Пять месяцев спустя

О человеке многое можно сказать, если судить по его привычкам. Например, Джордан встречал кандидата в присяжные, который каждое утро готовил себе кофе, садился с чашкой возле компьютера и читал электронную версию «Нью-Йорк таймс» от начала до конца. Были и другие, которые никогда не заходили на сайты новостей, потому что их это расстраивало. Были и жители деревень, которые, имея телевизор, смотрели лишь шипящую трансляцию государственных телеканалов, потому что у них не было достаточно денег, чтобы протянуть кабель в их захолустье. А были еще и такие, которые покупали дорогие спутниковые антенны, чтобы смотреть японские мыльные оперы или «Час молитвы» в три часа ночи. Были те, кто смотрел CNN, и те, кто смотрел канал новостей FOX.

Шел шестой час индивидуального допроса кандидатов в присяжные, в процессе которого выбирались присяжные для суда над Питером Хьютоном. На это ушли долгие дни, проведенные в зале суда с Дианой Левен и судьей Вагнером перед креслом, куда один за другим садились потенциальные члены жюри присяжных и отвечали на вопросы прокурора и адвоката. Их целью было отобрать двенадцать людей плюс резерв, которых эти выстрелы лично не коснулись, присяжных, которые могли бы принимать участие в случае необходимости в длительном процессе, а не думать о своих домашних делах или о том, кто присмотрит за их маленькими детьми. Людей, которые не ловили каждое упоминание в новостях об этом судебном процессе в течение последних пяти месяцев — или, как Джордан про себя начал их любя называть, свалившихся с Луны.

Был август, и днем столбик термометра подбирался к отметке сорок. Как назло, в зале суда сломался кондиционер, а от судьи Вагнера, когда он потел, воняло нафталином и грязными носками.

Джордан уже снял пиджак и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки под галстуком. Даже Диана, хотя он втайне подозревал, что она — одна из степфордских роботов, завернула волосы в узел и заколола карандашом.

— Ну, что там у нас? — спросил судья Вагнер.

— Присяжный номер шесть миллионов семьсот тридцать тысяч, — пробормотал Джордан.

— Присяжный номер восемьдесят восемь, — объявил пристав.

На этот раз это был мужчина в брюках цвета хаки и в рубашке с короткими рукавами. У него были редеющие волосы, мокасины и обручальное кольцо. Джордан отметил все это в своем блокноте.

Диана встала и представилась, а затем начала задавать свой список вопросов. Ответы должны были определить, есть ли причина отказаться от кандидатуры этого человека — например, если у него есть дети, которые погибли в Стерлинг Хай, значит, он не сможет сохранять объективность. Если же такой причины нет, Диана могла использовать одну из своих черных меток, чтобы отстранить этого присяжного. У нее и у Джордана было по пятнадцать шансов отклонить кандидатуру потенциального присяжного без видимых причин. Диана уже использовала один против низкорослого лысого тихого программиста, а Джордан отказался от бывшего служащего военно-морских сил.

— Чем вы занимаетесь, мистер Олстроп? — спросила Диана.

— Я архитектор.

— Вы женаты?

— В октябре будет двадцать лет.

— У вас есть дети?

— Двое, сыну четырнадцать лет и дочери девятнадцать.

— Они ходят в государственную школу?

— Сын, да. А дочь учится в колледже, в Принстоне, гордо ответил он.

— Вам что-то известно об этом деле?

Джордан знал, что положительный ответ не отменит его кандидатуру. Главное, верит он или нет тому, что говорят в прессе.

— Ну, только то, что я читал в газетах, — сказал Олстроп, и Джордан прикрыл глаза.

— Вы читаете одну и ту же газету каждый день?

— Раньше я читал «Юнион лидер», — сказал он, — но их статьи выводили меня из себя. Теперь я стараюсь читать хотя бы «Нью-Йорк таймс».

Джордан принял это к сведению. «Юнион лидер» была известна своей консервативностью, а «Нью-Йорк таймс» — либеральностью.

— А как насчет телевиденья? — спросила Диана. — у вас есть любимые телепередачи?

Вряд ли кому понравится присяжный, который по десять часов в день смотрит судебный канал. Также не хочется, чтобы присяжный обожал шоу Пи-ви Хермана.

— «Шестьдесят минут», — ответил Олстроп, — и «Симпсоны».

«Наконец-то, — подумал Джордан, — нормальный человек».

Он встал, когда Диана закончила задавать свои вопросы и уступила место ему.

— Вы помните, что вы читали об этом деле? — спросил он.

Олстроп пожал плечами.

— Что в школе стреляли и обвиняется в этом один из учеников.

— Вы знали кого-нибудь из учеников школы?

— Нет.

— Вы знакомы с кем-либо из тех, кто работает в Стерлинг Хай?

Олстроп покачал головой:

— Нет.

Джордан подошел к нему почти вплотную.

— В этом штате действует правило, которое разрешает поворачивать направо на красный свет, если вы сначала остановитесь на красный. Вам это известно?

— Конечно, — ответил Олстроп.

— А если бы судья сказал вам, что нельзя поворачивать направо на красный, а нужно ждать, пока загорится зеленый, даже если бы перед вами был знак, на котором ясно написано «Правый поворот на красный». Что бы вы сделали?

Олстроп посмотрел на судью Вагнера.

— Наверное, сделал бы так, как он говорит.

Джордан улыбнулся про себя. Ему было наплевать на то, как Олстроп водит машину — этот вопрос был специально рассчитан на то, чтобы отсеять людей, неспособных действовать вне правил. На этом судебном процессе будет не только информация, воспринимаемая на интуитивном уровне. Поэтому ему в жюри нужны люди с достаточно широкими взглядами, чтобы понимать: правила не всегда такие, какими кажутся, ему нужны люди, которые услышат новые правила и смогут им последовать.

Когда он закончил со своими вопросами, они с Дианой подошли к судье.

— Есть ли причины, чтобы отстранить этого присяжного от слушания? — спросил судья Вагнер.

— Нет, Ваша честь, — сказала Диана, и Джордан отрицательно покачал головой.

— Значит?

Диана кивнула. Джордан посмотрел на мужчину, который все еще сидел на месте свидетеля.

— Мне он подходит, — сказал он.

Проснувшись, Алекс притворилась, что все еще спит. Приоткрыв глаза, она смотрела на мужчину, растянувшегося на второй половине ее кровати. Эти отношения, длившиеся уже месяц, оставались для нее такой же загадкой, как и созвездие веснушек на плече Патрика, изгиб его спины, зачаровывающий контраст его черных волос на белой простыне. Казалось, он заполнил собой всю ее жизнь. Она обнаруживала его рубащки в корзине со своим бельем, запах его шампуня на своей подушке, она снимала трубку, собираясь ему позвонить, и оказывалось, что он уже звонит ей. Алекс слишком долго была одна. Она была практичной, решительной, принципиальной (кого она пытается обмануть… все это только эвфемизмы, описывающие ее истинную сущность: она была упрямой) и поэтому ду. мала, что такая внезапная атака на ее личное пространство будет раздражать. Но оказалось, что она, наоборот, чувствовала себя потерянной, когда Патрика не было рядом, как моряк, который после месяцев, проведенных в море, наконец-то вышел на берег и все еще чувствует волны океана под ногами, даже когда их там нет.

— Ты же знаешь, что я чувствую, когда ты смотришь, — пробормотал Патрик. Ленивая улыбка осветила его лицо, но глаза были все еще закрыты.

Алекс наклонилась над ним, ее рука скользнула под одеяло.

— Что ты чувствуешь?

— Я чувствую все.

Быстрым движением он перехватил ее руку за запястье и притянул ее под себя. Его глаза, мягкие после сна, были светло-голубыми и напомнили Алекс льды северных морей. Он поцеловал ее, и она обвила его тело.

Вдруг ее глаза резко распахнулись.

— Черт, — проговорила она.

— Вообще-то я не это собирался…

— Ты знаешь, который час?

Они опустили жалюзи в ее спальне из-за ярко светившей этой ночью луны. Но сейчас солнечный свет пробивался сквозь тонкую щель над подоконником. Алекс слышала, как Джози гремит кастрюлями внизу на кухне.

Патрик, перегнувшись через Алекс, взял наручные часы, которые оставил на ночном столике.

— Черт, — повторил он и отбросил одеяло. — Я уже на час опоздал на работу.

Он схватил свои трусы, а Алекс выскочила из постели и потянулась за халатом.

— А как же Джози?

Не то чтобы они скрывали свои отношения от Джози — Патрик часто заезжал в гости после работы, или на ужин, или забоать Алекс в ресторан. Несколько раз Алекс пыталась поговорить с Джози о нем, чтобы понять, как она относится к тому» что мама чудом нашла себе мужчину, но Джози всеми способами старалась избежать этого разговора. Алекс сама не была уверена, как далеко зайдут эти отношения, но понимала: они с Джози столь долго были одним целым, что появление Патрика означает, что Джози осталась одна, а именно сейчас Алекс не могла позволить этому случиться. Она собиралась возместить утраченное время и действительно в первую очередь думала о Джози. Поэтому, если Патрик проводил ночь у нее, она следила, чтобы он уезжал, прежде чем Джози проснется и увидит его здесь.

Только не сегодня, в десять утра этого ленивого летнего вторника.

— Может, это хорошая возможность рассказать ей? — предложил Патрик.

— Что рассказать?

— Что мы… — Он взглянул на нее.

Алекс смотрела на него. Она не могла закончить предложение, она сама не знала ответа. Она не думала, что этот разговор у них с Патриком случится вот так. Была ли она с Патриком только потому, что он так хорошо умел спасать неудачников, нуждающихся в помощи? Когда закончится судебный процесс, захочет ли он продолжения? Захочет ли этого она?

— Что мы вместе, — решительно сказал Патрик.

Алекс повернулась к нему спиной и резким движением затянула пояс халата. Другими словами, это было не совсем то, к чему она стремилась. Но с другой стороны, откуда ему об этом знать? Если бы он сейчас спросил ее, чего она ждет от этих отношений… Алекс знала, что ответить. Она хочет любви. Ей хотелось, чтобы у нее был кто-то, к кому она возвращалась бы домой. Ей хотелось мечтать, куда они поедут, когда будут на пенсии, и знать, что он все еще будет рядом, когда она поднимется на самолет. Но она никогда ему в этом не признается. Вдруг она сделает это, а он посмотрит на нее непонимающим взглядом? Вдруг еще слишком рано думать о таких вещах?

Если бы он сейчас спросил ее, она бы не ответила, потому что ответ — это самый верный способ получить обратно свое сердце.

Алекс пошарила рукой под кроватью в поисках тапочек. Но вместо этого обнаружила ремень Патрика и бросила ему. Может быть, причина того, что она не говорила Джози о том, что спит с Патриком, не имела ничего общего с желанием защитить Джози, а скорее попыткой защитить себя.

Патрик продел ремень в джинсы.

— Не обязательно делать из этого государственную тайну, — сказал он. — Ты имеешь право… ну, ты понимаешь.

Алекс посмотрела на него.

— На секс?

— Я пытался подобрать менее грубое слово, — признался Патрик.

— Но я также имею право на то, чтобы сохранять свою личную жизнь в тайне, — заметила Алекс.

— Тогда мне, наверное, нужно забрать задаток за расклейку плакатов по всему городу.

— Хорошая идея.

— Думаю, лучше я куплю тебе что-то из драгоценностей.

Алекс опустила глаза, чтобы Патрик не заметил, как она перебирает слова предложения, пытаясь найти между ними намек на признание.

Господи, неужели всегда так тяжело, когда не ты командуешь парадом?

— Мама! — позвала с первого этажа Джози. — Если хочешь завтракать, то я нажарила блинов.

— Послушай, — вздохнул Патрик. — Мы еще можем скрыть это от Джози. Тебе нужно только ее отвлечь, пока я выскользну из дома.

Она кивнула.

— Я постараюсь задержать ее в кухне. Ты… — Она посмотрела на Патрика. — Только поторопись.

Когда Алекс направилась к двери, Патрик схватил ее за локоть и притянул к себе.

— Эй, а попрощаться? — сказал он, наклонился и поцеловал ее.

— Мама, они остывают!

— Увидимся, — сказала Алекс, отстраняясь.

Она поспешила вниз и увидела Джози, перед которой стояла целая тарелка блинчиков с черникой.

— Как пахнет… не могу поверить, что проспала так долго, — начала Алекс, и только сейчас поняла, что стол накрыт на троих.

Джози сложила руки на груди.

— Ну и какой кофе он любит?

Алекс опустилась на стул напротив дочери.

— Ты не должна была об этом узнать.

— Во-первых, я уже взрослая девочка. А во-вторых, тогда гениальному детективу не следовало оставлять свою машину перед домом.

Алекс выдернула распустившуюся нить из салфетки.

— Без молока и две ложки сахара.

— Что ж, — сказала Джози. — В следующий раз буду знать.

— Что ты об этом думаешь? — тихо спросила Алекс.

— О том, что буду готовить ему кофе?

— Нет, о том, что будет следующий раз.

Джози подцепила вилкой большую ягоду.

— Думаю, от мрего мнения здесь мало что зависит, правда?

— Если ты против, я перестану с ним встречаться, — сказала Алекс.

— Он тебе нравится? — спросила Джози, глядя в тарелку.

— Да.

— И ты ему нравишься?

— Думаю, да.

Джози подняла глаза.

— Тогда тебя не должно волновать, что думает кто-то другой.

— Меня волнует, что думаешь ты, — сказала Алекс. — Я не хочу, чтобы ты думала, что стала для меня менее важной из-за него.

— Только веди себя благоразумно, — ответила Джози с легкой улыбкой. — Каждый раз, занимаясь сексом, у тебя равные шансы на то, чтобы забеременеть или нет. Пятьдесят на пятьдесят.

Брови Алекс поползли вверх.

— Ничего себе. Мне казалось, что ты меня не слушала, когда я читала тебе эту лекцию.

Джози растерла пальцем капельку кленового сиропа, упавшую на стол, не отрывая глаз от деревянной поверхности.

— Так ты… это… любишь его?

Казалось, эти слова причиняют ей боль.

— Нет, — быстро сказала Алекс, потому что если ей удастся убедить Джози, то она сможет и себя убедить в том, что ее чувства к Патрику просто страсть и не имеют ничего общего с… с этим. — Прошло всего несколько месяцев.

— Мне кажется, время не имеет значения, — сказала Джози.

Алекс решила, что лучший способ пересечь это минное поле и уберечь и Джози, и саму себя от боли — притвориться, что для нее это не имеет никакого значения, просто мимолетное увлечение, каприз.

— Я бы не поняла, что ко мне пришла любовь, даже если бы она была у меня перед носом, — небрежно бросила она.

— Но все не так, как по телевизору, когда вдруг все складывается идеально. — Голос Джози становился тише, пока не стал только мыслью. — Чаще, когда это происходит, ты тратишь все свое время на мысли о том, что может пойти не так.

Алекс смотрела на нее не в силах пошевелиться.

— О Джози.

— Неважно.

— Я не хотела, чтобы ты…

— Давай поговорим о чем-то другом, хорошо? — Джози заставила себя улыбнуться. — А он неплохо выглядит для своего возраста.

— Он на год младше меня, — заметила Алекс.

— Моя мама встречается с малолетками, — поддразнила Джози и протянула ей тарелку с блинчиками. — Бери, а то остынут.

Алекс взяла тарелку.

— Спасибо, — сказала она, но удержала взгляд Джози немного дольше, чтобы дочь поняла, за что именно она благодарна.

В этот момент на лестнице показался крадущийся на цыпочках Патрик. Спустившись, он повернулся, чтобы показать Алекс что все в порядке.

— Патрик, — позвала она. — Джози напекла нам блинчиков.

Селена знала, что с точки зрения педагогики между мальчиками и девочками нет никакой разницы. Но она также знала, что если спросить любую маму или воспитательницу в детском саду, так сказать, без протокола, они скажут совершенно другое. Этим утром она сидела на скамейке в парке, наблюдая, как Сэм играет в песочнице с другими малышами. Две маленькие девочки делали вид, что пекут куличики из песка и камушков. Мальчик рядом с Сэмом пытался разбить игрушечный грузовик, колотя им о деревянную раму песочницы. «Никакой разницы, — подумала Селена. — Конечно».

Она смотрела, как Сэм отодвинулся от сидящего рядом мальчика и начал повторять действия девочек, насыпая песок в ведерко, чтобы сделать пирог.

Селена улыбнулась, надеясь, что этот небольшой эпизод говорит о том, что, повзрослев, ее сын не будет действовать согласно стереотипам, а займется тем, что ему больше нравится. Можно ли, глядя на ребенка, с уверенностью сказать, кем он вырастет? Иногда, разглядывая Сэма, она видела взрослого мужчину, которым он когда-то станет. Человеческая оболочка, в которой он будет жить, отражалась в его глазах. Но иногда можно разглядеть не только внешность. Станут ли эти маленькие девочки самозабвенными домохозяйками или успешными бизнес-леди? Станет ли этот склонный к разрушению мальчик наркоманом или алкоголиком? Бил ли Питер Хьютон своих ровесников, или топтал жуков, или делал в детстве еще что-то такое, что могло бы предсказать его будущее?

Мальчик в песочнице бросил грузовик и начал копать, по-видимому, пытаясь попасть в Китай. Сэм перестал печь пироги и потянулся к пластмассовому велосипеду, но потерял равновесие и упал, разбив коленку о деревянную раму.

Селена моментально вскочила со своего места, готовая подхватить сына на руки до того, как он разревется. Но Сэм оглянулся на других детей, словно понимая, что на него смотрят. И хотя его маленькое личико покраснело и сморщилось от боли, он не заплакал.

Девочкам проще. Они могут сказать: «Больно» или «Мне плохо», и общество их не отвергнет. Но мальчики так не разговаривают. Они не способны выучить этот язык ни в детстве, ни повзрослев. Селена вспомнила, как прошлым летом Джордан ездил на рыбалку с другом, жена которого только что подала на развод.

— О чем вы разговаривали? — спросила она, когда Джордан вернулся.

— Ни о чем, — ответил Джордан. — Мы ловили рыбу.

Селене это было непонятно — их не было шесть часов. Как можно сидеть рядом с кем-то в тесной лодке столько времени и не поговорить по душам о делах друга, о том, справляется ли он с этой сложной ситуацией, переживает ли о том, как будет жить дальше.

Она посмотрела на Сэма, который теперь завладел грузовиком и возил его по тому месту, которое еще недавно было его собственным пирогом. Селена знала, что все меняется очень быстро. Она представила, как Сэм обнимает ее своими малень кими ручками и целует, как бежит к ней, когда она раскрывает свои объятия. Но рано или поздно он поймет, что его друзья не держатся за мамину руку, когда переходят улицу, что они не пекут пироги и куличики в песочнице, а строят города и роют котлованы. Однажды, лет в десять или даже раньше, Сэм начнет запираться в своей комнате. Будет стесняться ее прикосновений. Будет отвечать сквозь зубы, станет жестким, станет мужчиной.

Возможно, это мы виноваты в том, что мужчины становятся такими. Селена подумала, что сочувствие, как и любая неиспользуемая мышца, просто атрофируется.

Джози сказала маме, что устроилась на лето добровольцем в школе и будет помогать детям из младшей и средней школы занимать-с я математикой. Она рассказывала об Энджи, чьи родители разошлись во время учебного года, и из-за этого он не сдал алгебру. Она описывала Джозефа, больного лейкемией, который не ходил к школу из-за лечения и которому особенно тяжело давались дроби. Каждый день за ужином мама расспрашивала ее о работе, и у нее всякий раз была готова история. Проблема была только в том, что все это было выдумкой. Джозефа и Энджи на самом деле не было, как не было у Джози работы в школе.

Этим утром, как и каждое утро, Джози вышла из дома. Она села на пригородный автобус, поздоровалась с Ритой, водителем, которая работала на этом маршруте все лето. Когда все пассажиры вышли на ближайшей к школе остановке, Джози осталась в автобусе. Она сидела на своем месте до конечной остановки, которая находилась в одной миле на юг от кладбища Шепчущихся сосен.

Ей здесь нравилось. На кладбище она не могла случайно встретить кого-то, с кем не хотела разговаривать. Ей вообще не нужно было разговаривать, если у нее не было настроения. Джози направилась по извивающейся тропинке, которую знала уже настолько хорошо, что с закрытыми глазами могла бы сказать, где будет ухаб, а где тропинка свернет влево. Она знала, что ярко-синий куст гортензии находится на полпути к могиле Мэтта, а в нескольких шагах до нее чувствовался запах жимолости.

Сейчас там уже стоял надгробный камень, цельный кусок белого мрамора с аккуратно выгравированным именем Мэтта. Уже начала расти трава. Джози села на земляной холмик. Он был теплым, словно солнце впиталось в землю и та хранила тепло в ожидании ее прихода. Джози взяла рюкзак, достала бутылку воды, сандвич с арахисовым маслом и пакетик с крекерами.

— Можешь поверить, что через неделю начинается учеба? — Сказала она, обращаясь к Мэтту. Теперь она иногда разговаривала с ним. Не то чтобы она ожидала его ответа, просто ей стало легче, когда она заговорила с ним после стольких месяцев молчания. — Хотя настоящую школу пока не открывают. Сказали, что, может быть, откроют ко Дню благодарения, когда закончат реконструкцию.

Что на самом деле делали в школе, для всех оставалось загадкой. Джози достаточно часто проезжала мимо и знала, что спортзал и библиотеку снесли, так же как и столовую. Она удивлялась, неужели администрация школы настолько наивна, чтобы полагать, будто избавившись от места преступления, они заставят учеников поверить, что ничего не было.

Она когда-то читала, что привидения не обязательно селятся в каком-то определенном месте, они могут преследовать человека. Джози не была поклонницей паранормальных теорий, но в эту она верила. Она знала, что бывают воспоминания, от которых никогда не сможешь ни убежать, ни избавиться. Джози легла, и ее волосы рассыпались по молодой траве. — Тебе нравится, когда я прихожу? — прошептала она. — Или ты прогнал бы меня, если бы мог говорить?

Она не хотела слышать ответа. На самом деле она даже не хотела об этом думать. Поэтому она раскрыла глаза как можно шире и смотрела в небо, пока яркая синева не обожгла глаза.

Лейси стояла в мужском отделе магазина одежды, осторожно трогая рукой колючий твид, темно-синюю шерсть и рубчатый лен пиджаков. Она два часа ехала в Бостон, чтобы купить самую лучшую одежду, в которой Питер сможет пойти на суд. «Брукс Бразерс», «Хьюго Босс», «Кельвин Кляйн», «Эрменеджильдо Зегна». Эти костюмы сшили в Италии, во Франций, в Англии, в Калифорнии. Она посмотрела на ценник, шумно вздохнула и поняла, что ей все равно. Скорее всего она в последний раз покупает одежду своему сыну.

Лейси методично обходила отдел. Она выбрала трусы, сделанные из тончайшего египетского хлопка, упаковку белых маек от Ральфа Лорена, кашемировые носки. Она нашла брюки песочного цвета. Она отодвинула классическую светлую рубашку, потому Питеру всегда не нравилось, если воротник торчит из выреза свитера. Она выбрала темно-синий пиджак по совету Джордана. «Нам нужно одеть его, словно он идет на собеседование в университет», — сказал он.

Она вспомнила, как где-то в одиннадцать лет Питер возненавидел пуговицы. Казалось бы, нет ничего проще, чем обойтись без такого предмета, но большинство брюк застегивалось на пуговицу. Лейси помнила, как ей пришлось объездить все магазины, чтобы найти байковые пижамные брюки на резинке, которые можно было бы носить как повседневные. Не далее, как в прошлом году она видела в школе детей в пижамных брюках и подумала, значит ли это, что Питер стал диктовать моду или просто выпал из общего ритма.

Даже когда Лейси собрала все, что нужно, она продолжала ходить по магазину. Она провела рукой по радуге шелковых платков, которые таяли под ее пальцами, выбирая тот, который подошел бы к цвету глаз Питера. Она перебирала кожаные ремни — черные, коричневые, с заклепками, из крокодиловой кожи — и галстуки с узором в горошек, растительным или в полоску. Она выбрала банный халат, такой мягкий, что Лейси чуть не расплакалась, тапочки из овчины, плавки цвета вишни. Она выбирала товар, пока кипа одежды в ее руках не стала весом с ребенка.

— Давайте я вам помогу, — сказала продавщица, забирая часть покупок и перекладывая их на прилавок. Она начала складывать их одну за другой. — Мне знакомо это ощущение, — сказала она с сочувствующей улыбкой. — Когда мой сын уезжал, мне казалось, что я умру.

Лейси посмотрела на нее. Неужели она не единственная женщина, прошедшая через такой ужас? Неужели, пережив подобное, человек, как эта продавщица, может узнать в толпе таких же, как она, словно существует тайное общество матерей которым дети нанесли смертельные раны?

— Вам кажется, что это навсегда, — сказала женщина — но поверьте мне, когда он приедет на рождественские каникулы или на лето и съест всю еду в доме, вам захочется, чтобы учеба в колледже продолжалась круглый год.

Лицо Лейси застыло.

— Конечно, — сказала она. — Колледж.

— У меня девочка учится в Нью-гемпширском университете, а сын — в Рочестере, — сказала продавщица.

— В Гарвард. Мой сын едет в Гарвард.

Однажды они говорили об этом. Питеру больше нравился факультет информатики в Стафорте, и Лейси шутила, что выбросит проспекты из колледжей на запад от Миссисипи, потому что это слишком далеко.

Государственная тюрьма находится в шести милях на юг, в Конкорде.

— Гарвард, — повторила продавщица. — Он, должно быть, очень умный.

— Да, умный, — подтвердила Лейси и продолжала рассказывать о выдуманном поступлении Питера в колледж, пока ложь не приобрела сладкий вкус, пока она сама в это не поверила.

Как только часы показали три, Джози перевернулась на живот, широко раскинув руки, и прижалась лицом к земле. Казалось, она пытается удержаться за землю, что, по ее мнению, было не так далеко от правды. Она глубоко вдохнула — обычно она не чувствовала никаких запахов кроме травы и почвы, но время от времени, особенно после дождя, она улавливала легкий аромат дезодоранта и шампуня Мэтта, словно Мэтт все еще оставался собой сразу под поверхностью.

Она подобрала пакет, в котором был сандвич, пустую бутылку, сложила все это в рюкзак и направилась по извивающейся тропинке к воротам кладбища. Вход загораживала машина. Только дважды за все лето Джози видела, как подъезжали похоронные процессии, и от этого ей становилось немного дурно. Она зашагала быстрее, надеясь, что успеет уйти и будет уже автобусе, когда начнется служба, и тут поняла, что загораживающая ворота машина — не катафалк, и даже не черная. Это была та же машина, которая стояла возле их дома утром, а рядом, присев на капот и сложив руки на груди, стоял Патрик.

— Что вы здесь делаете? — спросила Джози.

— Я могу задать тебе тот же вопрос.

Она пожала плечами.

— Это свободная страна.

Джози ничего не имела против самого Патрика Дюшарма. Просто рядом с ним она нервничала по многим причинам. Она не могла взглянуть на него, не вспомнив о Том Дне. Но теперь ей некуда было деваться, потому что он стал любовником ее мамы (странно звучит), и в некотором смысле от этого было еще хуже. Влюбившись, мама пребывала на седьмом небе, в то время как Джози тайком ездит на кладбище, чтобы навестить своего парня.

Патрик выпрямился и сделал шаг в ее сторону.

— Твоя мама думает, что ты сейчас по горло занята в школе.

— Это она попросила вас следить за мной? — спросила Джози.

— Мне больше нравится слово «присмотреть», — поправил ее Патрик.

Джози фыркнула. Ей не хотелось показаться глупым подростком, но сдержаться она не могла. Сарказм служил ей силовым полем: как только она его выключит, он сможет заметить, насколько она близка к тому, чтобы расплакаться.

— Твоя мама не знает, что я здесь, — сказал Патрик. — Я хотел с тобой поговорить.

— Я опаздываю на автобус.

— Я отвезу тебя, куда скажешь, — раздраженно сказал он. — Знаешь, на работе я часто хочу повернуть время вспять, чтобы спасти жертву изнасилования до того, как это случится, чтобы оцепить дом прежде, чем туда влезет вор. Я понимаю, что чувствуешь, когда ни твои действия, ни слова не способны ничего исправить. Я знаю, что значит просыпаться среди ночи и бес прерывно прокручивать снова и снова одну и ту же сцену и воспоминания настолько яркие, что кажется, будто переживаешь это событие вновь и вновь. И я готов поспорить, что мы с тобой вспоминаем одно и то же.

Джози сглотнула. Ни разу во время доверительных разговоров с врачами, психиатрами и даже другими ребятами из школы никому так четко не удавалось описать ее чувства. Но она не могла позволить Патрику узнать об этом, не могла признаться в своей слабости, несмотря на то что он все равно поймет, что она чувствует.

— Не надо притворяться, что у нас есть что-то общее, — сказала Джози.

— Но у нас есть общее, — ответил Патрик. — Твоя мама. — Он посмотрел Джози в глаза. — Она мне нравится. Очень. И мне бы хотелось знать, что ты не против.

У Джози сжалось горло. Она попыталась вспомнить, как Мэтт говорил, что она ему нравится, и подумала, услышит ли она это от кого-нибудь еще раз.

— Моя мама — взрослая девочка. Она сама решает, с кем т…

— Не надо, — прервал ее Патрик.

— Что «не надо»?

— Не говори того, о чем потом пожалеешь.

Джози отступила на шаг, ее глаза сверкали.

— Если вы думаете, что, набиваясь ко мне в друзья, выиграете в ее глазах, то вы ошибаетесь. Лучше сделать ставку на цветы и шоколад. Ей на меня плевать.

— Это неправда.

— Вы не так долго с нами общаетесь, чтобы знать это.

— Джози, — сказал Патрик, — она с ума сходит из-за тебя.

Джози показалось, что правда стала у нее поперек горла и ее сложнее озвучить, чем переварить.

— Но не так, как из-за вас. Она счастлива. Она счастлива, а я… я знаю, что должна радоваться за нее…

— А ты здесь, — сказал Патрик, показывая на кладбище. — И тебе одиноко.

Джози кивнула и разрыдалась. Она отвернулась, смутившись, а потом почувствовала, что Патрик обнял ее. Он ничего не говорил, и на какое-то мгновение он ей даже понравился — любое слово, даже сочувственное, заняло бы пространство, куда ей нужно было вылить свою боль. А он просто дал ей возможность выплакаться, пока слезы не высохли, и Джози еще немного постояла, прижавшись к его плечу, и думала: прошла ли буря, или это только начало.

— Я сволочь, — прошептала она. — Я завидую.

— Я думаю, она бы поняла.

Джози отстранилась от него и вытерла глаза.

— Вы расскажете ей, что я прихожу сюда?

— Нет.

Она посмотрела на него снизу вверх удивленно. Она думала, что он станет на мамину сторону.

— Знаешь, ты не права, — сказал Патрик.

— В чем?

— В том, что остаешься одна.

Джози обвела взглядом холм. От ворот могила Мэтта не была видна, но все же она была, как и весь Тот День.

— Призраки не считаются.

Патрик улыбнулся.

— Зато мамы считаются.

Больше всего Льюис ненавидел лязг закрывающейся металлической двери. И то, что через тридцать минут он сможет покинуть тюрьму, мало успокаивало. Главное, что этого не могли сделать заключенные. И то, что одним из этих заключенных был мальчик, которого он учил ездить на велосипеде без тренировочных колес. Мальчик, который в детском саду сделал пресс-папье, до сих пор стоящее на письменном столе Льюиса. Тот самый мальчик, который на его глазах сделал свой первый вдох.

Он понимал, что для Питера его визит станет шоком — столько месяцев он обещал себе, что на этой неделе он наконец наберется мужества, чтобы навестить сына в тюрьме, но всегда появлялась то неотложная работа, то срочная статья. Но когда офицер открыл дверь и провел Питера в комнату посещений, Льюис понял, что недооценивал того, каким шоком для него самого станет свидание с Питером.

Он стал крупнее. Быть может, не выше, но шире — его рубашка плотно облегала плечи, и руки, налившиеся мускулами. Его кожа казалась прозрачной, почти голубой в этом неестественном освещении. Руки Питера непрерывно двигались — то он обнимал себя за плечи, а когда сел, они впились в сиденье стула.

— Ну, — начал Питер, — что тебе известно?

Льюис приготовил шесть или семь вариантов речи, чтобы объяснить, почему так и не смог заставить себя навестить сына раньше, но, увидев Питера, сидящего здесь, смог произнести только два слова:

— Прости меня.

Губы Питера сжались.

— За что? За то, что ты полгода не вспоминал обо мне?

— Мне кажется, — признался Льюис, — что скорее восемнадцать лет.

Питер откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на Льюиса. Тот заставил себя выдержать этот взгляд. Сможет ли Питер простить все его грехи, несмотря на то, что сам Льюис сможет сделать то же самое по отношению к нему?

Питер провел ладонью по лицу и потряс головой. А потом начал улыбаться. Льюис расслабился. До этого момента он на самом деле не знал, чего ожидать от Питера. Перед самим собой он мог перечислять какие угодно оправдания и полагать, что его извинения обязательно будут приняты. Он мог напоминать себе, что он здесь отец, он главный — но обо всем этом было сложно помнить, сидя в тюремной комнате свиданий, когда слева сидит женщина, заигрывающая со своим любовником через красную разделительную линию, а справа — мужчина, который беспрестанно матерится.

Улыбка на лице Питера стала жестче, превратилась в насмешку.

— Пошел ты, — выплюнул он. — Зачем ты сюда пришел? Тебе же плевать на меня. Ты же не хочешь просить у меня прощения. Ты просто хочешь услышать, как сам произносишь эти слова. Ты здесь ради себя, а не ради меня.

Голова Льюиса стала тяжелой, словно камень. Он наклонился вперед, его шея больше не могла выдержать такую тяжесть, пока его лоб не коснулся сложенных ладоней.

— Я не могу ничего делать, Питер, — прошептал он. — Я не могу работать, я не могу есть. Я не могу спать. — Он поднял лицо. — Сейчас в колледж приезжают новые студенты. Я смотрю на них из окна — они постоянно показывают пальцами на здания, или гуляют по главной улице, или слушают экскурсовода, который ведет их через внутренний двор, — и думаю, как я мечтал видеть вместо них тебя.

Много лет назад, после рождения Джойи, он написал статью об экспоненциальном росте счастья — когда коэффициент меняется скачкообразно после ключевого события. Он пришел к выводу, что результат изменяется в зависимости не от события, ставшего причиной ощущения счастья, а скорее от состояния, в котором человек пребывал, когда оно случилось. Например, рождение ребенка. Одно дело, если брак счастливый и ребенок желанный, и совершенно другое, если тебе шестнадцать и твоя подружка залетела. Холодная погода — прекрасный вариант для отдыха на горнолыжном курорте, но просто катастрофа для каникул у моря. Богатый человек просияет от радости, заработав доллар во время депрессии, а шеф-повар дорогого ресторана станет есть червяков, попав на необитаемый остров. Отец, который надеялся увидеть своего сына образованным, успешным, независимым, мог бы, при других обстоятельствах, просто радоваться тому, что его ребенок жив и здоров и он все еще может сказать ему, что всегда его любил.

— Знаешь, что сейчас говорят о колледже? — спросил Льюис, немного выпрямившись. — Что плата за обучение слишком завышена.

Его слова удивили Питера.

— Все эти родители отдают более сорока тысяч в год, — сказал Питер, слегка улыбнувшись. — А я здесь, и с толком использую деньги, которые ты заплатил налоговикам.

— Чего еще может желать экономист? — пошутил Льюис, хотя это было не смешно, и никогда не будет. И он понял, что это тоже своего рода счастье: когда ты готов сказать все, что угодно — сделать все, что угодно, — лишь бы твой сын продолжал вот так улыбаться, словно действительно услышал что-то смешное, даже если, произнося каждое слово, тебе кажется, что ты глотаешь битое стекло.

Патрик сидел, закинув ноги на стол прокурора, а Диана Левен просматривала отчеты баллистической экспертизы, готовясь к его показаниям в суде.

— Было два дробовика, которыми ни разу не воспользовались, — объяснял Патрик, и два одинаковых пистолета — «глок-17», — зарегистрированных на имя соседа, живущего через дорогу. Пенсионер, бывший коп.

Диана посмотрела на него поверх бумаг.

— Мило.

— Ага. Ну, ты же знаешь полицейских. Какой смысл прятать оружие в сейф, если нужно, чтобы его можно было быстро достать? Короче, из пистолета «А» стреляли по всей школе — борозды на собранных нами гильзах это подтвердили. Из пистолета «Б» тоже стреляли — это показала баллистическая экспертиза, но мы не обнаружили ни одной пули, выпущенной из его обоймы. Этот пистолет заклинило, и мы нашли его на полу в раздевалке. Хьютон все еще держал в руках пистолет «А», когда его арестовали.

Диана откинулась назад в своем кресле, положив сцепленные в замок пальцы на грудь.

— МакАфи обязательно спросит, зачем Хьютону вообще понадобилось доставать в раздевалке пистолет «Б», если пистолет «А» до этого момента прекрасно работал.

Патрик пожал плечами.

— Возможно, он воспользовался им, чтобы выстрелить Мэтту Ройстону в живот, а потом, когда его заклинило, вернулся к пистолету «А». Или же все намного проще. Поскольку пули от пистолета «Б» так нигде и не обнаружили, можно предположить, что из него и сделали самый первый выстрел. Пуля вполне может оставаться где-то в стекловолоконной изоляции в столовой. Пистолет заклинило, парень взял пистолет «А», а неисправный сунул в карман… а в конце этой бойни он или выбросил его, или случайно уронил.

— Или. Терпеть не могу это слово. Всего три буквы — и море обоснованных сомнений…

Она замолчала, потому что в дверь постучали и в кабинет заглянула секретарша.

— Пришел посетитель, которому назначено на два.

Диана повернулась к Патрику.

— Я готовлю Дрю Джирарда к даче показаний. Может, останетесь?

Патрик пересел на стул у стены, освобождая место напротив прокурора. Парень вошел, тихо постучав.

— Мисс Левен?

Диана обогнула свой стол.

— Дрю. Спасибо, что пришел. — Она жестом указала на Патрика. — Ты помнишь детектива Дюшарма?

Дрю кивнул в его сторону. Патрик отметил про себя его выраженные брюки, его рубашку, его показные манеры. Это был не тот самоуверенный, известный всей школе и в колледже звездный игрок в хоккей, как его описывали ученики, когда Патрик проводил расследование. Но с другой стороны, на глазах Дрю убили его лучшего друга, а самого его ранили в плечо. Тот мир, в котором он был королем, исчез.

— Дрю, — сказала Диана, — ты здесь, потому что ты получил повестку, это означает, что на следующей неделе ты будешь давать показания в суде. Мы дадим тебе знать, когда именно, как только будет известно… но сейчас я бы хотела убедиться, что ты не нервничаешь из-за того, что нужно будет идти в суд. Сегодня мы поговорим о том, какие вопросы тебе зададут, и о самой процедуре дачи показаний. Если у тебя есть какие-то вопросы, мы тоже ответим. Хорошо?

— Да, мэм.

— Патрик наклонился вперед.

— Как плечо?

Дрю повернул лицо в его сторону, подсознательно избегая движения плечом.

— Я до сих пор хожу на разные процедуры, но уже намного лучше. Вот только… — Его голос затих.

— Что еще? — спросила Диана.

— Я пропущу весь хоккейный сезон в этом году.

Диана с Патриком переглянулись, сочувствуя свидетелю.

— Думаешь, ты когда-нибудь сможешь снова играть?

Дрю покраснел.

— Врачи говорят, что нет, но я думаю, они ошибаются. — Он помолчал. — Я перешел в выпускной класс и рассчитывал на спортивную стипендию в колледже.

Наступило неловкое молчание, словно никто не хотел признавать ни храбрость Дрю, ни правду.

— Что ж, Дрю, — сказала Диана. — Когда мы встретимся в суде, сначала я попрошу тебя сказать, как тебя зовут, где ты живешь и был ли ты в тот день в школе.

— Хорошо.

— Давай немножко потренируемся, ладно? Когда ты пришел в школу в то утро, какой предмет был на первом уроке?

Дрю сел немного прямее.

— История Америки.

— А на втором уроке?

— Английский.

— А куда ты пошел после урока английского языка?

— У меня было окно на третьем уроке. Большинство народу во время окон сидят в столовке.

— Туда ты и направился, так?

— Да.

— С тобой был кто-то еще? — продолжала Диана.

— Туда я шел один. Но когда я пришел, то сидел с компанией. — Он посмотрел на Патрика. — С друзьями.

— Сколько времени вы провели в столовой?

— Не знаю, где-то полчаса.

Диана кивнула.

— А что случилось потом?

Дрю опустил глаза на свои брюки, поводил большим пальцем по шву. Патрик заметил, что его рука дрожит.

— Мы все просто, ну, разговаривали… а потом я услышал сильный грохот.

— Ты можешь сказать, откуда исходил звук?

— Нет. Я не понял, что это было.

— Ты что-то видел?

— Нет.

— И что ты сделал, когда услышал этот громкий звук? — спросила Диана.

— Я пошутил, — ответил Дрю. — Я сказал, что школьные обеды взорвались. Что у них наконец-то получились радиоактивные бутерброды.

— После шума ты оставался в столовой?

— Да.

— А потом?

Дрю посмотрел на свои руки.

— Потом был звук, похожий на петарды. И прежде чем кто-нибудь понял, что происходит, в столовую вошел Питер. У него был рюкзак и пистолет в руке. И он начал стрелять.

Диана подняла ладонь.

— Здесь я тебя на секунду прерву, Дрю… Когда ты будешь возле стойки и скажешь это, я попрошу тебя посмотреть на обвиняемого и подтвердить, что это был он, для протокола. Понял?

— Да.

Патрик понял, что он воспринимает это преступление не так как остальные. Он даже не прокручивает в голове леденящее душу видео из столовой, которое просматривал. Он представлял Джози, одну из друзей Дрю, сидящую за длинным столом, как она слышит эти петарды, даже не подозревая, что случится в следующую секунду.

— Давно ли ты знаком с Питером? — спросила Диана.

— Мы оба выросли в Стерлинге. Мы учились в одной школе, можно сказать, всегда.

— Вы были друзьями? Дрю покачал головой.

— Врагами?

— Нет, — сказал он. — Не совсем врагами.

— У вас с ним были проблемы?

Дрю поднял глаза.

— Нет.

— Ты когда-нибудь издевался над ним?

— Нет, мэм, — сказал он.

Патрик почувствовал, как его руки сжались в кулаки. Он знал из показаний сотен детей, что Дрю Джирард заталкивал Питера в шкафчики, ставил ему подножки, когда тот спускался по лестнице, плевал ему в волосы бумажными шариками, Это, конечно, не оправдывало того, что сделал Питер… но тем не менее. Один ребенок гниет в тюрьме, десять — в могилах, десятки в больнице или лечатся дома, сотни таких, как Джози, которые до сих пор не могут говорить об этом дне без слез, родители, как Алекс, которые доверили Диане вершить правосудие от их имени. А этот маленький сопляк нагло врет.

Диана оторвалась от своих заметок и посмотрела на Дрю.

— То есть, если тебя под присягой спросят, издевался ли ты над Питером, что ты скажешь?

Дрю поднял на нее глаза, и его самоуверенность угасла достаточно, чтобы Патрик увидел: он до смерти боится, что им известно больше, чем ему говорят. Диана посмотрела на Патрика и бросила ручку на стол. Ему этого приглашения было достаточно. Он мгновенно поднялся с места, его рука схватила Дрю Джирарда за горло.

— Послушай, маленький ублюдок, — сказал Патрик, — не шути. Нам известно, как ты поступал с Питером Хьютоном Нам известно, что ты сидел прямо посредине. Что десять человек погибли, у восемнадцати никогда не будет той жизни, о которой они мечтали, и еще столько семей в этом городе, которые навсегда останутся с этим горем, что я даже не могу сосчитать. Я не знаю, какую игру ты затеял. То ли хочешь прикинуться мальчиком из церковного хора, чтобы защитить свою репутацию, то ли просто боишься говорить правду. Но поверь мне, если ты встанешь за Свидетельскую стойку и будешь врать о том, как вел себя в прошлом, я постараюсь, чтобы ты загремел в тюрьму за препятствование правосудию.

Он отпустил Дрю и повернулся, глядя в окно кабинета Дианы. У него не было полномочий арестовывать Дрю ни на каких основаниях, даже если парень действительно даст ложные показания, тем более отправлять его в тюрьму, но Дрю этого не знает. Возможно, достаточно его просто напугать, чтобы он начал вести себя по-человечески. Глубоко вздохнув, Патрик наклонился, поднял ручку, которую уронила Диана, и протянул ей.

— Давай я повторю вопрос, Дрю, — спокойно продолжила она. — Ты когда-нибудь издевался над Питером Хьютоном?

Дрю посмотрел на Патрика и сглотнул. А потом открыл рот и заговорил.

— Это лазанья гриль, — объявила Алекс, когда Патрик и Джози откусили по первому кусочку. — Ну, как вам?

— Не знала, что лазанью можно готовить на гриле, — медленно проговорила Джози. Она начала отковыривать лапшу от сыра, словно снимала скальп.

— Как именно готовится это блюдо? — спросил Патрик протягивая руку за кувшином с водой и наполняя свой стакан.

— Это была обычная лазанья. Но потом что-то пролилост в духовке, и повалил дым… Я хотела начать все заново но потом подумала, что это просто добавит блюду пикантности, привкус дымка. — Она посмотрела на них невинным взглядом Оригинально, да? Я просмотрела все кулинарные книги, Джози и, насколько мне известно, такого еще никто не придумал.

— Еще бы, — сказал Патрик, кашляя в салфетку.

— Мне действительно нравится готовить, — продолжала Алекс. — Я люблю выбрать рецепт, а потом импровизировать и смотреть, что получится.

— Рецепты в чем-то напоминают законы, — ответил Патрик. — Лучше соблюдать их, если не хочешь совершить преступление…

— Я не голодна, — вдруг сказала Джози. Она оттолкнула от себя тарелку и побежала наверх.

— Завтра начинается суд, — сказала Алекс, объяснив ее поведение. Она побежала за Джози, даже не извинившись, потому что знала: Патрик поймет. Джози громко хлопнула дверью и включила музыку, стучаться не имело смысла. Алекс повернула дверную ручку и вошла. Подойдя к стереосистеме, она выключила звук.

Джози лежала на кровати лицом вниз, накрыв голову подушкой. Когда Алекс присела рядом на матрац, она не пошевелилась.

— Хочешь поговорить? — спросила Алекс.

— Нет, — ответила Джози приглушенным голосом.

Алекс наклонилась и сдернула подушку.

— А ты попытайся.

— Просто… Господи, мама… что со мной не так? Словно для всех остальных мир снова завертелся, а я никак не могу сесть на карусель. Даже вы, ведь вы должны только и думать, что об этом суде, но нет. Вы сидите здесь, смеетесь, улыбаетесь, словно можете выбросить из головы то, что уже случилось и что еще случится. А я не могу перестать думать об этом хотя бы на секунду. — Джози подняла на Алекс полные слез глаза. — Для всех жизнь продолжается. Для всех, кроме меня.

Алекс положила руку Джози на плечо и погладила. Она вспомнила, как ее восхищал сам факт физического существования Джози сразу после ее рождения — что ей непостижимым образом, из ничего, удалось сотворить это крошечное, теплое, пищащее создание без единого изъяна. Она часами лежала на кровати, положив Джози рядом с собой, трогала кожу своего ребенка, крошечные жемчужины ее пальчиков на ногах, пульсирующий родничок.

— Когда-то, — сказала Алекс, — когда я еще работала государственным защитником, в нашем офисе на День независимости устроили праздник для всех работников и их семей. Я взяла тебя, хотя тебе было всего около трех лет. Потом устроили фейерверк, и я на минутку отвлеклась, а когда обернулась, тебя уже не было. Я начала кричать, и кто-то тебя заметил — ты лежала на дне бассейна.

Джози поднялась, увлеченная никогда прежде не слышанной историей.

— Я нырнула в воду, вытащила тебя, сделала искусственное дыхание рот в рот, и ты закашлялась. Я не могла ни слова сказать, так испугалась. Но ты рассердилась и начала бить меня. Сказала, что искала русалок, а я тебе помешала.

Положив подбородок на колени, Джози слегка улыбнулась.

— Правда?

Алекс кивнула.

— Я сказала, чтобы в следующий раз ты обязательно брала меня с собой.

— И был следующий раз?

— Это ты мне скажи. — Она помолчала. — Не обязательно падать в воду, чтобы почувствовать, что тонешь, правда?

Джози покачала головой, из глаз полились слезы. Она пододвинулась, устраиваясь в маминых объятиях.

Патрик понимал, что это его погубит. Второй раз в жизни он настолько сблизился с женщиной и ее ребенком, что забыл о том, что на самом деле он не часть этой семьи. Он обвел взглядом стол, обломки кошмарного ужина, приготовленного Алекс, и начал убирать нетронутые тарелки.

Лазанья гриль потемневшим кирпичом остывала на блюде. Он сложил посуду в раковину и включил горячую воду, затем взял мочалку и начал тереть.

— О господи, — сказала Алекс за его спиной. — Ты действительно идеальный мужчина.

Патрик обернулся, его руки все еще были в мыле.

— До идеала еще далеко. — Он потянулся за кухонным полотенцем. — Джози…

— С ней все в порядке. Все будет хорошо. Или, по крайней мере, мы будем повторять эти слова, пока они не станут правдой.

— Мне очень жаль, Алекс.

— А кому не жаль? — Она села верхом на стул и опустила подбородок на спинку. — Я завтра иду на суд.

— Ничего другого я и не ожидал.

— Ты вправду думаешь, что МакАфи может добиться для него оправдательного договора?

Патрик аккуратно положил полотенце рядом с раковиной, подошел к Алекс и присел на корточки перед ее стулом.

— Алекс, — сказал он, — этот мальчик пришел в школу с тщательно продуманным планом боя. Он начал с парковочной площадки — взорвал там бомбу, чтобы отвлечь внимание. Он обошел школу и у парадного входа выстрелил в ребенка на ступеньках. Он направился в столовую, стрелял в кучу детей, убил некоторых из них, а затем сел и съел порцию хлопьев с молоком, прежде чем продолжить эту бойню. Я не понимаю, как, при всех имеющихся уликах, можно снять обвинения.

Алекс смотрела на него.

— Скажи мне кое-что… почему Джози повезло?

— Потому что она выжила.

— Нет, я имею в виду, почему она выжила? Она была и в столовой, и в раздевалке. Она видела, как вокруг нее умирают люди. Почему Питер не застрелил ее?

— Я не знаю. Постоянно случаются вещи мне непонятные. Некоторые из них, такие как эти выстрелы. А некоторые… — он накрыл ладонь Алекс, крепко вцепившуюся в спинку стула, своей, — совсем другие.

Алекс подняла на него глаза, и Патрик опять вспомнил: то, что он нашел ее, что он с ней, — это как первый крокус найденный в снегу. Просто, когда уже начинает казаться, что зима никогда не кончится, эта неожиданная красота застает тебя врасплох. И если не отрывать от него глаз, если долго смотреть на него, то непостижимым образом снег вокруг него начинает таять.

— Если я задам тебе один вопрос, ты скажешь мне правду? — спросила Алекс.

Патрик кивнул.

— Моя лазанья не совсем удалась, правда?

Он улыбнулся ей сквозь перекладины стула.

— Лучше тебе не становиться домохозяйкой, — сказал он.

Посреди ночи, так и не сумев уснуть, Джози выскользнула из дома и легла на лужайке перед домом. Она смотрела в небо, которое к этому времени суток казалось таким низким, что она чувствовала, как звезды покалывают ее лицо. На улице, без смыкающихся вокруг нее стен комнаты, она почти поверила, что проблемы ее ничтожны в сравнении с великим замыслом Вселенной.

Завтра Питера Хьютона будут судить за убийство десятерых человек. Одна только мысль об этом — о том последнем убийстве — вызывала у Джози дурноту. Она не могла присутствовать на процессе, как ей того хотелось, потому что ее имя указано в списке свидетелей, а значит, она будет изолирована как свидетель, другими словами, абсолютно ничего не узнает.

Джози глубоко вздохнула и вспомнила один урок истории в средней школе, где им рассказывали, что какой-то народ — кажется, эскимосы — верили, что звезды — это дырки в небе сквозь которые умершие люди могут подглядывать за нами. Это должно было бы успокаивать, но у Джози это всегда немного вызывало страх, поскольку это означало, что за ней следят.

Это также напомнило ей тупой анекдот о человеке, который шел мимо больницы для душевнобольных, окруженной высоким забором, и услышал, как пациенты выкрикивают: «Десять! Десять! Десять!» Он заглянул в дырку в заборе, пытаясь узнать что там происходит, и тут… ему ткнули палкой в глаз, а голоса начали кричать: «Одиннадцать! Одиннадцать! Одиннадцать!»

Этот анекдот ей рассказал Мэтт.

Возможно, она даже смеялась.

Вот только эскимосы не рассказывают о том, что людям по ту сторону нужно постараться, чтобы увидеть нас. В то время как мы можем видеть их в любой момент. Нужно только закрыть глаза.

Утром, когда ее сына должны были судить за убийство, Лейси достала из шкафа черную юбку, черную блузку и черные чулки. Она оделась, словно собиралась на похороны, но возможно, это было не очень далеко от истины. Она порвала три пары чулок, потому что ее руки дрожали, и в конце концов решила пойти без них. К вечеру туфли натрут волдыри, но Лейси подумала, что так будет даже лучше. Тогда она, наверное, сосредоточится на боли, которая будет иметь более благовидную причину.

Она не знала, где был Льюис, собирается ли он идти сегодня на суд. Они и не разговаривали нормально с тех пор, как она приехала за ним на кладбище и он начал ночевать в комнате Джойи. Никто из них не заходил в комнату Питера.

Но сегодня утром она заставила себя свернуть в коридоре не направо, а налево и открыть дверь в комнату Питера. После визита полиции она навела видимость порядка, говоря себе, что не хочет, чтобы Питер вернулся домой, где все перевернуто вверх дном. В комнате повсюду зияли дыры: письменный стол казался голым без компьютера, книжные полки наполовину пусты. Она подошла к одной из них и взяла книгу. «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Питер читал ее, готовясь к уроку литературы, когда его арестовали. Она подумала, будет ли у него возможность дочитать ее.

У Дориана Грея был потрет, который старел и становился страшнее, в то время как сам Дориан оставался молодым человеком с невинным лицом. Может быть, у спокойной, сдержанной матери, которая собирается давать показания в пользу своего сына, где-то тоже есть портрет — убитый чувством вины, искаженный от боли. Может быть, женщине на той картине можно плакать и кричать, дать волю чувствам, схватить своего сына за плечи и сказать: «Что же ты наделал?»

Она замерла, услышав, как кто-то открывает дверь. На пороге стоял Льюис, одетый в костюм, в котором посещал конференции и выпускные церемонии в колледже. Он держал в руках синий шелковый галстук и молчал.

Лейси взяла галстук из рук Льюиса и обошла его. Она надела галстук ему на шею, аккуратно подтянула узел и опустила воротник. Как только она закончила, Льюис взял ее за руку и не отпустил.

В такие моменты, когда понимаешь, что, уже потеряв одного ребенка, теперь теряешь второго, слова не нужны. Все еще держа Лейси за руку, он вывел ее из комнаты Питера и закрыл за ними дверь.

В шесть утра Джордан тихонько спустился вниз, чтобы просмотреть свои записи, которые он готовил к судебному процессу, и обнаружил стол, накрытый для одного: миска, ложка и коробка с шоколадными хлопьями, которые всегда заряжали Джордана энергией перед боем. Селена, должно быть, вставала посреди ночи, чтобы это приготовить, потому спать они ложились вместе. Он сел, насыпал побольше хлопьев, потом подошел к холодильнику за молоком.

На пакете с молоком была записка: «Удачи».

Едва Джордан вернулся за стол, как зазвонил телефон. Он схватил трубку — Селена с малышом еще спали.

— Алло?

— Папа?

— Томас, — сказал он. — Почему ты не спишь в такую рань?

— Ну, вообще-то я еще не ложился.

Джордан улыбнулся.

— Да, хотел бы я снова быть молодым и учиться в колледже.

— Короче, я звоню, чтобы пожелать тебе удачи. Ведь это все начинается сегодня, да?

Он посмотрел на миску с хлопьями и вдруг вспомнил о записи камеры слежения в столовой Стерлинг Хай: Питер сидит точно так же и ест хлопья, а вокруг лежат мертвые ученики.

— Да, — подтвердил он. — Сегодня.

Охранник открыл дверь камеры Питера и передал ему стопку сложенной одежды.

— Сегодня бал, Золушка.

Питер подождал, пока он выйдет. Он знал, что все это купила для него мама, она даже оставила этикетки, чтобы он видел — это не из шкафа Джойи. Одежда была как у выпускника частной школы. Так одеваются зрители игры в поло, хотя сам он на таких матчах никогда не был.

Питер снял спортивный костюм, надел трусы, носки. Сел на койку и натянул брюки, оказавшиеся немного тесными в талии. Запутался в пуговицах рубашки и застегнул заново. Он не умел повязывать галстук, поэтому свернул его и сунул в карман, чтобы потом попросить Джордана помочь.

В камере не было зеркала, но Питер представил, насколько обычно он сейчас выглядит. Если выдернуть его из камеры и забросить на улицы Нью-Йорка или на трибуны футбольного стадиона, никто не обратил бы на него внимания, не подозревая, кто скрывается под этой мытой шерстью и египетским хлопком. Другими словами, после всего этого ничего не изменилось.

Он уже собирался выйти из камеры, когда вспомнил, что ему не принесли бронежилет, как перед предъявлением обвинения. Вероятно, причиной стало не то, что его теперь меньше ненавидели. Скорее всего это случилось по недосмотру. Он уже собирался спросить об этом охранника, но потом закрыл рот.

Возможно, впервые в жизни Питеру повезло.

* * *

Алекс оделась так, как обычно ходила на работу. Она туда и направлялась, вот только не в качестве судьи. Она думала о том, как будет чувствовать себя в зале суда в роли обычного гражданского человека. Думала, придет ли убитая горем мать, которая была на предъявлении обвинения.

Она знала, что ей будет тяжело слушать этот процесс и понимать снова и снова, насколько близка она была к тому, чтобы потерять Джози. Все это время Алекс делала вид, что слушает только потому, что это ее работа. Она слушала, потому что должна была это делать. Когда-нибудь к Джози вернется память, и ей будет необходима поддержка. Поскольку ее не было рядом, когда это случилось, она будет свидетельницей сейчас.

Алекс поспешила вниз и обнаружила Джози, сидящую за кухонным столом. На ней были юбка и блузка.

— Я тоже иду, — заявила она.

У Алекс появилось ощущение дежа вю — точно так же было в день предъявления обвинения Питеру, вот только казалось, что с тех пор прошло слишком много времени, и теперь они с Джози стали совершенно другими людьми. Сегодня она была в списке свидетелей защиты, но повестку ей не прислали. Это значит, что ей не обязательно сидеть в здании суда на протяжении всего процесса.

— Я знаю, что мне нельзя туда заходить, но ведь Патрик тоже изолирован, правда?

В прошлый раз, когда Джози хотела пойти в суд, Алекс ей просто запретила. Сегодня она присела напротив дочери.

— Ты хоть представляешь, что там будет твориться? Там будут телекамеры, много телекамер. И дети в инвалидных креслах. И разъяренные родители. И Питер.

Взгляд Джози камнем упал ей на колени.

— Ты опять собираешься меня не пустить.

— Нет, я собираюсь уберечь тебя от страданий.

— Я не пострадала! — ответила Джози. — Именно поэтому я должна туда пойти.

Пять месяцев назад Алекс приняла это решение вместо дочери. Теперь она понимала, что дочь имеет право говорить от своего имени.

— Я жду тебя в машине, — спокойно сказала она и держала на лице эту маску, пока Джози не закрыла за собой дверь, а затем бросилась наверх в ванную, где ее вырвало.

Она боялась, что повторное переживание событий того дня, даже на расстоянии, не поможет Джози оправиться. Но больше всего она боялась, что во второй раз не сможет уберечь дочь от страданий.

Алекс прижалась лбом к холодному фарфоровому краю ванны. Затем встала, почистила зубы и умылась холодной водой. Она поспешила к машине, где ее уже ждала дочь.

Из-за того что няня опоздала, Селене и Джордану пришлось проталкиваться сквозь толпу ко входу в здание суда. Селена ожидала чего-то подробного, но все же была не совсем готова к скопищу репортеров, телевизионных фургонов и простых зевак, высоко держащих свои мобильные телефоны в надежде на скандальный снимок.

Джордан сегодня был на стороне преступника, большинство зрителей — жителями Стерлинга, и поскольку Питера должны были доставить в суд по подземному тоннелю, весь их гнев обрушился на Джордана.

— Как вы спите по ночам? — прокричала женщина, мимо которой Джордан взбежал верх по ступенькам.

Еще одна держала плакат с надписью: «В Нью Гемпшире все еще есть смертная казнь».

— О Господи, — выдохнул Джордан. — Будет весело.

— Ты справишься, — сказала Селена.

Но он остановился. На ступеньках стоял мужчина с доской. на которой были приклеены две фотографии: девочки и красивой женщины. Кейтлин Харви, узнала Селена. И ее мать. Над фотографиями было два слова: «ДЕВЯТНАДЦАТЬ МИНУТ».

Джордан встретился взглядом с мужчиной. Селена знала, о чем он думает, — о том, что на этом месте мог быть он, о том, что ему тоже есть что терять.

— Мне очень жаль, — пробормотал Джордан. Селена продела руку под его локоть и потянула его дальше вверх по ступенькам.

Но здесь стояли другие люди. На них были надеты яркие желтые майки с буквами «ЖБА» на груди, они выкрикивали:

— Питер, ты не один! Питер, ты не один!

Джордан наклонил к ней ближе.

— Кто это еще?

— «Жертвы буллинга Америки».

— Ты шутишь? — спросил Джордан. — Такая организация существует?

— Для тебя же лучше в это поверить, — сказала Селена.

Джордан улыбнулся — впервые с тех пор, как они поехали в суд.

— Это ты их для нас нашла?

Селена сжала его локоть.

— Можешь поблагодарить меня позже, — сказала она.

Его клиент выглядел так, будто собирался упасть в обморок. Джордан кивнул помощнику шерифа, который провел его в камеру, где Питера содержали в здании суда, и присел.

— Дыши, — скомандовал он.

Питер кивнул и наполнил свои легкие. Он весь дрожал. Джордан этого ожидал, он видел это перед каждым судом, в котором участвовал. Даже самые хладнокровные преступники вдруг начинали паниковать, когда понимали, что настал день, когда решается их жизнь.

— У меня для тебя кое-что есть, — сказал Джордан и достал из кармана очки.

Очки были с толстыми линзами в широкой черепаховой оправе, совершенно непохожи на очки в тонкой оправе, которые носил Питер.

— Я не буду, — сказал Питер, и его голос дрогнул. — Мне не нужны новые очки.

— Все равно возьми.

— Зачем?

— Потому что все их заметят на твоем лице, — ответил Джордан. — Я хочу, чтобы ты выглядел так, будто никогда в жизни не сможешь видеть так, чтобы застрелить десять человек.

Руки Питера вцепились в металлический край скамейки:

— Джордан? Что со мной будет?

Есть клиенты, которых необходимо обманывать. Просто для того, чтобы они могли продержаться на суде. Но сейчас Джордан решил, что Питер заслуживает правды.

— Я не знаю, Питер. У тебя не очень хорошее положение слишком много улик. Шансы, что тебя оправдают, практически равны нулю, но я сделаю для тебя все, что в моих силах. Хорошо? — Питер кивнул. — Все, чего я от тебя хочу, это чтобы ты вел себя там спокойно. Ты должен вызывать жалость.

Питер опустил голову, его лицо исказилось. «Да, вот так», — подумал Джордан, но потом понял, что Питер заплакал.

Джордан отошел к двери камеры. Этот момент ему, как адвокату, был тоже знаком. Джордан обычно давал возможность клиенту поплакать в последний раз наедине, прежде чем они отправятся в зал суда. Это его не касалось. Честно говоря, Джордан думал только о деле. Но он слышал, как Питер всхлипывает за его спиной, и что-то в этой грустной песне задело Джордана за живое. Не успев хорошо подумать, он обернулся и опять присел на скамейку. Он обнял Питера за плечи и почувствовал, как рядом с ним мальчик расслабился.

— Все будет хорошо, — сказал он, надеясь, что говорит правду.

Диана Левен осмотрела переполненный зал и попросила судебного пристава выключить свет. Она нажала клавишу на своем ноутбуке и начала выступление.

На экране за спиной судьи Вагнера появилось изображение школы Стерлинг Хай. На заднем плане — синее небо и несколько снежно-белых облачков. На ветру полощется флаг. Три школьных автобуса выстроились в колонну перед основным зданием. Диана дала возможность посмотреть на этот снимок в тишине пятнадцать секунд.

В зале суда стало так тихо, что было слышно, как гудит ноутбук стенографистки.

«О Господи, — подумал Джордан. — И мне придется сидеть здесь следующие три недели».

— Вот так школа Стерлинг Хай выглядела 6 марта 2007 года. Было 7.50 утра, и уроки только что начались. Кортни Игнатио сидела на уроке химии, писала контрольную. Уит Обермейер в кабинете директора писал объяснительную записку, потому что опоздал в то утро из-за проблем с машиной. Грейс Мурто вышла из кабинета медсестры, где попросила таблетку от головной боли. Мэтт Ройстон был на уроке истории со своим другом, Дрю Джирардом. Эд МакКейб писал на доске домашнее задание по математике, которую преподавал. В 7.50 шестого марта никто из этих людей, как и любой другой из школы Стерлинг Хай, не предполагал, что этот день окажется не таким, как всегда.

Диана нажала на клавишу, и появилась другая фотография: Эд МакКейб лежит на полу, его внутренности вываливаются из брюшной полости, а рыдающий ученик обеими руками зажимает зияющую рану.

— А вот так школа Стерлинг Хай выглядела в 10.19 утра шестого марта две тысячи седьмого года. Эд МакКейб так и не задал домашнее задание по математике, потому что девятнадцатью минутами ранее Питер Хьютон, семнадцатилетний ученик Стерлинг Хай, ворвался в класс. У него в рюкзаке находились четыре единицы огнестрельного оружия — два короткоствольных дробовика и два заряженных полуавтоматических пистолета девятого калибра.

Джордан почувствовал, как его дернули за локоть.

— Джордан, — прошептал Питер.

— Не сейчас.

— Меня сейчас вырвет…

— Проглоти, — приказал Джордан.

Диана вернулась к предыдущему слайду, прекрасному изображению Стерлинг Хай.

— Я уже говорила, леди и джентльмены, что никто в школе Стерлинг Хай не подозревал, что этот день будет необычным Но один человек все-таки знал, что все изменится. — Она подошла к столу защиты и указала пальцем прямо на Питера, который упорно не отрывал взгляд от своих коленей. — Утром шестого марта 2007 года Питер начал день с того, что сложил в свой синий рюкзак оружие, самодельное взрывчатое устройство, патроны, которых хватило бы, чтобы убить сто девяносто восемь человек. Вещественные доказательства свидетельствуют, что, приехав в школу, он установил взрывчатку в машине Мэтта Ройстона, чтобы отвлечь внимание от себя. Когда она взорвалась, он направился к центральному входу и выстрелил в Зою Паттерсон. Затем в коридоре он выстрелил в Алишу Kapp. После этого он пришел в столовую, где выстрелил в Анджелу Флаг и Мэдди Шоу — свою первую жертву — и Кортни Игнатио. А когда ученики начали бежать, он выстрелил в Хейли Уивер и Брейди Прайса, Натали Зленко, Эмму Алексис, Джаду Найт и Ричарда Хикса. Потом, пока раненые плакали и умирали вокруг него, как вы думаете, что сделал Питер Хьютон? Он сел за стол и съел порцию хлопьев с молоком.

Диана дала возможность этой информации впитаться.

— Доев хлопья, он взял пистолет и вышел из столовой. В коридоре он выстрелил в Джареда Вайнера, Уита Обермейера и Грес Мурто, в Лючию Ритолли, учительницу французского, которая пыталась отвести своих учеников в безопасное место. Он заглянул в мужской туалет и выстрелил в Стива Бабуриаса, Мина Хоруку и Тофера МакФи. А затем зашел в женский туалет и застрелил Кейтлин Харви. Он поднялся наверх, выстрелил в учителя математики Эда МакКейба, Джона Эберхарда и Трейя МакКензи, перед тем как войти в спортзал и открыть огонь по Остину Прокиову, тренеру Дасти Спирзу, Ноа Джеймсу, Джастину Фридману и Дрю Джирарду. Наконец, в раздевалке, обвиняемый дважды выстрелил в Мэтта Ройстона — один раз в живот и еще раз в голову. Вам уже знакомо это имя — это владелец машины, которая взорвалась в самом начале этого хаоса.

Диана повернулась к присяжным.

— Все это заняло в жизни Питера Хьютона девятнадцать минут, но доказательства говорят, что последствия не исчезнут никогда. А доказательств много, дамы и господа. Много свидетелей, чьи показания нам предстоит выслушать… но к концу этого процесса вы убедитесь, без каких-либо обоснованных сомнений, в том, что Питер Хьютон намеренно, полностью осознавая и тщательно спланировав свои действия, совершил убийство десяти человек и попытку убийства девятнадцати человек в школе Стерлинг Хай.

Она подошла к Питеру.

— За девятнадцать минут можно подстричь лужайку перед домом, покрасить волосы, посмотреть период хоккейного матча. За девятнадцать минут можно испечь лепешку или запломбировать зуб, можно сложить свежевыстиранное белье семьи из пяти человек. Или, как это известно Питеру Хьютону… за девятнадцать минут можно резко остановить мир.

Джордан подошел к присяжным, держа руки в карманах.

— Мисс Левен рассказала, что утром шестого марта две тысячи седьмого года Питер Хьютон вошел в здание школы Стерлинг Хай с полным рюкзаком заряженного оружия и перестрелял много людей. Что ж, она права. Это подтвердят доказательства, и мы это обсуждать не будем. Понятно, что это трагедия и для погибших, и для тех, кто остался жить после случившегося. Но вот о чем мисс Левен вам не рассказала: когда Питер Хьютон вошел в школу, он не собирался совершать массовое убийство. Он пришел с намереньем защитить себя от издевательств, которые терпел в течение двенадцати лет подряд.

— В первый же день в школе, — продолжал Джордан, — мама отправила Питера на автобусе в первый класс с новенькой коробкой для завтраков с изображением Супермена. По дороге к школе эту коробку выбросили из окна. Сейчас каждый из нас может вспомнить, как в детстве другие дети дразнили нас или обижали. И большинство из нас способны отмахнуться от этих воспоминаний. Но в жизни Питера Хьютона это случалось слишком часто. С того самого первого дня в школе на Питера обрушилась лавина ежедневных насмешек, побоев, угроз и издевательств. Этого ребенка запирали в шкафчике, совали его голову в унитаз, ставили ему подножки, толкали и пинали. Его личное электронное письмо разослали по всей школе. С него стянули брюки посреди столовой. Питер жил в мире, где — независимо от того, насколько маленьким и незаметным он старался быть, — он все равно оставался жертвой. В результате он начал убегать в альтернативный мир, который придумал сам в безопасности HTML-кода. Питер разработал свой собственный веб-сайт, создавал видеоигры и наполнил их людьми, среди которых ему хотелось бы жить.

Джордан провел рукой по стойке, окружавшей место, где сидели присяжные.

— Одним из свидетелей, которых вам предстоит выслушать, будет доктор Кинг Ва. Он судебный психиатр, который обследовал Питера, разговаривал с ним. Он объяснит вам, что Питер страдает от болезни, которая называется посттравматическое стрессовое расстройство. Это сложный медицинский диагноз, но эта болезнь существует, — и дети, страдающие от этой болезни, не могут отличить непосредственную угрозу от отдаленной. Несмотря на то что вы или я сможем незаметно пройти мимо обидчика, который не смотрит в нашу сторону, у Питера при виде этого же человека участится сердцебиение… его тело прижмется ближе к стене… потому что Питер был уверен, что его заметят, будут запугивать, бить и причинять боль. Доктор Ва расскажет вам не только об исследованиях, изучавших таких детей, как Питер, он расскажет вам о том, как повлияли на Питера годы издевательств со стороны учеников школы Стерлинг Хай.

Джордан опять повернулся к присяжным.

— Вы помните, как несколько дней назад мы разговаривали с вами, чтобы определить, подходите ли вы на роль присяжного на этом процессе? Каждого из вас во время этой процедуры я спрашивал, понимаете ли вы, что вам предстоит ознакомиться с доказательствами и совершить правосудие, согласно инструкциям судьи. Насколько мы все знаем из уроков правоведения в восьмом классе или из сериала «Закон и порядок» по средам… пока вы здесь не ознакомитесь со всеми доказательствами и не выслушаете рекомендации суда, вы не узнаете настоящие правила.

Он встретился взглядом с каждым присяжным по очереди.

— Например, большинство людей, услышав термин «самооборона», думают, что речь идет о том, что кто-то на кого-то нацелил пистолет или приставил нож к горлу — это непосредственная физическая угроза. Но в нашем случае самооборона — это не совсем то, что вы думаете. И доказательства засвидетельствуют, дамы и господа, что человек, который пришел в школу и совершил все эти выстрелы, был не расчетливым хладнокровным убийцей, как хочет убедить вас обвинение. — Джордан встал за столом защиты и положил ладони на плечи Питеру. — Это был перепуганный мальчик, он нуждался в защите… которую так и не получил.

Зоя Паттерсон все время грызла ногти, несмотря на то что мама постоянно говорила этого не делать, несмотря на то что миллионы глаз и (о Господи!) телекамер сфокусировались на ней, когда она села на место свидетеля.

— Какой урок был у тебя после урока французского? — задала вопрос прокурор. Она уже спросила ее имя, адрес и что она делала утром того дня.

— Математика, у мистера МакКейба.

— Ты была на уроке?

— Да.

— Во сколько начался урок?

— В девять сорок, — сказал Зоя.

— Ты видела Питера Хьютона перед уроком математики?

Она не удержалась, и ее взгляд скользнул в сторону Питера, сидящего за столом защиты. Одно было странно — она только в прошлом году перешла в старшую школу, и до этого его совсем не знала. И даже сейчас, после того как он ранил ее, Зоя не была уверена, что, встретив его на улице, смогла бы узнать.

— Нет, — ответила Зоя.

— Было ли что-нибудь необычное на уроке математики?

— Нет.

— Ты сидела до конца урока?

— Нет, — сказала Зоя. — Я должна была идти к ортодонту на десять пятнадцать, поэтому около десяти я ушла, чтобы отметиться в приемной, и потом ждала маму.

— Где вы договорились встретиться?

— На ступеньках у главного входа. Она должна была подъехать и забрать меня.

— Ты отметилась в приемной?

— Да.

— Ты вышла на ступеньки?

— Да.

— Кто-нибудь еще там был?

— Нет. Шел урок.

Она смотрела, как прокурор достает огромную фотографию школы с парковочной площадкой, какой она была раньше. Зоя проезжала мимо школы, где шел ремонт, и сейчас вся территория была огорожена высоким забором.

— Покажи, пожалуйста, где ты стояла?

Зоя ткнула пальцем.

— Прошу отметить для протокола, что свидетель показала на ступеньки у главного входа в Стерлинг Хай, — сказала мисс Левей. — А теперь расскажи, что произошло, когда ты ждала маму.

— Был взрыв.

— Ты знаешь, где именно был взрыв?

— Где-то за школой, — сказала Зоя и покосилась на большую фотографию, словно там опять могло что-то взорваться.

— Что случилось потом?

Зоя потерла ладонью ногу.

— Он… он вышел из-за угла школы и начал подниматься по ступенькам…

— «Он» — это подсудимый, Питер Хьютон?

Зоя кивнула, судорожно сглотнув.

— Он поднялся по ступенькам, а я смотрела на него, и он… он наставил на меня пистолет и выстрелил в меня. — Она быстро заморгала, чтобы не заплакать.

— Куда попала пуля, Зоя? — осторожно спросила прокурор.

— В ногу.

— Питер говорил тебе что-то перед тем, как выстрелить?

— Нет.

— Ты тогда знала, кто он?

Зоя покачала головой:

— Нет.

— Ты узнала его?

— Да, мы учились в одной школе, и все…

Мисс Левен повернулась спиной к присяжным и легонько подмигнула Зое, отчего той стало легче.

— Какое оружие он использовал, Зоя? Это был маленький пистолет, который он держал в одной руке, или большой, который держат обеими руками?

— Маленький пистолет.

— Сколько раз он выстрелил?

— Один.

— Он сказал что-нибудь после того, как выстрелил в тебя?

— Я не помню, — ответила Зоя.

— Что ты сделала?

— Я хотела убежать от него, но мне будто обожгло огнем ногу. Я попыталась бежать, но не смогла… я просто согнулась и упала со ступенек, и после этого я уже и рукой не могла пошевелить.

— Что сделал обвиняемый?

— Он вошел в школу.

— Ты видела, куда он пошел?

— Нет.

— Как сейчас твоя нога? — спросила прокурор.

— Я до сих пор хожу с палочкой, — сказала Зоя. — У меня было заражение из-за того, что пуля занесла кусочки ткани в рану. Рубцовая ткань доходит до сухожилия и до сих пор болит. Врачи не знают, можно ли мне делать еще одну операцию, потому что это может быть опасно.

— Зоя, ты в прошлом году играла в спортивной команде?

— В команде по футболу, — сказала она и посмотрела на свою ногу. — Сегодня они начинают тренироваться к следующему сезону.

Мисс Левен повернулась к судье.

— У меня все, — сказала она. — Зоя, возможно, у мистера МакАфи будет к тебе несколько вопросов.

Адвокат встал. Зоя переживала из-за этого, потому что с прокурором они отрепетировали вопросы, а вот о чем ее будет спрашивать адвокат Питера, она не представляла. Это было похоже на экзамен, и ей хотелось дать правильные ответы.

— Когда Питер держал пистолет, он был где-то в трех футах от тебя? — спросил адвокат.

— Да.

— Он ведь не бежал прямо к тебе, правда?

— Кажется, так.

— Он просто пытался взбежать по ступенькам, да?

— Да.

— А ты просто стояла на ступеньках, правильно?

— Да.

— То есть будет справедливо сказать, что ты оказалась не в том месте и не в то время?

— Протестую, — сказала мисс Левен.

Судья — большой мужчина с гривой седых волос, которого Зоя немножко боялась, — покачал головой.

— Отклоняется.

— Вопросов больше нет, — сказал адвокат, и тогда опять встала мисс Левен.

— Когда Питер вошел в школу, — спросила она, — что ты сделала?

— Я кричала, звала на помощь. — Зоя посмотрела в зал, ища глазами маму. Если она посмотрит на маму, то ей будет лег произнести то, что ей предстоит говорить дальше. Все уже закончилось, и об этом нужно постоянно напоминать себе, независимо от того что тебе кажется, будто все это происходит опять.

— Сначала никого не было, — тихо проговорила Зоя, — а потом… а потом все побежали.

Майкл Бич видел, как Зоя Паттерсон выходила из комнаты, где сидели свидетели. Это было необычное сборище, где были и неудачники, вроде него, и популярные ребята, вроде Бреди Прайса. Еще удивительнее было то, что никто не собирался разбиваться на привычные группы — очкарики в одном углу, спортсмены в другом и так далее. Вместо этого все просто сидели рядом за длинным столом для переговоров. У Эммы Алексис — одной из популярных красивых девчонок — была парализована нижняя часть тела, и она подкатила свое кресло-каталку прямо к Майклу. Она спросила, не поделится ли он с ней своим глазированным пончиком.

— Когда Питер только вошел в спортзал, — спрашивала прокурор, — что он делал?

— Размахивал оружием, — сказал Майкл.

— Ты видел, какое это было оружие?

— Что-то небольшое.

— Пистолет?

— Да.

— Он что-то говорил?

Майкл бросил взгляд на стол защиты.

— Он сказал: «Эй, качки, построились».

— Что случилось потом?

— К нему бросился один парень, словно хотел его повалить.

— Кто это был?

— Ноа Джеймс. Он учится… учился… в выпускном классе. Питер выстрелил в него, и он сразу упал.

— Что случилось потом? — спросила прокурор.

Майкл сделал глубокий вдох.

— Питер сказал: «Кто следующий?» — и мой друг Джастин схватил меня и потащил к выходу.

— Как долго вы с Джастином дружили?

— С третьего класса, — ответил Майкл.

— А потом?

— Питер, наверное, заметил движение, повернулся и начал стрелять.

— Он попал в тебя?

Майкл покачал головой и сжал губы.

— Майкл, — осторожно спросила прокурор, — в кого он попал?

— Джастин бежал передо мной, когда начались выстрелы. А потом он… он упал. Везде была кровь, и я пытался ее остановить, как показывают по телевизору, я прижал руки к его животу. Я ни на что больше не обращал внимания, а потом вдруг почувствовал, что к моей голове приставили пистолет.

— Что случилось?

— Я закрыл глаза, — сказал Майкл. — Я думал, что он меня убьет.

— А потом?

— Я услышал щелчок, а когда открыл глаза, он вытащил из пистолета ту штуку, куда вставляются пули, и поставил туда новую.

Прокурор подошла к столу и подняла обойму. От одного только ее вида Майкл вздрогнул.

— Это он вставлял в пистолет? — спросила она.

— Да.

— Что произошло после?

— Он не стрелял в меня, — сказал Майкл. — Три человека побежали через спортзал, и он последовал за ними в раздевалку.

— А Джастин?

— Я видел, — прошептал Майкл, — я видел его лицо, когда он умирал.

Первое, что он видел, просыпаясь по утрам, и последнее, что он видел, перед тем, как уснуть, было мгновение, когда свет в глазах Джастина погас. Когда человека покидает жизнь, это происходит не постепенно, а в один миг, словно кто-то задергивает занавеску на окне.

Прокурор подошла ближе.

— Майкл, — спросила она, — с тобой все в порядке?

Он кивнул.

— Вас с Джастином можно было назвать качками?

— Сомневаюсь, — признался он.

— Вы пользовались популярностью в школе?

— Нет.

— Тебя или Джастина кто-нибудь обижал в школе?

Майкл впервые посмотрел на Питера Хьютона.

— А кого не обижают? — спросил он.

Ожидая своей очереди выступить в защиту Питера, Лейси вспоминала, как впервые поняла, что может ненавидеть собственного ребенка.

Льюис пригласил на обед какого-то светила экономики, и Лейси специально взяла выходной, чтобы убрать в доме. Несмотря на то что она, несомненно, была прекрасным акушером, специфика ее работы не позволяла регулярно чистить унитазы и выметать клубки пыли из-под мебели. Обычно она не обращала на это внимания, полагая, что дом, хранящий следы обитания людей, лучше сверкающего стерильностью. Вот только перед приходом гостей в ней заговаривало самолюбие. Поэтому в то утро она проснулась, приготовила завтрак и уже вытерла пыль в гостиной, когда Питер, который тогда уже второй год учился в старшей школе, с сердитым видом опустился на стул за кухонным столом.

— У меня нет чистого белья, — кипел он, хотя в доме было правило: когда его корзина с грязным бельем наполняется, он должен сам выстирать свои вещи. Лейси так мало просила его сделать по дому, что не считала это очень уж тяжелой обязанностью.

Лейси предложила ему одолжить что-то из вещей отца, но Питеру эта идея показалась отвратительной, и она решила предоставить ему возможность самому разобраться с этой проблемой. У нее и так было полно дел.

Она обычно позволяла Питеру содержать свою комнату в полнейшем беспорядке, но сегодня, проходя мимо, он заметила корзину для белья. Что ж, она все равно сейчас занималась работой по дому, а он был в школе. Она могла бы сделать это вместо него. К тому времени, когда Питер вернулся из школы, она не только пропылесосила и вымыла полы, приготовила ужин из четырех блюд и убрала на кухне, но и выстирала, высушила и сложила три партии Питеровой стирки. Она сложила чистую одежду на кровати, и вся поверхность двухметрового матраца была занята стопками штанов, футболок и трусов. Ему оставалось только развесить все в шкафу и сложить в ящики комода.

Питер пришел хмурый, без настроения, и сразу же поспешил наверх, в свою комнату, к своему компьютеру — туда, где проводил большую часть своего времени. Лейси, которая в этот момент в резиновых перчатках чистила ванную, ожидала, что он заметит, сколько она для него сделала. Но вместо этого услышала недовольный голос:

— Господи! Я что, должен все это убирать?

А потом он так громко хлопнул дверью своей комнаты, что стены задрожали.

У Лейси вдруг потемнело в глазах. Она по собственной инициативе решила сделать приятное своему сыну — очень разбалованному сыну, — и вот как он ей отплатил? Она стянула перчатки и бросила их в умывальник. Затем, громко топая, поднялась в комнату Питера и рывком распахнула дверь.

— Что с тобой?

Питер посмотрел на нее.

— Это с тобой что? Посмотри на этот бардак.

Что-то внутри нее щелкнуло, и она взорвалась.

— Бардак? — повторила он. — Я убрала бардак. Ты хочешь увидеть бардак?

Она прошла мимо Питера и столкнула стопку аккуратно сложенных футболок. Она сбросила на пол его трусы. Она сгребла кровати в охапку его штаны и вывалила их не его компьютер так, что башня из компакт-дисков упала, и они рассыпались.

— Ненавижу тебя! — закричал Питер, и, не задумавшись ни на секунду, Лейси прокричала в ответ:

— И я тебя ненавижу!

И в этот момент она вдруг поняла, что они с Питером были теперь одного роста, что она ругается с ребенком, глядя прямо перед собой.

Она выскочила из комнаты Питера и хлопнула за собой дверью. Почти сразу же Лейси расплакалась. Она на самом деле так не думает, правда, не думает. Она любит Питера. Она просто, на какое-то мгновение, возненавидела то, что он сказал, что он сделал. Когда она постучалась, он не ответил.

— Питер, — сказала она. — Питер, прости, что я так сказала.

Она прижалась ухом к двери, но оттуда не доносилось не звука. Лейси вернулась вниз и закончила уборку ванной. Во время ужина она двигалась как зомби, вела беседу с экономистом, на самом деле не думая, что говорит. Питер с ними не ужинал. Она не видела его до следующего утра, когда Лейси зашла, чтобы разбудить его. Комната оказалась пуста и тщательно убрана. Вся одежда аккуратно разложена в ящиках. Кровать застелена. Диски опять сложены в башню.

Питер сидел за кухонным столом и завтракал, когда Лейси спустилась. Он не смотрел ей в глаза, а она избегала его взгляда — слишком мало прошло времени. Она налила ему стакан сока и поставила на стол. Он поблагодарил.

Они никогда не разговаривали о том, что наговорили друг Другу. И Лейси поклялась себе, что как бы ни было тяжело быть матерью подростка, каким бы эгоистичным ни стал Питер, она больше никогда не позволит себе достичь того момента, когда искренне, всей душой будет ненавидеть своего сына.

Но когда жертвы Стерлинг Хай начали давать показания в зале суда через несколько комнат от той, где сидела Лейси, она надеялась, что не опоздала со своей клятвой.

* * *

Сначала Питер ее не узнал. Девушка, которую привела в зал сиделка, девушка, чьи волосы остригли, чтобы они поместились под повязками, чье лицо исказилось из-за шрама и сломанной скулы, устраивалась на месте свидетеля. Она напомнила ему рыбку, которую пересадили в новый аквариум. Такие рыбки осторожно плавают по периметру, словно понимая, что им неизбежно придется столкнуться с опасностями этого нового места, стоит только резко дернуться.

— Назовите, пожалуйста, свое имя для протокола, — попросила прокурор.

— Хейли, — тихо произнесла девушка. — Хейли Уивер.

— В прошлом году вы учились в выпускном классе в школе Стерлинг Хай, правильно?

Ее рот округлился, растянулся. Розовый шрам изогнулся, словно шов на баскетбольном мяче, став ярко-красным на виске.

— Да, — ответила она. Она прикрыла глаза, и по впалой щеке побежала слеза. — Я была Королевой школьного бала.

Она наклонилась вперед и, чуть заметно раскачиваясь, заплакала.

Грудь Питера болела так, словно готова была разорваться. Он подумал, что лучше ему умереть прямо сейчас, чтобы избавить всех от необходимости проходить через это. Он боялся поднять глаза, потому что тогда ему пришлось бы снова увидеть Хейли Уивер.

Однажды, когда он был маленьким, они с Нерфом играли в футбол в спальне родителей, и Питер столкнул с туалетного столика старинный флакон для духов, который принадлежал когда-то его прабабушке. Флакон был стеклянным и разбился. Мама сказала, что понимает, что это произошло случайно, и склеила флакон. Он стоял на ее ночном столике, и всякий раз, проходя мимо, он видел трещины. Многие годы он думал, что это намного мучительнее, чем если бы его наказали с самого начала.

— Давайте сделаем небольшой перерыв, — сказал судья Вагнер, и Питер опустил голову на стол — слишком тяжелым был груз.

Свидетелей изолировали согласно спискам: свидетели обвинения в одной комнате, свидетели защиты — в другой. У полицейских тоже была своя отдельная комната. Свидетелям нельзя было общаться, но на самом деле никто не обращал внимания, если кто-то выходил, чтобы купить в кафе пончик или чашку кофе, поэтому Джози выходила иногда даже на несколько часов. Именно там она встретила Хейли, которая пила апельсиновый сок через трубочку. С ней был Брейди, он держал стакан, помогая ей.

Они обрадовались, встретив Джози, но она была рада, когда они ушли. Ей было физически больно улыбаться Хейли и делать вид, что она не видит изуродованного лица. Девочка рассказала Джози, что хирург из Нью-Йорка сделал ей уже три пластические операции за свой счет.

Брейди все время держал ее за руку, иногда его пальцы гладили ее волосы. От этого Джози захотелось плакать, потому что она понимала: глядя на нее, он все еще способен видеть ту Хейли, которую больше никто не увидит.

Здесь были и те, кого Джози не видела после выстрелов. Учителя, Ритолли и тренер Спирз, которые заглянули, чтобы поздороваться. Диджей, ведущий школьного радио, отличник с ужасными прыщами. Все они заходили и выходили из кафе, пока она сидела, обхватив ладонями чашку кофе.

Она подняла глаза, когда на стул напротив опустился Дрю Джирард.

— Почему ты не вместе со всеми?

— Я в списке защиты.

Иначе говоря — она была уверена, что все в другой комнате Думают именно так, — на стороне преступника.

— А-а, — протянул Дрю, словно все понял, хотя Джози в этом сомневалась. — Ты готова?

— Мне не нужно готовиться. На самом деле меня не собираются вызывать.

— Тогда почему ты здесь?

Прежде чем она успела ответить, Дрю махнул рукой, и она увидела, что вошел Джон Эберхард.

— Брат! — позвал Дрю, и Джон направился к ним. Она заметила, что он сильно хромает, но все же идет. Он наклонился, чтобы хлопнуть ладонью по ладони Дрю, и Джози увидела шрам на голове, там, куда попала пуля.

— Где ты был? — спросил Дрю, подвигаясь, чтобы Джон мог присесть рядом. — Я был уверен, что мы с тобой увидимся этим летом.

Он кивнул им.

— Я… Джон.

Улыбка Дрю погасла.

— Это… это…

— Это невероятно, — пробормотал Дрю.

— Он же слышит тебя, — разозлилась Джози и присела на корточки перед Джоном. — Привет, меня зовут Джози.

— Джо-о-о-о-з…

— Правильно, Джози.

— Я… Джон, — сказал он.

Джон Эберхард был вратарем в звездной сборной штата по хоккею с тех пор, как перешел в старшую школу. Все победы команды тренер относил на счет рефлексов Джона.

— Ш-ш-ш-ш, — сказал он и зашаркал ногами.

Джози посмотрела вниз и увидела развязанный шнурок на кроссовке Джона.

— Вот, теперь все в порядке, — сказала она, завязывая ему шнурок.

Ей вдруг стало невыносимо сидеть здесь и видеть все это.

— Мне пора возвращаться, — сказала Джози, вставая.

Не глядя перед собой, она свернула за угол и натолкнулась на кого-то.

— Простите, — пробормотала она и услышала голос Патрика:

— Джози? С тобой все в порядке?

Она пожала плечами, а потом покачала головой.

— Тогда нас уже двое.

Патрик держал в руках пончик и чашку кофе.

— Понимаю, — сказал он. — Я говорю банальности. Хочешь? Он протянул ей пончик, и она взяла, хотя есть совсем не хотелось.

— Ты пришла или уходишь?

— Пришла, — солгала она, прежде чем поняла, что говорит.

— Тогда составь мне компанию на несколько минут.

Он провел ее за столик в противоположном от Дрю и Джона углу. Она чувствовала, что они смотрят на нее, недоумевая, что она делает рядом с полицейским.

— Терпеть не могу ждать вызова, — сказал Патрик.

— По крайней мере, вы не нервничаете из-за своих показаний.

— Конечно, нервничаю.

— Разве вы не делаете это постоянно?

Патрик кивнул.

— Но от этого мне не легче стоять перед залом, где полно людей. Не представляю, как твоя мама это делает.

— Ну и что вы делаете, чтобы преодолеть страх выступления перед публикой? Представляете судью в одном белье?

— Ну, только не этого судью, — сказал Патрик и, поняв, как можно истолковать его шутку, густо покраснел.

— Говорят, это помогает, — сказала Джози.

Патрик взял пончик и откусил, а потом вернул ей.

— Просто, стоя там, я пытаюсь сказать себе, что у меня не может быть проблем, если я буду говорить правду. И тогда всю работу делает Диана. — Он сделал глоток кофе. — Ты хочешь чего-нибудь? Воды? Поесть?

— Нет, все нормально.

— Тогда я провожу тебя обратно. Пойдем.

Свидетелям защиты выделили крохотную комнатку, потому что их было очень мало. Мужчина азиатской внешности, которого Джози никогда раньше не видела, сидел к ней спиной и печатал что-то на своем ноутбуке. Еще появилась женщина, которой не было, когда Джози уходила, но лица ее она не видела.

Патрик остановился перед дверью.

— Как вы думаете, как там идет суд? — спросила она.

Он помолчал.

— Все еще идет.

Она проскользнула мимо пристава, охранявшего их, и направилась к месту у окна, где до этого читала, поджав ноги. Но передумав, села за стол посреди комнаты. Женщина, которая уже сидела там, сцепила руки и смотрела в пустоту.

— Миссис Хьютон, — тихо проговорила Джози.

Мама Питера обернулась.

— Джози?

Она прищурилась, словно хотела лучше рассмотреть Джози.

— Мне так жаль, — прошептала Джози.

Миссис Хьютон кивнула.

— Что ж, — сказала она и сразу замолчала, словно предложение превратилось в обрыв, с которого можно сорваться.

— Как вы?

Джози тут же пожалела о заданном вопросе. Как может чувствовать себя мама Питера? Скорее всего, она сейчас призвала на помощь всю свою силу воли, чтобы сдержаться и не раствориться в воздухе. И Джози поняла, что у них есть кое-что общее.

— Я не ожидала тебя здесь увидеть, — тихо сказала миссис Хьютон.

Она имела в виду не здание суда, а эту комнату, среди немногих свидетелей, которые могли поддержать Питера.

Джози прокашлялась, чтобы освободить путь словам, которые не произносила много лет, которые, наверное, никогда не произнесла бы вслух, боясь, что их разнесет эхо.

— Он ведь мой друг, — сказала она.

— Мы начали бежать, — говорил Дрю. — Было похоже на массовую миграцию. Мне просто хотелось убежать от столовой как можно дальше, поэтому я побежал в спортзал. Двое моих друзей слышали выстрелы, но не знали, где стреляют, поэтому я остановил их и сказал, чтобы они бежали за мной.

— Как их зовут? — спросила Левен.

— Мэтт Ройстон, — ответил Дрю. — И Джози Корниер.

Услышав имя дочери, произнесенное вслух, Алекс вздрогнула. От этого все стало таким… настоящим, касающимся непосредственно ее. Дрю отыскал глазами в зале Алекс и смотрел прямо на нее, произнося имя Джози.

— Куда вы побежали?

— Мы подумали, что если попадем в раздевалку, то оттуда можно вылезти из окна на клен, — и мы бы спаслись.

— Вы добежали до раздевалки?

— Джози и Мэтт добежали, — сказал Дрю. — А меня ранили.

Алекс слушала, как прокурор заставила Дрю перечислить все полученные им повреждения и рассказать, как они повлияли на окончание его хоккейной карьеры. Затем она посмотрела ему прямо в глаза.

— Вы знали Питера Хьютона до того дня, когда вас ранили? — Да.

— Где вы познакомились?

— Мы учились в одном классе. Здесь все друг друга знают.

— Вы дружили? — спросила Левен.

Алекс посмотрела через проход на Льюиса Хьютона. Он сидел прямо за сыном, и его глаза не отрываясь следили за судьей. Алекс вспомнила, как много лет назад открывала ему дверь, когда он заехал, чтобы забрать Джози к ним на целый день. «Вот и наша судья», — пропел он тогда строчку из детской дразнилки и засмеялся.

— Вы дружили?

— Нет, — сказал Дрю.

— У вас с ним были проблемы?

Дрю неуверенно ответил:

— Нет.

— Вы когда-нибудь ссорились с ним? — спросила Левен.

— Ну, может быть, сказали друг другу несколько слов, — сказал Дрю.

— Вы когда-нибудь подшучивали над ним?

— Иногда. Мы просто шутили.

— Ты когда-нибудь применял к нему физическое насилие?

— Может, в детстве и толкнул пару раз.

Алекс посмотрела на Льюиса Хьютона. Он сидел, крепко зажмурив глаза.

— А с тех пор, как вы перешли в старшую школу?

— Да, — признался Дрю.

— Вы когда-нибудь угрожали Питеру оружием?

— Нет.

— Вы когда-нибудь грозились убить его?

— Нет… мы же были… Мы же просто дети.

— Спасибо.

Она села, и Алекс увидела, как поднялся Джордан МакАфи.

Он был хорошим адвокатом, лучше, чем она хотела бы о нем думать. Он работал на публику — перешептывался с Питером, похлопывал его по руке, когда тот раскисал, вел записи допросов и давал читать их клиенту. Он делал все, чтобы представить Питера как человека, несмотря на то что обвинение хотело сделать Питера чудовищем, несмотря на то, что защита еще не начинала свое выступление.

— У вас не было проблем с Питером, — повторил МакАфи.

— Не было.

— Но у него были проблемы с вами, верно?

Дрю не ответил.

— Мистер Джирард, вам придется ответить, — сказал судья Вагнер.

— Иногда, — вынужден был согласиться Дрю.

— Вы когда-нибудь били Питера локтем в грудь?

Взгляд Дрю скользнул в сторону.

— Может быть. Случайно.

— Ах да, какая досада, стоит только отставить локоть в сторону, как тут же…

— Протестую…

МакАфи улыбнулся.

— Ведь на самом деле это было не случайно, правда, мистер Джирард?

За столом обвинения Диана Левен подняла свою ручку и уронила ее на пол. Звук заставил Дрю обернуться, и его лицо расслабилось.

— Мы просто шутили, — сказал он.

— Даже когда толкали Питера в шкафчик?

— Наверное.

— Просто шутили? — сказал МакАфи.

— Ну да.

— Ладно, — продолжал Джордан. — Вы когда-нибудь ставили ему подножку?

— Наверное.

— Погодите… дайте угадаю… просто шутили, да?

Дрю сердито посмотрел на него.

— Да.

— На самом деле, вы в шутку обращались так с Питером с тех пор, как были детьми, правильно?

— Просто мы никогда не дружили, — сказал Дрю. — Он был не такой, как мы.

— Кто «мы»? — спросил МакАфи.

Дрю пожал плечами.

— Мэтт Ройстон, Джози Корниер, Джон Эберхард, Кортни Игнатио. Остальные ребята. Мы были в одной компании последние два года.

— Питер знал всех в вашей группе?

— У нас маленькая школа, конечно, знал.

— А Питер знаком с Джози Корниер?

Сидя в зале суда, Алекс затаила дыхание.

— Да.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы Питер разговаривал с Джози?

— Не знаю.

— Приблизительно за месяц до выстрелов, когда вы все сидели в столовой, Питер подошел, чтобы поговорить с Джози. Расскажите нам об этом, пожалуйста.

Алекс всем телом подалась вперед. Она чувствовала на себе чужие взгляды, обжигающие, словно солнце в пустыне. Даже на расстоянии она поняла, что теперь Льюис Хьютон смотрит на нее.

— Я не знаю, о чем они разговаривали.

— Но вы же там были, верно?

— Да.

— И Джози — одна из ваших друзей? Она ведь не одна из тех, кто дружит с Питером?

— Да, — сказал Дрю. — Она одна из нас.

— Вы помните, как закончился тот разговор в столовой? — спросил МакАфи.

Дрю смотрел себе под ноги.

— Давайте, я вам помогу, мистер Джирард. Он закончился тем, что Мэтт Ройстон встал у Питера за спиной и. снял с него брюки, пока тот пытался поговорить с Джози Корниер. Так все было?

— Да.

— В тот день в столовой было полно ребят, правда?

— Да.

— И Мэтт стянул не только брюки Питера… он стянул и его трусы, правильно?

Уголок рта Дрю дернулся.

— Да.

— И вы все это видели?

— Да.

МакАфи повернулся к присяжным.

— Дайте-ка, я угадаю, — сказал он. — Это была шутка, да?

В зале суда стало абсолютно тихо. Дрю сердито посмотрел на Диану Левен, по мнению Алекс, подсознательно умоляя ее забрать его с места свидетеля. Он стал тем, кого вместо Питера предложили на роль мишени всеобщего гнева.

Джордан МакАфи подошел обратно к столу, где сидел Питер, и взял лист бумаги.

— Вы помните, в какой именно день с Питера сняли брюки, мистер Джирард?

— Нет.

— Позвольте, тогда я покажу вам вещественное доказательство защиты номер один. Вы узнаете, что это?

Он передал бумагу Дрю. Тот взял ее и пожал плечами.

— Это отрывок электронного письма, которое вы получили третьего февраля, за два дня до того, как с Питера сняли брюки в столовой Стерлинг Хай. Скажите, пожалуйста, кто вам его прислал?

— Кортни Игнатио.

— Это письмо было адресовано ей?

— Нет, — сказал Дрю. — Его написали Джози.

— Кто написал? — настаивал Джордан.

— Питер.

— Что именно он написал?

— Он писал о Джози. О том, как он к ней относится.

— Вы хотите сказать, что она ему нравилась?

— Наверное, — ответил Дрю.

— Позвольте уточнить, — сказал МакАфи. — Вы взяли личное письмо, которое было написано не вам, письмо, где были выражены самые глубокие и сокровенные чувства Питера, и разослали его всем ученикам школы?

Дрю молчал.

Джордан МакАфи хлопнул по письму, лежащему перед свидетелем.

— Ну и как, Дрю? — спросил он. — Шутка удалась?

Дрю Джирарду стало невыносимо жарко. Ему казалось, что все эти люди показывают на него пальцами. Он чувствовал, как пот струйками стекает по спине между лопатками и расплывается кругами под мышками. И неудивительно. Эта прокурорша бросила его в самое пекло. Она допустила, чтобы этот тупоголовый адвокат выставил его дураком, и теперь до конца жизни все будут считать его сволочью, хотя он, как и любой школьник, просто немного подшутил.

Он встал, собираясь броситься к выходу и, может быть, бежать сломя голову за пределы Стерлинга, но к нему уже направлялась Диана Левен.

— Мистер Джирард, — сказала она, — мы еще не закончили.

Он обреченно опустился обратно на свое место.

— Вы когда-нибудь давали прозвища кому-то еще, кроме Питера Хьютона?

— Да, — осторожно ответил он.

— Мальчики часто так делают, да?

— Иногда.

— Кто-то из тех, кого вы обзывали, стрелял в вас?

— Нет.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы кому-то еще кроме Питера Хьютона снимали брюки при всех?

— Конечно, — ответил Дрю.

— Кто-нибудь из этих ребят в вас стрелял?

— Нет.

— Вы когда-нибудь рассылали в шутку чужие письма всей школе?

— Раз или два.

Диана скрестила руки на груди.

— Кто-нибудь из этих людей стрелял в вас?

— Нет, мэм, — сказал он.

Она вернулась к своему столу.

— У меня нет вопросов.

Дасти Спирз понимал таких ребят, как Дрю Джирард. Когда-то он тоже был одним из них. По его мнению, агрессивные ученики либо получали спортивную стипендию в престижном колледже, где заводили связи и до конца жизни могли позволить себе играть в гольф, либо получали травму колена и оказывались учителями физкультуры в средней школе.

Он надел рубашку и галстук, и это его ужасно злило, потому что его шея до сих пор была такой же, как и в те времена, когда он был крайним нападающим школьной команды Стерлинга в 1988, несмотря на то что этого нельзя было сказать о мышцах брюшного пресса.

— Питер не был спортивным парнем, — говорил он прокурору. — Честно говоря, я виделся с ним только на уроках физкультуры.

— Вы когда-либо видели, как другие ребята цеплялись к Питеру?

Дасти пожал плечами.

— Думаю, ребята всегда так ведут себя в раздевалках.

— Вы вмешивались?

— Ну, может, и говорил ребятам, чтобы прекратили. Но ведь это часть их взросления, верно?

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы Питеру кто-то угрожал?

— Протестую, — сказал Джордан МакАфи. — Это предположение.

— Принято, — ответил судья.

— Если бы вы это услышали, вы бы вмешались?

— Протестую!

— Принято. Снова.

Прокурор невозмутимо продолжала:

— Но Питер не обращался к вам за помощью, правильно?

— Не обращался.

Она села на место, а адвокат Хьютона встал. Он был из интеллигентов, которых Дасти всегда недолюбливал. Такие дети в школе не могут поймать мяч, но только фыркают, если ты хочешь их научить. Словно уже знают, что все равно когда-нибудь будут зарабатывать в два раза больше, чем Дасти.

— Какова политика школы Стерлинг Хай касательно буллинга?

— У нас это запрещено.

— Ага, — сухо ответил МакАфи. — Приятно слышать. Предположим, вы стали свидетелем практически ежедневных издевательств в раздевалке прямо у вас под носом… согласно правилам школы, что вы обязаны делать?

Дасти посмотрел на него.

— Это же написано в правилах. Понятно, что я не ношу с собой свод правил.

— К счастью, я ношу, — сказал МакАфи. — Позвольте продемонстрировать вам вещественное доказательство защиты номер два. Это правила Стерлинг Хай, касающиеся буллинга?

Дасти протянул руку и взял распечатанные страницы.

— Да.

— Вам ежегодно дают такую же копию в наборе документов для учителя перед началом учебного года, правильно?

— Да.

— И это самое последнее издание на 2006/07 учебный год?

— Полагаю, что да, — сказал Дасти.

— Мистер Спирз, я хотел бы, чтобы вы очень внимательно прочли правила — все две страницы — и показали мне, где написано о том, что вы, как учитель, должны делать, если стали свидетелем буллинга.

Дасти вздохнул и начал просматривать текст. Обычно, когда ему выдавали набор документов для учителя, он засовывал его в ящик стола, где валялись меню из ресторанов быстрого питания. Он знал главные моменты: не пропускать методический день, сообщать об изменениях в расписании заведующим секциями, стараться не оставаться наедине с учениками противоположного пола.

— Вот тут сказано, — он начал зачитывать, — администрация Стерлинг Хай делает все возможное, чтобы создать такую учебную и рабочую атмосферу, которая гарантирует личную безопасность работников и учеников. Физические и словесные угрозы, домогательства, драки, издевательства, словесные оскорбления и запугивания недопустимы. — Подняв глаза, Дасти сказал: — Я ответил на ваш вопрос?

— Нет, на самом деле, не ответили. Что, как учитель, вы обязаны сделать, если один ученик обижает другого?

Дасти пробежал глазами следующие строчки. Дальше объяснялось, что имеется в виду под домогательствами, издевательствами, словесными оскорблениями. Упоминалось и о том, что необходимо сообщить учителю или кому-то из руководства школы, если свидетелем такого поведения стал другой ученик. Но никаких правил или инструкций для самого учителя или администрации не было.

— Не вижу, — сказал он.

— Спасибо, мистер Спирз» — ответил МакАфи. — Это все.

Джордану МакАфи не составило труда обосновать свое решение вызвать в качестве свидетеля Дерека Марковича, поскольку он был единственным другом Питера среди свидетелей, которые должны были дать характеристику личности обвиняемого. Но Диана понимала, что он представляет ценность и для обвинения — из-за того, что видел и слышал, а не из-за своих привязанностей. За годы работы она видела множество друзей, которые предавали друг друга.

— Значит, Дерек, — сказала Диана, пытаясь говорить как можно дружелюбнее, — вы с Питером были друзьями.

Она видела, как он перевел взгляд на Питера и попытался улыбнуться.

— Да.

— Вы вдвоем иногда проводили вместе время после уроков?

— Да.

— Чем вы обычно занимались?

— Мы оба очень увлекались компьютерами. Иногда мы играли в видеоигры, а потом начали изучать программирование и создали несколько собственных игр.

— Питер создавал какие-то игры без вас? — спросила Диана.

— Конечно.

— А что случалось, когда игра была готова?

— Ну, мы играли. Но еще существуют веб-сайты, куда можно выложить игру и где другие люди смогут ее оценить.

Только сейчас Дерек поднял глаза и заметил видеокамеры в дальнем конце зала. От удивления он замер.

— Дерек, — сказала Диана. — Дерек? — Она подождала, пока его взгляд сфокусируется на ней. — Посмотрите, пожалуйста, на этот диск. Это вещественное доказательство обвинения номер триста два… Вы можете сказать мне, что это такое?

— Это последняя игра Питера.

— Как она называлась?

— «Кровавые прятки».

— О чем она?

— Это одна из игр, где нужно ходить и стрелять в плохих ребят.

— А кто в этой игре был плохим? — спросила Диана.

Дерек опять метнул взгляд в сторону Питера.

— Популярные ребята.

— Где происходит действие игры?

— В школе, — ответил Дерек.

Уголком глаза Диана заметила, как беспокойно заерзал Джордан.

— Дерек, вы были в школе утром шестого марта 2007 года?

— Да.

— Что у вас было на первом уроке?

— Геометрия.

— А на втором?

— Английский.

— А куда вы пошли потом?

— На третьем уроке у меня был урок физкультуры. Но у меня незадолго до этого обострилась астма, и доктор дал мне освобождение. Поскольку я раньше написал контрольную работу по английскому языку, то попросил у миссис Эклз разрешения пойти к машине.

Диана кивнула.

— Где была припаркована ваша машина?

— На ученической парковке, за школой.

— Покажите, пожалуйста, на схеме, через какую дверь вы вышли после второго урока.

Дерек протянул руку и указал на одну из задних дверей школы.

— Что вы увидели, когда вышли на улицу?

— Ну, много машин.

— А людей?

— Да, — сказал Дерек. — Я увидел Питера. Похоже, он доставал что-то с заднего сиденья своей машины.

— Что вы сделали?

— Я подошел поздороваться. Спросил, почему он опоздал в школу, а он выпрямился и странно на меня посмотрел.

— Странно? Что вы имеете в виду?

Дерек покачал головой.

— Не знаю. Словно он не сразу понял, кто я такой.

— Он что-то вам сказал?

— Он сказал: «Иди домой. Здесь что-то должно произойти».

— Вам это показалось необычным?

— Ну, это немного напоминало реплику из триллера «Сумеречная зона»…

— Питер когда-нибудь раньше говорил вам что-то подобное?

— Да, — тихо сказал Дерек.

— Когда?

Джордан заявил о протесте, как и ожидала Диана, но судья Вагнер отклонил протест, как она и надеялась.

— За несколько недель до этого, — ответил Дерек, — когда мы впервые играли в «Кровавые прятки».

— Что он сказал?

Дерек опустил глаза и что-то пробормотал в ответ.

— Дерек, — сказал Диана, подходя ближе, — я должна попросить тебя говорить громче.

— Он сказал: «Когда это случится на самом деле, будет ужасно».

Зал загудел, словно потревоженный улей.

— Вы знали, что он имел в виду?

— Я думал… я думал, он шутит, — сказал Дерек.

— В день выстрелов, когда вы встретили Питера на парковке, вы видели, что он делал в машине?

— Нет… — Дерек замолчал и прокашлялся. — Я только посмеялся с его слов и сказал, что ему пора идти на уроки.

— Что случилось потом?

— Я вернулся в школу через ту же дверь и пошел в приемную, чтобы миссис Уайт, секретарша, подписала мне освобождение. Она разговаривала с девочкой, которая отпрашивалась с уроков, чтобы пойти к ортодонту.

— А потом? — спросила Диана.

— Как только она ушла, мы с миссис Уайт услышали взрыв.

— Вы видели, что взорвалось?

— Нет.

— Что случилось после этого?

— Я посмотрел на экран компьютера на столе миссис Уайт — сказал Дерек. — Там появилась бегущая строка.

— Что там было написано?

— «Кто не спрятался… я не виноват», — Дерек сглотнул. — Мы услышали негромкие хлопки, словно открывались бутылки с шампанским, и миссис Уайт схватила меня и потащила в кабинет директора.

— В том кабинете был компьютер?

— Да.

— Что было на экране?

— «Кто не спрятался… я не виноват».

— Сколько времени вы пробыли в кабинете?

— Не знаю. Десять, двадцать минут. Миссис Уайт пыталась вызвать полицию, но ничего не вышло. Что-то случилось с телефоном.

Диана повернулась к судье.

— Господин судья, теперь обвинение хочет предъявить вещественное доказательство номер триста три, и мы просим разрешения продемонстрировать его присяжным.

Она увидела, как пристав выкатил телевизионный экран с подключенным компьютером, и теперь можно было вставить диск.

«Кровавые прятки, — появилось на экране. — Выберите первое оружие!»

Мультяшный трехмерный мальчик в очках в роговой оправе и в рубашке пересек экран и посмотрел вниз на стрелку, которую можно было установить на «УЗИ», на «АК-47» или на биологическом оружии. Он выбрал один из автоматов, взял патроны. Его лицо теперь было видно крупным планом: веснушки, брекеты, ярость в глазах.

Затем экран стал синим и появилась бегущая строка:

«Кто не спрятался, я не виноват».

Дереку нравился мистер МакАфи. Сам он, конечно, не был красавцем, но вот его жена была просто то, что надо. К тому же, он был единственным человеком, кроме самого Дерека, который, не являясь родственником Питера, жалел его.

— Дерек, — сказал адвокат, — вы дружили с Питером с шестого класса, правильно?

— Да.

— Вы проводили много времени вместе и в школе, и после уроков.

— Да.

— Вы когда-нибудь видели, как другие ребята приставали к Питеру?

— Постоянно, — ответил Дерек. — Они называли нас слабаками и гомиками. Они поднимали нас за трусы. Когда мы шли по коридору, они ставили нам подножки или заталкивали в шкафчики. Или еще что-то в этом роде.

— Вы когда-нибудь говорили учителям об этом?

— Я говорил, но от этого становилось только хуже. Меня избили за то, что я наябедничал.

— Вы с Питером когда-нибудь говорили о том, что над вами издеваются?

Дерек покачал головой:

— Нет. Хорошо было общаться с тем, кто просто это понимает.

— Как часто это происходило… раз в неделю?

Он фыркнул.

— Скорее раз в день.

— Только с вами и с Питером?

— Нет, были и другие ребята.

— Кто издевался чаще всего?

— Спортсмены, — ответил Дерек. — Мэтт Ройстон, Дрю Джирард, Джон Эберхард…

— А девочки принимали в этом участие?

— Да, те, которые смотрели на нас, словно на насекомых, — сказал Дерек. — Кортни Игнатио, Эмма Алексис, Джози Корниер, Мэдди Шоу.

— И что вы делаете, когда вас толкают в шкафчики?

— Ну, отбиваться нельзя, потому что они сильнее, и помешать им невозможно… поэтому нужно просто перетерпеть.

— Будет ли справедливо утверждать, что эта группа — Мэтт и Дрю, и Кортни, и Эмма, и остальные — к одному человеку цеплялась чаще, чем другим?

— Да, — сказал Дерек, — к Питеру.

Дерек увидел, что адвокат Питера возвращается на свое место рядом с клиентом, а леди прокурор встала и начала говорить снова.

— Дерек, вы сказали, что к вам тоже приставали.

— Да.

— Вы не помогали Питеру делать взрывчатое устройство, так?

— Не помогал.

— Вы не помогали Питеру взламывать телефонные и компьютерные линии Стерлинг Хай, чтобы, когда начнется стрельба, никто не смог вызвать помощь, так?

— Не помогал, — ответил Дерек.

Прокурор подошла еще на шаг.

— Вы никогда не планировали, как Питер, пробраться в школу и убить людей, которые больше всех обижали вас, правда, Дерек?

Дерек повернулся к Питеру и ответил, глядя ему прямо в глаза:

— Нет, — сказал он. — Но иногда я об этом жалею.

Работая акушером, Лейси время во времени случайно встречала своих бывших пациенток в магазине, в банке, на стоянке. Они демонстрировали своих уже трех-, семи-, пятнадцатилетних детей.

— Посмотрите, как у вас все хорошо получилось, — иногда говорили они, словно от того, как ребенок появится на свет, зависит, кем он станет.

Она не была уверена в своих чувствах, когда столкнулась лицом к лицу с Джози Корниер. Они весь день играли в виселицу, и по иронии судьбы, учитывая положение ее сына, она все время выигрывала. Лейси знала Джози с рождения. Она не только помогла ей когда-то появиться на свет, но и знала ее как маленькую девочку, подругу Питера. Поэтому в какой-то момент она всей душой ненавидела Джози, хотя даже Питер, похоже, этого не чувствовал. За то, что у нее хватило жестокости бросить ее сына. Возможно, Джози и не была причастна к издевательствам, через которые Питеру пришлось пройти в средних и старших классах, но она и не вмешивалась, что, с точки зрения Лейси, делало ее не менее виновной.

Но оказалось, что Джози Корниер превратилась в красивую молодую девушку, спокойную, задумчивую. Совсем не похожую на принадлежавших к элите школы Стерлинг Хай пустоголовых, бездушных девушек, которые гуляли по центральной улице Нью Гемпшира и всегда напоминали Лейси паучих, ищущих очередную жертву. Лейси удивилась, когда Джози засыпала ее вежливыми вопросами о Питере: Нервничал ли он перед судом? Тяжело ли ему находиться в тюрьме? Не издеваются ли над ним там?

— Ты бы написала ему письмо, — предложила ей Лейси. — Я уверена, он бы обрадовался.

Но взгляд Джози скользнул в сторону, и тогда Лейси поняла, что Питер на самом деле не интересует Джози, она просто старается быть любезной с Лейси.

Когда в суде объявили перерыв до следующего дня, свидетелей отпустили домой с условием, что они не будут смотреть новости, читать газеты или обсуждать судебный процесс. Лейси извинилась и вышла в туалет. Она ждала Льюиса, а ему придется пробираться сквозь толпу репортеров, которые наверняка заполнили вестибюль перед залом суда. Едва она вышла из кабинки и начал мыть руки, как вошла Алекс Корниер.

Вместе с ней в туалет проник шум из коридора и резко оборвался, когда закрылась дверь. Их глаза встретились в длинном зеркале над умывальниками.

— Лейси, — тихо проговорила Алекс.

Лейси выпрямилась и потянулась за бумажным полотенцем, чтобы вытереть руки. Она не знала, что сказать Алекс Корниер. Она с трудом могла представить, что вообще когда-то им было о чем разговаривать.

В кабинете Лейси было вьющееся растение, которое постепенно умирало, пока медсестра не убрала стопку книг, загораживающую солнечный свет. Но она забыла переставить растение, и половина ростков, стремясь к свету, начала расти под немыслимым, противоречащим законам притяжения, утлом. Лейси и Алекс были похожи на это растение: Алекс начала двигаться в новом направлении, а Лейси — нет. Она увядала, слабела, запутывалась в своих собственных лучших побуждениях.

— Мне очень жаль, — сказала Алекс. — Мне так жаль, что тебе приходится это терпеть.

— Мне тоже жаль, — ответила Лейси.

Ей показалось, что Алекс хотела сказать что-то еще, но не сказала, и Лейси пришлось закончить разговор. Она уже собралась выйти в коридор и обнаружила за дверью Льюиса, но Алекс окликнула ее.

— Лейси, — сказала она, — я помню.

Лейси повернулась к ней лицом.

— Он любил арахисовое масло с хлебом, а сверху еще зефир. — Алекс слегка улыбнулась. — И у него были самые длинные ресницы, которые я когда-либо видела у мальчика. Он мог найти любую оброненную на пол мелочь — сережку, контактную линзу, шпильку, — не дав ей потеряться.

Она шагнула к Лейси.

— Все существует до тех пор, пока кто-то об этом помнит, правильно?

Лейси посмотрела на Алекс сквозь слезы.

— Спасибо, — прошептала она и вышла, чтобы не разрыдаться на глазах у женщины, чужой женщины, которая способна была делать то, что не могла сделать Лейси: искать в прошлом драгоценные воспоминания, а не свои ошибки.

— Джози, — сказала мама, когда они ехали домой. — Сегодня в суде зачитывали электронное письмо. То, которое Питер написал тебе.

Джози испуганно повернулась к ней. Она должна была догадаться, что об этом будут говорить на суде, как она. могла быть такой дурой?

— Я не знала, что Кортни его разослала. Я даже не видела его, пока его всем не разослали.

— Наверное, это было неприятно, — сказала Алекс.

— Ну да. Вся школа знала, что он в меня влюбился.

Мама посмотрела на нее.

— Я хотела сказать, для Питера.

Джози подумала о Лейси Хьютон. Прошло десять лет, но Джози все равно удивилась, как похудела мама Питера, что у нее почти совсем седые волосы. Она подумала, неужели горе может заставить время бежать быстрее, словно поломка в часах. Все это было невероятно грустно, потому что Джози помнила маму Петера, как человека, который никогда не носит часов и не обращает внимания на беспорядок, если конечная цель того стоит. Когда Джози была маленькой и часто играла у Питера в гости. Лейси пекла для них печенье из того, что могла найти в кухонном шкафу, — из овсяных хлопьев, из пшеничных проростков из мармеладных медвежат и зефира, из кукурузного крахмала и воздушного риса. Однажды она до наступления зимы принесла в подвал пару ведер песка, чтобы они могли в холодные дни строить замки. Она разрешала им рисовать на хлебе для тостов пищевыми красками и молоком, и тогда на обед они ели шедевры. Джози нравилось проводить время у Питера, потому что именно так в ее понимании должна жить семья.

Теперь она смотрела в окно.

— Ты думаешь, что это я виновата, да?

— Нет…

— Это адвокаты так сказали сегодня? Что Питер начал стрелять, потому что он мне не нравился… так, как ему нравилась я?

— Нет, адвокаты ничего такого не говорили. В основном защита говорила о том, как над Питером издевались в школе. О том, что у него не было друзей. — Мама остановилась на светофоре и повернулась, положив запястье на руль. — А почему ты перестала общаться с Питером?

Непопулярность — это заразная болезнь. Джози помнила, как в первом классе Питер взял фольгу, в которую был завернут его завтрак, сделал из нее шапочку с антенной и ходил в ней по площадке, пытаясь поймать радиосигналы инопланетян. Он не понимал, что все смеются над ним. Никогда не понимал.

Она вдруг вспомнила, как он стоял, застыв, со спущенными до щиколоток брюками посреди столовой, прикрывая руками пах. Она вспомнила последующий комментарий Мэтта: «Объекты в зеркале кажутся меньше, чем на самом деле».

Может быть, Питер наконец понял, что о нем думают другие. — Я не хотела, чтобы со мной обращались так же, как с ним, — сказала Джози, отвечая на мамин вопрос, хотя на самом деле хотела сказать: «У меня не хватило смелости».

Возвращение в тюрьму напоминало вырождение вида. Ты должен снять все внешние признаки человечности — туфли, костюм и галстук, — наклониться для обыска с полным раздеванием, когда тебя ощупывают одетые в резиновые перчатки руки одного из охранников. Затем тебе выдают тюремную одежду и резиновые шлепанцы, слишком широкие для твоих ног, чтобы ты опять внешне ничем не отличался от остальных и даже сам себя не смог бы убедить, что ты лучше, чем они.

Питер лег на койку, закрыв сгибом локтя глаза. Заключенный из соседней камеры, который ждал суда за изнасилование женщины шестидесяти шести лет, спросил, как прошел суд, но он не ответил. Это единственное право, которое у него еще осталось, — молчать. И он никому не хотел рассказывать правду о том, что, когда его посадили обратно в камеру, он почувствовал облегчение, вернувшись (неужели он на самом деле это говорит?) домой.

Здесь никто не рассматривал его, как плесень в чашке Петри. Честно говоря, никто вообще на него не смотрел.

Здесь никто не говорил о нем, словно о животном.

Здесь никто его не обвинял, потому что они все были в одинаковом положении.

В действительности, тюрьма не так уж и отличается от среднеобразовательной школы. Охранники — те же учителя, они обязаны поддерживать порядок и следить, чтобы никто серьезно не пострадал. А во всем остальном ты предоставлен сам себе. Как и школа, тюрьма является искусственно созданным обществом, со своей иерархией и правилами. И работа, которую ты здесь выполняешь, бессмысленна: чистка туалетов или развозка библиотечных книг в камерах общего режима на самом деле очень напоминает написание сочинения на тему «Что такое государство?» или заучивания наизусть простых чисел — в настоящей жизни ты не будешь пользоваться этими знаниями каждый день. Как и в старших классах, единственный выход выжить в тюрьме — это смириться и мотать срок.

Стоит ли говорить, что и в тюрьме Питер не был популярным.

Он вспоминал свидетелей, которых сегодня Диана Левен выводила, вытаскивала, выкатывала на колясках. Джордан объяснил, что таким образом она хочет вызвать сочувствие, что прокурор хочет рассказать обо всех этих сломанных жизнях, перед тем как приступить к главным доказательствам, что и сам Джордан скоро сможет рассказать о том, что и Питеру сломали жизнь. Но Питера это не волновало. Увидев всех этих учеников, он был удивлен, как мало что изменилось.

Питер смотрел на пружины верхней койки, быстро моргая А затем отвернулся к стене и засунул в рот угол подушки, чтобы никто не услышал, как он плачет.

Несмотря на то что Джон Эберхард не мог сейчас назвать его слабаком, да и вообще разговаривать…

Несмотря на то что Дрю Джирард никогда уже не будет спортсменом, каким всегда был…

Несмотря на то что Хейли Уивер теперь вовсе не красавица. Они все равно принадлежали к той группе, куда Питеру никогда не попасть.

Назад: Часть вторая

Дальше: 6:30 того дня