они продолжали по частям выдавать ему информацию из заявлений его дочерей, надеясь подтолкнуть его память, а Инграм начал молиться, прося Господа о помощи. Пока он молился, следователи обрушили на него жестокую реальность, пытаясь сыграть на его чувстве вины и любви к детям. По словам Инграма, они снова и снова говорили: «Помоги нам. Помоги своим дочерям. Ты единственный, кто может им помочь. Ты был там. Ты должен помочь нам. Мы знаем, что ты знаешь. Ты недостаточно честен. Ты держишь это в себе. Ты должен это отпустить. Расскажи нам, что случилось».

Однако Инграм не мог вспомнить, что насиловал своих детей. Как же он мог рассказать следователям, что случилось, если он даже не помнил об этом? Детективы отвергали его попытки все отрицать, повторяя три базовые истины.

Истина первая: его дочери – порядочные и ответственные девушки, которые не стали бы лгать о таких важных и значимых вещах, как сексуальное насилие и инцест. Инграм охотно согласился с этим утверждением. «Мои дети честны, – без конца повторял он. – Мои дети всегда говорят правду».

Истина вторая: разум сексуальных насильников, неспособных признать весь ужас содеянного, часто вытесняет воспоминания об их преступлениях. Инграм частично был с этим согласен, ведь он лично видел, как насильники и педофилы, да и, в сущности, большинство людей, обвиненных в жестоких преступлениях, отрицали выдвинутые против них обвинения и говорили о потере памяти. Но все же Инграм возражал: его желание узнать правду было сильнее, чем страх перед содеянным, и он был полностью готов признаться в этих преступлениях… если бы только он мог вспомнить, что совершил их.

Истина третья: единственный способ добраться до правды – признать, что он изнасиловал дочерей. Если он признается, воспоминания автоматически вернутся к нему.

Теория о вытеснении, лежащая в основе второго и третьего утверждения, показалась Инграму разумной. Это была попросту мирская версия церковной теории о дьявольских уловках: Сатана пытается уничтожить воспоминания о злых деяниях, чтобы он мог продолжать губить человеческую душу. Но если одержимому хватит мужества признаться, на него снизойдет понимание своих собственных действий, и твердая рука Господа направит его на путь истинный.

Инграм отчаянно желал, чтобы на него снизошло озарение и он узнал правду, но его мучил страх. От страха у него сводило желудок, а сознание затуманивалось. Страх был подозрительно похож на нечто живое, что поселилось внутри его и пустило корни, и это нечто, казалось, разбухало и росло в самом центре его «я». Ему чудилось, будто он слышит пробивающийся сквозь страх голос Господа. Признайся! Признайся! Ему почти казалось, что сам Бог разговаривает с ним.

После четырех часов допроса Инграм согласился сделать официальное заявление. В 14:46 включили диктофон.

– Пол, я разговаривал с Эрикой и Джули, – сказал один из следователей, – и они рассказали мне о нескольких случаях неприемлемых сексуальных контактов между вами и каждой из них. Можете рассказать, что вы помните о том, как дотрагивались до них? Что, по вашему мнению, было неуместным?

– Ну… Мне было сложно, хм, признать это, – пробормотал Инграм, – но я действительно полагаю, что предъявленные обвинения небезосновательны и что я действительно надругался над ними и насиловал их, и, возможно, на протяжении долгого времени. Мой разум вытеснил воспоминания об этом. Э-э, возможно, я очень успешно скрывал их от самого себя, и теперь я пытаюсь их вернуть. Э-э, и со слов девочек я… я знаю, что это не может быть неправдой и что я действительно все это сделал.

– Но почему? – вмешался один из следователей. – Почему вы говорите, что это не может быть неправдой?

– Ну, во-первых, девочки знают меня, – ответил Инграм. – Э-э… они не стали бы врать о чем-то подобном, и во-вторых… есть еще одно доказательство, которое… на мой взгляд, указывает на то, что это произошло.

– И в чем же, по-вашему, оно состоит? – спросил следователь.

– Ну, по крайней мере, в том, как они вели себя последние пару лет, и в том, что я не мог проявлять нежность по отношению к ним, хоть и хотел. Мне… мне сложно их обнимать и даже говорить, что я люблю их, и я… я просто знаю, что это неестественно.

– Если бы мы спросили вас – это вопрос, на который можно ответить только да или нет, – трогали ли вы Джули непристойным образом, что бы вы ответили?

– Я был бы вынужден сказать да, – ответил Инграм.

– А Эрику?

– Мне тоже пришлось бы сказать да.

– Эти… э-э-э… случаи повторялись на протяжении долгого времени?

– О да!

– Как вы думаете, сколько лет было Эрике, когда это начало происходить между вами?

– Я сам не помню, но я знаю, что в разговорах пару раз упоминался пятилетний возраст.

– Что вы помните?

– Я ничего не помню.

* * *

Это было довольно странное признание. Инграм во всем признался, поскольку думал, что его дочери не стали бы врать, и поэтому он, должно быть, насиловал их, несмотря на то что сам он ничего не помнил. Инграм просто как попугай повторял то, что со слов следователей он якобы сделал со своими детьми, и его признание явно не соответствовало требованиям закона. Следователи решили поддать жару. Они хотели знать о самом последнем случае изнасилования, который произошел незадолго до того, как Эрика съехала из дома. Помнил ли Пол этот инцидент?

– Ну, я пытаюсь вспомнить это, но я все еще смотрю на все это как бы со стороны, – ответил Инграм. – Но… э-э… есть доказательства, и я… пытаюсь посмотреть на это от первого лица, и у меня не очень выходит, но я… должно быть, я встал с кровати, надел халат… ммм… зашел в ее комнату, сдернул одеяло, и… по крайней мере частично ее раздел, а затем ласкал… э-э… ее грудь, половые органы… э… и говорил ей, что если она кому-нибудь об этом расскажет, то я… э… убью ее.

– Вы описываете все это от третьего лица. Теперь я спрошу вас прямо: то, о чем вы говорите, на самом деле случилось?

– Фу-у, – Инграм глубоко вздохнул. – Мне все еще тяжело добиться ясной картины произошедшего. Головой я понимаю, что это должно было случиться, но мне все еще сложно точно все вспомнить, чтобы рассказать подробно.

По просьбе Инграма диктофон выключили. Следователь Шониг делал пометки, в которых говорилось, что Инграм неоднократно взывал к Богу, прося помощи. Шониг также отметил, что Инграм впал «в некое подобие транса» и в этом бессознательном состоянии начал описывать красочные сцены насилия. Однако он описывал то, что он «наверное, сделал», практически или совсем без эмоций, будто был бесстрастным наблюдателем, а не главным действующим лицом этой драмы.

Когда диктофон снова включили, детективы попросили Инграма вспомнить ту ночь, когда он вошел в комнату Эрики, снял халат и повесил его на спинку кровати.

– Вы разбудили ее? – спросил один из следователей.

– Э-э… я не помню.

– Что вы делали после того, как повесили халат?

– Мм… я, должно быть, снял с нее одежду, э-э-э… по крайней мере, трусики или штаны от пижамы.

– Хорошо, вы говорите, что вы, должно быть, сделали это, – прервал его один из следователей. – Итак, вы имеете в виду, что вы, должно быть, сделали это или что вы это сделали?

– Что я сделал это, – ответил Инграм.

– После того как вы сняли с нее штаны, где вы ее трогали?

– Я трогал ее грудь, ее половые органы…

– Что вы сказали ей, когда она проснулась?

– Я, должно быть, сказал ей вести себя тихо и… э-э… никому ничего не рассказывать и пригрозил, что убью ее, если она кому-нибудь об этом расскажет.

– Хорошо, вы сказали, что, должно быть, сделали это. – Следователей явно начинали раздражать уклончивые выражения Инграма. – Вы, должно быть, сделали это или все-таки сделали?

– Э-э… сделал.

– Что вы сделали, когда закончили? Вы что-нибудь делали с ее одеждой?

– Я… не помню.

– Вы помните, как натягивали ее штаны обратно?

– Нет.

– Вы надели халат, после того как… э-э… закончили?

– Да, надел.

– И куда вы пошли, когда вышли из ее комнаты?

– Должно быть, я пошел обратно в кровать к жене.

* * *

Ближе к вечеру, когда допрос закончился, Пол Инграм признался, что многократно насиловал своих дочерей. Что касается деталей произошедшего, Инграм заявил, что начал насиловать Эрику, когда ей было всего лишь пять, и вспомнил, как насиловал Джули по крайней мере в течение десяти лет. Он также помнил, что Джули забеременела от него, когда ей было пятнадцать, и что он позаботился об аборте.

Однако к концу признания Инграм еще раз заявил, что ничего не помнит.

– Я не могу вспомнить никаких деталей, – сказал Инграм, отвечая на вопрос о том, что он сделал с Эрикой, когда вошел в комнату. – Я ничего не помню.

– Вы не помните, как вошли в комнату и начали трогать Эрику?

– Нет.

– Если она говорит, что это случилось, что это означает для вас?

– Это означает, что так и было. Мои дети не врут. Они говорят правду, и я пытаюсь делать то же самое.

* * *

Инграма поместили под надзор в санитарную палату М-1, чтобы он не совершил самоубийство. Ему разрешили позвонить жене. По телефону Пол и Сэнди договорились молиться Господу, чтобы он направил их на путь истинный, а Сэнди сказала, что принесет Полу в тюрьму Библию и нижнее белье. В тот же вечер в окружную тюрьму пришел пастор и молился вместе с Инграмом в его камере.

На следующий день, ранним утром во вторник 29 ноября, Инграма навестил психолог Ричард Питерсон. Он объяснил, что его наняла прокуратура, чтобы определить психическое состояние Инграма и составить экспертное мнение о том, «безопасно ли ему находиться на свободе». Инграм попросил психолога объяснить ему, почему он не помнил событий, которые так детально описывали его дочери. Неужели действительно было возможно, как утверждали следователи, полностью вытеснить воспоминания о таких жестоких, омерзительных поступках, которые он совершал почти семнадцать лет?

Питерсон подтвердил, что разум людей, совершающих преступления сексуального характера, зачастую вытесняет воспоминания о содеянном. Иногда преступники не способны вынести мыслей о том, какие ужасные вещи они сотворили со своими жертвами. Чем более жестоким и ужасным было преступление, тем больше вероятность того, что оно окажется вытеснено. Затем психолог добавил еще больше интриги в этот странный и путаный рассказ. По его словам, многие насильники сами были изнасилованы. Таким образом, существовала большая вероятность того, что Инграма в детстве изнасиловали – скорее всего, в возрасте пяти лет, потому что именно в этом возрасте он начал насиловать Эрику. Если Пола в детстве изнасиловали, продолжил Питерсон, возможно, его разум вытеснил и эти воспоминания. Были ли у него какие-нибудь воспоминания о том, что его мог насиловать отец или, скажем, дядя?

Инграм хорошо обдумал вопрос, но единственным сколь-нибудь сексуальным воспоминанием из детства, которое ему удалось восстановить, был случай, когда мама шепотом запретила ему чесать интимные части тела в общественных местах – ему тогда было четыре или пять лет. «Ты ведешь себя, как твой дядя Джеральд», – сказала она, упомянув имя дяди, который тогда их навещал.

Питерсон уверил его, что со временем он вспомнит, как его отец, дядя или какой-нибудь близкий друг семьи его изнасиловал. Питерсон также подтвердил слова следователей о том, что, как только Инграм признается в своих преступлениях, воспоминания потоком хлынут в его сознание. Но Инграм не был согласен, ведь эта теория уже не сработала так, как ему обещали. Он признался во всем днем ранее, но воспоминания не стали появляться ни струйкой, ни потоком. Инграм испытал облегчение, узнав, что доктор Питерсон собирается присутствовать на дневном допросе: может быть, ему удастся выяснить, как избавиться от психологических преград, которые препятствуют возвращению вытесненных воспоминаний.

В зоне регистрации полицейский посоветовал Инграму нанять адвоката и предложил позвонить Эду Шоллеру, бывшему прокурору, зарекомендовавшему себя в качестве лучшего адвоката по уголовным делам в округе. Инграм отклонил предложение и объяснил причины в своем дневнике, который он вел с пятого дня ареста: «Я думаю, что Эд… был бы больше заинтересован в том, как вытащить меня из западни, чем в том, как выяснить правду». Инграм желал знать правду больше, чем что-либо еще. Он свято верил, что правда может прийти только от Бога, и поэтому решил попросить верующего адвоката, который был христианином-фундаменталистом, представлять его интересы в суде.

* * *

Когда 29 ноября в 13:30 Пол Инграм вошел в комнату для допроса, он не знал, что следователи только что получили два письма от Джули, в которых она признавалась, что ее до сих пор насилуют. «Будучи христианкой, я претполагаю [sic] простить его за то, что он сделал и продолжает делать со мной», – пишет Джули. Но еще более шокирующим фактом было то, что, по словам Джули, в насилии участвовал не только ее отец, но и некоторые его друзья по покеру, в том числе те, кто работал с Инграмом в управлении шерифа. Она помнила, что, когда ей было четыре, игроки в покер приходили к ней в комнату «вдвоем или поодиночке» и насиловали ее. «Я была так напугана, я не знала, что сказать и с кем поговорить», – пишет Джули.

Следователи рассказали Инграму, что у них появилась дополнительная информация от Джули, но они не будут вдаваться в детали.

– То, что произошло с Джули, случилось лишь месяц назад, – сказал Джо Вукич. – Это совершенно реально, и это произошло совсем недавно. Разумеется, о таких вещах очень сложно говорить.

– Но поговорить нужно, – добавил Шониг.

– Я… нет, я этого не вижу, – сказал Инграм. – Не могу визуализировать. Я еще не дошел до того момента, когда смогу, – и я не знаю, как еще объяснить, но я до сих пор ничего не вижу.

Инграм продолжал говорить вслух, пытаясь понять, как он мог вернуть потерянные воспоминания. «Я думаю, мне просто нужно проникнуть в ту часть мозга или что-то в этом роде, и там я обнаружу обрывки этих воспоминаний, но пока мне просто не удалось их найти».

Через несколько минут Инграм вспомнил, как, когда ему было всего лишь четыре или пять, его изнасиловал дядя. Все, как и предсказывал доктор Питерсон. «Когда я подумал об этом сегодня утром, – начал Инграм, – я увидел своего дядю (думаю, это был дядя Глен, хотя, может, и Джеральд), и я занимался с ним оральным сексом, хм, я не испытываю никаких эмоций, хм, фу, это все… все, что пришло мне в голову».

Следователи задали несколько формальных вопросов, но их больше интересовало то, что сделал Инграм в недавнем прошлом, чем события его детства. Пропустив несколько десятилетий, они сконцентрировались на партиях в покер, которые проходили в доме Инграма. Они спросили, кто на них присутствовал. Это были его друзья из отделения? Много ли они выпивали, находились ли в состоянии опьянения или буянили? Возможно, имели место непристойные разговоры или просто болтовня о женщинах? Где была его жена во время партий в покер? Поднимался ли кто-нибудь наверх проведать детей?

– Я, господи, – Инграм лихорадочно вспоминал, – я просто не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь…

– Я спрашиваю об этом, Пол, – прервал его Вукич, – потому что Джули рассказала мне, что раз или два она была изнасилована во время игры в покер.

– И мы имеем в виду, Пол, что кроме вас в то время ее насиловал кто-то еще, – добавил Шониг. – Она также помнит, что ее связали на кровати и по крайней мере два человека по очереди насиловали ее, а еще один смотрел – возможно, это были вы.

– Я ничего не вижу, – сказал Инграм, как будто разглядывал прошлое, словно слайды, мелькающие в его голове. – Дайте мне подумать об этом минутку. Посмотрим, смогу ли туда добраться. Предположим, что это произошло, значит, там должна быть кровать, спальня, я думаю, Джули должна быть одна… Ох…

– Я вынужден попросить вас не ходить вокруг да около, – вставил Шониг. – Это правда важно. Кто, по-вашему, насиловал вашу дочь помимо вас?

– Я… я просто пытаюсь подумать, пытаюсь вспомнить то время…

– Да, и она сейчас по-настоящему напугана и живет в сильнейшем страхе, потому что этот человек все еще разгуливает по улицам. – Шониг продолжал давить на Инграма, играя на любви отца к дочери и его переживаниях за ее безопасность. – Этот человек – один из ваших друзей, который работал или работает в отделении.

Инграм смог выдавить из себя лишь слабое «фу».

– Она до смерти напугана, Пол… Вероятно, это человек, с которым вы все еще тесно общаетесь, Пол, – произнес Шониг.

– Она ужасно боится этого человека, – сказал Вукич, – и нам нужно что-то сделать, чтобы защитить ее… Вы должны помочь нам защитить ее.

– Я думаю, – сказал Инграм.

– Думайте лучше, – сказал Вукич.

– Я… я не могу, я… я… я думаю. – Инграм начал впадать в истерику. – Мне в голову не приходит никто из отделения, с кем я сейчас близко общаюсь…

– Понимаете, Пол, она это помнит, – сказал Вукич.

– Так, хорошо, подождите секундочку. – Инграм бороздил свое сознание в поисках хорошо знакомых лиц приятелей по покеру. – Джим, Джим Рэйби играл с нами в покер. Мы с Джимом были довольно близки.

– Джим – это тот человек, о котором она говорит? – спросил Вукич.

– Так, только не говорите за меня, – сказал Инграм с несвойственной ему резкостью. – Э-э… я не знаю… Я… я думаю. Я пытаюсь получить… пытаюсь вытащить что-нибудь наружу. Э-э-э… Джим – единственный, кто приходит мне в голову… Я просто пытаюсь сопоставить лица. Вспомнить кого-нибудь еще…

Джо Вукич добавил еще одну ментальную картинку к размышлениям Инграма:

– Пол, на той картинке, которую вы видите, есть веревки?

– Э, вы добавили туда веревки, – сказал Инграм, – и я пытаюсь выяснить, что у меня есть, фу-у… э-э… я… я вроде могу представить нижнюю полку двухъярусной кровати или даже пол, э-э… Мне кажется, что она лежала лицом вниз, связанная по рукам и ногам – может быть, она лежала на простыне на полу. Э-э… ох…

– Что еще вы видите? Кого еще вы видите? – торопил его Вукич.

– Может, э-э-э… может, мальчика или еще одного человека, но я не вижу лица, но по какой-то причине особенно выделяется Джим Рэйби, господи.

* * *

Из этого записанного на диктофон разговора становится ясно, что Пол Инграм очень старался вспомнить хоть что-то, что могло бы помочь следователям в поиске мужчины, который изнасиловал Джули и вынудил ее бояться за свою жизнь. Инграм доверял следователям, которые были его друзьями и коллегами, и не сомневался, что они говорят ему правду. Чувство вины и тревога подрывали его уверенность в себе, а одержимость религией и боязнь погубить свою душу подогревали его воображение.

Доктор Питерсон спросил Инграма, принимал ли он участие в каких-либо оккультных мероприятиях.

– До того как вы обратились в христианство, практиковали ли вы когда-нибудь черную магию?

– Хм, однажды я читал немного об астрологии, в газете, читал свой… как там это называется?

– Гороскоп, – предположил Вукич.

– Гороскоп, – подтвердил Инграм. – Хм, ничего кроме этого.

Практиковал ли он когда-нибудь богохульство или принимал участие в жертвоприношении животных?

– Я не понимаю, к чему вы клоните? – спросил Инграм.

– Я имею в виду что-то вроде сатанинского культа, – ответил Шониг.

Инграм сказал, что ровным счетом ничего не помнит о подобных занятиях, но внутри у него что-то щелкнуло. Может быть, это происки Сатаны и демонов. Может, князь Тьмы борется за власть над его душой. Разве это не объясняет, как христианин, любящий свою семью и всегда живший по правилам, мог ни с того ни с сего превратиться в насильника и педофила? Если Сатана склонял Инграма к этим злодеяниям и овладел его душой и разумом, он мог стереть и его воспоминания. И разве это не объясняет странные ощущения и внезапные мимолетные картинки, мелькающие в сознании Инграма? Может, Господь пытается докричаться до него и показать ему правду? Сатанинский обман казался разумным объяснением. Единственно разумным.

Мысль о том, что Сатана руководил им во время этих чудовищных злодеяний, несколько утешила Инграма, однако вместе с этим мысль, что он оказался легкой добычей для Сатаны и тот сейчас управляет его судьбой, ужасала. Неужели он в когтях демона? Эмоциональная стабильность Инграма пошатнулась и дала трещину. Он молился, рыдал, кричал от боли, закрывал глаза и раскачивался взад-вперед и, казалось, был близок к срыву. Чувствуя слабость Инграма и играя на его религиозных убеждениях, Питерсон посоветовал ему выбрать между Богом и дьяволом.

– Настал момент, когда вам нужно выбрать между Богом и дьяволом… – сказал Питерсон.

– Да, о дорогой Иисус, Господь мой, просто помоги мне… – Голос Инграма замер.

– Чтобы вам не пришлось пожертвовать… – начал Питерсон.

– Неужели вы бы пожертвовали своей дочерью! – прервал его Шониг. – Я не верю этому, Пол.

– Вы не сможете оправиться от этого потрясения, Пол, если не встретитесь с ним лицом к лицу и не пройдете через это, – сказал Вукич.

– Я знаю, знаю. – Инграм заплакал.

– Вам нужно что-нибудь, чтобы… э-э… вытереть слезы? – спросил Вукич.

– Нет, просто продолжайте, продолжайте, – сказал Инграм.

– Вам нужно поплакать и выговориться, – посоветовал Питерсон.

– Все сводится к покеру, Пол, – сказал Вукич. – Вы – тот, кто знает ответы.

– Вы справитесь, – добавил Питерсон.

– О боже милостивый! – воскликнул Инграм.

– Выберите жизнь, не обрекайте себя на мучения. Ведь это же сущий ад! – сказал Питерсон.

– Это ваша отцовская обязанность, – напомнил Вукич.

– Боже милостивый, Боже милостивый… О Боже, помоги мне!

– Это очевидный выбор между привязанностью к кромешному аду, в котором вы живете, – сказал Питерсон, – и очистительной освобождающей честностью. Вы должны принять это решение. Никто не может это сделать за вас… Это ваше решение. Вы так же одиноки, как Иисус в пустыне.

Поняв, что на Инграма сильно повлияли отсылки к религии, следователи увидели, насколько мудрой была стратегия Питерсона.

– Господь дал вам все, чтобы сделать это, – сказал Вукич.

– О Иисус, милостивый Иисус, помоги мне.

– А сейчас он оставил принятие решения за вами, – продолжил Вукич. – Вы должны показать ему своими делами и словами, что, несмотря ни на что, достойны его любви, искупления грехов и спасения.

– О Боже! – внезапно закричал Инграм. – Помоги мне, Господи! Помоги мне, Господи!

Питерсон взял все в свои руки, оставив прежний агрессивный настрой, и заговорил мягким успокаивающим голосом:

– Вам станет легче, Пол, если вы прекратите молить о помощи и просто позволите себе расслабиться; попытайтесь ни о чем не думать, – сказал он ласково. – Просто расслабьтесь. Никто не навредит вам. Мы хотим помочь. Просто расслабьтесь. Попытайтесь ни о чем не думать и спросите себя, что нужно сделать. Ответ придет сам…

Пол Инграм закрыл глаза, его тело обмякло, и снова казалось, что он вошел в своего рода транс. Чувствуя, что сейчас самое время, следователи сразу сосредоточились на сцене изнасилования во время партии в покер, которую Джули описала в своем письме.

– Почему вы не говорите нам, что случилось с Джули? – спросил Вукич. – Что случилось во время той игры в покер?

– Я вижу, как Джули лежит на простыне на полу, – сказал Инграм. Его голос казался странным и отсутствующим. – Ее руки привязаны к ногам, она лежит на животе. Я стою и смотрю на нее. Есть кто-то еще слева от меня.

– Кто это?

– Но я… я… единственный человек, которого я помню, – это Джим Рэйби. Он просто…

– Повернитесь и посмотрите на этого человека, – предложил Шониг. – Кто это? Кто там стоит?

– Как он пахнет? – спросил Питерсон.

– Да, как он пахнет? – повторил Шониг.

– Он стоит прямо рядом с вами, Пол, все, что вам нужно сделать, – повернуться налево, и вот он, – сказал Вукич.

– Он встает, – сказал Инграм. – Я вижу, как торчит его пенис…

– На нем есть одежда?

– Не думаю.

– Что он делает с вашей дочерью?

– Встает на колени.

– Хорошо. Теперь он там, он стоит перед вами на коленях? – подталкивал Шониг. – Посмотрите на него. Что он с ней делает? Он дотрагивается до нее своим пенисом?

– Только… только дайте мне, оно уходит… – Картинка в сознании Инграма стала блекнуть.

– Нет, не уходит, оно здесь, – подбадривал его Вукич.

– Давайте, мы должны туда вернуться, – лихорадочно повторял Шониг. – Что он делает с вашей дочерью? Он стоит на коленях. Он перед вашей дочерью или сзади нее?

– Он сзади.

– Хорошо, он вводит свой пенис в нее?

– Э-э… ее ноги плотно прижаты друг к другу, но, может, он перекатывает ее на бок, – сказал Инграм, отвечая на предположение следователя.

– Она одета или раздета? – спросил Питерсон.

– Э-э… я думаю, она раздета, хм…

– Что делает этот человек?

– Он стоит на коленях. Его пенис у ее живота. Э… он большой. Э-э… я имею в виду широкоплечий, большой мужчина.

– Он носит какие-нибудь драгоценности?

– Может, часы на правой руке.

– Какое время они показывают?

– Ммм… два часа, и я не знаю, почему говорю это… ммм… я не вижу его, я вижу только его грудь.

Они продолжали задавать вопросы – быстро и жадно: «Как близко к ним вы стоите? Вы одеты? Вы касаетесь ее? Кто-нибудь еще ее касается? Вы помните эякуляцию? Вы пьяны?»

– Кто-нибудь фотографирует? – внезапно спросил Вукич.

– Э-э… фотографии… есть ли кто-то справа от меня? Э-э…возможно, дайте посмотреть. Я вижу, я вижу фотоаппарат.

– Кто фотографирует?

– Я не знаю, я не вижу человека с фотоаппаратом.

– Этот человек очень важен. Он – ключ к разгадке, – вмешался Питерсон.

– Ну, человек, которого я, как мне кажется, вижу – это Рэй Риш, – сказал Инграм. Риш – механик, который работал в патрульной службе штата Вашингтон, он был хорошим другом Инграма и регулярно приходил к нему играть в покер по выходным.

– Он что-нибудь говорит? – спросил Вукич.

– Я не знаю… э-э-э… я… я… я не знаю… Черт возьми, где же я? Где я?

* * *

В конце второго дня после более пяти часов допроса стало похоже, что Пол Инграм вышел из транса и подвел итоги произошедшего.

– Боже, мне почти кажется, что я все это выдумал, но это не так… я стараюсь этого не делать. Что у меня есть? Что у меня есть? Что я вижу? Это какая-то бессмыслица… Как будто я смотрю фильм… – подытожил он. – Э-э-э… как фильм ужасов.

– Пол, я не уверен, что вам сейчас нужно продолжать, – сказал доктор Питерсон, обеспокоенный психическим состоянием Инграма.

Но Инграм продолжал нести чушь. Теперь он уже говорил не со следователями: он общался с Господом.

– У меня нет четкой картинки. Я… я не уверен в том, что вижу. Я… я не знаю, что у меня в голове. Для меня это какая-то бессмыслица. О боже, помоги мне… Позволь мне… понять, что это. Я не хочу видеть то, что неправда. Господи, проведи меня через это… Я не знаю, где я сейчас. Просто дай мне расслабиться. Дай мне расслабиться. Господь, дай мне картинку. Дай мне картинку.

* * *

Когда Джима Рэйби и Рэя Риша поставили перед фактом, что их друг и коллега Пол Инграм назвал их насильниками, они начали с тех же отрицаний и заявлений о потере памяти, что и Инграм в самом начале.

– Меня там не было, насколько мне известно, если только я не заблокировал воспоминания об этом, – сказал следователям Риш.

Рэйби настаивал, что ничего не помнит об этих событиях, и, подобно Инграму, упомянул о возможном наличии у него «темной стороны». Когда один из следователей предположил, что он, возможно, демонстрирует реакцию отрицания, Рэйби ответил:

– Я правда ничего не помню о том, что случилось, и я не верю, что мог сделать это и вытеснить воспоминания.

Следователь Шониг, в очевидной попытке добиться признания, стал утрировать факты.

– Пол сказал, что вы насмехались над ним и вынудили его это сделать, хотя он сам был против, – сказал Шониг, обращаясь к Рэйби. – Рэй [Риш], по сути, говорит то же самое. Только он утверждает, что это он был слюнтяем, а вы с Полом – негодяями.

Мысль о том, что двое его хороших друзей дали показания против него, возможно в попытке обезопасить себя, была невыносимой для Рэйби. Под давлением он сломался.

– Возложите ответственность на меня, ведь это я ничего не помню – значит, я, должно быть, самый безнравственный, – признался Рэйби. – Единственный выход – запереть меня и выбросить ключ, потому что если я не могу вспомнить такое, то я чертовски опасен и не заслуживаю оставаться на свободе.

* * *

– Я знаю, что внутри меня демон, – сказал Пол Инграм пастору Джону Брейтану, умоляя священника исцелить его от «одержимости бесами». Брейтан заверил Инграма, что он не был одержим бесами, но его все же необходимо очистить от злых духов. Они вместе помолились, после чего Брейтан велел Инграму встать на колени, наклониться над мусорным ведром и попытаться извергнуть из себя духов, живущих глубоко внутри его. Потуги Инграма не дали ничего, кроме небольшого количества слизи. Ему так и не удалось извергнуть из себя темную живую массу, присутствие которой он ощущал в самом центре своего «я».

После этого ритуала к Инграму пришло яркое воспоминание о его сыне Чеде и друге Джиме Рэйби. В своем сознании Инграм видел, как Рэйби – разозленный и сосредоточенный – толкает его с лестницы.

– Он хотел сделать что-то, чего я не мог ему позволить, – сказал Инграм. – Он сказал, что хочет Чеда… Рэйби протолкнулся в комнату Чеда и стащил с мальчика штаны… Я ничего не мог сделать. Он прижал Чеда лицом к полу и занялся с ним анальным сексом.

* * *

Следователь Шониг и психолог Ричард Питерсон допросили Чеда меньше недели спустя. Сначала он не помнил, что его насиловал Джим Рэйби или кто-то еще, но помнил, как резал вены при попытке самоубийства тремя годами ранее, когда ему было семнадцать.

– Что так сильно расстроило тебя? – спросил Питерсон.

– Э-э… возможно, то, что сказал мой отец, – ответил Чед. – Я не помню… Я не помню деталей.

– Может, это и есть ключ к разгадке, – предположил Шониг. – Почему бы тебе не подумать об этом. Это похоже на то, о чем говорит доктор [Питерсон]: твой отец сказал что-то, что тебя сильно травмировало, что действительно ранило тебя. Возможно, было задето твое мужское достоинство… возможно, ты чувствовал себя покинутым или оскорбленным… Или случилось что-то еще. Что это было, Чед? Подумай.

– Я думаю, думаю, – сказал Чед.

– Возможно, это ключ к разгадке, – повторил Шониг.

– Э-э… я помню, как он кричал на меня за что-то, но я не помню за что.

– Воспоминания, – сказал Питерсон. – Ты помнишь.

– Ну, все, что я чувствовал… Я чувствовал злость, – сказал Чед.

– Но ты помнишь, что случилось, – давил Питерсон. – Тебе нужно вспомнить, что случилось. Ты можешь сделать это, если захочешь.

– Что, например? – Чед был озадачен. – Что значит «вспомнить»?

– Вспомнить, вместо того чтобы говорить: «Я думаю, это могло случиться, но я не знаю, случилось это или нет, я не помню», – сказал Шониг.

– О, – сказал Чед, очевидно сбитый с толку «объяснениями» детектива.

– У тебя есть эти воспоминания, – сказал Шониг. – Мы пытаемся помочь тебе, Чед.

– Я знаю, знаю. Они там. Я просто не могу… не могу расставить все точки над i. Я не могу.

– Что ж, я не удивлен, – утешительно сказал Питерсон. – Тут нет ничего необычного: дети, которые прошли через то же, что и ты, часто не могут об этом вспомнить, потому что на самом деле не хотят. Во-первых, они не хотят помнить. Во-вторых, они запрограммированы не помнить.

Чед ответил на этот коварный намек заинтересованным, но уклончивым «Ммм».

– И я думаю, что с тобой произошло нечто, из-за чего ты захотел все забыть, – сказал Питерсон. – Я просто вынужден спросить себя: что тебе пришлось пережить, раз ты теперь даже не чувствуешь…

– Возможно, все идет к тому, о чем я говорил тебе ранее, – сказал Шониг, – с тобой случилось что-то, что угрожало твоей или еще чьей-то жизни, твоей семье. Я даже предположу, что это как-то связано со словами твоего отца, ведь ты говорил, что расскажешь.

Чед какое-то время молчал, пока психолог и следователь обменивались теориями о потере памяти. Когда его спрашивали о чем-то напрямую, он отвечал односложно или же просто с утвердительной интонацией повторял слова вопроса.

– Ты пил?

– Нет.

– Курил марихуану или что-то еще?

– Нет.

– Просто чувствовал себя очень плохо?

– Просто чувствовал себя очень плохо.

– И одиноко?

– И одиноко.

– Может быть, ты чувствовал себя униженным?

– Может быть.

– Давай Чед, они там, – нетерпеливо сказал Шониг.

– Я знаю, что они там. Я просто не могу… Они просто не… Как будто…

– Ты можешь с этим справиться и можешь научиться, – вмешался Питерсон. – Ты можешь сделать выбор в пользу того, чтобы разобраться с этими воспоминаниями. Ты можешь выбрать жизнь. Вот так. Есть такой маленький странный промежуток, который лежит между отсутствием чувств и умением жить со своими чувствами. Но сначала тебе нужно до них добраться.

– Верно, – согласился Чед.

– Ты можешь сделать этот выбор, но ты должен до них добраться, – повторил Питерсон.

– Верно, – повторил Чед.

– Ты вправе выбирать, и никто не сделает тебе больно только потому, у тебя есть эти чувства.

– Верно.

Разговор постепенно перетек в обсуждение снов Чеда. Он описал одно довольно яркое сновидение, в котором некие «маленькие люди» зашли в его спальню и бродили около его кровати. Лица этих людей были разрисованы черными, белыми и красными молниями, как у членов рок-группы Kiss.

– Это сны о насилии, – сказал Питерсон.

– Да, я смотрел за дверь и видел…

– И об отсутствии защищенности?

– Да, я видел дом с зеркалами… и не мог выбраться оттуда.

– О насилии, о том, как ты оказался в ловушке, в ситуации, из которой невозможно выбраться.

– Ага.

– У этих воспоминаний есть ключ… в тот момент ты был сумасшедшим.

– Ага.

– То, что с тобой произошло, так ужасно.

– Верно.

– То, что с тобой произошло, было отвратительно.

– Ты не хочешь принимать то, что с тобой действительно произошло, вот почему ты не видишь выхода, ты хочешь верить, что это всего лишь сны, – сказал Шониг, влезая в разговор со своим никудышным анализом. – Ты не хочешь верить, что это реально. Это было реально. Это было реально, Чед.

– То, что ты видел, реально, – повторил Питерсон.

– Мы знаем это, Чед, – сказал Шониг. – Ты не спал.

– Это был не сон, – сказал Питерсон.

– Нет, – слабо возразил Чед, – это ведь было за моим окном.

– То, что ты видел, реально, – сказал Шониг. – То же самое всплыло в сознании твоего отца.

– Ладно, – сказал Чед.

– Итак, давай с этим разберемся.

Они разобрались с другим сном, где мимо проезжал поезд, звенел гудок и ведьма залезала в окно Чеда. Чед объяснил, что, когда он проснулся, он не мог пошевелить руками. Как будто на него кто-то навалился.

– Это совершенно реально, – сказал Шониг. – Это ключ, Чед. Это то, что действительно происходило.

– Чед, это правда с тобой случилось, – присоединился Питерсон.

– Ладно, – сказал Чед с сомнением.

– Они покусились на твою способность отличать правду от вымысла.

– Ладно, – повторил Чед. Он послушно описал ведьму из сна. Она была толстой и носила черный плащ, как в «Волшебнике страны Оз». Четверо молодых людей за окном были худыми с длинными черными волосами. Он помнил, как укусил кого-то в бедро. А ведьма сидела на нем.

– Посмотри на ее лицо, – предложил Шониг. – На кого она, по-твоему, похожа? Кого-то, кого ты знаешь… Это кто-то, кого ты знаешь. Кто этот человек? Кто-то из друзей семьи?

Чед сказал, что не мог рассмотреть лицо ведьмы, потому что было темно. Он помнил лишь то, что его связали и что он не мог пошевелиться и разговаривать.

– Тебе нужно заглянуть внутрь себя, увидеть этого человека, и то, что он с тобой сделал, Чед, – сказал Шониг. – Ты не хочешь помнить, ведь то, что с тобой случилось, так ужасно и разрушительно… тебе тяжело поверить, но это произошло. Мы можем остановить это зло, Чед. Мы можем сделать так, чтобы оно никогда не повторилось…

– Ты можешь дышать? – спросил Питерсон.

– Есть что-то, что мешает тебе говорить? – спросил Шониг. – Что у тебя во рту?

– Просто дай волю воспоминаниям, – велел Чеду Питерсон. – Дело не в том, о чем ты думаешь. Дело в том, о чем ты пытаешься не думать.

Наводящие вопросы и давление продолжались час за часом. В какой-то момент Чед стал настаивать, что дома он чувствует себя в безопасности.

– Я чувствовал себя в безопасности. Я не знаю, возможно, я не был в безопасности, но я так себя чувствовал. Мне всегда было спокойно.

– Даже когда все это происходило? – с недоверием спросил Шониг.

– За исключением снов, потому что я думал, что это были сны. Я сводил это все к снам.

Поскольку Чед продолжал настаивать, что он ничего не помнит и что его сны были всего лишь снами, Питерсон предположил, что у него «нарушено восприятие реальности», «нарушено чувство собственного “я”», «нарушена способность чувствовать». «Абсолютно полное повиновение и подчинение группе», – добавил он как-то загадочно.

Шониг вернулся к человеку, сидящему на груди Чеда. Следователь напомнил Чеду, что у него было что-то во рту.

– И это не тряпка, – подсказал он.

– Верно.

– Это не что-то твердое, как кусок дерева.

– Верно.

– Что это?

Чед засмеялся:

– Вы только что заставили меня подумать… черт побери!

– Что это?

– Я не знаю, не знаю.

– Что это было, по-твоему, ну давай же.

– Хорошо, я подумал, что это мог быть пенис. Я… возможно.

– Хорошо, не смущайся, – утешил его Шониг. – Это мог быть пенис. Тогда что с тобой случилось? Отпусти это. Все хорошо.

– Я не знаю, что со мной происходит, – жалостливо произнес Чед.

Несколько минут спустя следователь Шониг отчитал Чеда за то, что тот продолжал путать реальность со снами.

– Они реальны. Ты знаешь это. Сегодня ты уже много раз сказал нам: ты знаешь, что это не сны. Итак, прекрати пытаться вытеснить это, как сон.

– Да, но мне тяжело, – слабо возразил Чед. – Двадцать лет я вытеснял это, как сон, а теперь за один день должен принять как реальность. Тут и не знаешь, что считать правдой.

– Но не забывай, у тебя было время об этом подумать в последние две недели…

– Нет, ну… Я не знал, что стал жертвой, пока в последний раз не поговорил с вами.

– И что я говорю тебе, Чед, у тебя теперь было время подумать, и я верю, что часть твоего мозга все еще пытается…

– Вытеснить это, верно, верно. – К этому моменту Чед знал все о теории вытесненных воспоминаний.

– Вытеснить это, потому что ты не хочешь верить, что это действительно произошло, – продолжил Шониг.

– Верно.

– Было бы здорово, если бы ты сказал, что это было на самом деле, что это был не сон, – сказал Питерсон.

– Вот поэтому я хочу увидеть лица, чтобы я мог обвинить кого-то, – согласился Чед. – Чтобы я мог сказать: они сделали это со мной. Я видел лица, я помню, кто они. И дальше отталкиваться от этого. Мне нужно лицо.

Диктофон был выключен, и в это самое время Чед нашел свое воспоминание. Когда диктофон снова включили, Чед вспомнил, что на нем сидел мужчина; ногами он придавил руки Чеда, чтобы тот не мог пошевелиться. Он был одет в джинсы и фланелевую рубашку, а его пенис был у Чеда во рту.

Его сон стал реальностью; ведьма из безликой женщины превратилась в хорошего друга отца и приятеля по покеру Джима Рэйби.

– Насколько ты уверен, что это Джим Рэйби? – спросил Шониг.

– Ой, восемьдесят процентов. Семьдесят процентов. Нет…

– Какая часть тебя чувствует, что это не Джим Рэйби?

– Ну, такое чувство, что это был сон.

– Мы исключили, что это был сон, так?

– Хорошо, хорошо, но все равно есть сомнения… э-э… я не знаю. Это просто не… Я не знаю.

Под конец семичасового допроса Чед пожаловался на головную боль.

– Это воспоминания возвращаются, – убедил его Питерсон.

* * *

На следующий день во время напряженного допроса Чед сообщил, что к нему вернулось очередное воспоминание. В этот раз он вспомнил, что, когда ему было десять или одиннадцать, в подвале его дома с ним занимался анальным сексом еще один друг отца и его приятель по покеру – Рэй Риш.

* * *

Шестнадцатого декабря, спустя чуть меньше трех недель после того, как Инграма арестовали и посадили в тюрьму округа Терстон, его жена Сэнди поехала в церковь «Живая вода», чтобы поговорить со священником. Отец Брейтан объяснил Сэнди, точно так же, как объяснял ее мужу в тюремной камере, что она на восемьдесят процентов состоит из зла и на двадцать – из добра. Ее добрая часть контролирует осознанные воспоминания, а злая – бессознательную часть ее разума. По мнению Брейтана, Сэнди либо знала о тех жестокостях, что творились в ее собственном доме, но предпочитала оставаться в стороне, либо добровольно принимала в них участие. Если она не покается, наставлял ее священник, ее, скорее всего, посадят в тюрьму. Сэнди Инграм в ярости отвергла предложение Брейтана признаться. «Возможно, с кем-то это и работает, но не со мной», – сказала она, явно имея в виду своего мужа. После этого разговора Сэнди поехала домой, собрала самые необходимые вещи, села в машину со своим младшим сыном Марком и провела следующие пять часов за рулем, пробираясь сквозь буран на другой конец штата. На следующий день, обращаясь к Всевышнему с мольбой о помощи, она написала в своем дневнике: «Господи, мне страшно… Куда делись мои дети, мои драгоценные малыши, которых я так люблю…»

Через три дня Сэнди Инграм вернулась в Олимпию и сразу же отправилась к священнику, который попытался успокоить ее, напомнив, что она все же на двадцать процентов состоит из добра. Он развил предложенное им ранее объяснение: ее злая часть пыталась скрыть прошлое и вытеснить воспоминания о нем, в то время как ее добрая часть храбро сражалась, пытаясь вытащить правду на свет Божий. Брейтан рассказал ей о новых, еще более шокирующих воспоминаниях ее мужа. В них фигурировал сатанизм, проведение ритуалов на заднем дворе, кровавые клятвы, а также верховные жрецы и жрицы. В одном из этих воспоминаний, которые визуализировал Пол, его жена занималась сексом с Рэем Ришем. Сэнди заплакала.

Вскоре после этого у Сэнди, вдохновленной увещеваниями отца Брейтана о том, что ее «добрая» часть отчаянно старается все вспомнить, восстановились воспоминания о том, как Джим Рэйби связал ее на полу в ее же гостиной. Затем случилось нечто вроде странного, лишенного всякой логики скачка – такие характерны для снов, – и она вспомнила, как оказалась в кладовке вместе с мужем, который бил ее деревянным бруском, пока Риш и Рэйби над ней смеялись. Когда Пол наконец-то позволил ей выйти из кладовки, Риш и Рэйби прижали ее к полу и заставили ее заниматься с ними анальным сексом.

На следующий день после Рождества Сэнди написала мужу письмо, в котором рассказала о своих страхах и отчаянных попытках вспомнить ужасные события, которые, по-видимому, происходили в их доме. Она уже восстановила некоторые воспоминания с помощью священника, но Полу пожаловалась, что ей до сих пор не удается ничего вспомнить и она напугана, поскольку не знает правды. «Я ничего не могу вспомнить, – писала она, – но с Божьей помощью я сумею это сделать».

Затем она, внезапно оставив тему запертых отделов памяти, переключилась на обычные воспоминания о далеких днях, когда дети были маленькими, а жизнь казалась счастливой и многообещающей. Сэнди спрашивала Пола, помнит ли он детей в этом возрасте. Они были такими хорошими и умными, вспоминала она, такими красивыми и крохотными. Когда они плакали, она старалась их успокоить, но, как только Пол возвращался домой и брал их на руки, рыдания прекращались – помнит ли он это? Помнит ли он те времена, когда они познакомились, и какой она была застенчивой? Помнит ли он, как они ездили в автокинотеатр («Совсем не ради фильма», – лукаво добавила она)?

Этим обращением к счастливым воспоминаниям мужа Сэнди Инграм и закончила свое письмо.

* * *

Тридцатого декабря 1988 года Эрика Инграм подала письменное заявление в полицию и прокуратуру, в котором она впервые детально описала свои воспоминания о сатанинском ритуальном насилии. «Это началось, когда мне было где-то около пяти, и длилось до двенадцати лет… Я помню, как мой отец вытащил меня из постели посреди ночи», – говорилось в начале ее заявления. Группа мужчин и женщин, в числе которых была ее мать, Джим Рэйби, Рэй Риш и одетая в мантию Верховная жрица, ждали их около сарая. На Эрике была только ночная рубашка, а на ее отце – «мантия и головной убор, вроде шлема с рогами, какие носили викинги».

В сарае все собрались вокруг стола, и каждый по очереди втыкал нож в младенца шести-восьми месяцев от роду. Кровавый обряд продолжался даже после того, как ребенок умер. Верховная жрица завернула труп «во что-то белое», а затем похоронила его в выкопанной в земле яме. «Они говорили мне, что со мной произойдет то же самое, – такими словами заканчивалось заявление Эрики. – Они также говорили: ты этого не вспомнишь. Они повторяли это снова и снова, будто заклинание».

Джули тоже стала вспоминать «всякий сатанизм», хотя ее воспоминания были совсем не такими яркими и детальными, как у сестры. Она вспоминала, как хоронила животных, но не могла с уверенностью сказать, были ли они принесены в жертву или умерли естественной смертью. В ответ на вопросы следователей она сказала, что не помнила, чтобы ей доводилось присутствовать на каких-либо церемониях, кроме церковных служб. Когда ее спросили, есть ли у нее шрамы, оставшиеся от пережитого насилия, она решительно закивала, пояснив, что у нее есть шрамы от ножевых ранений, нанесенных отцом и Джимом Рэйби. Но она наотрез отказывалась показать кому-либо эти отметины, потому что, по ее словам, они вызывали у нее чувство стыда… такого сильного стыда, что она отказывалась переодеваться в школьной раздевалке и никогда не носила купальник, не надев поверх него футболку.

В конце концов, под давлением адвокатов Джима Рэйби и Рэя Риша, Джули и Эрика согласились на осмотр у врача-женщины, специализирующегося на лечении травм, полученных в результате сексуального насилия. Доктор тщательно осмотрела их тела, но не обнаружила никаких отметин или шрамов.

* * *

Менее чем через месяц после встречи с доктором Питерсоном и следователями Вукичем и Шонигом Чед Инграм отозвал свое заявление. Вся эта сцена с ведьмой и пенисом и восстановленные воспоминания о том, как его насиловали Джим Рэйби и Рэй Риш, были всего-навсего кошмарными снами. И не более того.

* * *

Рассказы Эрики становились все более причудливыми и зловещими. Она утверждала, что отец заставлял ее заниматься сексом с козлами и псами. Ее мать тоже занималась сексом с животными, а отец фотографировал это. По словам Эрики, на нее неоднократно нападал Джим Рэйби, возможно, не меньше сотни раз. Она заявила, что после одного из таких нападений Рэйби ее мать и отец по очереди на нее испражнялись. Она описывала сатанинские оргии, жертвоприношения младенцев и жуткие аборты. Она говорила, что лично присутствовала на жертвоприношениях двадцати пяти (если не больше) младенцев, чьи крохотные изувеченные тела были захоронены в лесу за домом Инграмов. А однажды, вспоминала Эрика, члены культа сделали ей аборт при помощи вешалки и размазали кровавое, расчлененное тельце эмбриона по ее обнаженному телу.

* * *

Все более изощренные обвинения в сатанинском ритуальном насилии и человеческих жертвоприношениях привели обвинителей к Ричарду Офше – эксперту по культам и контролю над разумом и преподавателю социологии в Калифорнийском университете в Беркли.

– Вы когда-нибудь имели дело с сатанинскими культами? – спросил у Офше главный прокурор по делу Инграмов Гэри Тейбор во время их первого телефонного разговора. Тейбор пересказал основные детали дела, в том числе рассказы о сатанинском ритуальном насилии. Было очевидно, что он хочет услышать серьезный ответ, и Ричард Офше мог его дать.

– Нет, – ответил Офше, – и, если кто-то говорит вам, что имел с ними дело, он лжет, потому что нет никаких доказательств, что оккультисты, приносящие младенцев в жертву Сатане, в принципе существуют.

Офше знал все, что только можно, про слухи о сатанинском ритуальном насилии, которые распаляли воображение людей в маленьких городишках и в мегаполисах по всей стране. Он был знаком с теорией о том, что сатанинские культы «программируют» своих членов с помощью секретной технологии, известной лишь верховным жрецам и жрицам культа. Некоторые психотерапевты связывали эту дьявольскую методику с диссоциативным расстройством идентичности – заболеванием, которое если и существовало, то представляло собой явление столь же распространенное (Офше нравилось делать саркастичные замечания), как рождение сиамских близнецов с общей головой.

Офше сомневался, существует ли вообще диссоциативное расстройство идентичности как отдельная, самостоятельная диагностическая категория. По его мнению, куда более вероятно, что легко поддающиеся внушению люди начинают проявлять симптомы, на мысль о которых их непреднамеренно наводят психотерапевты. И все же полчища психотерапевтов и сотрудников правоохранительных органов заявляют, что из-за многократных случаев насилия, в особенности сатанинского ритуального насилия, личность человека может расколоться на бесконечное множество осколков. Воспоминания о насилии якобы часто остаются у альтер-личностей, которые вскоре хоронят их в подсознании. Это позволяет «личности-хозяину» и дальше справляться с повседневной жизнью.

Офше внимательно следил за множащимися заявлениями о пациентах ДРИ и посттравматического стрессового расстройства (с его точки зрения – еще один модный, но ложный диагноз), и уже собрал солидную коллекцию рассказов о сатанинском ритуальном насилии, в которых упоминалось распитие крови, каннибализм, ритуальные аборты, садистские пытки и убийства. Он был хорошо знаком с причудливыми теориями, которыми объяснялось отсутствие шрамов, трупов или других реальных доказательств. Теория № 1: последователи культа действуют столь умело, что до верховных жрецов никакому чужаку не добраться (некоторые эксперты по ДРИ сравнивают структуру культа с иерархией Коммунистической партии). Теория № 2: талантливые пластические хирурги (которые тоже являются преданными последователями культа) умело скрывают раны, нанесенные во время различных пыток и ритуалов. Теория № 3: оставшиеся после абортов тела младенцев и кости умерщвленных жертв сжигаются в мини-крематориях в подвалах особняков, принадлежащих лидерам культов. Теория № 4: Все знания стираются из разума последователей культа при помощи секретных, высокоэффективных способов промывки мозгов. Теория № 5: полицейские и другие сотрудники правоохранительных органов, которые получают задание отыскать тела, никогда не находят никаких доказательств, потому что и сами входят в число сатанистов.

Но Офше хотелось бы знать: где же доказательства, которые могли бы подтвердить все эти чудные теории? Любому стоящему ученому нужны доказательства, прежде чем он позволит себе согласиться с чем-то, чего нельзя увидеть. Наука требует фактов. Наука требует наличия гипотезы, которую можно было бы опровергнуть (многие ученые верят в Бога, напомнил себе Офше, но это их личное дело). Между тем, насколько ему было известно, никто до сих пор не раскрыл никаких реальных, действующих сатанинских культов, убивающих младенцев, точно так же, как никто никогда не предъявлял плоти настоящего ангела или пришельца.

Офше был свидетелем некоторых диковинных происшествий за время работы с культами и вдохновленными их деятельностью гражданами, и не собирался оспаривать тот факт, что «нормальные» люди под влиянием сомнительных идей порой совершают жестокие, омерзительные поступки. Взять хотя бы Патрисию Херст, достойную женщину, чьим разумом столь успешно манипулировали, что она отождествила себя со своими похитителями и даже стала защищать их во время банковского ограбления. Однако Симбионистская армия освобождения, члены которой похитили Патрисию, существовала на самом деле. Пожар, в котором они погибли, показали по телевидению. Многие их действия, включая похищение, были задокументированными фактами. Но ни одно вещественное доказательство не подтверждало существования загадочного заговора сатанистов-каннибалов, распивающих кровь и убивающих младенцев.

«Но это реально, – ответил прокурор. – Против Инграма выдвинули обвинения две его взрослые дочери, и он признал свою вину не единожды, а много, много раз».

Признания ничуть не впечатлили Офше. Он только что закончил научную работу, в которой детально рассматривались случаи нескольких людей, прогнувшихся под давлением полицейских и признавшихся в преступлениях, которых они не помнили. Триста лет назад в Европе десятки тысяч женщин признавались, что были ведьмами, после чего их без долгих рассуждений сжигали на костре за их подлые, но так и не доказанные деяния. Многие из этих так называемых ведьм признавали свои грехи во время жестоких, безжалостных пыток, но еще больше было тех, кто по собственной воле каялся в своих злодеяниях и охотно показывал пальцем на родственников, друзей и соседей.

Веками страстная вера в Бога и дьявола поддерживала причудливые мифы о ведьмах, точно так же, как сегодня вера в существование жизни на других планетах заставляет толпы людей приходить к психотерапевтам с рассказами о том, как их похитили инопланетяне, чтобы проводить эксперименты над их половыми органами. Сколько людей, вроде Ширли Маклейн, чьи книжки читатели поглощают, словно попкорн, свято верят, что уже жили раньше – в телах принцесс, пиратов или личных свидетелей казни Иисуса Христа! Может, и эти воспоминания реальны?

И все же Офше не собирался просто отмести вероятность того, что существовала некая организованная сеть сатанистов. Что-то происходило, и он хотел понять, что именно это было и откуда оно взялось. Если Пол Инграм действительно возглавлял сатанинский культ и тому можно было найти убедительные доказательства, Офше хотел участвовать в расследовании. Если же Пол Инграм признал свою вину, поддавшись давлению и внушению со стороны сотрудников полиции, желавших раскрыть преступление века, он тоже хотел бы в этом разобраться.

«Чем я могу быть полезен?» – спросил он прокурора.

* * *

Пол Инграм знал, что прокуратура связалась с Ричардом Офше, и он чрезвычайно охотно согласился рассказать этому седобородому профессору с темными добрыми глазами все, что тот хотел знать о его воспоминаниях и о том, как он извлекал их из памяти. К тому времени, в начале февраля 1989 года, Инграм перенес более двух месяцев интенсивных допросов, а его попытки добраться до потерянных воспоминаний переросли в регулярно повторяемый ритуал.

Первым делом он молился. Священник убедил его, что Господь явит ему правду, если Инграм будет исправно молиться, прежде чем приступать к процессу восстановления воспоминаний. После хорошего, долгого разговора с Богом он садился на кровать, закрывал глаза, начинал глубоко дышать и старался расслабиться. Это было проще делать ночью, когда другие заключенные укладывались спать и в тюрьме становилось относительно тихо, но Инграм старался делать упражнения на расслабление по многу раз и в течение дня.

Следующим этапом было «очищение разума». Инграм пытался вообразить, что он растворяется в теплом белом тумане – это упражнение на визуализацию попалось ему в одной журнальной статье. Отец Брейтан также советовал ему во время очищения разума использовать воображение. Брейтан предложил Инграму проводить не менее восьми часов в день, пытаясь увидеть истину мысленным взором.

«Представь, – говорил ему священник, – что это твой полноценный рабочий день». Брейтан не советовал Инграму читать вестерны или другие романы и даже говорил, что изучение Библии не должно мешать его экскурсам во внутренние чертоги разума.

Как только Инграму удавалось войти в этот теплый белый туман, он пытался задержаться в нем на несколько минут, терпеливо ожидая, когда его разум наполнится образами. Через какое-то время в его сознании снова начинали всплывать фрагменты воспоминаний. У него не было или почти не было контроля над этими эфемерными образами, и иногда они не имели никакого отношения к конкретным воспоминаниям, которые он пытался реконструировать.

Пока Инграм описывал характер этих причудливых, обрывочных, по большей части визуальных воспоминаний, Офше начали одолевать подозрения. Не путает ли Инграм фантазии с реальностью? В сознании Офше без конца всплывала фраза «механизм внушения». У Пола Инграма была проблема – большая проблема, а когда у человека есть проблемы, он подвержен влиянию людей, которые утверждают, что могут их решить. Чем более неуверен в себе и неуравновешен такой человек, тем легче на него повлиять. А Пол Инграм представлял собой дрожащий комок неуверенности и неуравновешенности. Ему не терпелось всем угодить, он беспокоился о безопасности семьи, с готовностью верил предписаниям Библии и советам психотерапевтов и отчаянно желал положить конец своим мукам.

Офше ничуть не сомневался, что Инграм визуализирует определенные события и что эти картинки кажутся ему отображением реально пережитого опыта. Но «настоящая» визуализация, сон наяву и галлюцинация – это не то же самое, что воспоминание о реальном событии, факт которого можно подтвердить. Как только Инграм согласился с базовой парадигмой (твои дочери говорят, что ты их изнасиловал; должно быть, твой разум вытеснил воспоминания об этом; если ты по-настоящему постараешься, ты сможешь найти эти воспоминания; признайся и истинно свободен будешь), он сразу начал искать для нее обоснования. Как только вымышленная история укоренилась в его разуме, она начала генерировать доказательства собственной правдивости. Домыслы Инграма легли в основу его «воспоминаний». Чем больше он фантазировал, тем глубже уверялся в собственной виновности и тем неудержимей его тянуло к признанию. Воображая, как все это могло произойти, он убеждал себя в том, что так оно и было. А отсутствие воспоминаний он объяснял себе загадочным механизмом, суть которого ему подробно разъяснили: вытеснением.

Зигмунд Фрейд в гробу бы перевернулся, подумал Офше. Все эти психотерапевты, разглагольствующие о вытеснении, заимствовали свои идеи из расплывчатых теоретических концепций, предложенных Фрейдом почти сотню лет назад. Детская травма – корень всех проблем, заявляют психотерапевты (ранний Фрейд). Травмированные дети часто вытесняют свои воспоминания в попытке избежать психической боли (Фрейд с натяжкой). А главная цель терапии заключается в том, чтобы вернуть вытесненные воспоминания и вытащить травмы наружу, туда, где их темные чары удастся развеять (расхожий Фрейд). Вытеснение стало некой волшебной панацеей, и лишь те психотерапевты, которые достаточно восприимчивы и сострадательны, чтобы его обнаружить, способны при помощи хитроумных методов со временем получить доступ к воспаленной памяти пациента и избавить его от мучительной боли, преследовавшей его всю жизнь.

По крайней мере, такова была идея. Но в нашей культуре, с ее гиперчувствительным отношением к темам инцеста и сексуального насилия, сложные теории Фрейда непозволительно упрощались и искажались. В результате люди заходили в кабинеты психотерапевтов и с самого порога слышали вопрос о том, подвергались ли они в детстве физическому, сексуальному или эмоциональному насилию. Если они ничего не могли вспомнить, их просили не переживать: такое бывает со многими жертвами насилия. А затем начинался процесс раскапывания похороненных воспоминаний при помощи бесчисленных инвазивных техник, таких как возрастная регрессия, управляемая визуализация, автоматическое письмо, работа со снами, работа с телом и так далее, всего и не перечесть.

Фрейд считал теоретически возможным, что человек способен вытеснить воспоминания о травматичном событии (и, в частности, связанные с этим событием эмоциональные ассоциации), но он стал бы рвать на себе бороду, услышав столь примитивные версии его лаконичных, изящных теорий. Даже предполагая, что у пациента сработал защитный механизм вытеснения, Фрейд никогда не стал бы использовать столь грубые бульдозерные методы, чтобы раскопать утерянное. На самом деле в какой-то момент Фрейд перестал гипнотизировать своих пациентов, осознав, что гипноз может служить причиной масштабных конфабуляций, результаты которых не имеют совершенно ничего общего с реальностью. Офше хотелось бы знать, почему психотерапевты не подхватили эту проницательную мысль Фрейда. Ведь и современные исследования не раз показывали, что формальный гипноз погружает пациента в состояние повышенной внушаемости, находясь в котором он может спутать визуализированные образы, галлюцинации или сны с воспоминаниями о реальных событиях.

Дело осложняется еще и тем, что загипнотизированные пациенты, как правило, абсолютно уверены, что такие псевдовоспоминания отражают реальные события и пережитый опыт. Как только пациент убеждает себя в том, что те или иные события имели место, он начинает верить в это настолько, что способен пройти тест на полиграфе. Ведь полиграф измеряет убежденность человека в том, что нечто является правдой или ложью, а вовсе не фактическую точность или достоверность описанного события.

Даже несмотря на то что современные психотерапевты знают о внушаемости пациента под гипнозом, многие наделяют этот метод магической целительной силой. Предполагается, что гипноз действует как некая сыворотка правды, которая позволяет утерянным воспоминаниям прорваться через невидимый, но устойчивый барьер, отделяющий сознание от подсознания. Это заблуждение вкупе с тем фактом, что большинство психотерапевтов обладают лишь зачаточными знаниями о реконструктивной природе памяти, может привести к созданию ложных воспоминаний в ходе терапии.

«Я никогда не использую гипноз!» – могут возразить некоторые психотерапевты. Но, как демонстрирует дело Пола Инграма, совсем не обязательно применять стандартные методы, чтобы погрузить человека в транс. Необходим лишь легко поддающийся внушению пациент, у которого есть та или иная проблема. Инграм наглядно описал процесс самогипноза (расслабление, очищение разума, ментальные образы), а визуальный, раздробленный характер его «воспоминаний» явственно свидетельствует, что это были мнимые образы, порожденные трансовым состоянием, а вовсе не восстановленные из травматичного прошлого, реальные, достоверные воспоминания. При помощи хорошо отрепетированных и прилежно практикуемых методов релаксации и управления образами Инграм окунался в транс, погружаясь в состояние диссоциации и повышенной внушаемости.

Офше был знаком с таким понятием, как «личность пятого типа», которое обозначает набор психологических черт, типичных для легко поддающихся гипнозу индивидов. Герберт Шпигель, психиатр из Нью-Йорка, который какое-то время работал с пациенткой по имени Сибил, страдавшей от ДРИ, ввел в употребление выражение «синдром личности пятого типа». Под это определение подходят 5–10 % населения – люди, настолько легко поддающиеся гипнозу и внушению, что они способны мгновенно и почти незаметно перейти из нормального состояния в глубокий гипнотический транс. Люди с «синдромом личности пятого типа» чрезвычайно доверчивы и, по словам Шпигеля, «жаждут поддержки со стороны окружающих». Они проявляют твердую и неколебимую уверенность в добрых намерениях психотерапевта, с готовностью прислушиваются к любым советам, с маниакальной тщательностью заполняют пропуски в своих воспоминаниях и принимают противоречивую, маловероятную или попросту невозможную информацию как реальную и значимую.

Несмотря на свой вымышленный, фантастический характер, воспоминания, восстановленные под гипнозом, кажутся человеку с синдромом личности пятого типа самыми что ни на есть реальными. Даже вернувшись в нормальное состояние, такой человек воспроизводит эти воспоминания, невольно придавая им эмоциональную окраску и яростно отстаивая достоверность каждого эпизода. Искажение воспоминаний под гипнозом часто игнорируется или преуменьшается психотерапевтами, которые стремятся восстановить связь пациента с забытыми впечатлениями и эмоциями. Люди с синдромом личности пятого типа следуют «трансовой логике», встраивая в свои воспоминания алогичные и противоречивые факты. Не осведомленные об этом врачи (или, в случае Инграма, проводящие допрос полицейские) могут попасться в ловушку и поверить, что эти воспоминания реальны. Зачастую словами или жестами они ненамеренно подтверждают сказанное пациентом и дают ему разрешение на то, чтобы окончательно сохранить эти образы в долговременной памяти.

Чем больше Офше слушал Пола Инграма, тем больше он убеждался, что Инграм крайне подвержен внушению. Конечно, было и другое объяснение: что Инграм лжет, но Офше представить себе не мог, зачем бы этому человеку намеренно и осознанно подделывать воспоминания, которые разбили его семью, разрушили карьеру и репутацию и отправили его самого за решетку до конца жизни. Он запутался, это уж точно, но он не был сумасшедшим.

Внезапно и совершенно спонтанно Офше принял решение провести практический эксперимент, чтобы проверить свои догадки.

– Я разговаривал с одним из ваших сыновей и с одной из ваших дочерей, – сказал он Инграму, – и они рассказали мне кое-что. О том случае, когда вы заставили их заниматься сексом друг с другом, пока вы наблюдали. Вы это помните?

Казалось, Инграм в замешательстве. Он сказал Офше, что ничего не помнит об этом конкретном случае.

Офше заверил его, что это действительно произошло. Оба его ребенка все ясно помнили. Несколько минут Инграм молчал, обхватив голову руками. Он спросил: где это случилось? И получил ответ: в доме, где сейчас жила его семья.

– Попробуйте представить себе эту сцену, попробуйте увидеть, как это происходит, – предложил Офше, намеренно используя те же слова и фразы, которые употреблял Инграм, описывая процесс реконструкции воспоминаний.

Инграм закрыл глаза. Подумав пару мгновений, он сказал, что в его голове начинают «всплывать» какие-то образы и что он буквально «видит» себя участником той сцены, которую вкратце описал ему Офше.

Офше был поражен тем, что Инграм использовал исключительно настоящее время. Он словно проживал это «воспоминание» при помощи того, что Герберт Шпигель назвал «телескопическим восприятием времени», наблюдающимся у людей с синдромом личности пятого типа. Когда такого человека просят вернуться в прошлое, в какой-то более ранний момент его жизни, он, как правило, говорит о том, что видит, в настоящем времени. К примеру, вместо того чтобы сказать «Я стоял на углу улицы, когда вдруг услышал сирену», человек с синдромом личности пятого типа скажет «Я стою на углу улицы и слышу сирену». Субъективные переживания человека, который представляет себя непосредственной частью разворачивающейся перед ним сцены, усиливают эмоциональную актуальность и правдоподобность воспоминания.

На этом этапе Офше решил на время остановиться. Не было никаких сомнений, что Инграм крайне подвержен внушению, и Офше не хотел как-либо повлиять на его реакции. Он попросил Инграма вернуться в камеру и попытаться вспомнить дополнительные детали, «помолившись» об этом.

На следующий день Инграм сказал Офше, что ярко помнит, что произошло между его дочерью и старшим сыном, которых он идентифицировал как Эрику и Пола Росса. Прежде чем выслушать более детальное описание воспоминаний Инграма, Офше попросил его еще раз вернуться в камеру и подготовить письменное заявление. В это время Офше побеседовал с Эрикой. «Ваш отец когда-нибудь заставлял вас и одного из ваших братьев заниматься сексом, пока сам он наблюдал?» – спросил Офше. Эрика заверила его, что ничего подобного никогда не случалось.

Через несколько часов Пол Инграм протянул Офше напечатанное на трех страницах признание, дополненное диалогами. Читая этот документ, Офше в очередной раз поразился, что Инграм везде использовал настоящее время. «Похоже на киносценарий, – подумал он, – есть даже описание декораций».

В спальне Эрики. Постели на двухъярусной кровати подготовлены ко сну. Общая комната Эрики и Джули. Я велю Полу-младшему и Эрике идти наверх… Велю им раздеться. Эрика говорит: «Но, папа…» А я отвечаю: «Просто раздевайся и не спорь». Они слышат мой тон, то, как я это говорю, и решают не возражать и раздеваются. Скорее всего, я загораживаю дверь, чтобы они не могли выйти…

Я велю Эрике встать на колени и ласкать гениталии Пола. Когда у него встает, я велю ей взять его пенис в рот и начать ублажать его орально…

Я велю ей лечь на пол. Поглаживаю ее половые органы, грудь и, возможно, ртом ласкаю ее вагину. Занимаюсь с ней вагинальным сексом. Пол за всем этим наблюдает. Если бы она не достигла оргазма, я стал бы стимулировать ее пальцами, пока этого не произойдет.

Возможно, я сказал детям, что им следует научиться сексуальным актам, научиться правильно заниматься сексом. Важно, чтобы каждый получал от происходящего удовольствие.

Возможно, я занимаюсь анальным сексом с Полом, этого четко не разобрать…

Может быть, Пола и Эрику контролирую не только я. Похоже, они боятся Джима [Рэйби] или кого-то еще. Возможно, кто-то велел мне сделать это с детьми. У меня есть такое чувство.

Пол Инграм написал богатое и изобилующее деталями признание о том, чего никогда не было.

Офше перешел ко второму этапу своего эксперимента. Ему было необходимо определить, насколько испытуемый убежден в истинности своих воспоминаний. Верил ли Инграм на все сто процентов, что визуализированные им картинки были воспоминаниями, а не результатом конфабуляции, галлюцинациями или фрагментами снов, по крайней мере отчасти? Существовала ли вероятность, что он, по какой бы то ни было причине, намеренно подделал эти воспоминания? Сознавал ли он, что его четыре последовательных шага (молитва «о воспоминании», расслабление, очищение разума и визуализация) могли привести к диссоциации и погружению в транс? Ну и наконец, приходила ли ему в голову мысль, что наводящие вопросы следователей и их комментарии, возможно, влияли на образы, мелькающие в его сознании, или даже порождали их?

За этим последовал напряженный разговор, в ходе которого Офше рассказал Инграму, что всю эту сцену он выдумал. Офше обвинил Инграма во лжи и сообщил ему, что теперь у него есть возможность сказать правду и расставить все точки над i.

Инграм вел себя взволнованно и эмоционально. Описанные им образы были реальны, настаивал он, столь же реальны, как и все остальные воспоминания. Он говорил правду – такую, какой он ее помнил, и он не добавлял никаких ложных деталей намеренно или осознанно. Никто на него не влиял, он не терял контроля над своим сознанием и не пытался помочь сотрудникам управления или защитить своих дочерей, признаваясь в том, чего никогда не было. Инграм настаивал, что его воспоминания достоверны и что отраженная в них сцена произошла именно так, как он описывал.

Когда Ричард Офше вернулся в Калифорнию, его снова начало преследовать выражение «охота на ведьм». Триста лет тому назад в Сейлеме, штат Массачусетс, а также в XVI и XVII веках в Европе психически здоровые, рациональные люди убедили себя, что ведьмы творят вокруг них свою черную магию и якшаются с дьяволом. Теперь, на закате ХХ века, психически здоровые, рациональные люди паниковали из-за слухов, будто в их ряды проникли последователи культа убийц-сатанистов, которые приносили в жертву сотни эмбрионов и новорожденных младенцев, заставляли девушек заниматься сексом с животными и программировали разум добропорядочных прихожан, чтобы стереть любые воспоминания о содеянных ими грехах.

* * *

Сатана, хитрый, находчивый враг, угрожавший моральным устоям целого общества, жил и здравствовал в Олимпии. Миф о происках злых сил оказался настолько убедительным, что люди потеряли голову и начали нести полную чушь. Слухи и страхи часто оказываются лишь тонкой завесой, за которой скрываются предрассудки. Сатанисты, ведьмы, цыгане, евреи, гомосексуалисты, коммунисты – в сущности, не имело значения, кем именно был «демон», при условии, что он олицетворял собой зло в самых гротескных и ужасающих формах. Любые предрассудки начинаются с закрепления стереотипов и последующего проецирования страха перед происками дьявола на индивида, не подчиняющуюся общим нормам группу, воображаемое существо, политическую партию или целую расу.

Психически здоровые и разумные люди вновь попались в ловушку метафоры.

Офше был в ужасе оттого, насколько быстро разгорелось общественное негодование и с какой скоростью распространялся возникший конфликт. Эта современная охота на ведьм началась с церковного ретрита, на котором у девушки случился эмоциональный срыв, а авторитетный организатор предположил, что она подвергалась насилию. Со временем, благодаря контактам между психотерапевтами и сотрудниками правоохранительных органов, ее рассказы обросли подробностями, превратившись в объективную реальность, чему поспособствовали свежие ужастики, услышанные от сестры, и разглагольствования священника о сатанинских уловках и силе молитвы, способной привести человека к правде Божьей. Отсылки психолога к черной магии, бурные дискуссии о работе бессознательной половины нашего разума и слепая погоня следователей за «истиной» вдохнули жизнь в эти статичные образы, создав бесконечное трехмерное шоу ужасов.

И все это было полнейшим надувательством, массовой истерией, фабрикой слухов, которая вышла из-под контроля. Не существовало никаких культов или заговоров, никаких демонов или жрецов, никаких ритуалов с распитием крови или убийствами младенцев. Но в чем все-таки заключалась правда, уже никому не удалось бы разобраться. Похороненная под бесчисленными слоями фантазий, задавленная бесконечными обсуждениями она давным-давно умерла мирной, ничем не примечательной смертью.

Офше отослал свой отчет в прокуратуру, детально описав свои опасения по поводу этого расследования и выводы о том, что Пол Инграм не был виновен в преступлениях, в которых он сознался. Прокурор поначалу отказался передать этот отчет адвокатам Инграма, заявив, что отчет Офше нельзя признать «оправдательным доказательством». Но после поданных Офше жалоб председатель судебного состава велел обвинителям передать копию доклада Инграму и его адвокатам.

* * *

Двадцатого апреля 1989 года следователь Лорели Томпсон из департамента полиции Лэйси осмотрела Эрику и Джули Инграм, надеясь обнаружить шрамы, которые упустил врач. Свои выводы Томпсон изложила в «Дополнительном отчете по итогам обследования Эрики и Джули Инграм на наличие шрамов».

В апреле 1989 года я попросила Эрику показать мне, в каком месте один из обвиняемых порезал ей живот. Она подняла свитер и указала на середину живота между грудью и пупком [sic]. Я не смогла разглядеть ни одного шрама. Я немного натянула кожу, чтобы убедиться, что шрам не скрыт волосками. И все же я ничего не увидела. Паула Дэвис [лучшая подруга Эрики] тоже находилась в это время в комнате. Она заявила, что ей кажется, будто она видит тонкую линию. Я отметила, что кожа на теле у Эрики была немного темнее, чем на лице. Она подтвердила, что недавно посещала солярий.

Позже в этот же день я осмотрела плечи, область ключицы и верхнюю часть рук Джули. Я не увидела ни шрамов, ни отметин. На ней была майка, так что я отодвинула бретельку, чтобы осмотреть ее плечи полностью. Я спросила Джули, думает ли она, что шрамы были именно там. Она ответила, что нет.

В написанном 26 апреля 1989 года письме к прокурору Джули придерживалась прежней версии своего рассказа, настаивая на том, что у нее остались многочисленные шрамы от ран, нанесенных в ходе сатанинских ритуалов. Она пишет, что во время одного из ритуалов ее левую руку прибили гвоздем к полу; а в другой раз ее отец, Джим Рэйби и Рэй Риш истязали ее при помощи щипцов. Но эти пытки блекнут по сравнению с ее последним восстановленным воспоминанием о матери: «Однажды, когда мне было около одиннадцати, моя мама раскрыла мое интимное место… и положила внутрь частичку мертвого ребенка, – пишет Джули. – Я вытащила ее, когда она ушла. Это была рука».

* * *

В конце концов прокуратура сняла все обвинения в сатанинских ритуальных изнасилованиях. Хотя расследование стоило налогоплательщикам 750 000 долларов, не было найдено никаких доказательств того, что на окраинах провинциального городка Олимпии тайно действовал культ дьяволопоклонников.

Пол Инграм под давлением жены и дочерей решил спасти то, что осталось от репутации семьи, признав себя виновным в изнасиловании третьей степени по шести пунктам обвинения. Через два дня после того, как Инграм признал свою вину, прокуратура сняла все обвинения с Джима Рэйби и Рэя Риша; эти двое пробыли в заключении сто пятьдесят восемь дней.

Вынесение окончательного приговора Инграму было отложено из-за зловещего письма для Джули, подписанного «Твой бывший отец Пол». «Как поживает моя неподражаемая малютка?» – достаточно невинно начиналось оно. Однако дружелюбный тон быстро сменился угрозами. «Ты рассорила нас навсегда… многие бы хотели твоей смерти, а некоторые охотятся на тебя».

Это письмо, как вскоре выяснилось, было подделкой. Джули написала его сама.

* * *

Жизнь Пола Инграма стала тихой и парадоксально мирной после того, как он признал вину. Его распорядок дня нарушали немногочисленные посетители, а непрерывный поток вопросов и намеков от следователей, адвокатов и психологов полностью иссяк. Но как только Инграм остался наедине со своими воспоминаниями, его уверенность в собственной виновности стала рушиться. Он углубился в изучение Библии и начал по кусочкам складывать собственную теорию о том, что с ним случилось во время «помешательства». Инграм полагал, что попал в ловушку сомнений и страхов и в состоянии этого смертного ужаса оказался неспособен увидеть правду. Как говорится во Втором послании к Тимофею 1: 7: «ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви, и целомудрия». На него напал дух боязни, и он потерял рассудок.

Из Посланий к ефесянам 6: 10–18, а особенно 6: 12 Инграм понял, что велась борьба за саму его душу. «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных». Без достаточного знания и понимания слова Божьего он не был готов участвовать в этой борьбе. Он так отчаянно пытался услышать голос Господа, что на самом деле поверил, будто слышит, как Господь разговаривает с ним, одобряя его попытки восстановить потерянные воспоминания. Но сейчас в одиночестве своей камеры он осознал, что Господь говорит «спокойным тихим голосом», и все, что он может ему сказать, уже записано в Библии.

* * *

В апреле 1990-го, приблизительно через год после того, как Инграм признал себя виновным, перед вынесением приговора он встал и заявил спокойно и четко: «Я стою перед вами и перед Господом. Я никогда не насиловал своих дочерей. Я не виновен в этих преступлениях».

Однако Инграм уже многократно признал себя виновным, и это неожиданное заявление судья попросту не принял всерьез. Инграма приговорили к двадцати годам заключения; по прошествии двенадцати лет у него будет право на условно-досрочное освобождение. Как и следовало ожидать, все апелляции были отклонены. Признания, в отличие от воспоминаний, не растворяются со временем: записанные на диктофон, заверенные подписью и печатью, они навсегда остаются в целости и сохранности.

* * *

Пол Инграм верил, что Господь его освободит. Он нашел пример в книге Бытия: юного Иосифа продали в рабство в Египет его родные братья. По ошибке обвиненный и незаслуженно заключенный в тюрьму, Иосиф, несмотря ни на что, расцвел, поскольку верил во все, что делает Бог; в конце концов он счастливо воссоединился со своей семьей.

«Я верю, Господь меня освободит, оправдает, защитит от всех выдвинутых против меня обвинений», – пишет Инграм в письме от 16 февраля 1993 года. В это письмо он вложил записку от своего сына Чеда, который женился и учился в магистратуре. Это была первая весточка от сына за более чем три года. Обращаясь к отцу по номеру заключенного, Чед заявлял, что тот виновен и должен поплатиться за содеянное. Он закончил записку словами о том, что больше никогда ничего не хочет слышать от отца.

«Очевидно, он до сих пор полон горечи и гнева», – объясняет Инграм – хотя это явно сильное преуменьшение. В нескольких абзацах он описывает, чем занимаются другие члены семьи. Его старший сын, Пол Росс, живет в Орегоне, женат, у него есть маленькая дочь, первая внучка Пола. Джули пишет по крайней мере раз в год и хочет, чтобы семья воссоединилась; она сменила имя и работает в детском саду. Эрика живет в Калифорнии. Сэнди получила развод, сменила имя и теперь живет с младшим сыном Марком в другом городке. Она пишет Полу в тюрьму, но не упоминает события недавнего прошлого.

«Вся семья еще страдает из-за этой ситуации», – подводит итог Инграм, еще раз подчеркивая влияние судебного процесса и его последствий.

Буквально перед Рождеством 1993 года я получила еще одно напечатанное мелким шрифтом на четырех страницах письмо от Пола Инграма. «Этот, 1993-й, год стал поистине благословенным для наших семей, друзей, домочадцев», – пишет он. Его «осчастливили» многочисленные посетители, включая двух его братьев и трех сестер, которые провели с ним практически неделю, навестив его шесть раз. В октябре произошел «главный прорыв», когда младшая дочь Джули навестила его вместе с его родителями. «Джули – красивая молодая женщина, у нее, похоже, все хорошо. Она неохотно разговаривала о том, что произошло, но, по ее словам, она хочет, чтобы меня выпустили из тюрьмы».

«Бог поистине щедро одарил меня», – такими словами Пол Инграм закончил свое письмо. Признавая, что другим, вероятно, будет трудно понять, как он может быть так доволен своей жизнью, он объяснил, что у него есть только два варианта. «Я могу разозлиться и выплескивать свою злость на других, или же я могу благодарить Господа за все подарки судьбы, которыми Он одаривает меня, и делать все, что в моих силах, раз уж я оказался в такой ситуации».

Пол Инграм делает все возможное. Но, читая его письма и размышляя над его историей, я не могу не задаваться вопросом: разве так лучше? Была ли семья Инграма настолько больна и измучена, что заслужила такую жестокую публичную казнь? Конечно, это была не идеальная семья. Пол Инграм признает, что он не всегда был «хорошим» отцом. Иногда он кричал на детей и на словах запугивал их. Он вспоминает, как однажды дал Полу Россу подзатыльник и пнул его, как дал пощечину Джули, когда она набрала слишком много горячей воды в ванну Марка и случайно его ошпарила. Еще когда Джули убегала по подъездной дорожке и кричала, что хочет уйти из дома, он догнал ее и оттаскал за волосы.

Был еще несчастный случай с кровельным топором. Инграм помнит, как стоял на веранде за домом и кричал на Чеда и Пола Росса, которые стояли внизу на заднем дворе. Выяснилось, что мальчики одолжили топор соседу, который рубил им дрова. Обнаружив, что лезвие затупилось, Инграм пришел в ярость и бросил топор на землю. Он упал прямо у ног мальчиков. Инграм говорит, что ни в коем случае не хотел навредить детям: он просто отреагировал, не подумав, в приступе гнева совершил непростительный поступок, который мог бы закончиться трагедией.

Чед тоже помнил инцидент с топором.

– Ты помнишь случай… когда твой папа на вас разозлился и бросил в вас топор? – спросил следователь Шониг во время одного из допросов.

– Да, я это помню, – ответил Чед.

– Что ты почувствовал, когда он это сделал? – спросил доктор Питерсон.

– Пожалуй, удивился, – ответил Чед. – Я не ожидал, что он его кинет.

– Удивился, когда в тебя кинули топор? – спросил Питерсон, в его тоне слышалось, что он ожидал более гневного ответа.

– Ну, я не думаю, что он хотел нам навредить, – объяснил Чед.

Воспоминания Пола Инграма оставляют мало сомнений, что физическое и эмоциональное насилие периодически имело место в доме Инграмов. Судя по всему, детям порой не хватало общения и нежности, порой они слышали крики и ругань, получали пинки. Нельзя забывать и историю с топором.

Было ли сексуальное насилие? Сейчас Пол Инграм настаивает, как и в самом начале, что он никогда не трогал детей, как он говорит, «непристойным образом». Сэнди Инграм, чьей первой реакцией на обвинения дочерей было удивление и недоверие, теперь убеждена, что они говорят правду. Чед, который изначально рассказывал следователям, что он «всегда чувствовал себя дома в безопасности», теперь настаивает, что отец виновен, и хочет, чтобы тот поплатился за свои преступления. Пол Росс, который сначала заявлял, что сам подвергался физическому насилию, но не помнил, чтобы отец сексуально насиловал кого-то из детей, отказался сотрудничать со следствием. Эрика и Джули настаивают на правдивости своих воспоминаний.

Несмотря на крах семьи и безрезультатные попытки подать апелляцию, Пол Инграм верит, что он будет реабилитирован. «Я верю, что правда выйдет наружу, и верю, что Бог полностью оправдает меня, а также других людей, замешанных в этом деле, – пишет он. – Будет достаточно сказать, что эти преступления никогда не совершались, кроме как в моем воображении и воображении других людей».

* * *

Мне в очередной раз вспоминается главный герой пьесы «Суровое испытание» Джон Проктор, который слишком поздно понял, что вера в дьявола создала собственную реальность. Здравомыслящий Проктор осмеливается явиться в приход Сейлема, чтобы противостоять своим обвинителям. Он требует доказательств, которые могли бы подтвердить заявления охотников на ведьм о том, что его жена будто бы прячет в их доме кукол – утыканных иголками кукол.

– Ваше превосходительство, – обращается он к губернатору, – в моем доме никогда кукол не было.

– Куклу можно спрятать от посторонних глаз, – говорит преподобный Пэррис, твердо веря, что он вносит вклад в спасение мира от жестоких выходок Сатаны.

Проктор в ярости.

– От посторонних глаз можно спрятать даже дракона с пятью головами. Но ведь его никто не видел, – возражает он.

Полный самодовольства, свойственного человеку, которому не нужно видеть, чтобы поверить, Пэррис произносит слова, которые решают судьбу Проктора:

– Ваше превосходительство, мы как раз и собрались здесь для того, чтобы обнаружить то, чего никто не видел.

Назад: 11 Хоть горшком назови

Дальше: 13 Вопрос рая и ада

12 Изгнание демонов

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

12
Изгнание демонов