Наоми – которая только-только входила в подростковый возраст, когда дети становятся долговязыми и неуклюжими – прижалась ухом к стене гаража, вытянувшись в полный рост, как будто хотела залезть на крышу. Сначала она услышала звук. Наоми знала про дикую кошку, которая жила на болотах и которой каким-то непостижимым образом всегда удавалось спасаться от стаи койотов, обретавшихся в топях, и вроде бы видела ее раньше, несколько раз рядом с домом. Но этот звук было не спутать ни с чем: так могут мяукать только маленькие котята. Наоми пошла к отцу.

– Они там умрут, котята.

– Нет, – сказал он. – Мама-кошка знает, что делает. Она принесла их сюда, чтобы до них не добрались койоты. Когда придет время, мама выведет их наружу. Они – животные, Наоми, в них заложен природный инстинкт. Лучше, чем мама-кошка, никто о них не позаботится. Стена – замечательная защита от хищников…

– Что такое хищники?

– Большие и страшные звери. Все, кто ест котов.

– Вроде койотов?

– Ага.

– А где папа-кот?

– На работе.

Отец показал Наоми участок стены, который был тоньше остальных, и научил ее слушать, что происходит внутри, через стакан. Она приставила стакан к стене и прислушалась. Сначала она удивленно ойкнула, потом прищурилась и случайно уронила стакан, который, разумеется, разбился.

– Надо убрать за собой, – сказал отец.

Наоми была босая, и ей пришлось аккуратно обойти осколки и масляные пятна от автомобиля, чтобы добраться до веника. Она смела осколки в кучку и снова прижала ухо к стене. Отец уже ушел на задний двор и запустил там газонокосилку. Она хотела еще поспрашивать его о котах, но сейчас он был занят и это был один из немногих его выходных за последнее время, поэтому Наоми решила повременить с вопросами. Она пошла в дом и рассказала матери про кошачье семейство. Мама проявила куда больше участия и интереса. Она вообще очень любила животных, и именно мама помогла Наоми спасти малышей опоссумов, которых они подобрали на обочине шоссе неподалеку от Хемета. Маму-опоссума сбила машина, и хотя Наоми понимала, что ее дети наверняка обречены, они с мамой сложили их в сумку с продуктами и отнесли к ближайшему ветеринару, который пообещал сделать все, что сможет. Мама относилась к животным более трепетно, чем отец, и они вместе с Наоми вышли во двор, чтобы проверить стену.

– Вот тут дыра, рядом с водосточной трубой. Наверное, кошка пролезла тут. Молодец, мама-кошка. Сообразила, как защитить детенышей. – Мать указала на место чуть ниже карниза, где труба только отчасти закрывала дыру, которую отец случайно пробил, когда ремонтировал крышу.

– Я ее видела раньше, – сказала Наоми. – Маму-кошку. Она ловит сусликов в поле. У нее вид такой боевой. Отец сказал, что она спрятала здесь котят, потому что это у нее такой инстинкт.

Мама задумчиво посмотрела на мужа, который косил лужайку на заднем дворе.

– У него выходной, и он косит лужайку… Мы его видим только за завтраком и перед сном, а в выходной он косит лужайку.

– Это у него такой инстинкт, – сказала Наоми. В воздухе пахло дымом от выхлопов газонокосилки и свежескошенной травой. Пылинки и пух одуванчиков ярко искрились в желтых лучах солнца.

Наоми думала о котятах весь день.

– Интересно, а сколько их там?

– Я думаю, несколько, – сказала мама. – Может быть, пять.

– А почему у людей не бывает сразу так много детей, как у кошек?

Мама рассмеялась:

– У некоторых бывает. Но они сумасшедшие. Поверь мне, когда ты будешь готова сама завести ребенка, ты не захочешь нескольких сразу.

– Я очень-очень хочу детей, – сказала Наоми. – Когда у меня будут дети, я буду беречь их и защищать. Как мама-кошка.

– Тебе еще рано задумываться о детях.

– Но ведь я появилась, когда тебе было всего восемнадцать.

– Ну, все равно у тебя еще девять лет впереди. И тебе еще нужно успеть найти мужа.

Отец, который слышал их разговор, оторвался от газеты:

– По-моему, ты слишком торопишься, Джин. Ей еще рано об этом думать.

Мама стрельнула глазами на мужа и опять повернулась к Наоми.

Гостиная была выдержана в синих и голубых тонах, и Наоми иногда думала, что это огромное море и она плывет по нему на диванной подушке, а родители далеко-далеко от нее, где-то на глубине.

Вот папин голос булькает где-то вдалеке. Он что-то ей говорит – что-то, что ей совершенно не интересно, – но она знает, как накрыть надоедливый голос волной, чтобы он ей не мешал.

После ужина Наоми забралась на крышу по водосточной трубе с фонариком, зажатым в зубах, который все время норовил выскочить, из-за чего ей казалось, что ее сейчас вырвет. Она ухватилась за край крыши, стараясь не порезать пальцы об острый выступ трубы, и вставила левую ногу в промежуток между трубой и стеной. Направив фонарик в дыру, она увидела пару свирепых, сверкающих красным глаз и какое-то шевеление. И больше ничего. Глаза, горящие в темноте, немного ее напугали, и она попробовала высвободить ногу, чтобы спуститься вниз; но нога застряла. Мама-кошка высунулась из дыры, так что теперь ее морда была прямо напротив лица Наоми. Наоми услышала угрожающее рычание, которое было совсем не похоже на кошачье. Она испугалась и уронила фонарик. Кошка опять зарычала и полоснула ее по лицу когтями. А потом Наоми все-таки удалось высвободить ногу, и она упала с высоты около пяти футов, приземлившись на мягкое место. Ноги пронзила острая боль.

Мама выскочила из дома и подбежала к ней.

– Господи! Что ты тут делаешь? – Она помогла дочке подняться на ноги.

– Моя нога… – простонала Наоми.

Нога болела нещадно, так что Наоми совсем не хотелось двигаться. Но мать подхватила ее на руки и отнесла в гараж, где был свет. Наоми увидела кровь. Но она вовсе не била фонтаном, как представлялось Наоми, а тихонько сочилась из мелких ранок, как моросящий дождик.

– Ты поранилась осколками, – сказала мама и быстро вытащила их из раны. У Наоми даже не было времени, чтобы как следует разреветься. Слезы просто текли по щекам. Нога горела огнем.

На крики вышел отец. Он был в белых боксерских шортах и старой серой футболке.

– Что тут у вас приключилось?

– Она сильно порезалась.

– Я же ей говорил, чтобы она убрала осколки… – Он повернулся к дочери и спросил уже мягче: – Я ведь тебе говорил, что их нужно убрать, Наоми?

Наоми смотрела на него сквозь слезы. Ее взгляд как будто скользил по предметам, ни на чем не задерживаясь. Все было размыто.

– Ее надо отвезти к врачу, – сказала Джин.

– Ага… Вот только где бы нам взять триста баксов?

Джин промолчала.

– Мы сами справимся, правильно?

Джин как будто хотела что-то сказать, но передумала. Повисла неловкая пауза.

– Наверное, справимся… Господи, Дэн. А если это серьезная рана?

– Обычный порез. Самым обыкновенным стеклом. Ты ведь сумеешь его зашить?

– Милая, – мама повернулась к Наоми, – а ты сама как считаешь?

– Делай, как хочет отец.

– Она всегда меня так называет, – вставил отец. – Не папуля, не папа. Отец. Разве не странно?

Джин пропустила замечание мужа мимо ушей. Она приложила теплую ладонь к влажной щеке дочери.

– Когда что-то болит, плакать – это нормально.

– А еще она никогда не смотрит мне в глаза, – продолжал распаляться Дэн. – Ты не замечала? Ты у нас мама, а я отец.

Черт…

Он говорил что-то еще, но звуки начали расплываться, потому что Наоми вдруг показалось, что она слышит, как там – в стене – мяукают котята. Все громче и громче…

И даже тогда, когда мама достала свой швейный набор и сказала, что больно не будет, хотя с виду оно и страшно, Наоми казалось, что она слышит котят.

Швы сняли через неделю. Правда, остался широкий белый шрам, но могло быть и хуже. Нога совсем не болела, только легонько потягивала, если Наоми прыгала через скакалку. Всю неделю Наоми почти не выходила на улицу из-за температуры, которая, по словам мамы, поднялась из-за воспаления в ране. Все эти дни ока только и делала, что смотрела повторы «Я люблю Люси», жевала соленые чипсы и попивала колу. Не самое плохое занятие, надо сказать. Как только температура спала, Наоми отправилась проведать котят, прихватив с собой банку тунца. Коты любят тунец, а мама все равно не хватится этой банки. У них этих консервов – полная кладовка.

Наоми поставила у стены стремянку и залезла наверх.

Но дыры в стене больше не было.

Она была запечатана штукатуркой.

Наоми спросила у мамы, в чем дело.

– Котята подросли, – сказала мама, – и мама-кошка отвела их обратно в поле, ловить мышей.

– А как же койоты?

– Дикие коты обычно умнее койотов, честное слово, золотко. У них все будет в порядке.

Вообще-то Наоми не разрешали ходить на поле за домом, но она все же пошла, продираясь сквозь заросли ежевики и дикого плюща. Трава на поле была высокой и желтой; заросли лисохвоста кололи ноги и цеплялись за носки. Посреди поля стоял старый проржавевший трактор, и возле него Наоми нашла несколько маленьких жестких баллончиков. Что-то мелькнуло в траве на насыпи, где трава была особенно густой, а громадное дерево, опаленное молнией, стояло безмолвным стражем на поле. На самой его вершине замер сокол. Наоми искала глазами котят. Трава колыхалась. Сокол снялся со своего насеста и полетел в направлении апельсиновой рощи.

Наоми увидела два настороженных уха, плывущих сквозь траву.

Потом показалась желто-коричневая голова. Зверь был очень красивым.

Наоми еще никогда не видела койота так близко.

Она замерла.

Койот развернулся и побежал к болотам.

Только тогда Наоми поняла, что все это время она не дышала. Солнце стояло в зените и палило нещадно. Наоми взглянула на дом, оставшийся далеко позади. На лбу выступил пот – жар былой лихорадки. Она уселась в траву, сложила ладони, как будто собралась молиться, и прошептала в сухую землю:

– Пусть с котятами все будет хорошо…

Когда Наоми проснулась, солнце уже клонилось к закату. Муравьи ползали по рукам и волосам. Она смахнула их и растерянно огляделась. Казалось, она проспала много лет – так здесь было спокойно и тихо. Мама звала ее с заднего дворика. Наоми встала, отряхнулась от грязи и насекомых и побежала на звук знакомого голоса. Она перепрыгнула через тернистые заросли лоз, и тут у нее разболелась нога, да так, что она прохромала весь остаток пути. Она как раз огибала гараж, когда что-то прыгнуло ей под ноги.

Мама-кошка. Сердитое рычание.

Наоми застыла.

Мама-кошка смотрела на нее.

Наоми поискала глазами котят, но не увидела ни одного.

А потом она их услышала.

И попыталась определить, откуда идет этот звук.

Прижала ухо к стене гаража.

И услышала их.

В стене.

Котят.

Всех пятерых.

Вернувшись с работы, отец уселся смотреть новости. Было уже десять вечера, и по идее в это время Наоми уже должна была готовиться ко сну, но она сидела в гостиной, прижав ухо к стене, и внимательно слушала. Ей казалось, что там что-то шевелится и постепенно сдвигается. Следуя за звуком, Наоми ползла вдоль стены на четвереньках. Отец на минуту оторвался от телевизора и взглянул на нее. Звуки в стене вроде бы смолкли.

– Ты не достал их оттуда… котят… когда заделывал дырку, да?

Отец смотрел на нее. Его глаза как будто тонули в морщинках; из-за очков с очень сильными линзами они казались огромными, так что у Наоми было такое чувство, как будто он смотрит не на нее, а сквозь нее.

– О чем ты, Наоми?

– Ты оставил их там, в стене…

– Ну что ты. – Он улыбнулся. – Не говори ерунды. Я их вытащил, всех пятерых. А мама отнесла в поле.

– Я их слышала. А еще я видела маму-кошку. Она была очень злая.

– Не говори ерунды, – повторил он уже раздраженно и снял очки.

Наоми вдруг поняла, что мамы в гостиной нет, и она осталась наедине с отцом, чего очень не любила. И особенно – в доме.

Она пошла в комнату к маме. Мама уже легла, но не спала. А читала книжку. Когда Наоми вошла, она отложила книгу.

Наоми забралась к ней в постель.

– Мама, можно тебя спросить?

Мама похлопала по матрасу, Наоми пододвинулась ближе и положила голову ей на руку.

– Про котят в стене. – Она смотрела в потолок, и ей представлялось, что это небо, по которому плывут облака, похожие на чье-то лицо. – Я хочу знать, успела ли мама-кошка забрать котят, прежде чем он заделал дыру?

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что я их сегодня слышала.

– Перед ужином?

Наоми кивнула. Лицо из облаков растаяло.

– Ты мне не сказала, что ты их слышишь.

– Я разозлилась, думала, вы мне врете.

– Я бы не стала тебе врать.

– Я спросила у отца, а он мне сказал: «Не говори ерунды».

– Ну… Это не ерунда, если ты была твердо уверена, что ты их слышишь. Но это тебе показалось. Я сама видела, как они все ушли. С мамой-кошкой.

– Маму-кошку я тоже видела. Она была очень злая. Мне показалось, она на меня злится. Потому что я не проследила за ее детьми, и их оставили в стене.

– Нет, – сказала мама, гладя Наоми по волосам. – Коты не умеют думать, как люди. Скорее всего она просто была голодная. Или, может, она к тебе привязалась. Может, когда-нибудь она вернется сюда вместе с котятами, когда они подрастут, потому что она так за них переживала.

– Но я точно их слышала!

– А может, просто хотела услышать?

Наоми была сильно смущена, но она знала, что мама никогда не врет.

– Ты загорела, – сказала мама.

– Я видела в поле койота.

– Ты ходила в поле?

– Я искала котят.

– Ну, ты даешь! Только не говори отцу.

Утром Наоми опять была у стены и слушала через стакан.

Ничего.

Ни звука.

Она тихонько постучала пальцами по стене.

Опять ничего.

А потом… что-то.

Почти ничего.

Слабый жалобный писк.

И тут словно прорвало плотину.

Звуки хлынули сплошным потоком: визг, мяв, отчаянное царапанье.

Она чуть не выронила стакан, но вовремя вспомнила о порезанной ноге и успела его подхватить.

Я бы не стала тебе врать, всплыли в памяти мамины слова.

Я бы не стала тебе врать.

Она снова прижала стакан к стене.

Ничего.

Тишина.

Только бешеный стук ее сердца.

Наоми лежала в постели и не могла заснуть. Будь ночью светло, как днем, она бы прекрасно спала, а так приходилось держаться настороже из-за теней, таящихся в темноте. Она испугалась, что забыла, как дышать; но потом поняла, что она все-таки дышит.

Где-то в час ночи дверь в ее комнату приоткрылась.

Кто-то стоял на пороге, и Наоми закрыла глаза.

Она считала свои вдохи и выдохи и надеялась, что это не он.

Она почувствовала поцелуй на лбу.

Поцелуй и прикосновение к одеялу. Больше он ничего с ней не делал, ее полуночный отец, однако и этого вполне хватало, чтобы пугать Наоми до смерти. В такие минуты ей хотелось умереть. И она мысленно звала маму, чтобы та ее защитила.

И тут она снова услышала их.

Котят.

Они тихонько мяукали, просили тунца или молока.

Они нашли ее и пришли к ней по узким проходам в стенах, чтобы сказать ей, что все с ними в порядке.

Она заснула еще до того, как дверь снова открылась. Заснула под тихий мяв, размышляя, хорошо ли им там, котятам; ловят ли они мышей, которые иногда залезают в стены через трещины и вентиляцию. Эти пятеро по-прежнему были здесь. Котята, ее котята. И она знала, что теперь все будет хорошо.

– Да что с ней такое?

– Ну, Дэн, если бы мы отвезли ее в больницу сразу, как только увидели, что рана воспалилась…

– И нас обвинили бы в жестоком обращении с ребенком. Ты посмотри на нее, посмотри. Тут дело не в воспалении или инфекции, Джин. Посмотри. Почему она это делает?

– По-моему, она больна. У нее снова температура.

– В нее словно бес вселился.

Наоми слышала их, но не обращала внимания. Котята. Им было уже три месяца, и их голоса звучали совсем как у взрослых. Они играли за узорчатыми обоями в кухне, как раз за тостером. Наоми расслышала испуганный писк: похоже, один из них поймал мышь, и теперь вся пятерка забавлялась с добычей. Она прижала ладони к обоям, пытаясь раздвинуть стену. Но у нее, разумеется, ничего не вышло.

– Почему она ползает по полу вдоль стены? – сказал отец. – Так люди не делают. Она похожа на зверя.

– Милая, – мама погладила Наоми по волосам, – по-моему, тебе нужно вернуться в постель.

Наоми взглянула на мать снизу вверх.

– Я люблю их, – сказала она, улыбаясь. – Я их очень люблю.

Мама отвела глаза.

– Я отвезу ее к доктору. Прямо сейчас!

– Здравствуй, Наоми. – Доктор был абсолютно лысый и весь так и лучился доброжелательностью, прямо как добрый дедушка.

– Здравствуйте.

– Нога заживает хорошо, все сшито правильно. Чья это работа?

– Мамина. Она была медсестрой.

– Да, я знаю. Она когда-то работала со мной, ты не знала?

Нет ответа.

– На что жалуемся? – Доктор прижал стетоскоп к ее груди. Потом он вставил ей в ухо такой смешной градусник, который он называл «пистолетом», посветил ей в глаза, проверяя реакцию зрачков, и посмотрел горло, с такой силой надавив ложечкой на язык, что она едва не задохнулась.

– Я не знаю…

– Твоя мама очень переживает.

– Я не знаю почему.

– Она говорит, что ты слушаешь стены.

– Не стены, а пятерых…

– Кого пятерых?

– Пятерых котят. Они меня знают. Я их очень люблю.

– И как же котята туда попали?

Наоми недоверчиво взглянула на доктора.

– Не знаю.

– Ну хорошо. Тогда… – Он сделал ей укол в руку, которого она вообще не почувствовала. Странный какой-то доктор, подумала Наоми.

– Ну как?

– Я даже его не почувствовала.

Доктор подпер рукой подбородок и ущипнул Наоми за руку.

– А теперь почувствовала?

Наоми покачала головой. Тогда врач подошел к конторке в глубине комнаты, вернулся с какой-то пластиковой бутылкой, открыл ее и сунул Наоми под нос.

– Понюхай.

Она понюхала.

– Понюхай еще.

Наоми послушно потянула носом.

– Чем пахнет?

– Не знаю. Похоже на воду.

Он попробовал улыбнуться, но у него получилось плохо.

– Хочешь мне что-нибудь рассказать?

– Что именно?

– Что угодно. Про папу и маму, например.

Наоми на минуту задумалась.

– Нет.

Тогда Наоми отвели в приемную и велели ждать, пока мама тоже пройдет осмотр.

По дороге домой, в машине, мама спросила Наоми:

– Ты с нами играешь?

– А-а…

– А по-моему, играешь. Ты что, пытаешься разрушить нашу семью? Потому что если это действительно так, юная леди, если ты… – Руки у мамы дрожали так сильно, словно она сама толкала автомобиль по дороге.

Наоми что-то ответила, но ее, похоже, не слушали. Поэтому ей оставалось только сидеть и помалкивать.

А когда мать начала читать лекцию, Наоми вдруг поняла, что она тоже ее не слышит. Ни единого слова.

По ночам было спокойно и хорошо. Она могла сколько угодно сидеть у стены и слушать, как котята играют, охотятся на мышей и ползают туда-сюда. Наоми пробовала придумывать для них имена, но когда придумывалось что-то хорошее, она сразу путалась, кто из них кто.

Когда открывалась дверь спальни (а теперь это случалось редко), Наоми больше не умирала со страха, а просто лежала и слушала своих котят. Теперь они подросли, и их было хорошо слышно даже с кровати. Иногда, когда она сильно зажмуривала глаза, у нее получалось представить, как они выглядят. Все серые и полосатые, как мама-кошка. У одного на груди была белая звездочка. У двоих глаза зеленые, а у всех остальных – синие. Один точно стал очень толстым от всех этих мышей и плотвичек, которых он скушал в течение прошлых недель, а другой исхудал как скелет, но при этом был бодр и весел.

В один прекрасный день к ним приехала женщина в мужском костюме и привезла какие-то картонные папки. Мать и отец Наоми были вовсе не рады ее приезду.

Женщина задавала всякие вопросы, в основном родителям, а Наоми слушала котят.

– Наоми, – сказал отец. – Ответь, пожалуйста, когда тебя спрашивают.

Наоми подняла глаза. Голос отца стал очень тихим, как будто его закрыли под крышкой в какой-нибудь банке и он не мог оттуда выбраться. Она посмотрела на женщину, потом на мать. У мамы на лбу блестели капельки пота.

– Да, мэм. – Она повернулась к женщине с папками.

– Как ты себя чувствуешь, милая?

– Хорошо.

– Ты недавно болела?

Наоми кивнула:

– Да, но мне уже лучше. Это был грипп.

– Хорошо проводишь каникулы?

Наоми склонила голову набок и прищурилась.

– Вы их слышите?

– Кого?

– Ну, их всех. Котят. Они кого-то поймали, мышь или воробья. По-моему, я слышала. А вы?

Как только тетя с папками уехала, Дэн буквально взорвался гневом:

– Меня все это уже достало, когда ты уже прекратишь отравлять нам жизнь?!

Наоми не поняла, о чем он говорит и кого имеет в виду. Она слышала, как котята треплют птичку за крылья, слышала, как летят перья во все стороны. Котята были очень славные, но иногда могли быть и жестокими. Как настоящие хищники. Они набрасывались на добычу, как львы, быстро утаскивали ее к себе и играли с ней до тех пор, пока бедная мышь или птичка не умирали от страха. В этом было что-то красивое – взять кого-нибудь очень маленького и играться с ним.

– Никаких гребаных котов в этих долбаных стенах нет! – ворвался в ее размышления голос отца. Он подошел к Наоми и приподнял ее над полом под мышки. – Я покажу тебе, что случилось с котятами. Прямо сейчас и покажу!

– Господи, Дэн! Ей же больно!

Но голос мамы как будто прошелестел в густой невидимой траве и потерялся в ней – тихий, безмолвный.

Отец что-то орал; Наоми не слышала, но поняла, что он кричит, по движению его губ. Она вся была поглощена возней пятерых котят. Вот Задира дерется за воробьиную голову, а Мряфа разодрала тушку когтями, но череп выкатился у нее из лапок, и Задира тут же его и схрумкал. Хьюго не участвовал в дележе добычи. Он никогда не дрался с другими; он предпочитал подождать, пока не обнажится скелет, а потом грыз косточки.

– Я тебе покажу! Раз и навсегда! – вернулся голос отца.

Он потащил ее через кухню на задний двор, к стене гаража.

Там он чуть ли не швырнул Наоми на землю, а сам вошел в гараж. Наоми слышала, как Фиона шептала на ушко Зелде о многоножках, которых она заманила в паутину за холодильником.

Отец вернулся с тяжелой кувалдой.

– Вот смотри! – сказал он и врезал по стене в том месте, где когда-то родились котята. Раз-два! Вверх-вниз! Ден работал кувалдой как одержимый. Куски штукатурки и кирпичей летели во все стороны. Обнажилась проводка и за ней, на кучке пыли и обрывках газет, лежали какие-то маленькие сморщенные штуковины.

– Видишь? – Отец ткнул в них кувалдой. От одной сморщенной штуки отползла, извиваясь, дюжина серо-белых личинок. – Видишь, мать твою так?! – Он орал в полный голос, но Наоми снова казалось, что его голос доносится откуда-то издалека. Из плотно закрытой банки.

Она смотрела на них. Жесткие, костлявые, сморщенные, как сухие абрикосы. Сердце бешено колотилось в груди, в горле застрял комок, в глазах потемнело. Что это, тельца мышей, которых котята поймали и спрятали про запас?

А потом ей показалось, что она сейчас упадет в обморок. Точечки темноты плясали в уголках глаз, а на солнце как будто нашло затмение. Мир исчез. Отец тоже исчез. Наоми просунула руку в новую дыру. Сначала – руку, потом – голову. Ей казалось, что она влезла в дыру вся.

Она видела трубы, провода и пыль.

– Я ее слышу, – сказала мама. – По-моему, она что-то сказала.

Отец ответил не сразу:

– Она уже три дня подряд выдает какие-то странные звуки, а сейчас вообще рычит по-звериному, и ты решила, что она выздоравливает…

– Она что-то сказала. Милая? Ты что-то хочешь сказать?

Но у Наоми и в мыслях не было разговаривать с ними сейчас. Она держала Хьюго на коленях и осторожно гладила его по спинке – осторожно, потому что знала, что он не любит, когда его шерстка встопорщена. Задира играл с клубком, а остальные котята спали вповалку.

– Ты посмотри на нее, – сказал отец.

– Доча? – позвала мама из-за стены. – Ты хочешь что-то сказать?

– Ты думаешь, ей помогут твои судорожные объятия? Думаешь, она пойдет на поправку, если ты будешь с ней так вот нянчиться? Она все понимает, не дура. Она знает, что делает.

Зелда упала на спинку, потянулась и широко зевнула, задев усами по голой ноге Наоми. Щекотно.

– Наоми? – в который раз спросила мама.

– Она все это специально. Притворяется, чтобы привлечь внимание. И ты идешь у нее на поводу. А она это специально, чтобы нам досадить…

– Да нет же. Посмотри на ее губы. Она пытается что-то сказать. Посмотри, Дэн. Господи! Она пытается говорить. Наоми, солнышко, золотая моя, скажи маме, что такое с тобой? Как ты? Малыш?

С другой стороны стены Наоми слушала мурлыканье, зарывшись лицом в припорошенный пылью мех. Ритмичный гул под нежной шерсткой, похожий на колыбельную. Ей было так хорошо и тепло там, внутри стен, с пятерыми котятами.

– Боже, опять она начала, – раздраженно сказал отец.

– Заткнись, Дэн. Пусть.

– Это невыносимо! Как ты можешь спокойно сидеть с ней рядом, да еще обнимать, когда она вытворяет такое?!

– Наверное, мне просто не все равно…

Наоми мяукала и раскачивалась взад-вперед, мяукала и раскачивалась… ей было спокойно и хорошо. Здесь, в стене, она ощущала себя в безопасности, защищенной от хищников. Здесь, в стене.

Она увидела, как один из котов встрепенулся и настороженно замер. Шерсть у него на загривке встала дыбом. Он почуял добычу. Кто-то забрался на их территорию. Какой-то непрошеный гость в их потайном волшебном королевстве.