Глава 4
Антидиалогизм и диалогизм как матрицы противоположных теорий культурной деятельности: первый – как инструмент угнетения, второй – как инструмент освобождения; теория антидиалогической деятельности и ее характерные черты: покорение, стремление разделять и властвовать, манипулирование и культурная интервенция; теория диалогической деятельности и ее характерные черты: сотрудничество, единство, организация и культурный синтез
В этой главе, где анализируются теории культурной деятельности, разработанные на основе антидиалогических и диалогических матриц, будут часто упоминаться мысли, сформулированные в предыдущих главах, – либо с целью развить эти идеи, либо чтобы прояснить смысл новых утверждений.
Для начала стоит вновь подчеркнуть, что человек как существо, ориентированное на праксис, отличается от животных, которые ориентированы исключительно на действие. Животные не анализируют мир – они погружены в него. Люди же, напротив, выныривают из этого мира, объективизируют его и, делая это, могут понять и трансформировать его посредством труда.
Животные, которым труд не свойствен, живут в некоем окружении, за пределы которого они выйти не способны. Следовательно, каждый вид животных живет в подходящем для него контексте, и эти контексты, хоть и открыты для человека, не могут взаимодействовать между собой.
Что касается человеческой деятельности, она состоит из действия и размышления: она представляет собой праксис, трансформацию мира. И как праксис она требует наличия истолковывающей ее теории. Человеческая деятельность – это теория и практика, размышление и действие. Ее нельзя сводить к пустословию или активизму, как мы уже подчеркивали в главе 2.
Знаменитое высказывание Ленина «без революционной теории не может быть и революционного движения» означает, что революция достигается не через пустословие или активизм, а через праксис, то есть через размышление и действие, направленные на структуры, которые необходимо трансформировать. Революционное движение, борющееся за трансформацию этих структур, ни в коем случае не должно приписывать лидерам роль мыслителей, а угнетенным – простых исполнителей.
Если истинная преданность народу, которая подразумевает трансформацию угнетающей его реальности, требует наличия теории трансформирующей деятельности, эта теория обязана выделять людям основополагающую роль в процессе трансформации. Лидеры не могут относиться к угнетенным как к простым активистам, которым не следует давать возможности размышлять, а следует лишь поддерживать в них иллюзию действия, в то время как на самом деле ими все так же манипулируют, в данном случае – предполагаемые противники манипуляции.
Лидеры действительно несут ответственность за координацию революционной деятельности, а иногда и за управление, но отнимая у угнетенных право на праксис, они тем самым обесценивают и свой собственный праксис. Навязывая другим собственное слово, они подделывают его и порождают противоречие между своими методами и целями. Если они по-настоящему преданны делу освобождения, их действия и размышления не могут осуществляться в отрыве от действий и размышлений других людей.
Революционный праксис должен быть противопоставлен праксису доминирующей элиты, поскольку они антагоничны по своей природе. Революционный праксис не терпит абсурдной дихотомии, при которой праксис народа заключается лишь в том, чтобы следовать за решениями лидеров, – дихотомии, отражающей директивные методы доминирующей элиты. Революционный праксис – это единство, и лидеры не могут относиться к угнетенным как к своей собственности.
Манипулирование, выдумывание слоганов, внесение «банковских вкладов», муштровка и система предписаний не могут быть составляющими революционного праксиса именно потому, что они являются составляющими праксиса доминирования. Если правитель хочет господствовать, его единственный выбор – отнять у людей право на истинный праксис, право произносить собственное слово и самостоятельно мыслить. Он не может действовать на диалогической основе, ведь это означало бы, что он либо отказался от господства и присоединился к делу угнетенных, либо потерял власть по ошибке.
Революционные лидеры, которые не действуют на диалогической основе в своих взаимоотношениях с людьми, либо сохраняют характеристики господствующих правителей и не являются по-настоящему революционными, либо обладают совершенно неверным представлением о собственной роли и, находясь в плену своего сектантства, являются столь же антиреволюционными. Они могут даже добиться власти. Но ценность любой революции, произошедшей в результате антидиалогических действий, крайне сомнительна.
Чрезвычайно важно, чтобы угнетенные участвовали в революционном процессе, все более критически осознавая свою роль в качестве Субъектов трансформации. Я убежден, что если они вовлекаются в этот процесс, оставаясь двойственными созданиями (отчасти – самими собой и отчасти – угнетателями, которые таятся внутри их), и если они приходят к власти, все еще воплощая эту двойственность, навязанную им ситуацией угнетения, они будут лишь воображать, что достигли власти. Их экзистенциальная двойственность может даже поспособствовать созданию атмосферы сектантства, что ведет к установлению бюрократических механизмов, препятствующих революции. Если угнетенные не осознают этой двойственности в ходе революционного процесса, они будут участвовать в нем, проявляя скорее реваншизм, чем стремление к революции. Они могут жаждать революции как пути к достижению господства, но не к освобождению.
Если революционные лидеры, олицетворяющие истинный гуманизм, сталкиваются с проблемами и трудностями, то перед группой лидеров, которые пытаются (пусть даже исходя из самых благих намерений) осуществить революцию ради людей, встанут проблемы и трудности гораздо более серьезные. Их попытки равноценны осуществлению революции без людей, ведь последние вовлекаются в революционный процесс при помощи тех же методов и процедур, что используются для их угнетения.
Диалог с людьми крайне необходим для любой настоящей революции. Именно он делает ее революцией и отличает от военного переворота. От переворота никто не ждет диалога, а только лишь обмана (ради достижения «легитимности») или применения силы (ради подавления). Рано или поздно организаторы настоящей революции должны начать мужественный диалог с людьми. Сама ее легитимность зиждется на этом диалоге. Революция не может бояться людей, их самовыражения, их непосредственного участия в управлении. Она должна быть им подотчетна, должна откровенно рассказывать им о своих достижениях, ошибках, просчетах и трудностях.
Чем раньше начнется диалог, тем более революционным, в истинном смысле слова, будет освободительное движение. Наличие диалога, который крайне необходим революции, соотносится с другим важным условием: люди – это создания, которые не могут обрести полную человечность без коммуникации, поскольку они по своей природе ориентированы на общение. Препятствовать коммуникации означает сводить людей к статусу «вещей», а это занятие угнетателей, но не революционеров.
Позвольте мне подчеркнуть, что, отстаивая важность праксиса, я не подразумеваю никакой дихотомии, которая делила бы его на первую стадию размышления и последующую стадию действия. Действие и размышление осуществляются одновременно. Однако в ходе критического анализа реальности может обнаружиться, что определенная форма действий невозможна или неуместна в данный момент. Того, кто посредством размышлений осознает неосуществимость или неуместность тех или иных действий (которые, соответственно, следует отложить или заменить другими), по этой причине нельзя обвинить в бездействии. Критическое размышление – это тоже действие.
Ранее я высказал мысль о том, что в образовании попытка учителя-ученика понять определенный познаваемый объект не исчерпывается одним этим объектом, поскольку этот акт распространяется на прочих учеников-учителей так, что познаваемый объект становится посредником, который способствует их пониманию. То же самое можно сказать и о революционных действиях. А именно: угнетенные и лидеры в равной степени являются Субъектами революционных действий, а реальность служит посредником в трансформирующей деятельности обеих групп. Согласно этой теории, нельзя говорить о наличии деятеля или просто о деятелях, но только о деятелях, находящихся во взаимодействии.
Может показаться, что это утверждение подразумевает разделение, дихотомию, разрыв революционных сил. На самом деле оно означает прямо противоположное – их общность. Глядя поверх общности, мы действительно видим дихотомию: лидеры с одной стороны и люди – с другой – точная копия взаимоотношений, основанных на угнетении. Отрицание общности революционных сил, стремление избежать диалога с людьми под предлогом попыток организовать их, усилить мощь революции или обеспечить объединенный фронт, – все это на самом деле свидетельствует о страхе свободы. О боязни поверить в людей или о нехватке этой веры. Но если людям нельзя доверять, нет причин для освобождения; в таком случае революция осуществляется даже не ради людей, а самими людьми ради лидеров, что означает полное самоотрицание первых.
Революция осуществляется не лидерами ради людей и не людьми ради лидеров: первые и вторые действуют сообща, объединенные незыблемой солидарностью. Эта солидарность рождается только тогда, когда лидеры подтверждают ее в ходе смиренного, полного любви и отваги взаимодействия с людьми. Не всем хватает храбрости для такого взаимодействия, но избегая его, люди становятся несгибаемыми и начинают относиться к другим как к объектам; вместо того чтобы взращивать жизнь, они убивают ее; вместо того чтобы искать жизнь, они бегут от нее. А это характерные черты угнетателей.
Некоторые могут подумать, что заявлять о необходимости диалога – взаимодействия между людьми, существующими в мире, с целью трансформировать этот мир – наивно и субъективно идеалистично. Тем не менее нет ничего реальнее или конкретнее, чем существующие в мире и взаимодействующие с ним люди, чем люди, контактирующие между собой – и в некоторых случаях конфликтующие друг с другом как угнетающие и угнетаемые классы.
Истинная революция пытается трансформировать реальность, которая порождает подобное дегуманизирующее положение дел. Те, чьим интересам служит эта реальность, не могут осуществлять такую трансформацию – она должна достигаться жертвами тирании и их лидерами. Эта истина, однако, должна проявляться лишь как следствие обстоятельств, то есть лидеры обязаны стать ее воплощением через приобщение к народу. В этой общности обе группы растут вместе, и лидеры не становятся самопровозглашенными предводителями, а устанавливаются или превращаются в настоящих лидеров через свой праксис, который един с праксисом народа.
Многие люди, связанные механистическим восприятием реальности, не отдают себе отчета в том, что конкретная ситуация, в которой находятся индивиды, обусловливает их осознание мира и что это осознание, в свою очередь, обусловливает их взгляды и способы взаимодействия с реальностью. Они полагают, что реальность можно трансформировать механически, не представляя ложное осознание реальности человеком в качестве проблемы, или через революционные действия, посредством развития все менее и менее ложного осознания. Не существует исторической реальности, которая при этом не была бы человеческой. Не существует истории без человечества и истории для людей, есть лишь история человечества, которую творят люди и которая (как отметил Маркс), в свою очередь, творит их. Большинство людей становятся подавляемыми и отчужденными, когда у них отнимают право участвовать в истории в роли Субъектов. Таким образом, для того чтобы люди преодолели свое положение объектов и вместо этого приобрели статус Субъектов – а именно в этом и заключается цель любой истинной революции, – требуется, чтобы они направляли свои действия, а также размышления, на реальность, которую необходимо трансформировать.
Действительно, было бы идеализмом утверждать, что посредством простых размышлений над реальностью угнетения и обнаружения себя в роли объектов люди уже становятся Субъектами. Но в то же время достижение такого восприятия само по себе не означает, что думающий уже стал Субъектом, оно все же свидетельствует, как отметил один из моих соисследователей, о том, что думающий стал «Субъектом в перспективе» – перспективе, которая подталкивает его к упрочению своего новообретенного статуса.
И вместе с тем было бы неверно полагать, что активизм (который не равноценен настоящим действиям) – это путь к революции. Люди могут быть по-настоящему критичны лишь при условии, что они сполна проживают свой праксис, то есть если их действия охватывают критическое размышление, которое все больше и больше систематизирует их мышление и таким образом заставляет их двигаться от совершенно наивного знания реальности к более высокому уровню, который позволит им осознать причины, обусловливающие эту реальность. Отнимая у людей это право, революционные лидеры подрывают свою собственную способность мыслить – или, по крайней мере, мыслить правильно. Революционные лидеры не могут мыслить без людей или ради людей, а только лишь вместе с людьми.
Что касается членов господствующей элиты, они могут мыслить – и мыслят – без людей, хотя совсем не думать о людях – это в их случае непозволительная роскошь, ведь для них это способ лучше узнать их и, соответственно, более эффективно ими управлять. Следовательно, все, что кажется диалогом или общением между элитой и массами, в действительности представляет собой преподнесение «коммюнике», содержание которых направлено на дрессировку.
Почему представители господствующей элиты не теряют свою силу, если они не думают вместе с людьми? Потому что последние представляют собой их полную противоположность, саму причину их существования. Если бы элита думала вместе с людьми, это противоречие оказалось бы преодолено и она утратила бы свое господствующее положение. С точки зрения угнетателей любой эпохи, правильное мышление предполагает отсутствие мышления со стороны людей.
Некий господин Гидди, позднее занявший пост президента Королевского общества, выразил возражения, параллель которым можно найти в любой другой стране: «Каким бы прельстительным ни был в теории проект по обеспечению образования для трудящихся классов бедноты, оно бы пагубно сказалось на их морали и благосостоянии. Оно научило бы их презирать свой жизненный удел, вместо того, чтобы делать из них хороших слуг для сельского хозяйства и прочих видов деятельности, вместо того, чтобы учить их подчинению, образование сделало бы их капризными и вздорными, что ясно видно в графствах с развитой промышленностью. Это позволило бы им читать подстрекательские брошюрки, зловредные издания и публикации, направленные против христианства, это сделало бы их надменными по отношению к руководителям, и через несколько лет закону пришлось бы использовать против них жесткую силу.
Чего в действительности хотел господин Гидди (и чего сейчас хотят члены элиты, хоть они и не выступают против всеобщего образования столь открыто и цинично), так это чтобы люди не думали. Поскольку в любую эпоху такие господа Гидди, будучи представителями класса угнетателей, не могут думать вместе с людьми, они также не могут позволить людям думать самостоятельно.
Однако нельзя сказать то же самое о революционных лидерах. Если они не думают вместе с людьми, они становятся безжизненными. Люди – это формирующая их матрица, а не простые объекты, о которых следует думать. Хотя иногда революционным лидерам также приходится думать и о людях, чтобы лучше их понимать, такое мышление отличается от мышления элиты, поскольку, думая о людях, чтобы их освободить (а не господствовать над ними), лидеры вкладывают часть себя в размышления о них. Первое представляет собой мышление хозяина, второе – товарища.
Господство по своей природе требует лишь наличия двух полюсов – господствующих и тех, над кем господствуют, – которые вместе образуют конфликт двух противоположностей. Революционное освобождение, которое стремится разрешить этот конфликт, предполагает не только существование этих двух полюсов, но также и группы лидеров, которая появляется в результате этого стремления. Она либо отождествляет себя с людьми, находящимися в состоянии угнетения, либо не является революционной. Просто думать о народе, не пытаясь думать вместе с ним, как делают угнетатели, – это верный путь к тому, чтобы потерять качество революционного лидера.
В процессе угнетения представители элиты питаются за счет «смерти заживо», жертвами которой становятся угнетенные, и обретают свою аутентичность в вертикальных взаимоотношениях с последними. В ходе революционного процесса появляющиеся лидеры могут достичь аутентичности лишь одним путем: они должны «умереть», чтобы возродиться благодаря угнетенным и вместе с ними.
Мы можем законно утверждать, что в процессе угнетения кто-то угнетает кого-то другого, но нельзя сказать, что в процессе революции кто-то кого-то освобождает или освобождает сам себя – можно лишь сказать, что люди, находящиеся в общности, освобождают друг друга. Мы утверждаем это не затем, чтобы преуменьшить значимость революционных лидеров, а, напротив, чтобы подчеркнуть их ценность. Что может быть важнее, чем жизнь и работа вместе с угнетенными, с «отверженными мира сего», с «проклятыми Земли»? В этой общности революционные лидеры должны находить не только свой raison d’être, но и повод для ликования. Сама их природа позволяет революционным лидерам делать то, на что господствующая элита – по самой своей природе – по-настоящему не способна.
Любое обращение элиты как класса к угнетенным выражается в ложной щедрости, как описано в главе 1. Но революционные лидеры не могут быть ложно щедрыми и не могут манипулировать. В то время как угнетающая элита процветает, затаптывая народ, революционные лидеры могут процветать, лишь находясь в общности с людьми. Другими словами, дело в том, что деятельность угнетателя не может быть гуманистической, а деятельность революционера непременно должна быть именно такой.
Как антигуманизм угнетателей, так и революционный гуманизм пользуется достижениями науки. Но, когда наука и технология служат первому, с их помощью угнетенным навязывается статус «вещей», а когда они служат второму, с их помощью проповедуется гуманизация. Однако следует отметить, что во втором случае угнетенные становятся Субъектами этого процесса, и их не следует воспринимать лишь как объект научного интереса.
Научный революционный гуманизм не может во имя революции относиться к угнетенным как к объектам, которые необходимо анализировать и которым (на основе этого анализа) следует давать предписания о том, как себя вести. Это означало бы поддаться одному из мифов идеологии угнетателей: абсолютизированию невежества. Этот миф подразумевает существование кого-то, кто выносит суждение о невежестве другого. Тот, кто выносит это суждение, преподносит себя и прочих представителей класса, к которому он принадлежит, как людей, которые обладают неким знанием и были рождены, чтобы обладать им; тем самым других людей он преподносит в качестве неких посторонних сущностей. Слова представителей его класса становятся «правдой», которую он навязывает или пытается навязать другим людям – угнетенным, чье слово было у них украдено. Те, кто крадет чужие слова, взращивают в себе сомнения в способностях других людей и считают их ни на что не годными. Каждый раз, произнося свое слово и оставаясь глухими к словам тех, кому они говорить запретили, они все больше привыкают к власти и приобретают пристрастие к управлению, раздаче приказов и командованию. Они больше не могут жить, не имея возможности давать кому-то указания. Диалог при таких обстоятельствах невозможен.
Что касается революционных лидеров, основывающихся на науке и гуманизме, они не могут поверить в миф о невежестве людей. У них нет права даже на секунду усомниться в том, что это всего лишь миф. Они не могут поверить, будто они, и только они, что-то знают, ведь это значило бы усомниться в людях. Хотя они могут с полным основанием считать, что благодаря своему революционному сознанию обладают революционным знанием более высокого уровня, чем то эмпирическое знание, что есть у людей, они, однако же, не должны навязывать последним себя и свои знания. Им следует не осыпать людей слоганами, а вступать с ними в диалог, чтобы эмпирические знания людей о реальности, подпитываемые критическим знанием лидеров, постепенно превращались в знание о причинах, породивших эту реальность.
Было бы наивным ожидать, что элита угнетателей отвергнет миф, абсолютизирующий невежество людей. Что касается революционных лидеров, если бы они не делали этого, возникло бы противоречие, и оно бы еще больше углубилось, если бы они начали действовать в соответствии с этим мифом. Задача революционных лидеров заключается в том, чтобы представить в качестве проблемы не только этот миф, но и все другие мифы, используемые элитой угнетателей в целях угнетения. Если же революционные лидеры вместо этого настойчиво перенимают методы господства угнетателей, люди могут отреагировать одним из следующих способов. В определенных исторических обстоятельствах лидеры могут приручить их, «вкладывая» в них новую информацию. В других обстоятельствах их могут испугать «словесные угрозы» угнетателям, которые в них квартируют. Ни в той, ни в другой ситуации они не становятся революционными. В первом случае создается иллюзия революции, во втором революция невозможна.
Некоторые руководствующиеся благими намерениями, но заблуждающиеся люди полагают, что, поскольку диалогический процесс продолжителен (каковым он, к слову, не является), им следует осуществлять революцию без общения, используя «коммюнике», и что, как только революция победит, тогда-то они и начнут предпринимать радикальные образовательные меры. Кроме того, они оправдывают такой подход, говоря, что невозможно давать образование (с освободительными целями), предварительно не захватив власть.
Стоит проанализировать некоторые основополагающие пункты приведенных выше суждений. Эти люди (или большинство из них) верят в необходимость диалога с людьми, но не считают, что этот диалог можно начать до захвата власти. Отрицая вероятность того, что лидеры могут действовать в целях критического образования еще до захвата власти, они отрицают образовательное качество революции как культурной деятельности, которая вот-вот перерастет в культурную революцию. В то же время они путают культурную деятельность с новой системой образования, которую следует вводить, как только власть будет захвачена.
Как мы уже отмечали, было бы поистине наивно ожидать от угнетающей элиты, что она начнет внедрять освободительное образование. Однако, поскольку революция, без сомнения, основана на образовании (в том смысле, что если она не стремится к освобождению, то это не революция), захват власти – это лишь один момент (каким бы решающим он ни был) революционного процесса. И поскольку это процесс, революционное «до» принадлежит обществу угнетателей и может быть воспринято лишь революционным сознанием.
Революция возникает как социальное явление внутри общества угнетения. Постольку, поскольку она представляет собой культурную деятельность, она обязана учитывать потенциальные возможности той социальной реальности, в которой она зарождается. Любое явление развивается (или трансформируется) внутри себя через взаимодействие существующих в нем противоречий. Внешнее влияние, хоть и необходимо, но эффективно, только если оно соответствует этим потенциальным возможностям. Новизна революции зарождается внутри старого, основанного на угнетении общества. Захват власти представляет собой лишь решающий момент продолжительного революционного процесса. В рамках динамичного, а не статичного взгляда на революцию не существует абсолютного «до» или «после», которые были бы разделены разграничительной линией захвата власти.
Зарождаясь в объективных условиях, революция стремится преодолеть ситуацию угнетения, закладывая фундамент общества, состоящего из людей, которые постоянно стремятся к освобождению. Образовательное, диалогическое качество революции, которое делает ее, в том числе, и «культурной революцией», должно характеризовать ее на всех этапах. Этот образовательный аспект представляет собой один из самых эффективных инструментов для того, чтобы противодействовать созданию революционных институтов и не позволить революционному движению расслоиться под воздействием контрреволюционной бюрократии, ведь контрреволюция осуществляется революционерами, вставшими в ряды реакционеров.
Если бы невозможно было вести с людьми диалог до захвата власти из-за того, что у них нет опыта ведения диалога, тогда люди не имели бы и возможности прийти к власти, ведь у них точно так же нет опыта управления. Революционный процесс динамичен, и именно в этой непрекращающейся динамике, в праксисе людей с революционными лидерами и первые и вторые учатся как диалогу, так и управлению. (Это столь же очевидно, как утверждение о том, что человек учится плавать, находясь в воде, а не в библиотеке.)
Диалог с людьми – это не уступка и не подарок, и уж тем более не тактика, которую следует использовать в целях господства. Диалог как взаимодействие людей с целью «называния» мира – это основополагающее требование их истинной гуманизации. По словам Гайо Петровича:
Свободной может быть лишь та деятельность, посредством которой человек меняет мир и самого себя. <…> Реальное состояние свободы – это знание границ необходимости, осознание творческих способностей человека. <…> Борьба за свободное общество не является таковой, если посредством ее не достигается более высокий уровень индивидуальной свободы.
Если этот взгляд справедлив, революционный процесс неизбежно становится образовательным по своему характеру. Таким образом, дорога к революции предполагает открытость людям, а не непроницаемость по отношению к ним, она требует общности с людьми и не терпит недоверия. Как отметил Ленин, чем больше революция требует теории, тем больше ее лидеры должны взаимодействовать с людьми, чтобы противостоять силе угнетения.
На основе этих общих положений давайте приступим к более глубокому анализу теорий антидиалогической и диалогической деятельности.
Покорение
Первая характеристика антидиалогической деятельности – это необходимость покорять. Антидиалогически настроенный индивид в своих взаимоотношениях с другими людьми стремится их покорить – всецело и любыми средствами, от самых жестких до более изощренных, от самых репрессивных до более заботливых (патернализм).
Любой акт покорения подразумевает наличие захватчика и того, что или кого он покоряет. Захватчик навязывает покоренным свои цели и превращает их в свою собственность. Он накладывает свой собственный трафарет на покоренных, которые перенимают его форму и становятся двойственными созданиями, в которых «квартирует» кто-то другой. Акт покорения, который сводит людей к статусу вещей, изначально представляет собой некрофилию.
Так же как антидиалогическая деятельность возникает как явление, сопровождающее реальную, конкретную ситуацию угнетения, так и диалогическая деятельность необходима для революционного преодоления этой ситуации. Индивид ведет себя антидиалогически или диалогически не в абстракции, а в реальном мире. Нельзя сказать, что он сначала действует антидиалогически, а потом становится угнетателем, он является и тем и другим одновременно. В рамках объективной ситуации угнетения антидиалог необходим угнетателю как способ дальнейшего угнетения – не только экономического, но и культурного: покоренные лишаются своего слова, своего права на самовыражение, своей культуры. Далее, как только положено начало ситуации угнетения, антидиалог становится необходимым условием ее сохранения.
Поскольку освободительная деятельность диалогична по своей природе, диалог не может быть ее апостериорным следствием: он должен ее сопровождать. И поскольку освобождение должно быть постоянным условием, диалог становится постоянным аспектом освободительной деятельности.
Желание (или скорее необходимость) покорять всегда присутствует в антидиалогической деятельности. С этой целью угнетатели пытаются нивелировать в угнетенных качество, которое делает их «анализаторами» мира. Поскольку угнетатели не могут достичь полного уничтожения этого качества, они вынуждены мифологизировать мир. Для того чтобы представить для рассмотрения угнетенных и порабощенных мир обмана, созданный с целью усилить их отчужденность и пассивность, угнетатели разрабатывают ряд методов, препятствующих любым попыткам представить мир как проблему и вместо этого показывающих его как нечто фиксированное, как данность, как то, к чему люди, выступающие в роли простых наблюдателей, вынуждены приспосабливаться.
Угнетателям необходимо обращаться к людям, чтобы посредством подчинения заставлять их оставаться пассивными. Однако эта приблизительная пародия диалога не подразумевает взаимодействия с людьми и не требует настоящего общения. Она основана на вкладывании мифов в сознание угнетенных, что необходимо угнетателям для поддержания статус-кво: к примеру, мифа о том, что основанный на угнетении порядок – это «свободное общество»; мифа о том, что все люди вольны работать там, где хотят, что, если им не нравится их начальник, они могут от него уйти и начать искать другую работу, что каждый, кто достаточно трудолюбив, может стать предпринимателем, или, хуже того, мифа о том, что уличный торговец – это такой же предприниматель, как и владелец крупной фабрики; мифа о всеобщем праве на образование, который существует несмотря на то, что лишь крохотная доля всех бразильских детей, поступающих в начальную школу, дойдет до стен университета; мифа о том, что все люди равны, который поддерживается несмотря на то, что вопрос «ты знаешь, с кем разговариваешь?» все еще звучит не так уж и редко; мифа о героизме класса угнетателей, которые представляются как защитники «западной христианской цивилизации», противостоящие «варварству материализма»; мифа о щедрости и благородстве элиты, который бытует несмотря на то, что на самом деле они как класс лишь сеют отдельные «благие дела» (этот миф можно развить в миф о «бескорыстной помощи», который на международном уровне резко раскритиковал папа римский Иоанн XXIII); мифа о том, что члены господствующей элиты, «осознавая свой долг», пропагандируют развитие народа, так что людям в качестве благодарности следует принять слова элиты и поступать сообразно им; мифа о том, что неповиновение – это грех против Господа; мифа о том, что частная собственность – это основополагающее условие человеческого развития (постольку, поскольку лишь угнетатели считаются настоящими людьми); мифа о трудолюбии угнетателей и лени и бесчестности угнетенных, а также мифа о том, что вторые по природе своей занимают подчиненное положение по отношению к первым.
Все эти мифы (и другие, которые мог бы перечислить и сам читатель), впитывание которых является необходимым условием подчинения угнетенных, преподносятся им через хорошо организованную пропаганду и слоганы, через средства массовой «коммуникации» – будто подобное отчуждение равноценно истинному общению!
Итак, любая угнетающая реальность в то же время непременно является антидиалогической, так же как и любой антидиалог неизменно предполагает, что угнетатели без устали посвящают себя постоянному покорению угнетенных. В Древнем Риме господствующая элита говорила о необходимости давать людям «хлеба и зрелищ», чтобы «смягчить» их и обеспечить собственное спокойствие. Сегодня, как и в любую другую эпоху, господствующая элита продолжает (это своеобразная форма «первородного греха») испытывать нужду в покорении других людей – будь то с помощью хлеба и зрелищ или без них. Содержание и методы покорения варьируются в зависимости от исторического контекста, но что не меняется (при условии, что господствующая элита существует), так это некрофилическая потребность в угнетении.
Разделяй и властвуй
Это еще один основополагающий аспект теории деятельности угнетателей, столь же древний, как и само угнетение. Подчиняя большинство и господствуя над ним, составляющие меньшинство угнетатели должны разделять массы, чтобы оставаться у власти. Меньшинство не может позволить себе допустить объединение людей, ведь это, несомненно, стало бы серьезной угрозой их гегемонии. Соответственно, угнетатели любыми способами (в том числе насильственными) пресекают любые действия, которые могли бы пробудить в угнетенных хоть малейшее желание объединиться. Такие понятия, как «единство», «организация» и «борьба», сразу же маркируются как опасные. На самом деле эти понятия, разумеется, и впрямь опасны (для угнетателей), ведь их осознание необходимо для освободительных действий.
В интересы угнетателей входит стремление еще больше ослабить угнетенных, изолировать их, создать и углубить разрывы между ними. Это делается различными методами, от репрессивных мер правительственной бюрократии до форм культурной деятельности, посредством которых угнетатели манипулируют людьми, создавая у них впечатление, будто им помогают.
Одна из характеристик угнетающей культурной деятельности, которую почти никогда не осознают преданные своему делу, но наивные профессионалы, – это подчеркивание важности сфокусированного взгляда на проблемы, в отличие от стремления смотреть на них как на разные аспекты одного целого. Чем больше тот или иной регион или область, входящие в проект «местного развития», дробится на «местные сообщества», без изучения этих сообществ одновременно и как сущностей, представляющих собой нечто целое, и как частей более крупного целого (территории, региона и так далее), которое, в свою очередь является частью еще более крупного целого (государства как части континентального единства), тем больше усугубляется отчужденность людей друг от друга. А чем глубже их отчужденность, тем легче разделять их и мешать им объединиться. Такие формы локальной деятельности, углубляя локальный характер жизни угнетенных (особенно в сельской местности), не позволяют им критически воспринимать реальность и держат их в изоляции от проблем угнетенных людей из других регионов страны.
Тот же эффект разделения возникает в связи с так называемыми «курсами тренировки лидеров», которые (хоть и проводятся многими организаторами без подобных намерений) в конечном счете провоцируют отчуждение. Такие курсы основаны на наивном предположении, что можно поспособствовать развитию сообщества, обучая лидеров, – будто части развивают целое, а не целое, развиваясь, развивает части. Те члены сообщества, которые выказывают достаточные лидерские качества, чтобы их отобрали для прохождения этих курсов, всегда отражают и выражают цели индивидов, входящих в их местное сообщество. Они находятся в гармонии с образом жизни и восприятием реальности, которые характерны для их товарищей, пусть они и выказывают особые способности, которые наделяют их статусом «лидеров». По окончании курсов они возвращаются в свое местное сообщество, обладая ресурсами, которых у них прежде не было, и либо используют эти ресурсы, чтобы контролировать находящееся в состоянии погруженности и подчинения сознание своих товарищей, либо становятся чужими в своем местном сообществе и их прежнее лидерство тем самым ставится под угрозу. Чтобы не потерять своего лидерского статуса, они, скорее всего, предпочтут и дальше манипулировать своим местным сообществом, но более эффективными методами.
Когда культурная деятельность как целостный и объединяющий процесс ориентирована на целое сообщество, а не только на его лидеров, происходит обратное. Либо бывшие лидеры растут вместе со всеми, либо им на смену приходят новые лидеры, появляющиеся как отражение нового сознания членов сообщества.
Угнетатели не одобряют развития сообщества как целого, они предпочитают тренировку отдельных лидеров. Разумеется, последнее, поддерживая состояние отчуждения, затрудняет появление осознания и критического вмешательства в целостную реальность. А без критического вмешательства всегда сложно достичь полного единства угнетенных как класса.
Классовый конфликт – это еще одно явление, которое вызывает недовольство угнетателей, поскольку они не желают воспринимать себя как угнетающий класс. Как бы они ни старались, они не могут отрицать существование социальных классов и поэтому проповедуют необходимость понимания и гармонии между теми, кто покупает, и теми, кто вынужден продавать свой труд. Однако нескрываемый антагонизм, который присутствует между этими двумя классами, делает такую «гармонию» невозможной. Элита призывает к гармонии между классами, будто классы – это случайные скопления людей, которые воскресным днем с любопытством смотрят на магазинную витрину. Единственную гармонию, которая возможна и которую можно продемонстрировать, следует искать среди самих угнетателей. Хотя они могут отклоняться от правила и время от времени даже сталкиваться между собой по вопросам групповых интересов, они мгновенно объединяются при возникновении любой угрозы их классу. Схожим образом, гармония среди угнетенных возможна лишь тогда, когда члены этого класса вовлечены в борьбу за освобождение. Лишь в исключительных случаях оба класса не только могут, но и вынуждены объединяться и действовать сообща, но как только чрезвычайная ситуация, заставившая их объединиться, минует, конфликт, которым определяется их существование и который на самом деле никуда не исчез, возобновляется.
Любые действия господствующего класса выявляют его потребность разделять, дабы способствовать поддержанию ситуации угнетения. Его вмешательство в деятельность союзов, поддержка определенных «представителей» подчиненных классов (которые на самом деле представляют интересы угнетателей, а не своих товарищей), продвижение граждан, которые выказывают лидерские способности и могли бы представлять собой угрозу, если бы их не «смягчали» подобным образом, раздача бонусов одним и наказаний другим – все это способы разделять, чтобы сохранить систему, которая выгодна элите. Это формы деятельности, которая эксплуатирует, прямо или косвенно, одну из слабых сторон угнетенных – их базовое чувство неуверенности. Угнетенные чувствуют неуверенность, будучи двойственными созданиями, в которых «квартирует» угнетатель. С одной стороны, они сопротивляются ему, с другой, на определенной стадии отношений, он их привлекает. В этих обстоятельствах угнетатели с легкостью получают положительные результаты в своих попытках сеять рознь.
Вдобавок угнетенные по опыту знают, какую цену можно заплатить, если не принять «приглашение», предложенное с целью предотвратить их объединение в единый класс: можно потерять работу и обнаружить свое имя в «черном списке» – это значит, что по меньшей мере все двери на другую работу тоже будут закрыты. Таким образом, их базовое чувство неуверенности напрямую связано с порабощением их труда (которое на самом деле подразумевает порабощение их личности, как подчеркнул епископ Сплит).
Люди испытывают удовлетворение от своей деятельности, лишь имея возможность создавать свой мир (а это мир человеческий), и создают они его посредством своего трансформирующего труда. Выходит, что самореализация людей связана с полнотой реализации мира. Если находиться в мире работы для человека означает быть полностью зависимым, чувствовать неуверенность и постоянную угрозу – если его труд ему не принадлежит, – он не может достичь удовлетворения от того, что делает. Работа, которая не бесплатна, перестает быть делом, приносящим удовлетворение, и становится эффективным средством дегуманизации.
Любые действия угнетенных, направленные на объединение, указывают на другие действия. Они означают, что рано или поздно угнетенные увидят себя в положении людей, лишенных индивидуальности, и обнаружат, что до тех пор, пока они остаются разделенными, они будут легкой добычей для манипулирования и господства. Единство и организованность могут позволить им превратить свою слабость в трансформирующую силу, с помощью которой они могут воссоздать мир заново и сделать его более человечным. Более человечный мир, о котором они по праву мечтают, представляет собой противоположность «человеческого мира» угнетателей, исключительное право собственности на который принадлежит угнетателям, которые проповедуют невозможную гармонию между собой (теми, кто дегуманизирует) и угнетенными (теми, кого дегуманизируют). Поскольку угнетатели и угнетенные прямо противоположны друг другу, то, что служит интересам одной группы, ущемляет интересы другой.
Таким образом, разделение ради поддержания статус-кво неизбежно становится основной целью в теории антидиалогической деятельности. Вдобавок к этому правители стараются преподносить себя в качестве спасителей тех людей, которых они дегуманизируют и разделяют. Это мессианство, однако, не способно скрыть их истинное намерение – спасение себя самих. Они хотят спасти свои богатства, свою власть, свой образ жизни – все то, что позволяет им подчинять себе других. Их ошибка заключается в том, что человек не может спасти сам себя (как бы мы ни трактовали слово «спасение») ни как индивид, ни как член класса угнетателей. Спасения можно достичь лишь вместе с другими. Однако постольку, поскольку представители элиты угнетают других, они не могут быть вместе с угнетенными, ведь в основе угнетения лежит тот факт, что они настроены против них.
Психоанализ действий угнетателей может обнаружить «ложное благородство» последних (описанное в главе 1) как один из аспектов, характеризующих присущее им чувство вины. Посредством этого ложного благородства угнетатель стремится не только сохранить несправедливый и некрофильный порядок, но также «купить» себе умиротворение. Но дело в том, что умиротворение купить нельзя, его можно обрести лишь через солидарность и акты любви, которые не могут воплотиться в угнетении. Следовательно, мессианский элемент теории антидиалогической деятельности углубляет первую характеристику такой деятельности – необходимость покорять.
Поскольку необходимо разделять людей, чтобы поддерживать статус-кво и (тем самым) власть правителей, угнетателям крайне важно сделать так, чтобы угнетенные не поняли их стратегию. Поэтому первые должны убедить последних в том, что их «защищают» от демонических действий «маргиналов, бандитов и врагов Господа» (ведь именно так называют людей, которые посвятили и сейчас посвящают свою жизнь храброму делу борьбы за гуманизацию). Для того чтобы разделять и запутывать людей, разрушители называют себя созидателями и обвиняют истинных созидателей в том, что они провоцируют разрушение. Однако история всегда ставит все на свои места. Сегодня, хотя в официальной терминологии Тирадентис все еще называется конспиратором (Inconfidente), а освободительное движение, которым он руководил, – сговором (Inconfidência), национальным героем все же считают не того, кто назвал Тирадентиса «бандитом», приказал его повесить, четвертовать и разбросать части его тела по улицам соседних деревень, чтобы неповадно было. Герой – это Тирадентис. История уничтожила «титул», данный ему элитой, и представила его действия такими, какими они были на самом деле. Герои – это те люди, которые в свое время стремились к объединению ради освобождения, а не те, кто использовал свои полномочия, чтобы «разделять и властвовать».
Манипулирование
Манипулирование – это еще один аспект теории антидиалогической деятельности, и, как и стратегия разделения, оно представляет собой инструмент покорения, ведь именно в нем заключается цель, вокруг которой вращаются все аспекты этой теории. Посредством манипулирования господствующая элита пытается подстроить массы под свои цели. И чем более политически незрелыми являются эти люди (будь то сельские или городские жители), тем легче ими манипулировать тем, кто не желает терять власть.
Людьми можно манипулировать с помощью ряда мифов, описанных ранее в этой главе, а также посредством еще одного мифа: буржуазия предоставляет себя людям в качестве модели, демонстрируя им возможность и самим подняться по социальной лестнице. Однако, для того чтобы эти мифы выполняли свою функцию, люди должны принять слова буржуазии как правду.
В рамках определенных исторических условий манипулирование осуществляется через заключение пактов между господствующими и подчиненными классами – пактов, которые при поверхностном рассмотрении могут создать иллюзию диалога между ними. В реальности же эти пакты не говорят о наличии диалога, ведь их истинные цели продиктованы однозначными интересами господствующей элиты. В конечном счете правители используют эти пакты для того, чтобы достичь своих собственных целей. Поддержка, которую люди оказывают так называемой «национальной буржуазии» ради защиты так называемого «национального капитализма», – очень уместный пример. Рано или поздно эти пакты неизменно усугубляют подчиненное состояние людей. Вопрос об их заключении поднимается только тогда, когда люди начинают (пусть и наивно) подниматься над историческим процессом, перестают быть простыми наблюдателями и проявляют первые признаки агрессивности – этого достаточно, чтобы обеспокоить и напугать господствующую элиту и заставить ее удвоить меры по манипулированию.
На этой исторической стадии манипулирование становится основополагающим средством сохранения господства. До того как люди начнут выходить из состояния погруженности, нет манипулирования (в строгом смысле этого слова), есть скорее полное подавление. Когда угнетенные почти полностью погружены в реальность, нет нужды ими манипулировать. В теории антидиалогической деятельности манипулирование является ответной реакцией угнетателей на новые конкретные условия исторического процесса. Посредством манипулирования господствующая элита может привести людей к своеобразной ложной «организации» и тем самым избежать угрожающей альтернативы – возможности того, что люди, вышедшие и выходящие из состояния погружения, объединятся по-настоящему. У людей, когда они входят в исторический процесс, есть две возможные альтернативы: либо они по-настоящему объединятся ради своего освобождения, либо ими будет манипулировать элита. Настоящее объединение, разумеется, не будет стимулироваться правителями – это задача революционных лидеров.
Бывает, однако, что большие группы угнетенных формируют городской пролетариат, особенно в наиболее промышленно развитых регионах страны. Хотя эти группы время от времени бывают нетерпеливы, им не хватает революционного сознания и они считают себя привилегированными. Манипулирование, со всеми его обещаниями и обманом, обычно находит в их среде благодатную почву.
Противоядие от манипулирования можно найти в критическом, осознанном революционном объединении, которое представит людям в качестве проблем их положение в историческом процессе, национальную реальность и само манипулирование. Как сказал Франциско Вефферт:
Вся политика левых основана на массах и зависит от сознания последних. Если в этом сознании будет царить замешательство, левые потеряют свой фундамент, и их крушение станет неизбежным, хотя (как в случае Бразилии) левые могут ошибочно полагать, что они могут достичь революции путем быстрого возврата к власти.
В ситуации манипулирования левым почти всегда не терпится «быстро вернуться к власти», они забывают о необходимости объединиться с угнетенными и образовать с ними единую структуру и скатываются к невозможному «диалогу» с господствующей элитой. В результате эта элита начинает ими манипулировать, и нередко сами левые становятся частью игры угнетателей, которую последние называют «реализмом».
Манипулирование как покорение, целям которого оно служит, пытается обездвижить людей, не позволить им мыслить. Ведь если к присутствию людей на исторической арене добавится еще и их критическое мышление об этом процессе, угроза их выхода из состояния погруженности материализуется в революцию. Не важно, как мы называем это правильное мышление – «революционным сознанием» или «классовым сознанием», но оно является необходимым исходным условием революции. Господствующая элита так хорошо осознает этот факт, что инстинктивно использует любые методы, в том числе и физическое насилие, лишь бы не позволить людям думать. Ее представители обладают тонкой интуицией, которая помогает им понять, что диалог развивает способность к критике. В то время как некоторые революционные лидеры считают диалог с народом «буржуазной и реакционной» деятельностью, буржуазия воспринимает диалог между угнетенными и революционными лидерами как самую что ни на есть реальную опасность, которой следует избегать.
Один из методов манипулирования заключается в том, чтобы прививать гражданам буржуазный аппетит к личному успеху. Иногда манипулирование осуществляется непосредственно элитой, а иногда – косвенно, через популистских лидеров. Как отмечает Вефферт, эти лидеры служат посредниками между олигархической элитой и народом. Таким образом, возникновение популизма как стиля политической деятельности по понятным причинам совпадает с выходом угнетенных из состояния погруженности. Популистский лидер, формирующийся в результате этого процесса, представляет собой двойственное существо, «амфибию», которая живет сразу в двух средах. Он мечется туда-сюда между народом и господствующей элитой и несет на себе отпечаток обеих групп.
Поскольку такой популистский лидер попросту манипулирует людьми, вместо того чтобы бороться за их истинное объединение, он никак или почти никак не служит революции. Лишь отринув характерную для него двойственность характера и действий и решив действовать в интересах народа (то есть перестав быть популистом), он может отказаться от манипулирования и посвятить себя революционной задаче объединения людей. В этот момент он перестает быть посредником между народом и элитой и становится парадоксом, возникшим в ее среде, после чего представители элиты незамедлительно объединяются, чтобы его усмирить. Взгляните, как драматично и в конечном счете справедливо выразился Жетулиу Варгас, обращаясь к рабочим на праздновании Первого мая во время его последнего срока на посту главы государства:
Я хочу сказать вам, что огромная работа по обновлению, которую начала осуществлять моя администрация, не может быть закончена успешно без поддержки и ежедневного, крепкого сотрудничества со стороны рабочих.
Затем Варгас говорил о первых 90 днях, проведенных на посту президента, которые, по его словам, были посвящены «оценке сложностей и препятствий, которые тут и там возводятся против действий правительства». Он напрямую обращался к народу, говоря о том, как глубоко он чувствует гнет «отчаяния, бедности, высокой стоимости жизни, низкой заработной платы <…> отчаяния обездоленных и требований большинства, которое живет с надеждой на лучшее будущее».
Затем его обращение к рабочим приобрело более объективные черты:
Я пришел, чтобы сказать, что в настоящий момент у администрации нет законов или конкретных инструментов для осуществления незамедлительных действий в целях защиты народной экономики. Поэтому необходимо, чтобы люди объединились – не только ради защиты собственных интересов, но также и ради обеспечения правительства базовой поддержкой, в которой оно нуждается, чтобы достичь поставленных целей. <…> Мне нужно ваше единство. Мне нужно, чтобы вы, в солидарности, объединились в союзы. Мне нужно, чтобы вы сформировали крепкий и сплоченный блок, который встанет плечом к плечу с правительством и даст ему силу, необходимую для решения ваших проблем. Мне нужно ваше единство, чтобы вы могли сражаться против диверсантов, чтобы вы не стали жертвами преследующих свои интересы аферистов и алчных негодяев, которые действуют во вред интересам народа. <…> Настал час воззвать к рабочим. Объединяйтесь в союзы как свободные и организованные силы. <…> В настоящий момент никакая администрация не сможет выжить и воспользоваться силой, необходимой, чтобы достичь поставленных социальных целей, не заручившись поддержкой организаций трудящихся.
Итак, в этой речи Варгас горячо обратился к народу с просьбой организоваться и объединиться для защиты своих прав. И как глава государства, он рассказал людям о препятствиях, преградах и бесчисленных трудностях, с которыми связано управление вместе с ними. Начиная с этого момента его администрация сталкивалась со все большими трудностями вплоть до трагической развязки в августе 1954-го. Если бы Варгас во время своего последнего срока не выказал столь открытого стремления к объединению людей, которое впоследствии оказалось связано с принятием ряда мер для защиты национальных интересов, реакционно настроенная элита, возможно, не стала бы предпринимать столь радикальные меры.
Любой популистский лидер, который движется (пусть и скрытно) по направлению к народу любым другим путем, кроме как в качестве посредника олигархов, будет задавлен последними, если у них достаточно сил, чтобы его остановить. Но, при условии, что этот лидер ограничивается патернализмом и деятельностью по обеспечению социального благосостояния, даже если между ним и группами олигархов, интересы которых затрагиваются, могут время от времени возникать разногласия, глубинные расхождения появляются редко. Дело в том, что программы социального благосостояния как инструменты манипулирования в конечном счете служат цели покорения. Они действуют как обезболивающее, отвлекающее угнетенных от истинных причин их проблем и от конкретных способов решить эти проблемы. Они расщепляют угнетенных на группы граждан, каждый из которых надеется получить для себя больше бонусов. Однако в этой ситуации есть и положительная составляющая: те индивиды, которые получают помощь, всегда хотят больше; те, кто ее не получает, видят пример тех, кто ее получил, испытывают зависть и тоже хотят, чтобы им помогали. Поскольку господствующая элита не «помогает» всем, она, в конце концов, лишь усиливает сопротивление угнетенных.
Революционные лидеры должны извлекать выгоду из противоречий, на которых строится манипулирование, позиционируя его для угнетенных как проблему, чтобы их организовать.
Культурная интервенция
Теорию антидиалогической деятельности характеризует еще один основополагающий аспект: культурная интервенция, которая, как и тактика разделения и манипулирование, также служит цели покорения. Это явление означает, что интервенты проникают в культурный контекст другой группы, пренебрегая ее потенциальными возможностями. Они навязывают свой собственный взгляд на мир тем, кого они захватывают, и сковывают в них творческое начало, препятствуя их самовыражению.
Таким образом, культурная интервенция, будь она изысканной или грубой, всегда представляет собой акт насилия против людей, на чью культуру посягают, людей, которые теряют свою оригинальность или сталкиваются с угрозой потерять ее. При культурной интервенции (как и во всех других проявлениях антидиалогической деятельности) захватчики выступают в роли авторов и деятелей этого процесса, а те, кого они захватывают, – в роли объектов. Оккупанты придают форму, оккупируемые форму принимают. Оккупанты выбирают, оккупируемые следуют этому выбору – или предполагается, что они будут ему следовать. Оккупанты действуют, оккупируемые довольствуются лишь иллюзией действия, получаемой через действия оккупантов.
Любое господство предполагает интервенцию, иногда – физическую и нескрываемую, иногда – замаскированную, когда оккупант принимает на себя роль друга и помощника. В конечном счете интервенция – это разновидность экономического и культурного доминирования. Интервенция может осуществляться обществом-метрополией по отношению к зависимому обществу или же быть побочным обстоятельством господства одного класса над другим внутри одного и того же общества.
Культурное завоевание ведет к культурной ложности оккупируемых: они начинают перенимать ценности, стандарты и цели захватчиков. В своем стремлении доминировать, подгонять других под свои шаблоны и свой образ жизни захватчики желают узнать, как те, кого они захватывают, воспринимают реальность, – но лишь для того, чтобы иметь возможность более эффективно подчинять их себе. Крайне важно, чтобы в ходе культурной интервенции оккупируемые начали смотреть на реальность с позиций захватчиков, а не со своих собственных, ведь чем больше они будут подражать оккупантам, тем более стабильным будет положение последних.
Чтобы культурная интервенция была успешной, необходимо, чтобы оккупируемые поверили в то, что их подчиненное положение – это изначально присущая им черта. Поскольку у всего есть противоположность, если оккупируемые считают себя людьми, занимающими подчиненное положение, они неизбежно должны видеть в оккупантах людей, которые занимают главенствующее положение. Ценности последних, таким образом, становятся для них образцовыми. Чем больше усугубляется интервенция и чем больше оккупируемые отчуждаются от своей собственной культуры и от самих себя, тем больше они хотят быть похожими на захватчиков – ходить как они, одеваться как они, разговаривать как они.
Социальное «я» представителя оккупированной культуры, как и любое другое социальное «я», формируется в социокультурных взаимоотношениях, существующих внутри социальной структуры, и поэтому отражает двойственность оккупированной культуры. Эта двойственность (которая была описана выше) объясняет, почему оккупированные и подчиненные индивиды в определенный момент своего экзистенциального опыта практически «сливаются» с «ты» угнетателя. «Я» угнетенного должно порвать эту связь с «ты» угнетателя, отстраниться от него, чтобы посмотреть на него более объективно, после чего угнетенный сможет посмотреть на себя критически и осознать конфликт, существующий между ним и угнетателем. Делая это, он «воспринимает» в качестве дегуманизирующей реальности ту структуру, внутри которой его угнетают. Такого качественного изменения в восприятии мира можно достичь только через праксис.
Культурная интервенция – это, с одной стороны, инструмент доминирования, а с другой – его результат. Таким образом, культурная деятельность, направленная на доминирование (как и другие формы антидиалогической деятельности), является не только обдуманной и спланированной, но, в другом смысле, также представляет собой продукт реальности угнетения.
К примеру, жесткая и ориентированная на угнетение социальная структура неизбежно влияет на институты воспитания и образования, существующие внутри этой структуры. Эти институты строят свои действия в соответствии с устройством всей структуры и перенимают мифы, присущие последней. Дом и школа (от детского сада до университета) существуют не в абстракции, а во времени и в пространстве. Внутри структуры доминирования они в большой степени функционируют как учреждения, готовящие будущих оккупантов.
Отношения между родителями и детьми дома обычно отражают объективные культурные условия окружающей социальной структуры. Если дома преобладают авторитарные, жесткие условия, основанные на доминировании, в этой семье будет взращиваться атмосфера угнетения. По мере того как усиливается этот авторитаризм во взаимоотношениях родителей и детей, последние еще в раннем детстве все сильнее впитывают родительский авторитет.
Рассуждая (со свойственной ему ясностью) о проблеме некрофилии и биофилии, Фромм анализирует объективные условия, которые порождают и первое и второе, будь то до́ма (взаимоотношения родителей и детей в обстановке равнодушия и угнетения или любви и свободы) или в социокультурном контексте. Если детям, воспитанным в атмосфере угнетения и отсутствия любви, детям, которым не дали раскрыть свой потенциал, в юности не удается встать на путь истинного неповиновения, они либо скатываются в полное равнодушие, становятся отчужденными от реальности под воздействием авторитетов и мифов, использованных последними, чтобы «сформировать» их, либо принимают участие в деструктивной деятельности.
Атмосфера, существующая дома, находит продолжение в школьной среде, где ученики вскоре обнаруживают, что, если они хотят достичь какого-либо чувства удовлетворения, они (как и дома) должны адаптироваться к предписаниям, которые были даны свыше. Одно из этих предписаний заключается в том, что думать не следует.
Впитывая родительский авторитет через жесткую систему взаимоотношений, которая подкрепляется школой, эти молодые люди, становясь профессионалами (из-за страха свободы, вселенного в них этими взаимоотношениями), склонны повторять те же жесткие модели, которые были им по ошибке привиты. Возможно, это явление, а также их классовая позиция, могут объяснить, почему столько профессионалов придерживаются антидиалогических принципов. Какой бы ни была случайность, которая заставляет их вступить в контакт с людьми, они почти непоколебимо убеждены, будто их миссия заключается в том, чтобы «дарить» последним знания и навыки. Они воспринимают себя как народных «покровителей». Программы их деятельности (которые мог бы составить любой хороший теоретик деятельности, ориентированной на угнетение) включают в себя их собственные цели, их собственные убеждения и их собственные заботы. Они не прислушиваются к людям, а вместо этого планомерно обучают их, как «избавиться от лени, которая порождает недоразвитость». Таким профессионалам кажется абсурдным даже рассматривать необходимость уважать свойственный людям «взгляд на мир». «Мировоззрение» же есть только у самих профессионалов. Столь же абсурдным они считают утверждение о том, что следует обязательно консультироваться с людьми, составляя образовательную программу. По их мнению, невежество людей настолько абсолютно, что они не способны ни на что, кроме как принимать то, чему их учат профессионалы.
Однако, когда на определенном этапе своего экзистенциального опыта оккупированные начинают так или иначе сопротивляться этой интервенции (к которой они могли ранее адаптироваться), профессионалы, чтобы оправдать свой провал, заявляют, что члены оккупированной группы «занимают подчиненное положение», потому что они «неблагодарные», «беспомощные», «убогие» или являются людьми «смешанной крови».
Руководствующиеся благими намерениями профессионалы (те, кто использует «интервенцию» не как продуманную идеологию, а как отражение своего собственного воспитания) в конце концов открывают для себя, что некоторые из их неудач в сфере педагогики следует относить не на счет врожденной неполноценности «простых людей из народа», а на счет насилия, которым характеризуется их собственный акт интервенции. Перед теми, кто делает для себя это открытие, предстает трудный выбор: они ощущают потребность в том, чтобы осудить такое вмешательство, но в них настолько укрепились модели доминирования, что подобное осуждение представляет угрозу их собственной личности. Осудить эту интервенцию для них значило бы положить конец своему двойственному статусу подчиненных и подчиняющих в одном лице. Это значило бы отказаться от всех мифов, которые питают эту интервенцию, и принять на вооружение принципы диалогической деятельности. Именно по этой причине это значило бы перестать быть над и внутри (в качестве чужаков) и вместо этого быть вместе с (в качестве товарищей). Таким образом, этими людьми овладевает страх свободы. В ходе этого травматического процесса они по понятным причинам склонны рационализировать свой страх различными отговорками.
Еще более сильный страх свободы испытывают те профессионалы, которые до сих пор не осознали захватнический характер своей деятельности, когда им говорят, что их деятельность является дегуманизирующей. Довольно часто, в особенности на стадии декодирования конкретных ситуаций, участники обучающих курсов раздраженно спрашивают координатора: «Ну и куда, по-вашему, вы нас направляете?» Координатор не пытается никого никуда «направлять», все дело в том, что, сталкиваясь с конкретной ситуацией как с проблемой, участники начинают осознавать, что, если они начнут более глубоко ее анализировать, им либо придется отторгнуть впитанные мифы, либо в очередной раз убедить себя в их правдивости. Отказ от этих мифов и их обличение в этот момент представляет для человека акт насилия над самим собой. И в то же время заявить о справедливости этих мифов – значит обнажить свою суть. Единственное, что им остается (и это действует как механизм самозащиты) – спроецировать на координатора свою собственную привычную практику: направление, покорение и интервенция.
Такая же склонность к отступлению, хоть и в меньших масштабах, свойственна людям из народа, которые замучены конкретной ситуацией угнетения и выдрессированы благотворительностью. Один из преподавателей организации Full Circle (англ. «Замкнутый круг»), которая организовывала в Нью-Йорке полезную образовательную программу под руководством Роберта Фокса, рассказывает о следующем инциденте. Группе из нью-йоркского гетто предложили рассмотреть закодированную ситуацию с изображением кучи мусора на углу улицы – той же самой улицы, где проводились встречи этой группы. Один из участников сразу же сказал: «Я вижу улицу где-то в Африке или в Латинской Америке». «А почему не в Нью-Йорке?» – спросил преподаватель. «Потому что мы живем в США, а здесь такое невозможно». Без всяких сомнений, этот мужчина и некоторые из его товарищей, которые согласились с ним, предпочли отступить, столкнувшись с реальностью, которая была им столь неприятна, что даже сам факт ее признания казался им угрозой. Отчужденному человеку, чья личность сформировалась в культуре достижений и личного успеха, кажется, будто если он призна́ет, что находится в объективно неблагоприятной ситуации, он тем самым ограничит собственные возможности достижения успеха.
В приведенном примере, как и в случае с профессионалами, очевидна определяющая сила культуры, порождающей мифы, которые затем впитываются людьми. В обоих случаях культура доминирующего класса не позволяет людям утвердиться в качестве существ, принимающих решения. Ни профессионалы, ни участники дискуссии из нью-йоркских трущоб не говорят и не думают самостоятельно, как активные Субъекты исторического процесса. Никто из них не является теоретиком или идеологом господства. Напротив, они представляют собой эффект, который, в свою очередь, становится причиной господства. Это одна из наиболее серьезных проблем, которые должна решить революция, когда она придет к власти. Эта стадия требует максимальной политической мудрости, решительности и отваги со стороны лидеров, которые именно по этой причине должны быть достаточно проницательны, чтобы не встать на иррационально-сектантские позиции.
Профессионалы в любой области, учились они в университете или нет, – это личности, «обусловленные сверху» культурой доминирования, которая сделала их двойственными созданиями. (Если бы они вышли из низших слоев, то получили бы такое же неправильное образование, а то и хуже.) Однако эти профессионалы необходимы для реорганизации нового общества. И поскольку многие из них, хоть и «боятся свободы» и не расположены к участию в гуманизирующей деятельности, на самом деле скорее просто-напросто заблуждаются, революция не просто может, но и должна вернуть их на свою сторону.
Это возвращение требует, чтобы революционные лидеры отталкивались от того, что ранее было диалогической культурной деятельностью, и, двигаясь дальше, инициировали «культурную революцию». На этом этапе революционные силы перерастают свою роль необходимого препятствия, встающего на пути тех, кто пытается отрицать человечность, и принимают новую и более смелую позицию, недвусмысленно приглашая к действию всех, кто хочет поучаствовать в реконструкции общества. В этом смысле «культурная революция» – это неизбежное продолжение диалогической культурной деятельности, которая должна осуществляться до того, как революция завоюет власть.
«Культурная революция» берет в качестве объекта для реконструкции все общество целиком, вместе со всеми человеческими занятиями. Общество нельзя реконструировать механически, культура, которая культурно воссоздается через революцию, – это основополагающий инструмент для такой реконструкции. «Культурная революция» – это максимальное усилие революционного режима, направленное на достижение консайентизации – она должна быть обращена ко всем, вне зависимости от их личностного пути.
Следовательно, эти усилия по достижению консайентизации не могут заключаться в технической или научной подготовке потенциальных специалистов. Новое общество становится качественно отличным от старого не только лишь частично. Революционное общество не может приписывать технологиям те же цели, что и прежний социальный строй. Соответственно, способы обучения людей в этих двух обществах должны отличаться. Техническое и научное обучение не должно быть враждебным по отношению к гуманистическому образованию до тех пор, пока наука и технология в революционном обществе служат делу постоянного освобождения, делу гуманизации.
С этой точки зрения обучение индивидов в любой области (поскольку профессии существуют в пространстве и времени) требует понимания: а) культуры как суперструктуры, которая может сохранять живыми «пережитки» прошлого внутри подструктуры, подвергающейся революционной трансформации и б) самой профессии как инструмента трансформации культуры. По мере того как культурная революция углубляет консайентизацию в творческом праксисе нового общества, люди начнут осознавать, почему остатки мифов, существовавших в старом обществе, продолжают жить и в новом. И тогда им удастся быстрее изгнать этих призраков, которые препятствуют возведению нового общества и всегда представляли собой серьезную проблему для революции. Через эти культурные пережитки общество угнетения продолжает свою захватническую деятельность – в данном случае оно захватывает само революционное общество.
Такая интервенция особенно ужасна, потому что она осуществляется не реорганизованной доминирующей элитой как таковой, а теми, кто сам участвовал в революции. Будучи людьми, в которых «квартирует» угнетатель, они сопротивляются, почти как мог бы сопротивляться он сам, основным шагам, которые далее должна предпринять революция. И будучи двойственными созданиями, они (также из-за пережитков прошлого) принимают в свои руки власть, которая становится бюрократизированной и жестоко их подавляет. В свою очередь, эту жестокую, подавляющую бюрократическую силу можно объяснить через то, что Альтюссер называет «реактивацией старых элементов» в новом обществе, происходящей каждый раз, когда это позволяют особые обстоятельства.
Из-за всех вышеперечисленных причин я интерпретирую революционный процесс как диалогическую культурную деятельность, которая находит свое продолжение в «культурной революции» сразу после захвата власти. На обеих стадиях необходимы серьезные и глубокие усилия по достижению консайентизации, с помощью чего людям посредством истинного праксиса удается отказаться от статуса объектов и принять на себя роль исторических Субъектов.
Ну и наконец, культурная революция вырабатывает практику постоянного ведения диалога между лидерами и народом и обеспечивает участие людей в управлении. Таким образом, если и лидеры, и люди продолжают свою критическую деятельность, участникам революции будет проще защищать ее от бюрократических тенденций (которые ведут к новым формам угнетения) и от «интервенции» (которая всегда одинакова). Оккупант – и в буржуазном и в революционном обществе – может быть агрономом или социологом, экономистом или санитаром, священником или пастором, педагогом или социальным работником – или революционером.
Кроме того, культурная интервенция свидетельствует о том, что в конечном счете решения в отношении действий оккупируемых принимаются не ими самими, а оккупантами. А когда власть принятия решений не принадлежит тому, кто должен решать, у него остается лишь иллюзия принятия решений. Именно поэтому в двойственном, «зеркальном», оккупированном обществе невозможно никакое социально-экономическое развитие. Для развития необходимо, чтобы: а) было движение, ориентированное на поиск и творчество, а власть принятия решений находилась в руках искателя; б) чтобы это движение существовало не только в пространстве, но и в экзистенциальном времени сознательного искателя.
Итак, в то время как любое развитие представляет собой трансформацию, не любая трансформация – это развитие. Трансформация, происходящая в семени, которое при благоприятных условиях дает росток, – это не развитие. Точно так же трансформация животного – это не развитие. Трансформация семян и животных продиктована особенностями вида, к которому они принадлежат, и протекает во времени, которое им не принадлежит, поскольку время принадлежит человечеству.
Из всех несовершенных существ лишь люди способны развиваться. Поскольку человек – это историческое, автобиографичное «существо для себя», его трансформация (развитие) протекает в его собственном экзистенциальном времени и никогда – вне его. Люди, подверженные конкретным условиям угнетения, в которых они становятся отчужденными «существами для другого», принадлежащими ложному «существу для себя», от которого они зависят, не способны по-настоящему развиваться. Лишенные воли принимать собственные решения, которая передана в руки угнетателя, они следуют указаниям последнего. Угнетенные начинают развиваться лишь тогда, когда, преодолев противоречие, в которое они угодили, они становятся «существами для себя».
Если посмотреть на общество как на живое существо, становится очевидно, что лишь общество, которое является «существом для себя», способно развиваться. Общества, которые двойственны, «зеркальны», оккупированы и зависимы от общества-метрополии, развиваться не могут, потому что они находятся в состоянии отчуждения; их политическая, экономическая и культурная власть, необходимая для принятия решений, находится вне их самих, внутри общества-оккупанта. В конечном счете последнее определяет судьбу первого: простая трансформация, ведь именно их трансформация – а не развитие – служит интересам общества-метрополии.
Крайне важно видеть разницу между модернизацией и развитием. Первая, хоть и может отражаться на жизни отдельных групп, входящих в «общество-спутник», почти всегда генерируется искусственно, и пользу из нее извлекает в первую очередь общество-метрополия. Общество, которое лишь модернизируется, но не развивается, и дальше будет пребывать в зависимости от другого государства, даже если ему будут делегированы минимальные управленческие полномочия. Таков удел любого зависимого общества до тех пор, пока оно остается зависимым.
Для того чтобы определить, развивается ли то или иное общество, необходимо выйти за рамки критериев, основанных на показателях дохода «на душу населения» (которые представляются в форме статистики и вводят в заблуждение) и на изучении валового дохода. Базовый, элементарный критерий – это вопрос о том, является ли общество «существом для себя». Если нет, все остальные критерии указывают на модернизацию, а не на развитие.
Принципиальное противоречие, которым характеризуется двойственное общество, – это отношения зависимости между ним и обществом-метрополией. Как только это противоречие преодолевается, трансформация, до тех пор осуществлявшаяся через оказание «помощи», выгодной прежде всего обществу-метрополии, становится истинным развитием, выгодным для общества, «существующего для себя».
По описанным выше причинам чисто реформистские решения, которые принимаются обществами (несмотря на то что некоторые из таких реформ могут вызвать страх или даже панику со стороны более реакционно настроенных членов элиты), не помогают разрешить внешние и внутренние противоречия. Почти всегда общество-метрополия искусственно провоцирует принятие таких реформистских решений в ответ на требования исторического процесса, лишь по-новому укрепляя свою гегемонию. Общество-метрополия будто говорит: «Давайте проведем реформы, прежде чем народ начнет революцию». И чтобы достичь этой цели, обществу-метрополии ничего не остается, кроме как покорять, манипулировать, осуществлять экономическую и культурную (а иногда и военную) интервенцию в зависимое общество – интервенцию, в ходе которой лидеры элиты порабощенной страны во многом действуют как простые брокеры, работающие на лидеров общества-метрополии.
Завершая этот предварительный анализ теории антидиалогической деятельности, я бы хотел еще раз отметить, что революционные лидеры не должны использовать те же антидиалогические методы, что и угнетатели. Напротив, революционные лидеры должны идти по пути диалога и общения.
Прежде чем перейти к анализу теории диалогической деятельности, необходимо вкратце обсудить вопрос о том, как формируется группа революционных лидеров, а также о том, как это исторически и социологически сказывается на революционном процессе. Обычно лидерская группа состоит из людей, которые так или иначе принадлежали к социальному слою угнетателей. В какой-то момент своего экзистенциального опыта, в определенных исторических условиях, эти лидеры отвергают класс, к которому они раньше принадлежали, и присоединяются к угнетенным, испытывая истинную солидарность по отношению к ним (по крайней мере, на это хочется надеяться). Не важно, возникает ли это желание присоединиться как результат научного анализа реальности, но оно представляет собой (если является подлинным) акт любви и истинной преданности. Присоединяясь к угнетенным, необходимо пойти к ним и начать с ними общаться. Люди должны увидеть себя в зарождающихся лидерах, а лидеры – узнать себя в людях.
Появившиеся лидеры непременно отражают конфликт с господствующей элитой, узнав о нем от угнетенных, которые, однако, могут на этом этапе не осознавать своего собственного угнетенного положения и не иметь возможности критически воспринимать свой антагонизм по отношению к угнетателям. Они могут все еще находиться в состоянии, которое мы ранее назвали «слиянием» с угнетателем. И в то же время возможно, что из-за определенных объективных исторических условий они уже достигли относительно четкого восприятия своего угнетенного состояния.
В первом случае слияние (или частичное слияние) людей с угнетателем лишает их возможности (повторим мысль Фанона) обнаружить его вне их самих. Во втором случае они могут посмотреть на угнетателя со стороны и, таким образом, критически воспринять антагонизм, который характеризует их взаимоотношения с ним.
В первом случае угнетатель «квартирует» в людях, и их двойственность, которая становится результатом такого взаимодействия, вселяет в них страх свободы. Они (не без помощи угнетателя) прибегают к магическим объяснениям или ложному представлению о Боге, на которого они фаталистически перекладывают ответственность за свое угнетенное положение. Очень маловероятно, что эти не доверяющие сами себе, забитые, отчаявшиеся люди станут сами стремиться к освобождению, ведь это акт неповиновения, который может представляться им ослушанием и несоблюдением воли Божьей, то есть недопустимой конфронтацией с судьбой. (Отсюда вытекает часто подчеркиваемая необходимость представлять мифы, которыми угнетатели кормят людей, в качестве проблем.) Во втором случае, если люди уже достигли относительно ясного представления об угнетении, которое позволяет им взглянуть на угнетателя в отрыве от них самих, они принимаются за борьбу с целью искоренить противоречие, жертвами которого они стали. В этот момент они преодолевают расстояние между «классовой необходимостью» и «классовым сознанием».
В первом случае революционные лидеры, к несчастью, невольно оказываются противопоставленными народу. Во втором случае появляющиеся лидеры почти немедленно получают от людей полную сочувствия поддержку, которая, как правило, усиливается в ходе революционной деятельности. Лидеры обращаются к людям спонтанно и ведут с ними диалог. Между людьми и революционными лидерами почти сразу возникает эмпатия: их взаимная преданность устанавливается практически мгновенно. Будучи товарищами, они считают себя в равной степени противопоставленными господствующей элите. Начиная с этого момента установившаяся практика ведения диалога между людьми и лидерами практически нерушима. Диалог будет продолжаться и после захвата власти, и люди будут знать, что ее захватили они.
Такое взаимодействие никоим образом не умаляет дух борьбы, отвагу, способность к любви или решительность, которыми должны обладать революционные лидеры. Фидель Кастро и его товарищи (которых в свое время многие называли «безответственными авантюристами») – в высшей степени диалогическая группа лидеров – отождествляли себя с народом, испытавшим на себе жестокое насилие диктатуры Батисты. Это объединение далось им нелегко, оно потребовало от лидеров смелости достаточно любить народ, чтобы быть готовыми пожертвовать собой ради него. Это потребовало от лидеров мужества, необходимого, чтобы они продолжали идти вперед после каждой катастрофы, движимые неизбывной надеждой на будущую победу, которая, будучи достигнута вместе с людьми, принадлежала бы не одним только лидерам, но и лидерам и народу или же народу, и в том числе лидерам.
Фидель постепенно поляризовал объединенный кубинский народ, который благодаря своему историческому опыту уже начал ломать свою связь с угнетателем. Такое «отстранение» от угнетателя помогло людям его объективизировать и увидеть, что они находятся в конфликте с ним. И поэтому Фидель никогда не вступал в противоречие с народом. (Случавшихся время от времени диверсий или предательств, о которых Че Гевара рассказывает в книге «Эпизоды революционной войны» (Pasajes de la Guerra Revolucionaria), где он также упоминает многих из присоединившихся, следовало ожидать.)
Таким образом, в зависимости от определенных исторических условий движение революционных лидеров к народу либо происходит по горизонтали, так что лидеры и народ формируют единое целое, противостоящее угнетателям, либо представляет собой треугольник, в котором революционные лидеры занимают верхний угол и противопоставлены как угнетателям, так и угнетенным. Как мы уже убедились, лидеры могут невольно оказаться в такой ситуации, если народ еще не достиг критического восприятия реальности угнетения.
Однако члены группы революционных лидеров практически никогда не осознают, что противопоставлены народу. Это осознание в самом деле болезненно, а сопротивление может служить защитным механизмом. В конце концов, лидерам, которые появились в процессе объединения с угнетенными, нелегко признать, что они противопоставлены тем, к кому они изначально присоединились. Важно подмечать неохоту, с которой они это осознают, при анализе определенных форм поведения со стороны революционных лидеров, невольно оказавшихся противопоставленными народу (при этом они не являются антагонистами по отношению к нему).
Для того чтобы осуществить революцию, революционным лидерам, несомненно, требуется приверженность народа. Когда лидеры, противопоставленные народу, пытаются завоевать эту приверженность, а вместо нее находят отстраненность и недоверие, они часто расценивают такую реакцию как признак изъянов, присущих самим людям. Они трактуют определенный исторический момент народного осознания как доказательство присущей людям неполноценности. Поскольку лидеры нуждаются в приверженности народа, чтобы можно было достичь революции (но в то же время не доверяют народу, в свою очередь, полному недоверия), они склонны применять те же методы, что используются господствующей элитой в целях угнетения. Рационализируя недостаток доверия по отношению к людям, лидеры заявляют, что невозможно вести с ними диалог до захвата власти, то есть делают выбор в пользу антидиалогической теории деятельности. С этого момента они (точно так же, как господствующая элита) пытаются покорить людей, приобретают мессианские черты, используют манипулирование и осуществляют культурную интервенцию. Двигаясь по этому пути – пути угнетения, они не достигнут революции, а если и достигнут, то она не будет настоящей.
Роль революционных лидеров (в любых обстоятельствах, но особенно в тех, что были описаны выше) заключается в том, чтобы, даже действуя, серьезно анализировать причины любых проявлений недоверия со стороны народа и отыскивать настоящие способы объединения с ним, способы помогать людям и самим себе критически воспринимать реальность, которая их угнетает.
Покоренное сознание имеет двойственный, неоднозначный характер, оно наполнено страхом и недоверием. В своем дневнике о борьбе в Боливии Че Гевара несколько раз упоминает недостаток участия со стороны крестьян:
<…> мобилизация крестьян армией мало что дает, исключая разведывательную работу, которая нам несколько мешает. Но донесения крестьян недостаточно быстры и эффективны. Со временем нам удастся покончить с этим явлением. <…> Наиболее важные особенности минувшего месяца следующие: <…> полное отсутствие притока крестьян в наши ряды, хотя они понемногу перестают нас бояться, и мы вызываем у них восхищение. Это медленная работа, требующая большого терпения.
Страх и неэффективность действий крестьян объясняются тем, что их сознание впитывает в себя черты угнетателей.
Поведение и реакции угнетенных, которые заставляют угнетателей осуществлять культурную интервенцию, должны провоцировать революционеров на выбор другой теории деятельности. Революционных лидеров от господствующей элиты отличают не только их цели, но и их методы. Если они будут действовать так же, то и их цели станут такими же. Для господствующей элиты столь же парадоксально представлять людям отношения между миром и человеком в качестве проблемы, как для революционных лидеров – не делать этого.
Теперь давайте проанализируем теорию диалогической культурной деятельности и попытаемся выделить ее составные элементы.
Сотрудничество
В теории антидиалогической деятельности покорение (как одна из ее базовых характеристик) подразумевает наличие Субъекта, который покоряет другого человека и превращает его в «вещь». Согласно диалогической теории деятельности, Субъекты взаимодействуют, чтобы трансформировать реальность. Антидиалогическое, доминирующее «я» превращает подчиненное, покоренное «ты» в простое «это». Однако диалогическое «я» знает, что именно этому «ты» оно обязано своим существованием. Оно также знает, что это «ты», которому оно обязано своим существованием, в свою очередь, представляет собой «я», для которого оно является «ты». Таким образом, «я» и «ты» в диалектике этих взаимоотношений становятся двумя «ты», которые превращаются в два «я».
Диалогическая теория деятельности не подразумевает наличие Субъекта, который достигает господства посредством покорения, и подчиненного ему объекта. Вместо этого существуют Субъекты, которые взаимодействуют с целью назвать мир и затем его трансформировать. Если в определенный исторический момент угнетенные по ранее описанным причинам не способны реализовать свое призвание как Субъекты, позиционирование самого угнетения в качестве проблемы (которое всегда подразумевает ту или иную деятельность) поможет им реализовать это призвание.
Сказанное выше не означает, что диалогическая формулировка задачи не оставляет места для революционных лидеров. Это лишь подразумевает, что лидеры, несмотря на их важнейшую, основополагающую и незаменимую роль, не распоряжаются людьми как своей собственностью и не имеют права слепо направлять их к спасению. Такое спасение было бы всего лишь подарком лидеров народу, свидетельствующим о разрыве диалектической связи между ними и понижающим людей с позиции соавторов освободительной деятельности до роли простых объектов, на которые эта деятельность направлена.
Сотрудничества как характеристики диалогической деятельности, которая осуществляется исключительно Субъектами (при этом они могут выполнять разные функции и, следовательно, нести разную степень ответственности), можно достичь только через общение. Диалог как основная форма коммуникации должен лежать в основе любого сотрудничества. В теории диалогической деятельности нет места покорению людей под эгидой революционных целей, возможно лишь завоевание их приверженности. Диалог не навязывает, не манипулирует, не дрессирует, не выдумывает «слоганы». Это тем не менее не означает, что теория диалогической деятельности ведет в никуда или что диалогически настроенный человек не имеет четкого представления о том, чего он хочет, и о целях, которые он преследует.
Приверженность революционных лидеров угнетенным – это одновременно и приверженность свободе. И из-за этой приверженности лидеры не могут пытаться покорять угнетенных: они должны сделать так, чтобы последние сами присоединились к делу освобождения. Объединение, достигнутое через покорение, это не объединение, а «присоединение» покоренных к завоевателю, который решает, какой выбор предоставить первым. Истинное объединение основано на совпадении свободного выбора, оно не может произойти без коммуникации между людьми, посредником в которой выступает реальность.
Таким образом, сотрудничество заставляет диалогически настроенных Субъектов фокусировать внимание на реальности, которая выступает посредником между ними и (позиционируемая как проблема) бросает им вызов. Ответом на этот вызов служат действия, которые диалогические Субъекты осуществляют над реальностью с целью ее трансформировать. Позвольте мне подчеркнуть, что позиционирование реальности как проблемы не предполагает изобретения слоганов – оно подразумевает критический анализ проблемной реальности.
В противовес мифологизации, которой пользуется господствующая элита, диалогическая теория требует, чтобы мир был представлен таким, какой он есть. Однако никто не может обнажить истинный облик мира для кого-то другого. Один Субъект может начать этот процесс от лица других, но затем последние также должны стать Субъектами этого акта. Приверженность народа становится возможной благодаря такому обнажению истинного облика мира и их самих через подлинный праксис.
Проявляя свою приверженность, люди выказывают доверие как к себе, так и к революционным лидерам, начиная видеть их подлинность и преданность общему делу. Доверие людей по отношению к лидерам отражает уверенность лидеров в людях.
Эта уверенность, однако, не должна быть наивной. Лидеры должны верить в потенциальные возможности людей, и не могут относиться к ним лишь как к объектам собственных действий. Они должны верить, что люди способны участвовать в деле освобождения. Но в то же время двойственность угнетенных и «квартирующий» внутри их угнетатель должны вызывать у них недоверие. Соответственно, когда Че Гевара призывает революционеров никому не доверять, он не затрагивает фундаментальное условие теории диалогической деятельности. Он просто судит реалистично.
Хотя доверие – это основа диалога, оно не является априорным условием последнего, а рождается в результате этого взаимодействия, в ходе которого люди выступают в роли со-Субъектов, обличающих мир с целью его трансформировать. Но до тех пор, пока угнетатель «внутри» угнетенных продолжает быть сильнее их самих, их естественный страх свободы может заставить их осудить не мир, а революционных лидеров! Лидеры не могут быть легковерными, они должны быть настороже и допускать эту вероятность. Книга Че Гевары «Эпизоды революционной войны» подтверждает наличие этого риска – возможность не только дезертирства, но даже предательства общего дела. В этом сочинении, признавая необходимость наказывать дезертиров, чтобы сохранить сплоченность и дисциплину в группе, Че Гевара время от времени упоминает и некоторые факторы, объясняющие причины дезертирства. Один из них, возможно, самый важный, – это двойственный характер дезертиров.
Довольно наглядна другая часть сочинения Че Гевары, где он рассказывает о своей поездке (не только в качестве партизана, но и в качестве врача) в крестьянскую общину в горном массиве Сьерра-Маэстра и пересказывает разговор о сотрудничестве:
Именно там, в этих встречах, родилось понимание нами необходимости решительной перемены в жизни народа. Идея аграрной реформы приобрела четкие очертания, и требование о необходимости единения с народом перестало быть теорией, оно вошло неотъемлемой частью в нашу плоть и кровь.
Партизанский отряд и крестьянство стали сливаться в единую массу, причем никто не смог бы сказать, на каком именно отрезке нашего длинного пути это произошло. Что касается меня, я знаю только одно: в результате тех самых консультаций, которые я давал гуахиро Сьерры, моя стихийная и немного сентиментальная настроенность превратилась в более серьезную и решительную силу. Страдающие друзья – жители Сьерра-Маэстры – никогда не подозревали, какую роль они сыграли в качестве кузнецов нашей революционной идеологии.
Обратите внимание: Че Гевара подчеркивает, что единение с народом сыграло решающую роль в трансформации «стихийной и немного сентиментальной настроенности в более серьезную и решительную силу». Выходит, что именно в диалоге с крестьянами окончательно определился революционный праксис Че Гевары. Чего он не упомянул, вероятно, из скромности, так это того, что единение с народом стало возможным благодаря его личной скромности и способности к любви. И это неоспоримо диалогическое единение переросло в сотрудничество. Заметьте, Че Гевара (который не забирался на Сьерра-Маэстру вместе с Фиделем и его товарищами, когда они были недовольными юношами, искавшими приключений) признает, что его «единение с народом перестало быть теорией, оно вошло неотъемлемой частью в [его] плоть и кровь». Он подчеркивает, как с момента единения крестьяне стали «кузнецами революционной идеологии» партизан.
Даже своеобразный стиль, в котором Че Гевара пересказывает свой опыт и опыт своих товарищей и почти евангелическим языком описывает свои встречи с «бедными, верными» крестьянами, обнаруживает присущую этому выдающемуся человеку глубокую способность к любви и коммуникации. С этим связан и тот пыл, с которым он отзывается о работе другого преисполненного любви человека: Камило Торреса, «партизана-священника».
Без единения, которое порождает истинное сотрудничество, кубинский народ превратился бы в простое скопление объектов революционной деятельности людей со склонов Сьерра-Маэстры, и, будучи объектами, они не смогли бы стать приверженными общему делу. Большее, что могло произойти, – это их «присоединение», но это черта угнетения, а не революции.
В диалогической теории революционная деятельность ни на какой стадии не может отказаться от единения с людьми. Единение, в свою очередь, порождает сотрудничество, которое, как описывает Че Гевара, заставляет людей и лидеров слиться в единое целое. Такое слияние может произойти, только если революционные действия являются поистине человечными, основанными на эмпатии, любви, общении и скромности, чтобы они могли быть освободительными.
Революция любит и порождает жизнь, а для того, чтобы порождать жизнь, она может оказаться вынуждена пресекать попытки некоторых людей эту жизнь ограничивать. Вдобавок к циклу жизни и смерти, лежащему в основе природы, появляется другая разновидность смерти, идущая наперекор естественным законам бытия – смерть заживо, смерть, которой не позволяют осуществиться сполна.
Должно быть, здесь следует привести статистические данные, чтобы продемонстрировать, сколько бразильцев (и в целом латиноамериканцев) нельзя назвать людьми в полном смысле этого слова – это скорее «живые трупы»: отчаявшиеся мужчины, женщины и дети, ставшие жертвами бесконечной «невидимой войны», в которой остатки их жизни поглощает туберкулез, бильгарциоз, детская диарея… бесчисленное множество болезней, от которых страдает беднота (и большинство которых в терминологии угнетателей именуются просто «тропическими болезнями»).
Отец Шену следующим образом комментирует возможную реакцию на столь серьезные ситуации, как те, что описаны выше:
Многие из священников, входящих в Совет, как и из осведомленных мирян, опасаются, что, столкнувшись с существующими в мире нуждами и страданиями, мы попросту начнем выражать эмоциональный протест и желание смягчить проявления и симптомы нищеты и несправедливости, не утруждаясь анализом их причин, который необходим, чтобы отвергнуть режим, заключающий в себе эту несправедливость и порождающий эту нищету.
Единство во имя освобождения
В то время как, согласно антидиалогической теории деятельности, угнетателями руководит необходимость разделять угнетенных, чтобы им было еще проще поддерживать состояние угнетения последних, диалогическая теория предполагает, что лидеры должны неустанно направлять свои усилия на объединение угнетенных (и объединение лидеров с угнетенными), чтобы достичь освобождения.
Сложность заключается в том, что этот аспект диалогической деятельности (как и все остальные) не может реализоваться в отрыве от праксиса. Праксис угнетения прост (или, по крайней мере, не сложен) для господствующей элиты. Но революционным лидерам непросто осуществлять праксис, направленный на освобождение. В первом случае угнетатели полагаются на использование инструментов власти, а во втором эта власть направлена против самих революционеров. Первые могут свободно объединяться, и, хотя в их среде могут происходить случайные временные расколы, они быстро объединяются вновь при появлении малейшей угрозы их принципиальным интересам. Последние не могут существовать без народа, и именно это условие служит первым препятствием для их попыток объединиться.
В самом деле, со стороны господствующей элиты было бы непоследовательным позволить революционным лидерам объединиться. Внутреннее единство господствующей элиты, которая усиливает и организует свою власть, требует, чтобы народ был разделен. Единство революционных лидеров существует лишь вместе с единством людей друг с другом и с ними. Единство элиты проистекает из ее антагонизма по отношению к народу, а единство революционных лидеров произрастает из единения с (объединенным) народом. Конкретная ситуация угнетения, которая порождает двойственность «я» угнетенных, тем самым делая их неоднозначными, эмоционально нестабильными и исполненными страха свободы существами, упрощает задачу разделять, которая стоит перед угнетателем, и препятствует объединению, которое необходимо для освобождения.
Кроме того, с объективной точки зрения господство само по себе сеет рознь. Оно удерживает «я» угнетенного в «сцепке» с реальностью, которая кажется всемогущей и всепоглощающей, а затем вызывает отчуждение, объясняя это могущество мистическими силами. Часть «я» угнетенного человека находится в реальности, с которой оно «сцеплено», а часть – вне самого человека, в мистических силах, на которые перекладывается ответственность за реальность, которую невозможно изменить. Человек мечется между одинаковыми прошлым и настоящим и безнадежным будущим. В его представлении он не находится в состоянии становления, а значит, не может иметь будущего, которое должно быть построено в единстве с другими. Но разрывая эту «сцепку» и объективизируя реальность, поднявшись над ней, он начинает оформляться как Субъект (как некое «я»), противостоящий реальности. В этот момент, раскалывая ложное единство своей раздробленной личности, он становится настоящим индивидом.
Чтобы разделять угнетенных, необходима идеология угнетения. Чтобы достичь их единства, напротив, требуется своеобразная культурная деятельность, в процессе которой они узнают, почему и как появилась их «сцепка» с реальностью – это требует разрушения идеологии. Таким образом, попытки объединить угнетенных требуют не просто выдумывания идеологических слоганов, ведь, искажая подлинные отношения между Субъектом и объективной реальностью, они отделяют когнитивное от эмоционального, а активные аспекты деятельности – от целостной неделимой личности.
Цель диалогической освободительной деятельности заключается не в том, чтобы «вытащить» угнетенных из мифологической реальности и «привязать» к какой-то другой. Напротив, цель диалогической деятельности заключается в том, чтобы дать угнетенным возможность осознать свою сцепку с несправедливой реальностью и пойти по пути ее трансформации.
Поскольку единство угнетенных подразумевает солидарность в их среде, вне зависимости от их конкретного статуса, это единство, без сомнения, требует наличия классового сознания. Однако состояние погруженности в реальность, характерное для крестьян Латинской Америки, означает, что, прежде чем осознать себя в роли угнетенного класса (или, по крайней мере, одновременно с этим), они должны достичь осознания себя в качестве угнетенных индивидов.
Европейским крестьянам представление в качестве проблемы того факта, что они являются людьми, может показаться странным. То же самое нельзя сказать о латиноамериканских крестьянах, ведь их мир, как правило, ограничивается территорией поместья, их жесты в определенной степени напоминают движения животных и деревьев, и они считают, что находятся с последними на равных.
Человек, неразрывно связанный таким образом с природой и с угнетателем, должен научиться воспринимать себя как личность, которой не позволяют быть. А сделать такое открытие в первую очередь означает научиться смотреть на себя как на Педро, Антонио или Жозефу. Это открытие подразумевает новое восприятие смысла, присущего названиям: слова «мир», «люди», «культура», «дерево», «работа», «животное» вновь приобретают свое истинное значение. Теперь крестьянин воспринимает себя как человека, трансформирующего реальность (которая до этого представляла собой некую мистическую сущность) посредством своего созидательного труда. Он обнаруживает, что (как человек) он больше не может оставаться «вещью», находящейся в собственности другого, и может перейти от осознания себя в роли угнетенного к осознанию своей принадлежности к угнетенному классу.
Любая попытка объединить крестьян при помощи активистских методов, которые основаны на «слоганах» и не затрагивают фундаментальных аспектов, порождает лишь видимость единства, придавая их действиям чисто механистический характер. Единство угнетенных рождается на человеческом уровне, а не на уровне вещей. Оно рождается в реальности, которая может быть по-настоящему понята лишь в контексте диалектики между подструктурой и суперструктурой.
Для того чтобы угнетенные объединились, они должны сначала порвать пуповину магии и мифа, которая соединяет их с миром угнетения: их единство друг с другом должно иметь другую природу. Для достижения этого необходимого единства революционный процесс должен с самого начала представлять собой культурную деятельность. Методы достижения единства угнетенных будут зависеть от их исторического и экзистенциального опыта внутри существующей социальной структуры.
Крестьяне живут в «закрытой» реальности с единым, компактным центром, где принимаются решения по их угнетению. Городские угнетенные живут в более широком контексте, который предполагает наличие множества различных командных центров угнетения. Крестьяне живут под контролем господствующего авторитета, который воплощает собой систему угнетения. В городе угнетенные подвергаются «безличностному угнетению». В обоих случаях угнетающая сила в той или иной степени «невидима»: в сельской местности – из-за ее близости к угнетенным, в городах – из-за ее рассредоточенности.
Тем не менее культурная деятельность в столь разных ситуациях преследует одну и ту же цель: прояснить для угнетенных объективную ситуацию, которая связывает их с угнетателями, вне зависимости от того, видимы последние или нет. Лишь те действия, которые избегают простого словоблудия и бесполезного разглагольствования с одной стороны и механистического активизма – с другой, могут быть противопоставлены попыткам доминирующей элиты разделить народ, и лишь с их помощью можно продвинуться на пути к объединению угнетенных.
Организация
В теории антидиалогической деятельности манипулирование представляется необходимым для покорения и господства. В диалогической теории такой манипуляции антагонистически противопоставляется организация людей. Она не только напрямую связана с единством, но также представляет собой процесс естественного зарождения этого единства. Соответственно, борьба лидеров за достижение единства неизбежно становится еще и попыткой организовать народ, которая требует, чтобы тот факт, что борьба за освобождение – это общая задача, находил подтверждение на практике. Это постоянное, смиренное и мужественное подтверждение, рождающееся из сотрудничества и общих усилий, направленных на освобождение людей, позволяет избежать угрозы антидиалогического контроля. Оно может выражаться в разных формах, в зависимости от исторических условий, в которых существует общество, однако само по себе оно является неотъемлемой составляющей революционной деятельности.
Следовательно, для того чтобы определить, что и как следует подтверждать, необходимо постоянно углубляющееся критическое знание текущего исторического контекста, присущего людям мировоззрения, основного конфликта, существующего в обществе, и принципа, лежащего в основе этого конфликта. Поскольку это исторические, диалогические, а значит, диалектические аспекты, не следует просто заимствовать их из других контекстов, не проанализировав тот контекст, в котором осуществляется это подтверждение. Поступить иначе значит абсолютизировать и мифологизировать относительное, а в этом случае отчуждение становится неизбежным. Подтверждение делом, согласно диалогической теории деятельности, – это одно из основных отражений культурного и образовательного характера революции.
Важнейшие элементы практического подтверждения, которые не меняются в зависимости от исторического контекста, включают в себя согласованность слов и действий, храбрость, которая заставляет тех, кто подтверждает свои убеждения, принимать существование как постоянный риск, радикализацию (но не сектантство), подталкивающую тех, кто подтверждает свои убеждения и тех, перед кем они их подтверждают, к постоянно набирающей обороты деятельности, мужество любить (которое является вовсе не способом адаптироваться к несправедливому миру, а скорее стремлением к трансформации этого мира в интересах все более полного освобождения человечества), и веру в людей, поскольку именно перед ними необходимо подтверждать верность своим убеждениям, хотя из-за их диалектических отношений с господствующей элитой это сказывается также и на ней (и она реагирует на эти подтверждения в присущей ей манере).
Любое подлинное (то есть критическое) подтверждение верности своим убеждениям подразумевает смелость идти на риск, в том числе допускать вероятность того, что лидерам не всегда будет удаваться немедленно завоевать приверженность народа. Если такое подтверждение не принесло плодов в определенный момент и при определенных обстоятельствах, это еще не значит, что оно не сможет принести результаты завтра. Поскольку подтверждение верности своим убеждениям – это не абстрактный акт, а действие – столкновение с миром и с людьми, оно не статично. Это динамическая составляющая, которая становится частью социального контекста, в котором она возникает. С этого момента она не перестает влиять на этот контекст.
В антидиалогической деятельности манипулирование служит обезболивающим, которое обездвиживает людей и облегчает процесс их подчинения. В диалогической деятельности манипулирование преодолевается через подлинную организацию. В антидиалогической деятельности манипулирование служит целям покорения, в диалогической – смелое и преисполненное любви подтверждение верности своим убеждениям служит целям организации.
Для господствующей элиты организация – в первую очередь объединение между собой. Для революционных лидеров организация – это объединение между собой и с людьми. В первом случае господствующая элита все больше структурирует свою власть, чтобы иметь возможность более эффективно доминировать и обезличивать. Во втором организация не противоречит собственной сути и цели, лишь если она представляет собой метод достижения свободы. Соответственно, дисциплину, необходимую для любой организации, не следует путать с муштровкой. Действительно, без лидерства, без дисциплины, без решительности и четких целей, без очерчивания задач, которые необходимо выполнить, и указания того, как необходимо отчитаться, организацию осуществить не удастся, и, следовательно, революционная деятельность будет подорвана. Этот факт, однако, никогда не сможет оправдать отношение к людям как к вещам, которыми следует пользоваться. Само по себе угнетение уже лишает человека личности – если революционные лидеры будут манипулировать людьми, вместо того чтобы добиваться их консайентизации, сама цель организации (а значит, освобождения) будет нивелирована.
Организация людей – это процесс, в ходе которого революционные лидеры, также лишенные возможности произносить собственное слово, учатся называть мир. Это опыт истинного обучения, и в силу этого он диалогичен. Поэтому лидеры не могут произносить свое слово в одиночку, они должны произносить его вместе с народом. Лидеры, которые отказываются действовать диалогически, вместо этого навязывая собственные решения, не организуют людей – они ими манипулируют. Они не освобождают и не освобождаются – они угнетают.
Тот факт, что лидеры, которые организуют людей, не имеют права своевольно навязывать кому бы то ни было собственное слово, не означает, что из-за этого они должны занять либералистские позиции, которые способствовали бы вольности среди людей, привыкших к угнетению. Диалогическая теория деятельности отрицает как авторитаризм, так и вседозволенность, и, следовательно, устанавливает ценность авторитета и свободы. Любая свобода подразумевает вероятность того, что при определенных обстоятельствах (и на разных экзистенциальных уровнях) она может стать властью. Свобода и власть не могут быть изолированными, их следует рассматривать во взаимодействии друг с другом.
Подлинная власть утверждается не через передачу властных полномочий, а через их делегирование или основанное на сочувствии объединение. Если власть просто передается от одной группы к другой или навязывается большинству, она деградирует и превращается в авторитаризм. Власть может избежать конфликта со свободой, только если она представляет собой «свободу, становящуюся властью». Если либо одно, либо второе принимает гипертрофированные масштабы, второе атрофируется. Так же, как власть не может существовать без свободы и наоборот, авторитаризм не может существовать, не отрицая свободу, а вседозволенность – не отрицая власть.
Согласно теории диалогической деятельности, для организации необходима власть, чтобы первая не стала авторитарной. Для нее также необходима свобода, чтобы она не стала разнузданной. Организация – это скорее в высшей степени образовательный процесс, в ходе которого лидеры и люди вместе практикуют подлинную власть и свободу, которую они могут установить в обществе, трансформируя реальность, которая служит посредником в их взаимодействии.
Культурный синтез
Культурная деятельность всегда представляет собой систематическую и продуманную форму действий, которая воздействует на социальную структуру либо с целью ее сохранить, либо с целью ее трансформировать. Как разновидность продуманной и систематической деятельности, любая культурная деятельность основана на той или иной теории, которая определяет ее цели и, соответственно, ее методы. Культурная деятельность служит либо целям господства (сознательно или неосознанно), либо цели освобождения людей. В то время как эти противоположные формы культурной деятельности воздействуют на социальную структуру, они создают диалектические отношения между постоянством и изменением.
Чтобы социальная структура чем-то была, она должна чем-то стать. Другими словами, становление — это способ, с помощью которого социальная структура выражает «продолжительность», если выражаться бергсоновскими терминами.
Антидиалогическая культурная деятельность, казалось бы, направлена на мифологизацию таких противоречий, с помощью которой она стремится избежать кардинальной трансформации реальности (или замедлить ее, насколько это возможно). Антидиалогическая деятельность эксплицитно или имплицитно направлена на сохранение внутри существующей социальной структуры ситуаций, выгодных тем, кто ее осуществляет. В то время как последние ни за то бы не приняли трансформацию системы, достаточно кардинальную для того, чтобы преодолеть существующие конфликты, они могут принять реформы, которые никак не влияют на их власть решать судьбу угнетенных. Таким образом, эта методика деятельности подразумевает покорение народа, его разделение, манипулирование им и культурную интервенцию. Она в основе своей обязательно представляет собой искусственно спровоцированные действия. Что касается диалогической деятельности, она характеризуется преодолением этого аспекта искусственности. Неспособность антидиалогической деятельности преодолеть свой искусственный характер – это следствие ее цели, которая заключается в господстве. Диалогическая деятельность на это способна, ведь ее цель заключается в освобождении.
В ходе культурной интервенции деятели (которым даже не приходится лично входить в оккупируемую культуру, ведь их действия все чаще осуществляются через технологические инструменты) навязывают свое господство людям, которым отдается роль наблюдателей, роль объектов. В контексте культурного синтеза деятели становятся едины с людьми, которые выступают в качестве соавторов действий, посредством которых они воздействуют на мир.
В ходе культурной интервенции и наблюдатели, и реальность, которую необходимо сохранить, предстают как объекты, на которые направлены действия угнетателей. В контексте культурного синтеза наблюдателей нет: объектом деятельности является реальность, которую следует трансформировать ради освобождения людей.
Таким образом, культурный синтез – это способ действия, направленный на конфронтацию с самой культурой как с инструментом сохранения тех самых структур, которые ее сформировали. Культурная деятельность как деятельность историческая является средством преодоления доминирующей отчужденной и отчуждающей культуры. В этом смысле любая подлинная революция представляет собой революцию культурную.
Исследование «генеративных тем», или значимых тематик народа, описанное в главе 3, служит точкой отсчета в процессе деятельности как культурного синтеза. В самом деле, невозможно разделить этот процесс на две отдельные стадии: первую – тематическое исследование и вторую – действие как культурный синтез. Такая дихотомия подразумевала бы наличие первой стадии, на которой люди, как пассивные объекты, подвергались бы изучению, анализу и исследованию со стороны исследователей: такая практика уместна в рамках антидиалогической деятельности. Такое разделение привело бы нас к наивному выводу, что представление о действии как о синтезе вытекает из представления о действии как о вторжении.
В диалогической теории нет места такому делению. Субъекты тематического исследования – это не только профессиональные исследователи, но и люди из народа, чья тематическая вселенная должна быть изучена. Исследование – начало действия и культурного синтеза – устанавливает атмосферу творчества, которая склонна развиваться на последующих стадиях этой деятельности. Такая атмосфера невозможна при культурной интервенции, которая через отчуждение убивает творческий энтузиазм оккупируемых, лишая их надежды и вселяя в них страх идти на риск и экспериментировать – риск, без которого невозможно настоящее творчество.
Оккупируемые, на каком бы уровне они ни находились, редко выходят за границы моделей, которые предписаны для них захватчиками. В контексте культурного синтеза захватчиков нет. Следовательно, нет и навязанных ими моделей. Вместо них есть деятели, которые критически анализируют реальность (никогда не отделяя этот анализ от действия) и в качестве Субъектов вмешиваются в исторический процесс.
Вместо того чтобы следовать заранее определенным планам, лидеры и люди, отождествляющие себя друг с другом, вместе вырабатывают принципы своих действий. В своем синтезе лидеры и люди каким-то образом перерождаются в своем новом знании и в своем новом действии. Знание отчужденной культуры подталкивает к деятельности, которая направлена на трансформацию и в результате которой появляется культура, свободная от отчуждения. Более рафинированные знания лидеров превращаются в эмпирические знания народа, в то время как знания последних углубляются за счет первых.
В рамках культурного синтеза (и только) возможно разрешить противоречие между мировоззрением лидеров и взглядами, которые свойственны людям, от чего выигрывают как первые, так и вторые. Культурный синтез не отрицает различий между этими двумя способами восприятия мира: в действительности он основан на этих различиях. Он отрицает интервенцию первого по отношению ко второму и устанавливает неоспоримый принцип поддержки, которую один оказывает другому.
Революционным лидерам не следует объединяться отдельно от людей. Любое противоречие с народом, возникшее случайно, из-за исторических условий, должно быть разрешено – не усилено посредством культурной интервенции в рамках навязанных отношений. Культурный синтез – это единственно верный путь.
Революционные деятели допускают много ошибок и просчетов, не учитывая нечто очень реальное для мировоззрения людей – мировоззрения, которое в эксплицитном и имплицитном виде содержит в себе их заботы, их сомнения, их надежды, их мнение о лидерах, их восприятие самих себя и угнетателей, их религиозные воззрения (почти всегда синкретические), их фатализм и их бунтарские порывы. Ни одну из этих составляющих нельзя рассматривать отдельно, ведь все они, взаимодействуя, составляют одно целое. Угнетатель заинтересован в том, чтобы узнать это целое лишь для того, чтобы углубить свое вмешательство с целью обрести и сохранить свое господство. Для революционных лидеров знание этого целого представляет собой необходимое условие их деятельности как культурного синтеза.
Культурный синтез (именно потому, что это синтез) не означает, что цели революционной деятельности должны ограничиваться надеждами, выраженными в мировоззрении народа. Если бы так случилось (под предлогом уважения к этому мировоззрению), революционные лидеры были бы связаны этим видением ситуации. Ни вмешательство в мировоззрение людей, ни простая адаптация лидеров к (часто наивным) чаяниям народа не приемлемы.
Следует уточнить: если в определенный исторический момент основные желания людей ограничиваются требованием повысить заработную плату, лидеры могут допустить две ошибки. Они могут ограничить свою деятельность поощрением этого требования или же задавить это всеобщее желание и заменить его чем-то, что более масштабно, но еще не успело привлечь внимание народа. В первом случае революционные лидеры стараются приспособиться к требованиям людей. Во втором, не проявляя уважения к их чаяниям, они скатываются в русло культурной интервенции.
Решение заключается в синтезе: лидеры должны, с одной стороны, согласиться с народным требованием повысить заработную плату, а с другой – позиционировать само значение этого требования как проблему. Поступая таким образом, лидеры позиционируют в качестве проблемы реальную, конкретную историческую ситуацию, одним из аспектов которой является низкая заработная плата. Таким образом, станет ясно, что одно лишь требование о повышении заработной платы не может служить конечным способом решить проблему. Суть необходимого решения можно обнаружить в процитированных ранее словах священников из стран третьего мира о том, что «если рабочие каким-либо образом не станут хозяевами собственного труда, любые структурные реформы окажутся неэффективными… они должны быть хозяевами, а не продавцами своего труда… ведь любая покупка и продажа труда – это разновидность рабства».
Достичь критического осознания того факта, что необходимо быть «хозяином своего труда», что труд «составляет часть человеческой личности» и что «человек не может ни быть проданным, ни продать самого себя», означает перешагнуть рамки обманчивых, «болеутоляющих» решений. Это означает присоединиться к делу подлинной трансформации реальности, чтобы, гуманизируя ее, гуманизировать людей.
В рамках антидиалогической теории деятельности культурная интервенция служит целям манипулирования, которое, в свою очередь, служит целям покорения, а покорение – целям господства. Культурный синтез служит целям организации, а организация направлена на освобождение.
Данный труд посвящен одной очевидной истине: так же, как угнетателю, чтобы он мог угнетать, нужна теория деятельности угнетения, так и угнетенным, чтобы они могли обрести свободу, нужна своя теория деятельности.
Угнетатель разрабатывает свою теорию действий в отрыве от людей, ведь он им противопоставлен. Так и люди – до тех пор, пока их подавляют и угнетают, до тех пор, пока они впитывают образ угнетателя, – не могут самостоятельно выстроить теорию своей освободительной деятельности. Эта теория может родиться лишь в контексте взаимодействия людей и революционных лидеров, в их общности, в их совместном праксисе.
