Глава 25
Предупрежденный гарнизон готовился к схватке неистово, с запасом. Комиссар отправил на посты весь личный состав, за исключением совсем хворых, надолго прописавшихся в лазарете Александрова. Десятки стволов находились в полной боевой готовности, заряженные до упора или запитанные от мощных стационарных батарей. Но час за часом ничего не происходило.
Наступил вечер, стемнело. Комиссар отправил дозор на укрепленном гусеничном грузовике, но безрезультатно. Дозорные не встретили никого и ничего. Ближе к полуночи Тамас витиевато выругался, сделал целый ряд смелых и острых предположений о несуществующей половой жизни Готала и снизил всеобщую готовность к бою. Полностью не отменил, но распустил по казармам часть измотанных солдат и оставил на вышках только дежурных вместо двойного расчета при каждой пушке.
Стало понятно, что в обозримом будущем обещанной мехбоссом схватки ждать не приходится. Холанн еще какое-то время бился с робостью, затем плюнул на рекомендацию (очень настойчивую, граничащую с приказом) Тамаса не покидать вокс — рубку, и отправился на поиски приключений. То есть — в гости к даме.
— Кто там? — голос из-за двери звучал тревожно и устало, в общем — недовольно. Уве с превеликим трудом подавил неистовое желание тихо сбежать в полутьму, спрятавшись в ночной тени, куда не доставал луч многочисленных прожекторов. Но стоически превозмог порыв и негромко сказал:
— Это я, коменд… Холанн.
В последний момент Уве решил, что не стоит козырять своим формальным статусом и оборвал себя на полуслове, но сбился с заготовленной речи и растерялся.
— Это я, — повторил он еще тише и чуть не выронил свою невеликую, но важную ношу, которую со всеми предосторожностями нес от самой рубки, сберегая от ветра.
Над косяком двери, представлявшим собой сплошную полосу металла с частыми восьмиугольными заклепками по всей длине, мигнул красный огонек. Вспыхнул, погас через пару мгновений, а затем заскрипел замок. Туэрка открыла дверь.
— Проходите, комендант, — сказала механесса.
На ней был все тот же комбинезон, верхняя часть которого висела на поясе, завязанная рукавами. И та же синяя рубашка. Холодный ветер скользнул из-за плеча Холанна и взъерошил Гайке светлые волосы. На сей раз Уве не удостоился приглашения на второй, более жилой этаж домика механессы, что, наверное, стоило считать нездоровым сигналом. Но комендант укрепился духом и со словами "это… вот… подумал, вам понравится …" достал нехитрый подарок.
— Ой. а что это? — спросила Туэрка, глядя то на Холанна, то на небольшой и довольно странный предмет в его руке.
— Оригама… — окончательно смутился Уве. — Александров… Виктор научил.
— Оригама… — наморщила лоб Туэрка. — Она похожа на цветок?
— Да, это и есть цветок… только он… бумажный. Виктор научил. Оригама — это умение делать из бумаги разные милые вещицы, — важно закончил комендант, радуясь, что выговорил столь сложных слов почти без запинки, несмотря на лютое волнение.
Несколько мгновений Туэрка внимательно рассматривала творение рук счетовода, а Холанн все больше убеждался что небольшой цветок из трех листов разноцветной бумаги — желтой, красной и синей — смят, крив и вообще безобразен. И в тот момент, когда он собрался понуро уйти, девушка сказала, почти пропела искренним восхищением:
— Какая прелесть! Уве, ты… вы просто чудо!
Она закружилась по комнате — мастерской, яркая, словно желто — синяя бабочка из Оранжереи. И столь же стремительная, ловкая. Уве улыбнулся, чувствуя совершенно непривычную, очень светлую радость без ожидания какого-то возмещения или ответного жеста. Но почти сразу же нахмурился, и радость ушла. Это не укрылось от взгляда девушки.
— Что с вами, Уве, — быстро, удивленно спросила она.
Холанн хотел, было, умолчать, но прикинул, что сделать достаточно убедительную хорошую мину не сможет. И признался:
— Я подумал о цветах… и бабочках. А потом об Оранжерее.
— Понимаю.
Коменданту захотелось с размаху отвесить затрещину — самому себе. Все так хорошо началось, наверное, впервые в жизни он сумел сделать подарок женщине, который оказался очень к месту и так хорошо принят. А теперь он все испортил…
— А знаете… — сказала Туэрка, заговорщически подмигнув. — Я вам сейчас покажу что-то…
— Ох… — выдохнул Уве, отрываясь от окуляра. — Надо же… Никогда бы не подумал!
— Да, — триумфально сказала Туэрка, — Я так и подумала, что вам понравится.
Склад, куда Гайка привела Холанна, представлял собой хранилище забытых вещей и мусора, который с одной стороны никому не нужен, с другой же — а вдруг когда-нибудь кому-нибудь да понадобится? Здесь, под самой крышей, за пирамидой пластмассовых ящиков с пыльными печатями чья-то уверенная рука приварила незаметную лесенку и подобие балкончика без перил. Часть крыши была вырезана квадратом со сторонами примерно в полметра, в отверстие вставлена рама и очень качественное стекло. Скорее даже не стекло, а какой-то заменитель, потому что довольно толстая пластина не бликовала и казалась совершенно прозрачной.
И все это было сделано с одной целью…
— Удивительно, — прошептал Холанн, вновь приникая к окуляру. — Сколько же их.
— Неужели вы никогда не смотрели на звезды? — так же тихо спросила Туэрка.
— Нет… Я даже не думал, что там, в небе, столько… всего.
Уве осторожно, не отрываясь от обзора, подкрутил шестеренку, заменяющую колесо настройки на корпусе самодельного телескопа. В точности, как показывала Гайка.
— Хаук рассказывал, что наша галактика включает примерно триста миллиардов звездных систем.
Уве было не слишком приятно услышать имя комиссара в такой обстановке и в такой момент, но он смолчал, пораженный величием звездного неба, открывшегося милостью точной оптики.
— И хоть сколь-нибудь обозначено, учтено в каталогах от силы полтора миллиарда. Никто в Империуме не знает, сколько во вселенной обжитых планет…
— Я всегда думал… — начал Холанн и смутился. — На самом деле я никогда не думал, насколько… — он замолчал, глядя в ночное небо с щедрой россыпью белых искр — звезд. Но все же продолжил. — Я никогда не думал, насколько огромен мир. Весь мир, вся вселенная.
— Да, — сказала Гайка. — Мир огромен. Он невообразимо велик. И мы так малы в сравнении с ним…
Холанн попробовал представить, постичь это число — триста миллиардов звездных систем. Систем — не планет! Тех наверняка еще больше. Иногда в проповедях Империум назывался "Империей миллионов миров", но насколько эти "миллионы" были смехотворны в сравнении с необозримой и бескрайней Вселенной…
Уве никогда не испытывал потребности путешествовать, ему хватало имеющегося — свой маленький жилой отсек, работа… А сейчас ему остро захотелось отправиться куда-нибудь, все равно куда. Увидеть хотя бы исчезающе малую часть мира вокруг Ахерона. С Гайкой, Туэркой Льявэ…
— Здесь хороший обзор, лучший во всем Волте, — сказала девушка. Сначала я поставила телескоп у себя на крыше, но там видимость не очень, тянет дым от теплостанции.
— Но его могут украсть, — не на шутку испугался Уве.
— Некому, — на складе горело лишь три тусклых лампы, и Холанн не разглядел выражения лица механессы в глубокой тени. Но понял, что она улыбается. — Сюда никто не ходит, ключ только у меня. Ну и Хаука…
Словно вторя ее словам лязгнул металлом запор на двери — не технических воротах, а небольшом проходе для рабочих и малогабаритных грузов. Том самом. которым прошли комендант и механесса. Гайка заперла дверь, теперь же кто-то вновь открывал замок.
— Хаукон? — непонимающе повторила Туэрка.
Холанн склонил голову, но сразу сообразил, что наблюдательный пункт Гайки хорошо скрыт и звездочетов не видно с любой точки обзора. Они, в свою очередь, тоже не видели, что происходит на складе, но прекрасно слышали — акустика оказалась отменной. Меж тем два человека прошли внутрь, один из них старательно затворил за собой.
— Фаций, мне нужна техника.
Голос комиссара Холанн определил безошибочно. Хрипловатый, невыразительный, но с глубоко скрытой угрозой. Почти неосязаемой и тем не менее — вполне определенной. Надо полагать, собеседник комиссара ее так же почувствовал, поэтому ответ священника оказался холоден и скуп:
— Я уже дал ответ. Никогда!
Уве поймал напряженный взгляд расширенный глаз Туэрки и молча приложил палец к губам. Только после этого он подумал, что должно быть, действие выглядит не совсем по — мужски. Как будто они делают что-то постыдное, подслушивают и выведывают чужие тайны. Но Туэрка — тоже молча — закивала в знак согласия. Так они и сидели вдвоем, надежно укрытые от посторонних глаз старыми ящиками со списанными деталями, пятикратно просроченными продпайками, пустыми склянками из мутного пластика, а ниже разгорался негромкий, но яростный спор. Похоже, он начался значительно раньше, и комиссар со священником вошли на склад спонтанно, просто, чтобы уединиться для тяжелого объяснения.
— Подумай еще раз, Фаций, — комиссар напирал жестко и агрессивно, как танк в наступлении. — Твой выбор неверен.
— Подумай сам, — огрызнулся Лино с плохо скрываемым, точнее совсем нескрываемым отвращением. — Я сказал и повторю еще раз, это Ересь! И ты не сможешь впустить к нам эту… скверну! Я не позволю тебе.
— Послушай, друг, — Хаукон сменил тактику, теперь он говорил почти задушевно, старательно показывая доброжелательное терпение. — Ты не понимаешь сути происходящего…
Лино зло буркнул что-то неразборчивое, но Тамас продолжал гнуть свою линию.
— Наша беда не Чума. И не мертвецы, что нарушают естественных ход вещей. Наша главная беда — орки.
Священник издал возглас, который Холанн снова не понял. Однако не нужно было слышать слова, чтобы понять — Фаций яростно протестует.
— Да, прах тебя побери! Орки! — так же возвысил голос Тамас. — Все на Ахероне привыкли, что зеленые бегают где-то далеко, за прочными стенами укрепленных городов и станций. Бегают, проламывают друг другу черепа и не мешают людям. Но эти времена прошли!
Комиссар снова понизил тон.
— Танбранд пал, в нем еще остались отдельные анклавы, они могут продержаться довольно долго, как и мы. Но организованной обороны больше не существует. Некому истреблять расплодившихся орков и некому охранять от них сокровища Черного Города. В ближайшие месяцы начнется лютая поножовщина — мертвецы против зеленых.
— Слава Богу — Императору! — даже не глядя на священника можно было с легкостью понять, что он истово осенил себя аквилой. — Порождения Хаоса и ксеносы начнут истреблять друг друга, это славно и хорошо!
— Это… — комиссар сказал короткое, неизвестное Холанну слово, которое, впрочем, прозвучало настолько выразительно, что его смысл был очевиден. — И конец. Поднявшиеся ужасны, вместе с эпидемией они смогли свалить Танбранд всего за один месяц. Но думай чуть дальше, Фаций! Даже если мы примем, что восстали из мертвых десять процентов умерших или даже больше, то это дает семь — десять миллионов бродячих тварей. На Ахероне не более полумиллиона орков, но зеленые постоянно возобновляют численность, и они будут стягиваться к Танбранду со всей планеты! Для нас поднявшиеся — это замогильная нежить, чудовища Хаоса. А для зеленых — всего лишь противник, с которым можно очень весело подраться, при этом еще и награбить нужное!
Тамас сделал паузу, переводя дух. Священник Лино молчал.
— Неважно, сколько это займет времени, рано или поздно орки перебьют всех врагов. И не имеет значения, сколько они потеряют, все равно на место каждого убитого зеленого встанет новый! Но людей на планете не останется гораздо раньше, потому что как только орки доберутся до Танбранда, они будут драться с мертвецами и одновременно растаскивать, разбирать город на железо, еду и материалы. И очень скоро по материку начнут раскатывать уже не мелкие шайки, а банды в сотни и тысячи зеленых рыл, с трофейным оружием из наших арсеналов и технологичными шутами самих парней. База может отбиваться от небольших стай, но штурма мехбанды нам не выдержать.
— И что ты хочешь?
— Нам нужно бежать с планеты.
— Ты не только отступник, Тамас, ты трус и дезертир, — с преувеличенным спокойствием отметил Лино. — Жаль, я думал о тебе гораздо лучше.
— Не бросайся словами, чей смысл тебе непонятен, — сухо бросил в ответ Хаукон. — Ты не видел ни настоящей трусости, ни дезертирства. А я видел. И я отвечаю за две с лишним сотни живых людей, которые укрываются за стенами Волта. И говорю тебе — нам надо бежать с Ахерона. Пока нас не затоптали орки или не задавили чумные.
— Мы останемся и будем ждать помощи.
— Помощь не успеет! Даже если запрос пройдет все инстанции, пройдут годы, может быть десятилетия, прежде чем все шестеренки провернутся. У нас нет этих лет! Нужно бежать, выходить в систему, искать корабль, пока орки не начали строить свои — а они их построят! И очень быстро!
Комиссар успокоился так же быстро, как и вспыхнул, дальше он снова говорил спокойно и выдержанно:
— На базе немало снаряжения, но в космос с ним не выйти. Нужен корабль, хотя бы шлюпка. Ее надо найти или собрать самим. Значит придется путешествовать — на рыболовецкие станции, там субмарины, а это почти те же космические корабли по сложности, можно набрать запчастей. Может быть даже в Адальнорд, посмотреть, не остался ли там транспорт. Поэтому Волту нужна техника. А ты можешь экзорцировать восемнадцатый ангар, я это точно знаю.
Священник молчал долго, так долго, что Холанну уже начало казаться — а не было ли все это лишь сном, видением уставшего мозга? Когда же Лино заговорил, голос его был тускл и необычно спокоен.
— Хаукон, тобой, быть может, движут благие побуждения… или ты сам себя в том убедил… неважно. Главное — все это не оправдание осквернению души, которое ты предлагаешь. Можешь поверить мне, а можешь не верить, тогда просто прими на веру — экзорцизм оскверненной Хаосом техники ужасен. И даже при удаче — пользование ею смертельно опасно, и не только для тела. Я не позволю, чтобы эта богомерзость вышла за пределы опечатанных священным серебром стен.
Голос Фация окреп, теперь священник не говорил, но скорее вещал, впав в экстаз обличения и пророчества.
— И лучше моей пастве умереть, чем испачкать душу прикосновением к мерзости! Потому что смерть есть забытье в любящих руках Бога — Императора, а Хаос — это вечное проклятие и бесконечные страдания, которые неизмеримо хуже смерти!
Настала пора комиссару задуматься.
— Я все сказал, — утомленно вымолвил священник. — Я ухожу.
— Остановись, — сказал Тамас, и Холанн невольно вздрогнул — столько ледяного дыхания смерти было в одном коротком слове разжалованного комиссара. Туэрка прижалась к Уве, вцепившись в его руку тонкими и на удивление сильными пальцами.
— Наш разговор не закончен, — проговорил Хаукон, с неприкрытой угрозой в голосе. Стало понятно, что время переговоров и уговоров закончено, комиссар намерен получить желаемое и станет добиваться своего любыми средствами. Уве невольно представил себя на месте священника и снова вздрогнул.
— Закончен, — сумрачно откликнулся Лино, но не было уверенности в его словах. — Или ты собираешься убить меня, отступник?
Если раньше слово "отступник" в устах Фация звучало с некоторой ноткой вопроса, то теперь — как обвинение. Констатация очевидного и не требующего доказательств.
— Только не надо этого надрыва, прямиком из писаний Экклезиархии, — хмыкнул Тамас. — Фаций, ты же не боевой поп и не святой, готовый принять мученичество за веру. А я не дикий хаосит, так что не разыгрывай "Драму об утерянной чистоте", тебе не идет.
Пауза.
— Я не собирался тебя убивать, насилие — это плохо, — почти елейно сообщил Хаукон. Уве тихо выдохнул, облегченно подумав, что все-таки конфликт идет к благополучному разрешению. Но следующая фраза вновь повергла его в безмерное удивление.
— Я сделаю нечто гораздо худшее. Для тебя, по крайней мере, пастырь!
Скрипнули подошвы — Хаукон сделал несколько шагов и, похоже, встал совсем рядом со священником.
— Я тебя и пальцем не трону, мой богобоязненный друг. Я просто сообщу всему Волту, каждому человеку внутри наших стен, что ты — именно ты, священник Экклезиархии Фаций Лино — подвергаешь их жизни невероятным опасностям. Что ты можешь им помочь, но не хочешь этого делать.
— Их вера крепка, ты только выставишь себя дураком и еретиком, — с грозной уверенностью откликнулся Фаций.
— Конечно, — с готовностью подхватил Тамас. — Первые несколько дней так и будет. До первого покойника. Второго. Третьего. Каждого, кто умрет на базе — а их будет немало — я запишу на твой персональный счет. Каждый раз, когда очередной солдат подхватит хворобу, сломает ногу, словит орочью пулю, ляжет с отравлением и дизентерией… Каждый раз я буду показывать на тебя и напоминать — вот он, человек, который мог бы нас всех спасти! Но он не хочет этого, потому что его вера запрещает… Потому что его Бог желает их смерти ради своих пыльных догм многовековой давности!
— О, нет… — выдохнул Лино, и теперь в его голосе слышался неподдельный ужас. Пожалуй, не столько от смысла сказанного комиссаром, сколько от непонимания — как вообще подобная угроза может исходить из уст командира Волта. — Ты не посмеешь…
— Посмею и сделаю, — с непоколебимой, холодной уверенностью сказал Хаукон. — И посмотрю, надолго ли хватит их веры. Как быстро она даст первые трещины.
— Не посмеешь… — повторил Фаций. — Не сможешь…
— Что ты знаешь обо мне, поп, — с неожиданной яростью спросил комиссар. — Чтобы судить, что я могу, и что смею?
— Ты предаешь веру, Бога — Императора, Империум… — потерянно вымолвил священник. — Ты готов погубить души этих невинных?..
— Я не предаю ничего из того, что ты назвал. Потому что империум… бог — император… — эти слова Хаукон процедил с невыразимым презрением. — Они недостойны мой преданности. И я не считаю себя обязанным служить им.
— Святой Император, спаси нас от Тьмы и Пустоты! Веди мое оружие на службе тебе. Великий Бог — Император, присмотри за слугой своим, даруй ему умение и терпение… — скороговоркой забормотал священник, будто стараясь заглушить ужасные слова комиссара. — Чтобы выждать момент и поразить врага.
— Я ведь никогда не рассказывал тебе, как оказался здесь? — мертвенно — спокойным голосом спросил Тамас. — Конечно, нет. И узнать об этом ты, поп, не мог. Тебе по чину не положено видеть даже выжимку "фама гемина", не то, что полное досье…
— Я не боюсь зла, я не боюсь смерти, потому что Сам Император явится за мной, — заклинал священник. — Страх ничтожен, потому как вера моя сильна, я клянусь оставаться верным или праведным в моей службе, и пусть тьма поглотит мою душу, если я окажусь недостойным!
— Это очень любопытная история, мой священный друг, — Хаукон, похоже, вообще не обращал внимания на молитву Фация. — Тебе понравится.
— Уши мои закрыты для зла и скверны…
— Не стоит их закрывать, не искушай меня открыть твои уши силой, — посоветовал Тамас, и Холанн почувствовал, как пальцы Туэрки впились ему в руку, словно стальные клещи, настолько спокойно и одновременно жутко прозвучали слова комиссара — еретика. — Считай это испытанием веры. Ведь ты настоящий священник, истинный сын Экклезиархии, и потому должен радоваться любой возможности укрепиться духом.
Комиссар перевел дух, Фаций продолжал молиться, очень тихо, почти шепотом, который возносился к высокому потолку и слабо растворялся в полутьме склада.
— А история сия началась много лет назад… На очень далекой планете, название которой тебе ничего не скажет. На планете, которая наконец развилась должным образом и выставила свой первый полк Имперской гвардии… Как положено, при полном оснащении, со своим комиссаром. И как нетрудно догадаться, тем комиссаром стал я. Гордость схолы, надежда, предвестник и основа.
Голос Хаукона изменился. В нем больше не было мертвящего холода, осталась только странная, почти доверительная печаль. Но, пожалуй, от этого рассказ Тамаса звучал еще пронзительнее.
И страшнее.
— Наш полк не являлся ни самым сильным, ни самым прославленным. Были те, кто воевал лучше нас. Были те, кто воевал намного лучше нас. Но в общем за свою работу стыдиться не приходилось. Годами, потом и десятилетиями мы сражались во славу Бога — Императора и в защиту человечества на многих мирах. И ни разу не дрогнули, не отступили, не изменили присяге. Нам везло… нам очень везло, а мы даже не понимали, насколько. Полк раз за разом попадал под командование более — менее умных командармов. Кроме того, мы обычно действовали самостоятельно, батальонами и ротами, как подвижные группы без всякого фронта. Но однажды… мы увидели, как атакует Мордианский полк. Кстати, а ты когда-нибудь видел мордианцев?
Фаций не ответил. Тамас усмехнулся, безрадостно и мрачно.
— Я так и думал… Это было прекрасно. Определенно, мордианские воины — лучшая пехота Империума. Разве что криговцы могут стать вровень, и то — главным образом за счет превосходства в техническом оснащении. Как сказал бы мой первый комполка — ныне давно покойный — отменный человеческий материал. Мы восхищались… до первых вражеских залпов. Мордианцы маршировали через нейтральную полосу, шеренга за шеренгой, с идеальным равнением. Ни рвы, ни воронки от снарядов не могли сбить их строй ни на полметра. И так же ровно, идеально ровно они ложились под огнем. Труп к трупу, так, что позади идущие уже не могли упасть — им мешали мертвые шеренги, что маршировали впереди. Целая бригада, три батальона — все были скошены за четверть часа, до последнего человека. Что же сделал командир мордианцев, как ты думаешь?..
Тамас выдержал паузу. Фаций вновь промолчал, а Уве почувствовал, что его бросило в жар. Комендант давно хотел узнать, что же скрыто в прошлом разжалованного комиссара. Какие тайны прячутся за усеченными строчками временного досье "фама гемина"? Холанна, как и всякого обычного человека, увлекал флер загадки, опасных истин и неизбежной трагедии. Однако сейчас, когда его скрытый, болезненный интерес удовлетворялся простым и будничным образом — через исповедь комиссара — Холанн думал, что лучше бы он ничего не узнал.
Думал. И одновременно вслушивался, ловя каждое слово довольно бесхитростной, и в то же время немыслимо трагичной истории Хаукона Тамаса, верного слуги Императора, а теперь, наверное, самого настоящего еретика…
— Он послал новую бригаду. Еще три батальона. Отменный человеческий материал, боец к бойцу… И они так же остались там, до последнего человека. А я был комиссаром, Фаций. Комиссар — это не только тот, кто несется впереди всех, верхом на "Леман Рассе", с цепным мечом наперевес. Поэтому мне нужно было как-то объяснить своим бойцам — что это было. И почему почти пять тысяч человек бодро промаршировали на смерть во славу Его. Но я справился, ведь я был комиссаром! Нашел нужные слова, донес до каждого моего солдата, что дураки и подонки бывают везде. Даже среди командиров высшего звена… Мы выиграли ту кампанию и войну. Правда то, что осталось от моего полка, целиком уместилось в одном медицинском транспорте, но разве это имеет хоть какое-то значение пред славой и честью воинов Бога — Императора?
Тамас сделал паузу. Судя по шороху, он ходил кругами вокруг священника, мерными, тяжелыми шагами, так не похожими на обычную походку Хаукона — быструю и легкую.
— И была еще одна планета, название которой я тоже забыл. Почти сплошной океан и много малых островов. Сотни, а может быть и тысячи островов. Хаоситы истребляли там местных, загоняли, как животных, методично и расчетливо. И некому было помочь, кроме нас. И я повел в бой моих солдат, среди которых не было ни одного, кто не был изранен. Это была самая страшная кампания, которую я когда-либо видел, а я видел многое, будь уверен. Малая война группами по десять человек, не больше. Почти без связи, с парой батарей от лазганов на одного бойца. Боеприпасы мы забирали у мертвых, а воду и пищу искали сами, потому что госпитальный корабль Мунисторума — не войсковой транспорт снабжения. Но мы сражались, и спасли многих. Пока не пришла помощь… пока не пришел Флот. Как ты думаешь, верный слуга Экклезиархии, Голос и Слово Его, что было дальше?..
Лино сказал что-то неразборчивое и короткое. А может быть и не сказал, просто выдохнул, горько и протяжно — Холанн не разобрал. Похоже, не разобрал и Тамас.
— А дальше Флот поблагодарил нас за самоотверженность… И стерилизовал планету. Вскипятил, как чашку рекафа, со всеми хаоситами, что оставались на островах, и всеми, кого мы не смогли забрать, всеми, кто ждал помощи. "Неоправданные потери, немотивированная операция" — вот как это называлось. Благодарность личному составу полка, медали командному составу, к медалям прилагается легкое взыскание за неуместную и ненужную инициативу. Всем спасибо, еще один мир Его спасен от скверны и Враждебных Сил.
Резкий, короткий звук разорвал тишину, как удар плети. В первое мгновение Уве показалось, что Тамас выстрелил, он машинально и резко обнял Туэрку, прижал к себе, чувствуя под мешковатым комбинезоном худенькое тело девушки. Но комиссар всего лишь щелкнул пальцами, в иллюстрацию своих слов.
— Мы много лет не видели дом, снабжались кое-как, со сторонних планет. Подкреплений почти не было, поэтому мы набирали пополнение, где придется. Мы стали забывать родной язык… И многие со временем задавали себе один вопрос — ради чего мы мотаемся по миру и погибаем в сражениях? Ради чего стали бездомными бродягами? Но я говорил малодушным, что таков наш суровый долг. Я говорил, что если сегодня мы защищаем людей, которых никогда не знали ранее и забудем после, то случись беда — и завтра кто-то встанет на защиту нашего дома. И это было правильно. Но в тот день мы увидели, как Империум обходится с теми, кто не окупает армейскую спасательную операцию. И тогда вера моих солдат дрогнула. Но хуже всего…
До ушей Уве донеслось характерное ритмичное шорканье металла о металл — комиссар откручивал крышку фляги.
— Приобщишься? — почти весело спросил Тамас. Священник предсказуемо не ответил, и Хаукон продолжил после паузы, соответствующей одному, а то и двум глоткам, под тихий звук закрываемой крышки.
— Хуже всего было то, что и моя вера… поизносилась. Я мог карать малодушных, разубеждать сомневающихся, укреплять дух слабых… До тех пор, пока моя вера оставалась тверда, словно адамантин. Но как я мог истреблять сомнения в чужих душах, когда они поселились в моей собственной?.. И все же я исполнял свой долг, как мог, со всем старанием и прилежанием. До тех пор, пока мы не попали на Сеферис Секундус. Новая кампания, новые потери… и вот мы на переформировании, в этом благословенном месте. Бьюсь об заклад, ты и не слышал о таком месте, не так ли?
И вновь Лино прошептал что неразборчивое и почти бессвязное.
— Я так и думал. Это планета, превращенная в один сплошной рудник. Кладовая редкоземельных элементов и руд. Сияющая драгоценность в ожерелье ценнейших миров Империума. А еще…
Голос комиссара дрогнул и возвысился, теперь Тамас говорил, с трудом сдерживая застарелую ярость и злобу. Время, наверное, приглушило воспоминания и чувства, но точно не стерло их напрочь.
— А еще это мир, где само понятие "человек" подвергается осквернению, поп! Это мир, где правит вопиющая мерзость! "Империя Человечества" — гордо говорим мы, "Империя Людей". И этих самых людей — именем и властью бога — императора — на Сеферис превратили в рабочий скот, лишенный даже права на жизнь! Во благо империума, именем бога — императора.
Комиссар сник и продолжил с горькой печалью:
— Мы видели многое… Мы освобождали пленных из орочьих лап. Мы спасали тех, кого намеревались обратить в свое служение Тау. Но никогда мы не видели ничего столь же отвратительного и гнусного, как обыденный уклад Сеферис Секундус. Разве что эльдары — налетчики могли бы сравниться, но они враги, что продались Хаосу… А на Сеферис люди властвовали над людьми.
— Мир огромен, Хаукон, — негромко, как-то очень потерянно проговорил Фаций Лино, и Холанн вспомнил, как совсем недавно слышал эти слова от Туэрки. Насколько же разнился смысл одной и той же фразы…
— Мир огромен, — повторил священник. — А человек несовершенен, и даже Бог — Император не смог изменить нашу изначально ущербную природу. Поэтому он дал нам Империум, как меньшее зло. Как узду, что сдерживает наши инстинкты, нашу тягу с разрушению, наше несовершенство. Но мир слишком велик… и всегда найдется место, где живется хуже других. Жаль, что ты этого не понял! Не понял, и позволил ереси отравить твою душу…
— Самые жестокие и злобные ксеносы не опускались до такой низости, как верные подданные Империума, ведомые наживой и верой в золотой трон. Твоей верой, поп, — сказал Тамас, и слова его отдались в ушах слушателей, словно шипение воды на раскаленном металле. — Мы сражались и умирали ради Империума. Той самой империи людей, которая обращалась с людьми хуже орков и эльдар. И ты никак не сможешь этого изменить, потому что так было!
— Бог — Император поймет и простит тебя, несчастный, — прошептал Лино. — Может быть простит…
— Мне не нужно его прощение, — усмехнулся комиссар. — Я уже хлебнул полной мерой его милость и щедрость. Впрочем, повесть близится к финалу… Дальше все достаточно скучно и буднично. На Сеферис меня привезли при смерти, а пока сшивали заново, остатки полка без присмотра окончательно впали в ересь. Отступничество выразилось в том, что солдаты отказались помогать Королевским Плетям в подавлении голодного бунта рудокопов. Полк… точнее к тому времени от него остался уже неполный батальон, раскассировали — после децимации, конечно. А мне выписали путевку прямиком в штрафной легион.
С издевкой и едкой иронией Тамас процитировал нараспев:
— "Ибо комиссар есть кость Бога — Императора во плоти его полков. И ежели плоть оказалась слаба, сие есть признак слабой, негодной кости, кою следует отторгнуть, немедля."
— Но ты здесь… — вопросил Фаций.
— Да, поп, я здесь. У меня не нашлось заступничества в Комиссариате. Я всегда считал, что достойная служба будет моей защитой, поэтому не заботился о заведении правильных знакомств и связей. Но в последний момент, когда мне уже цепляли ошейник, случилось чудо. Кто-то в Адептус Арбитрес замолвил за меня слово. Довольно слабое, но все же достаточное, чтобы заменить легион на вечную ссылку в ледяную жопу мира.
Топ, топ, шарк… Комиссар, судя по всему, подошел вплотную к священнику.
— К чему я предавался ностальгическим мемуариям? Чтобы ты, Фаций, затвердил очень простую вещь. Здесь не лучшее место для жизни, как ни поверни, но несколько лет я прожил в мире с самим собой. И не спешу умирать за какой-то империум, святую веру и прочие возвышенные вещи. Я верен себе. Отчасти — гарнизону, потому что они мои солдаты, и без них я пропаду. И больше — никому и ничему. Нам нужно бежать с Ахерона. Для этого необходима боевая техника. И ты мне ее обеспечишь, иначе… Перспективу я тебе обрисовал, и теперь, думаю, ты в ней не сомневаешься.
— Я разоблачу тебя.
— Давай, — усмехнулся Тамас. — Пробуй. Командования, которому ты мог бы написать кляузу, уже нет. А личный состав молится на меня, как на святого. На спасителя и защитника, который единственный знает, что и как нужно делать. Поп, который не только обрекает всех на смерть, но и клевещет, можно сказать злоумышляет против мудрого и доброго командира — это очень хорошо, очень еретично! Так что — в добрый путь.
— Ты все предусмотрел, — недобро, зло протянул Фаций.
— Друг мой, мне больше ста лет, — опять усмехнулся Хаукон. — Я на четверть составлен из биопротезов и видел больше, чем ты можешь себе представить. Да, я все предусмотрел. Пожалуйста… — Тамас вновь сменил тон и вернулся к просьбе. — Прошу тебя, не усугубляй наши проблемы. Я не хочу идти на радикальные меры, и тебе они тоже не нужны. Выполни мою просьбу и окормляй дальше своих верных прихожан, как считаешь нужным.
— Лжец, лукавый лжец, — мрачно хмыкнул Лино. — Ты ведь знаешь, что…
Он оборвал себя на полуслове, видимо, не считая нужным продолжать.
— И все-таки одного ты не предусмотрел…
— Чего именно? — с интересом спросил комиссар — еретик.
— Ты — не главный на базе.
— А, ты про Холанна, нашего коменданта… — протянул Тамас.
Уве стиснул зубы, ожидая пренебрежительного отзыва, мимолетного оскорбления. Очередного унижения.
— Понимаю, — с ноткой неподдельного уважения вымолвил Хаукон. — Думаю, понимаю, к чему клонишь…
— Он — комендант. А ты — нет. Ты даже не настоящий комиссар… Уже. И только комендант может мне приказать экзорцировать оскверненную технику. А ты сам приложил много сил, чтобы все видели в нем таинственного героя и очень значимого человека из Танбранда.
Фаций решился, и его голос вновь преисполнился уверенности — твердой, непреклонной.
— Если Холанн прикажет мне, я выполню этот приказ. Но он не прикажет. А ты можешь… — священник запнулся, но все же договорил задуманное. — А ты можешь идти в жопу со своими хотелками.
— Хитро, хитро придумано… — задумчиво согласился Хаукон, и Уве отметил про себя, что так же выразился накануне орк Готал. — Да, мне, пожалуй, будет опасно идти сразу против двоих — священника и коменданта. Но, думаю, это не проблема.
— Надейся. предатель, — скрежетнул Фаций, но Тамас пропустил выпад мимо ушей.
— Да, определенно не проблема, — решил вслух Хаукон.
— Он не сломается! Ты не сможешь запугать его!
— Я и не собирался его пугать. Да, я ему угрожал, но сейчас не тот случай, — неожиданно сказал еретик, и Уве почувствовал удивление, бездонное, как океан Ахерона. А комиссар тем временем размышлял вслух, или, быть может, читал лекцию священнику.
— Холанн мог бы много добиться. К сожалению, его слишком долго заколачивали в чуждую ему форму силами всей воспитательной машины Танбранда. Природная живость ума и прочие полезные качества искривились и застыли в новой матрице. В иных обстоятельствах из него мог бы получиться хороший сержант или унтер. Может быть даже офицер. Но теперь поздно меняться, ведь ему, кажется, уже за сорок… Так вот, к чему я это говорю. Холанн не глуп и по — своему смел. Он не побоялся даже выйти со мной к оркам, хотя чуть не упал в обморок пару раз. Ему можно грозить в малом, но если я поставлю на кон судьбу Волта, это его только укрепит. Поэтому я не стану его пугать. Я расскажу ему то же, что рассказал тебе — о наших перспективах и о том, что выхода нет. Уверен, он сделает правильный выбор.
— И о своем отступничестве тоже расскажешь?
— Если понадобится, — непреклонно подытожил Тамас. — Он не сумасшедший фанатик, а просто человек, который мало что видел в своей жизни. Фанатика я бы просто убил. С человеком — договорюсь.
Разговор — если это можно было назвать разговором — стремительно увял. Собеседникам было больше нечего сказать друг другу. Судя по быстрым шагам, еретик Тамас вышел первым, сочтя тему исчерпанной. Священник вышел следом, тяжело, шаркающей походкой. Дышал он столь тяжело, что не видя Фация Уве мог бы предположить, что за ящиком бредет одышливый старик.
Боль в мышцах от долгого неестественного положения разом свалилась на Холанна. Заставила зашипеть и скривиться при первом же движении. Гайка, похоже, только сейчас отдала себе отчет, что большую часть подслушанного разговора она провела в объятиях коменданта. Пусть почти платонических, но все же… она смутилась и отпрянула к стене, под стеклянный прямоугольник, одергивая ворот, поправляя длинные светлые волосы. Туэрка отвернулась от Холанна, ее вздернутый нос в профиль казался еще более курносым и… милым.
Уве с силой растер лоб, стянутый глубокими морщинами и выдохнул. Посмотрел на Туэрку, которая по — прежнему избегала его взгляда. На кусочек звездного неба, что виднелся сквозь стекло. На телескоп.
И отчетливо понял, что теперь ему предстоит принять первое настоящее решение в своей жизни. Полностью самостоятельное, от которого вполне вероятно зависела чужая жизнь… или смерть. Решение, от которого нельзя увильнуть или сбежать, хотя бы потому, что Гайка слышала все, а сейчас Уве скорее умер бы, чем дал ей повод считать себя слабым трусом.
Но самым страшным было то, что Холанн не мог сказать, на чьей стороне его предпочтение. Десятилетия прожитой жизни, вера в Бога — Императора — все вопияло о том, что Тамас мерзкий еретик, а речи его есть сладкий яд, что отравляет души маловерных. Уве повторял себе это снова и снова стиснув зубы, сжав кулаки до боли в тонких слабых пальцах уже немолодого счетовода.
Но не мог поверить до конца, всей душой, без сомнений и колебаний.
"Неужели так и начинается Отступничество? С малого сомнения?.." — спросил он себя. уже понимая, что некому дать ответ.
И тут завыли тревожные сирены.
