Короткую ночь, наполненную тревожными картинами, вызванными поверхностным, так называемым «тонким» сном, сменило долгое утро. Как только первый солнечный луч проник в зарешеченное окно камеры и скользнул по тюфяку возле щеки, мужчина проснулся, словно от толчка. Пробуждение принесло с собой неприятные ощущения. Он ощутил боль буквально на физическом уровне, точно грубые когтистые лапы вырвали его из тревожного тумана. И пусть туман этот не был ласковым или хотя бы безопасным, там, где он оказался теперь, было гораздо хуже. Уязвимый, одинокий и неприкаянный – вот как он себя ощущал.

Впрочем, как еще можно чувствовать себя в тюремной камере? События прошедшего дня всплыли в памяти легко, без усилий. Первое, о чем он вспомнил, – это то, что у него нет имени. Теперь нет. Стоп! Вчера не было, но что, если за ночь ситуация изменилась? Что, если стоит только поднапрячься, и все вернется, все встанет на свои места и он больше не будет безымянным человеком без рода, без племени.

«Давай, дружище, приложи усилие», – мысленно произнес он и попытался проникнуть в глубь памяти. Прошло три минуты, пять, десять. Вернулась головная боль, а воспоминания на горизонте так и не появились. Даже малой части не вернулось, даже куцего хвостика не показалось. «Проклятье! Это просто невыносимо!» – простонал мужчина. Он откинулся на тюфяк, спина предательски заныла, следом за ней застонали синяки и ссадины. Сильнее всего боль ощущалась в сбитых в кровь ступнях. Если вчера они просто ныли от усталости да саднили раны на растрескавшейся от пыли коже, то сегодня многочисленные ранки, натоптыши, порезы и проколы образовали один многослойный нарыв. Он повернулся на бок, вытянул ноги. В колене вдруг что-то хрустнуло, и боль выстрелом пронзила тело снизу доверху, мгновенно добравшись до истерзанного мозга. В голове застучали наковальни. Он как-то видел передачу про работу кузнеца. Так там у кузнеца на специальном верстаке располагалась целая коллекция разных молотков, молоточков, щипчиков и держателей. Но запомнился ему лишь один: гигант-молот пудов в пять весом. Кузнец подвесил его на кованые цепи и при необходимости просто опускал цепь, а потом раскачивал ее вверх-вниз или из стороны в сторону, а этот гигант сам делал дело. Интересная была передача, бесполезная в практическом смысле, но познавательная. Теперь он знал, зачем смотрел ее: чтобы точно знать, сколько пудов весит его собственный гигант-молот, поселившийся в голове. Так вот, весил он, пожалуй, пуда на два побольше, чем у кузнеца. А уж какой силач его раскачивал! Судя по амплитуде боли – Иван Поддубный, не иначе.

«Надо отвлечь себя, – мысленно произнес мужчина. – Концентрироваться на боли нерационально». Он встал с нар, прошелся по камере. Четыре шага вперед – присесть, шаг в сторону, – наклон, разворот, четыре шага назад – снова присесть. Нет, физические нагрузки сейчас не для него. Еще, чего доброго, гнойные нарывы разорвутся и зальют пол клейкой жижей. Тогда не только боль, но и вонь терпеть придется, а сами раны загноятся еще сильнее. «Может, позвать охрану? Раз уж держат меня взаперти, пусть предоставят медицинскую помощь».

Он дошел до двери, поднял руку, сжал пальцы в кулак и занес над головой. Вредная память услужливо выудила из глубоких недр картину, как злобный охранник заносит кованый сапог над головой несчастного заключенного. За что? Не за то ли, что тот решил качать права и требовать врача? Нет, уж лучше потерпеть. Он снова вернулся на нары. Лег ничком, закрыл глаза. «Где-то должны быть приятные воспоминания. Я должен вспомнить хоть что-то жизнеутверждающее. Должен, и все тут».

И вдруг оно пришло: прохлада ветра, ласковые солнечные лучи и запах. О! Какой это был приятный запах! Сладковато-пряный, щекочущий ноздри. Откуда он шел? Из далекого детства? Из безмятежной юности? А может, из недалекого настоящего? Не важно, откуда. Главное, он создавал иллюзию покоя и защищенности. Нет, не защищенности, а завершенности. Вначале просто пряно-сладкий, затем с примесью чего-то острого, явно неприродного происхождения.

«Краплак». Смешное слово, странное, но почему-то именно оно всплыло в памяти. Он пытался ухватиться за это воспоминание, пытался продлить момент счастья, которое ощущал когда-то. Имя этому счастью было «краплак». Почему? Не спрашивай, просто наслаждайся. Но мимолетное воспоминание ушло так же внезапно, как и нахлынуло. Он снова сидел в душной вонючей камере, тело его снова разрывала на куски жгучая боль. Тоска накатила с новой силой, бросила в пучину своих волн, накрыла с головой.

– Проклятье! Закончится это когда-нибудь или нет?

Крик вырвался из глубины сердца, долетел до глухой стены и отрикошетил обратно, заполняя ушные раковины, точно клейкая смола. И никуда уже от него не деться. Он застонал, перевернулся на спину и начал декламировать глупую детскую считалочку про месяц и туман, пытаясь заглушить собственный крик, избавиться от тоски и отчаяния, но считалка не помогала. Даже физическая боль отступила перед глубиной отчаяния.

– Я здесь сгнию. Я сгнию здесь заживо, – снова заговорил вслух мужчина. – Черви станут есть мою плоть, а я буду наблюдать за ними. Буду ждать момента, когда они доберутся до сердца. Боже, как же мне больно!

Звук открываемого засова прозвучал как выстрел. От неожиданности он подпрыгнул на нарах, но головы не повернул. Замер, ожидая неизбежного удара по ребрам, или куда там бьют охранники, даже зажмурился, настраиваясь на взрыв боли.

– Чего разлегся, правил не знаешь? – донеслось от двери.

Голос у охранника был мерзко-скрипучим и каким-то липким. Мужчина решил, что не стоит такого дразнить. Перекатился на бок, свесил ноги с нар.

– Эх, ни хрена ж себе колотушки! – не сдержал возгласа удивления охранник. – Ты как вообще-то, живой? Может, врача позвать? Вон как ступни раздуло, поди, и встать не сможешь.

Обеспокоенность в голосе охранника принесла мужчине своеобразное чувство удовлетворения. «Что, гниль увидал, так совесть проснулась? Любуйся теперь, смотри, до чего вы меня, изверги, довели. Бросили беспомощного в клетку и измываетесь, как над скотиной бессловесной». Вслух мысли высказывать побоялся. Буркнул под нос что-то нечленораздельное, перенес вес на истерзанные ступни, скривился, но на ногах удержался. Только тогда поднял глаза. И чуть не захохотал во все горло, настолько голос охранника не соответствовал внешности. Мужчина ожидал увидеть мощного, широкоплечего здоровяка с бритой наголо головой и зверским выражением на лице, а перед ним предстал низкорослый толстяк с румянцем во всю щеку и копной соломенных волос.

– Слушай, я серьезно, ноги твои обработать не мешало бы. Хоть медбрата позвать надо, – обеспокоенно повторил охранник. – Да ты садись, чего уж там. В лазарет тебя все равно не переведут, так что не геройствуй. На больничку только сидельцев отправляют, у нас с этим строго.

– Который час? – удивив сам себя, спросил мужчина.

– Чего? Время? Да около восьми. Я тут тебе жрачку принес. Наложить есть во что?

Мужчина отрицательно покачал головой.

– Ладно, не кисни. Есть у меня резерв одноразовой. Ложки дерьмо, но приноровиться можно.

Охранник вышел и вскоре вернулся с белой пластиковой миской, из которой торчала такая же ложка. В другой руке он держал хлипенький пластиковый стакан. Охранник выставил на прикрученный к полу стол тюремную пайку, еще раз взглянул на ноги задержанного, озабоченно покачал головой и вышел. На этот раз засов щелкнул повеселее. По крайней мере, так показалось мужчине.

Он придвинул к себе миску, понюхал странного серовато-коричневого цвета варево. Пахло прелой листвой и прогорклым салом. Зачерпнул первую ложку, отправил в рот. На вкус варево оказалось вполне сносным, и ложка заработала быстрее. Спустя три минуты мужчина вылизал миску до последней капли, так и не сумев разобрать, чем его потчуют. В стакане оказался жидко заваренный чай почти без сахара. «Точно, как я люблю, – промелькнуло в голове. – Капля заварки, крошка сахара и чуть теплый».

Поглощенная пища приятно отяжеляла отвыкший от активной деятельности желудок, отчего клонило в сон. «Почему бы и нет? – сам себе задал вопрос мужчина. – Сколько еще здесь торчать, неизвестно, а во сне время быстрее летит». Сдвинул миску к стене, бросил туда же стакан и завалился спать.

Он даже не догадался, что все это время охранник наблюдал за ним в «глазок». А перед охранником стояла дилемма: как поступить? Доложить о состоянии здоровья следаку или без его ведома привести врача этому бедолаге? С одной стороны, вызов доктора в его праве, задержанный болен, чтобы это понять, медицинского образования не требуется. Относительно правомочности вопросов нет, задержанный на его попечении, значит, и за здоровьем ему следить.

С другой стороны, связываться с майором Иванченковым все равно что ходить по острию бритвы на высоте десятиэтажного дома. Как мужик Иванченков неплохой, но вот как майор – совершенно непредсказуемый и неадекватный. Если ему на задержанного наплевать, то приведет или не приведет он к тому врача, майору будет безразлично. Но вот если он на задержанного виды имеет: маринует в камере без предоставления медпомощи, использует режим одиночки, когда к задержанному несколько суток приходит только охранник, – а он ему ноги вздумает лечить, тогда уж от майора добра не жди.

У каждого следака есть масса способов сломить психику задержанного, чтобы тот сам предложил «чистосердечку». Да не просто предложил, а и вылепил все, что следак хотел услышать, и то, чего знать не хотел. Об этом знали все охранники, как знали и то, что если процесс запущен, то останавливать его, пусть и на время, противопоказано. Бывают, конечно, крайние случаи, когда хочешь не хочешь, а притормозить надо, иначе и правды не узнаешь, и человека загубишь. Но интересоваться, каковы планы майора на задержанного, охраннику вообще не улыбалось. Вот и стоял возле смотрового окна, наблюдая за задержанным.

Когда сытый арестант привалился к стене и тихонько засопел, охранник с облегчением вздохнул, теперь можно отсрочить беседу с Иванченковым. Аппетит у арестанта отменный, со сном тоже проблем нет, а ступни? Да и хрен на них, ему же не марафон бежать. «Потерпит, – подытожил он. – Не лишать же его сна из-за ступней. Вот проснется, тогда и посмотрим». Охранник отошел от смотрового «глазка» и пошел в комнату отдыха, довольно потирая руки. Через три часа он сдает смену, и с майором Иванченковым придется разбираться другому.

Но ни через три часа, когда сменилась охрана, ни через пять, когда полковник Гуров шел по коридору, ведущему к камерам, к майору Иванченкову никто так и не обратился, и сам он интереса к судьбе задержанного не проявил. Вот как вышло, что первое, что увидел Гуров, войдя в камеру, это разбитые в кровь пятки и опухшие лодыжки. При тусклом свете тюремной лампочки пятки задержанного приобрели цвет баклажана, их просто невозможно было не увидеть.

– Это что такое? – повернулся он к охраннику. – Что сказал врач? Когда последний раз производили обработку?

– Обработку? – Охранник начал тянуть время. – Имеете в виду его ноги?

– Ноги, ноги, – подтвердил Лев. – Ноги и все остальное.

– Полагаю, шесть часов назад.

– Что значит это ваше «полагаю»? Не помните, взгляните в журнал, там должна быть запись.

– Боюсь, записей там нет.

– Нет? Вы вызвали врача и не внесли записи? О чем вы только думали? – без особого энтузиазма возмутился Гуров. – Ладно, не суть важно, посмотрим в карточке осмотров. Несите карточку.

– Простите, товарищ полковник, но записей нет совсем.

– Хотите сказать, врача к нему не вызывали?

– Да чего, нормальные ведь ноги, – принялся оправдываться охранник. – Ну, немного припухли, гной ведь не сочится? И потом, нам его уже в таком виде сдали. Надо было бы следаку, так он его не к нам, а в лазарет сдал.

– Со следователем будет отдельный разговор, а вам в срочном порядке привести врача. И предупредите, чтобы сразу нес все необходимое для обработки гнойных ран. И так дотянули до края.

Закрыв дверь на замок, охранник оставил Гурова в камере. Здесь стоял неприятный душок: застоявшийся воздух вперемешку с мочой и запахом плесени. Гуров предпочел бы выбрать для общения более удобное помещение, но, как оказалось, все допросные к его приезду были заняты, а откладывать ему не хотелось.

Пока Лев беседовал с охранником, задержанный лежал ничком на матрасе, спрятав лицо в ладони. Со стороны было сложно понять, спит он или просто не желает общаться. Лев полагал, что спит, иначе хоть чем-то себя выдал. Как только охранник удалился, он подошел к нарам, присел на край и тронул мужчину за плечо. Рука ощутила чуть заметное сопротивление, но с места мужчина не сдвинулся и даже не оглянулся.

Гуров принял условия игры, убрал руку и негромко заговорил:

– Добрый день, я – полковник Гуров, Московский уголовный розыск. Буду вести ваше дело. Вернее, не ваше дело, а дело о расчлененных трупах.

Никакой реакции. Мужчина как лежал не шелохнувшись, так и продолжал лежать.

– Мне сказали, что своего имени вы не помните, поэтому представиться не прошу. Но поговорить нам с вами придется, хотите вы этого или нет. Предлагаю не откладывать и начать с главного: скажите, как вы себя чувствуете?

И снова тишина: тема здоровья интереса у мужчины не вызвала. Лев начал методично задавать вопросы, надеясь, что какой-то из них заставит мужчину вступить в разговор. «Нужно его как-то расшевелить. Найти тему, от которой легко оттолкнуться, – подумал он, – иначе мне и начать будет не с чего». Пока он размышлял, вернулся охранник и привел с собой врача. Тот вошел в камеру, поставил на стол чемоданчик и обратился к Гурову:

– Добрый день, Вершинин Леонид Ильич, в прошлом специалист по гнойной хирургии, в настоящий момент штатный врач общего профиля при сем заслуженном учреждении. Осмотр вы затребовали? – Гуров кивнул, и врач переключил внимание на задержанного: – Ну-с, молодой человек, встаем, одежду скидываем, знакомиться будем.

Как ни парадоксально, пошловатая шутка развеселила задержанного, он громко фыркнул, после чего притворяться спящим стало совсем глупо. Поэтому он развернулся лицом к визитерам, опустил ноги на пол и, протянув доктору руку, произнес:

– Значит, хотите познакомиться? Что ж, давайте: Никто Никтоевич Никтоев, можно просто Никто.

– Чувство юмора? Неплохо, неплохо, – довольно потер руки Вершинин. – Хорошую шутку я всегда поддержу. Итак, Никто Никтоевич, как ваше самочувствие?

– Три дня назад было лучше, полагаю.

– Успели забыть события трехдневной давности, или никак не определитесь, нравится ли вам у нас? – продолжал юморить Вершинин.

– Так вы не в курсе? Ваши коллеги не считают нужным сообщать вам нюансы?

– Ну, кое-чем они со мной делятся. Не всегда тем, чем хотелось бы, но не будем придираться. Вы ведь наверняка сами мне все расскажете, так зачем тратить время на посредников? Будь что-то важное, меня бы проинструктировали.

– О, да! Разве стоит внимания мужик с кучей разделанных трупов в машине и с потерей памяти? – Губы мужчины растянула печальная улыбка.

– Поди ты! Значит, это из-за вас все отделение на ушах стоит? Любопытно, любопытно. – Вершинин аж засветился от радости. – Всегда хотел узнать: весит ли сколько-нибудь информация из мозга? Вы ведь совсем ничего не помните, верно? Эксперимент бы поставить, шанс офигенный. Круто ведь узнать, сколько весят мысли человека.

– Эксперименты мы проводить не будем. – Гуров понял, что, если доктора не остановить, осмотр задержанного так и не проведут, поэтому поспешил вмешаться: – Займитесь его физическими травмами, Леонид Ильич, это будет намного полезнее. Головой займемся позже.

– Верно, верно, простите, – засуетился Вершинин, опускаясь на корточки, а себе под нос пробурчал: – Вот так всегда, кому-то амнезию, а мне гной и синяки. – Затем, без лишних расшаркиваний, ухватил пациента за лодыжку и принялся рассматривать травмированные ступни. – Так, так, так. Очень любопытно. Это как же вас угораздило так копыта изуродовать? Марафонская ходьба без обуви по пересеченной местности? Сколько же километров вы ими отмахали?

– Без понятия. – Во время осмотра мужчина едва сдерживался, чтобы не застонать от боли, теперь же слегка расслабился.

– Придется потерпеть, молодой человек, процедура обработки будет болезненной, – предупредил Вершинин, доставая банки с мазью и устрашающего вида хирургические зажимы. – Но вы не отчаивайтесь, не все так плохо. А чтобы отвлечься, есть проверенный способ: пока я буду заниматься своим делом, вы можете рассказать мне все, что помните. Из того, что с вами произошло, разумеется. Как вам такой вариант?

Он по очереди посмотрел на пациента и полковника, после чего приступил к работе. Его пациент некоторое время сидел молча, наблюдая за действиями врача. Затем, воспользовавшись его советом, начал выкладывать подробности своих злоключений.

– Я ведь на самом деле понятия не имею, что со мной произошло. В какой-то момент я вдруг очнулся и понял, что бреду по лесу. Вокруг деревья в три моих роста, мошкара, комары, заросли кустарника, а я продираюсь сквозь них, точно медведь-шатун, которого подняли раньше времени. Собственно, заросли кустарника меня в чувство и привели. Видите, на руках царапин, что морщин на физии древней старушенции? Это шиповник или дикая малина, точно не скажу. Как я туда залез, в самую гущу? А главное, зачем? Совсем рядом вполне приличная тропинка оказалась, а я в бурелом забрался. Это я уже, когда вырвался из колючек, тропинку увидел. По ней и пошел.

– Куда пошли? – задал наводящий вопрос Вершинин. Не столько из любопытства, сколько для отвлечения. Ему предстояло прочистить воспаленный нарост на чувствительном месте, и пауза в рассказе пациента была совсем некстати.

– Да кто его знает? Увидел тропинку, по ней и пошел. Я ведь не сразу сообразил, что память со мной сволочную шутку сыграла. Сперва одна мысль в голове билась: надо идти, останавливаться нельзя. Вот я и шел. Потом понемногу соображать начал, осмысливать происходящее. А знаете, с чего мысль в этом направлении заработала?

– И с чего же? – подыграл Вершинин.

– Вы не поверите: с коротких штанин. Что это, думаю, штанины на брюках такие короткие? И почему я надел именно их, они ведь явно мне не по росту. А ботинки мои вы видели? – кивком указал на стоптанное нечто, сброшенное возле нар, мужчина.

Вершинин на минуту отвлекся, взглянул на обувь и снова вернулся к своим обязанностям. Гуров же не поленился рассмотреть обувь детально. Башмаки и правда вызывали недоумение. На правую ногу ботинок из дешевого кожзама, без шнурка, без стельки и с лопиной на резиновом каблуке. Размер ботинка не меньше сорок четвертого, цвет классический, черный. На левую ногу что-то среднее между кроссовками и кедами. Подошва литая с внушительным протектором, а верх тканевый, некогда трехцветный, теперь же грязно-линялого оттенка. И тоже без шнурка, но на проволоке. Размер поменьше, от силы, сорок первый. Каким чудом они образовали пару, было непонятно.

– Вот и я о том же, – будто прочитав мысли полковника, произнес мужчина. – Где я их добыл? На свалке разве что. Только свалку никакую я не помню. И как ботинками и всем остальным разжился, тоже. Но тогда, в первый момент, меня беспокоили не они, а брюки. Наверное, в прошлой жизни, до того, как со мной беда случилась, я щепетильно относился к выбору одежды, поэтому вопрос длины штанин меня так обеспокоил. Как вы думаете, доктор?

– Весьма стройная версия. Может, брюки вообще ваш фетиш, – согласился Вершинин. – Пиджачок ваш тоже оставляет желать лучшего, но его внешний вид задел вас не так сильно, я правильно полагаю?

– Пиджак уже потом. Когда к ручью вышел, руки в воду опустил, а рукава мешают, я его снял, чтобы рассмотреть, тогда и ужаснулся. Вы эти пятна видели? Его же не стирали с самого создания.

– Что верно, то верно. Запашок от него негуманный, – поддакнул Вершинин.

– Вот тогда я и задумался над тем, кто я, где я и что со мной. – Голос мужчины зазвучал как-то отстраненно, будто издалека. – Сидел возле ручья и размышлял: странная штука – человеческий мозг. Человеческая память еще более странная. Вот сижу я возле ручья, и что его называют ручей, помню, и что вода в нем течет пригодная для питья, тоже помню, а имени своего вспомнить не могу. Трава, деревья, ствол, кора, прикорневая система, климатические зоны и прочая дребедень в памяти осталась, и по большей части я понимаю, что означают эти слова, а кто я, где живу, есть ли у меня родственники и куда мне податься – как стеной закрыло. Главное, кто такие родственники – помню, а есть ли таковые у меня? Информация засекречена. Вот вы хотите эксперимент провести, узнать, есть ли вес у воспоминаний, а я вам и без эксперимента отвечу: есть. И весят они до хрена. Откуда знаю? Да потому, что голова без этих воспоминаний, точно одуванчик созревший, пустая-пустая, и такая же невесомая. Ох, черт, как же больно! – прикусив губу от боли, застонал мужчина.

Вершинин взглянул на него, сочувственно покачал головой, но работу продолжил. Лишь вскользь заметил:

– Обезболить не могу. Неизвестно, на какие препараты у вас отрицательная реакция, а тут всех дел на полчаса.

– И как же вы вышли из положения? – на этот раз на выручку доктору пришел Гуров. – Как поняли, что нужно делать, куда идти?

– А никак, – просто ответил мужчина. – Думал, думал, ломал голову над тем, кто я есть. Потом устал. Отключил мозг и пошел вперед. Потом машину нашел. Обрадовался. Вот, думаю, мой шанс на спасение! Почему так подумал, не спрашивайте. Я сперва вообще не собирался никуда на ней ехать. Есть очень хотелось, а там в салоне печенья пачка лежала. Ну, я и решил, что должен завладеть ею во что бы то ни стало. Вот и полез.

– Машина оказалась открыта?

– Какое там! «Везунчик» – явно не мое второе имя, – улыбнулся мужчина, вспомнив, как пробирался в салон. – Это снова проказница-память подсобила. Я когда-то передачу смотрел, что следует предпринять, если захлопнул ключи в салоне. Вот и воспользовался. Надо признать, задачка была не из легких. Потрудился я на славу, прежде чем до печенья добрался. Но уж больно есть хотелось. Я ведь через багажник лез. Вы хоть представляете, каково это – чувствовать себя селедкой в консервной банке? Я теперь представляю.

– Расскажите, – попросил Вершинин.

– Вам действительно интересно, или просто отвлечь пытаетесь? – спросил мужчина, морщась от боли.

– Считайте, и то и другое.

– В отечественном автопроме есть свои преимущества, – издалека начал мужчина. – Задняя панель над сиденьем у них не закрепляется, с какой целью, не знаю, врать не буду, но службу мне это хорошую сослужило. Если постараться, ее можно приподнять, опустить спинку заднего сиденья, и вот ты уже в салоне. При условии, что вес твой не приближается к весу бегемота, разумеется. Как видите, лишним весом я не страдаю. Я открыл багажник, он, кстати, был не на замке, в отличие от дверей. Странно, но факт. Так вот, открыл я багажник, собрался панель поднимать, а там, в багажнике, такое творится! Хлама насыпано, что на городской свалке. Можно сказать, всклень забит. Я часть прямо на землю повыкинул, часть по сторонам расшвырял. Запашок там ужасный стоял, но я все равно полез. Воздуха в легкие побольше набрал и нырнул в багажник. Ногами в панель уперся, толкаю, а она ни в какую. Долго мучился, но справился. Потом спинку опустить никак не мог. В передаче-то все гладко выходило, а здесь – засада на засаде. Это потом я понял, что мешки спинке опуститься не давали, а тогда просто злился. Когда щель образовалась, я в нее полез. Все время застрять боялся, но лез вперед. Ногами, руками помогал и лез. И все думал: и как это Гудини постоянно такие трюки проделывал? У него небось ни клаустрофобии, ни каких-то других фобий от рождения не было.

– Гудини, говоришь? – хмыкнул Вершинин. – Оригинальное сравнение. Вот тебе и имя.

– Какое имя? – не понял мужчина.

– Временное. Надо же нам вас как-то называть. Не Никтоевичем же, в самом деле.

– Гудини? А что, мне нравится. – Мужчина заулыбался и повторил, пробуя имя на вкус: – Гудини. Звучит приятно. Как-то даже мило.

– Вот и отлично, – подытожил Вершинин. – Итак, господин Гудини, с ногами мы завершили. Давайте теперь остальные части тела посмотрим.

Осмотр длился около часа. На протяжении осмотра Вершинин не раз удивленно качал головой, не понимая, как в таком состоянии «Гудини» сумел добраться до города. Переломов и рваных ран, которые требовали бы наложения швов, он не обнаружил, кроме как на голове. Вот там рана вызывала опасения. Приложили бедолагу серьезно, череп чудом уцелел, видно, от природы кость крепкая. Кожа рассечена аж на добрых пять сантиметров, рана успела загноиться, но жизни не угрожала. Вершинин полагал, что именно этот удар спровоцировал потерю памяти, хотя утверждать наверняка не взялся.

После того как доктор завершил свои манипуляции и откланялся, в дело вступил Гуров. За время осмотра он успел связаться с майором Иванченковым и в приказном порядке заставить его распорядиться насчет перевода Гудини в лазарет под наблюдение врачей. Тот спорить не стал, сделал все быстро, так что к моменту окончания осмотра мужчину в больничном крыле ждала отдельная палата. Охраняемая, но все же палата, а не камера. Беседу же он предпочел завершить на месте, и тут уж Гуров не стал сопротивляться.

Вопросов Лев задал массу, но ответы задержанного звучали однотипно: не знаю, не помню, не ведаю. Психиатр приехал только к двум часам, когда мужчину уже перевели в лазарет, а Гуров отправился осматривать машину. Заключение психиатра насчет состояния памяти Гудини звучало однозначно: тот не симулирует, память у него действительно отшибло капитально. Это Гурова даже немного порадовало, Гудини ему нравился, и думать о нем как о расчленителе трупов полковнику не хотелось.

Однако где-то этот самый расчленитель все же существовал, и найти его предстояло именно Гурову. Печальная перспектива, но куда от этого денешься?

Лев вернулся в отдел, занял кабинет, который майор выделил Стасику, и занялся систематизацией полученной информации.

Надо признать, Стасик потрудился на славу. Обработал уйму заявлений, отсортировал те, что подходили по параметрам, и даже успел большую часть родственников пропавших людей обзвонить. Заявлений, на которые следовало обратить внимание, оказалось всего два, да и те подходили с натяжкой. Стасик записал адреса заявителей, к кому следовало съездить и побеседовать лицом к лицу. Один населенный пункт находился в двадцати пяти километрах от Истры, второй – всего в десяти. Гуров решил посетить оба в этот же день.

Прежде чем ехать, он сделал один важный звонок. Был в его арсенале номер телефона врача-невролога, который по праву считался лучшим специалистом по неврологическим заболеваниям. Имя Виктора Зинчева в определенных кругах ассоциировалось с понятием «амнезия», в каких бы проявлениях та не представала. С Зинчевым Лев дружил лет двадцать, если не больше, и дружба эта не ограничивалась профессиональными интересами. По работе они как раз редко пересекались, не так уж часто попадались преступники или пострадавшие без памяти, и хоть личные встречи были нечасты, Гуров знал, что в любой момент может обратиться к Зинчеву за помощью, и тот не откажет.

Не отказал он и в этот раз, напротив, с радостью согласился помочь. Когда Гуров рассказал Зинчеву о Гудини, тот уцепился за возможность получить новый опыт по излюбленной теме и заверил друга, что, завершив текущие дела, утром следующего дня будет в Истре. Лев пообещал встретить его и позаботиться о размещении, после чего они попрощались до завтра. Затем он снова связался с майором, предупредил, что с завтрашнего дня ему потребуется еще одно спальное место и допуск на имя Виктора Николаевича Зинчева для работы со свидетелем – такой статус он установил для Гудини, как только получил заключение психиатра. Покончив с рутинными вопросами, Лев мог уже ехать на опрос заявителей.

Водитель Коростылев оказался на месте. Видимо, от своей машины он дальше чем на пять метров не отходил. Лев сел вперед, Стасик, по обыкновению, занял заднее сиденье, и «Патриот» запылил по проселочной дороге.