Глава 4

Свет и мотор!

Еще до поступления в медицинскую школу и задолго до того, как я начал исследовать жизнь клеток и клонирование человеческих эмбрионов, я был очарован сложным и неуловимым чудом природы. Некоторые из ранних переживаний способствовали развитию моих биоцентрических взглядов. Я изучал природу с раннего детства, у меня была маленькая обезьянка, заказанная за 18 долларов и 95 центов по объявлению в журнале для охотников и рыболовов Field and Stream, а подростком я проводил генетические эксперименты с курами и попал в поле зрения Стивена Куффлера, известного нейробиолога из Гарварда.

Мой путь к Куффлеру начался с фестивалей науки, которые стали для меня своеобразным самоутверждением. Из-за семейных обстоятельств в школе смотрели на меня свысока – после отчисления моей сестры из школы директор заявил матери, что она не справляется с родительскими обязанностями. Чтобы исправить ситуацию, мне пришлось потрудиться. Я решил получить премию в присутствии своих учителей и одноклассников, которые подняли меня на смех, когда я сообщил, что хочу участвовать в фестивале науки – изменить геном белых цыплят и сделать их черными. Учитель биологии заявил мне, что это невозможно, а родители отказались отвезти меня на куриную ферму.

Я отважился совершить поездку на автобусе, а затем на трамвае из родительского дома в Стоутоне в Гарвардскую медицинскую школу, один из самых престижных медицинских институтов. Я поднялся по лестнице главного входа, по огромным гранитным плитам, стертым до меня несколькими поколениями студентов. Я тешил себя надеждой, что ученые люди любезно примут меня и помогут. Меня ведь занимала научная проблема, и разве одного этого было недостаточно? Но меня не пропустила охрана.

Я был как Дороти из «Возвращения в Изумрудный город», которой охранник дворца скомандовал «Уходи!». Стоя позади здания, я обдумал свои последующие шаги. Все двери были заперты, но я полчаса простоял у мусорных контейнеров и заметил, что приближается человек не выше меня ростом в футболке и рабочих штанах цвета хаки. Это явно был уборщик, сейчас он войдет с черного хода. И я понял, как проникнуть внутрь.

В следующую минуту мы оказались в здании и стояли лицом к лицу. Я подумал: «Он не знает, зачем я здесь. Он только моет полы».

«Я могу чем-то помочь?» – спросил он.

«Нет, – ответил я. – Мне нужно просто задать один вопрос профессору из Гарварда».

«Тебе нужен какой-то конкретный профессор?»

«Вообще-то нет, речь идет о ДНК и нуклеопротеине. Моя задача – стимулировать синтез меланина у цыплят-альбиносов», – сказал я. Мои слова были встречены с удивлением. Я заметил, что произвел впечатление, и пустился в объяснения, хотя и был убежден, что мой новый знакомый понятия не имеет о том, как устроена ДНК: «Дело в том, что альбинизм является аутосомно-рецессивным заболеванием…»

Когда мы разговорились, я рассказал ему, что еще и работаю в школьной столовой и дружу с дворником мистером Чепменом с той же улицы. Он спросил меня, не врач ли мой отец. В ответ я рассмеялся: «Нет, он профессиональный игрок. Он играет в покер». Похоже, в этот момент мы и подружились. В конце концов, мы оба были из бедняков.

Конечно, я и понятия не имел, что передо мной был всемирно известный нейробиолог доктор Стивен Куффлер, номинированный на Нобелевскую премию. Если бы он сразу представился, меня бы как ветром сдуло. Однако в те минуты я сам воображал себя школьным учителем, который читает лекцию ученикам. Я поведал ему об эксперименте, который проводил в подвале, и как изменял геном белого цыпленка, чтобы сделать его черным.

«Твои родители должны тобой гордиться», – сказал он.

«Они даже не знают, чем я занят, я держусь от них подальше. Они решили, что я хочу просто вывести цыплят».

«Разве не они привезли тебя сюда?»

«Нет, они меня убьют, если узнают, что я здесь был. Они думают, что я играю в своем домике на дереве».

Он решил представить меня «доктору из Гарварда». Но я заколебался. В конце концов, он был только уборщиком, и я не хотел, чтобы у него были неприятности.

«Обо мне не беспокойся», – сказал он с легкой усмешкой.

Он отвел меня в комнату, заставленную научным оборудованием. Рекомендованный «доктор» всматривался в некий прибор со странными зондами, намереваясь вставить электрод в нервную клетку гусеницы (тогда я еще не знал, что «доктор» на самом деле аспирант Джош Санес, который сейчас является членом Национальной Академии наук и директором Центра по исследованию мозга при Гарвардском университете). Рядом с ним жужжала маленькая центрифуга с образцами. Мой знакомый склонился над его плечом и что-то прошептал доктору на ухо. Ноющий звук мотора заглушил его слова. Доктор улыбнулся мне своим любопытствующим и добрым взглядом.

«Я вернусь позже», – сказал мне мой новый друг.

С этого момента все, о чем я мечтал, стало реальностью. Мы с доктором проговорили весь день. А потом я взглянул на часы. «О, нет! – воскликнул я. – Уже поздно. Мне надо идти!»

Я поспешил домой и направился прямиком к своему домику на дереве. Мать искала меня в лесу и призывала: «Робби! Пора ужинать!»

Никто в тот вечер – и даже я сам – не мог себе представить, что познакомился с учеными мирового уровня. В 1950-х годах Куффлер разработал новую дисциплину, соединив элементы физиологии, биохимии, гистологии, анатомии и электронной микроскопии. Он дал ей и название – «нейробиология».

Гарвардское отделение нейробиологии было создано в 1966 году под руководством Куффлера. Став студентом-медиком, я потом учился по его книге «От нейрона к мозгу».

Тогда я не мог этого предвидеть, но пройдет всего несколько месяцев, и с помощью доктора Куффлера я войду в мир науки. Много раз я буду возвращаться в эту лабораторию и беседовать с учеными, которые исследуют нейроны гусениц. Вот письмо, отправленное в те годы Джошем Санесом в лабораторию Джексона, которое совсем недавно попалось мне на глаза: «Если вы проверите свои ведомости, то узнаете, что пару месяцев назад Боб заказал четырех лабораторных мышей. Он на целый месяц остался без денег. А сегодня он стоит перед выбором: готовиться к выпускному или закупить еще несколько десятков яиц». Я тогда решил пойти на выпускной, но меня настолько заинтриговала значимость «моторно-сенсорной системы» (сознание и восприятие у животных), что через несколько лет я вернулся в Гарвард, где работал со знаменитым психологом Б. Ф. Скиннером.

И кстати, я победил на том научном фестивале со своим куриным проектом. И директору школы пришлось поздравлять мою мать перед всей школой.

Моя юность, как и юность двух величайших американских трансценденталистов Эмерсона и Торо, ушла на изучение лесных массивов Массачусетса, которые изобиловали живыми существами. Скажу больше: я убедился в том, что у каждого из них была Вселенная, своя собственная Вселенная. Наблюдая за нашими собратьями, я стал понимать, что каждый из них создает свою сферу существования, и понял, что наше восприятие хоть и уникальное, но и не выдающееся.

Одно из моих самых ранних детских воспоминаний – это как я выхожу с заднего двора в дикое поле рядом с лесом. К сегодняшнему дню население земного шара удвоилось, но даже сейчас многие дети хорошо знают, где заканчивается известный им мир и начинается немного пугающая, опасная, непокоренная Вселенная. Как-то раз я пересек эту границу, отделявшую порядок от хаоса, пробрался сквозь заросли и вышел к старой корявой яблоне, задушенной лозой. Я протиснулся к небольшой и незаметной проплешине под деревом. С одной стороны, было удивительно, что я обнаружил место, которое до меня не видел ни один человек, а с другой – не понимал, как такое место могло бы существовать, если бы я его не обнаружил. Я воспитывался как католик и поэтому решил, что нашел некое особое место на Божьей сцене – и со своего небесного ракурса Верховный Творец внимательно наблюдает за мной. Возможно, Он изучал меня и наблюдал так же пристально, как и я, когда стал студентом-медиком и в микроскоп изучал крошечных существ, которыми кишит капля воды и которые в ней размножаются.

Давным-давно, в те самые удивительные минуты меня обеспокоили и другие вопросы, хотя я еще не отдавал себе отчета, что эти размышления появились уже тогда, когда появился разумный человек. Если Бог и вправду сотворил мир, то кто сотворил Бога? Этот вопрос мучил меня задолго до того, как я увидел микрофотографии ДНК или следы вещества и антивещества в пузырьковой камере при столкновении высокоэнергетичных частиц. Как на инстинктивном, так и на интеллектуальном уровне я догадывался, что место не имеет никакого смысла, если его никто не видит.

Я уже упоминал, что моя жизнь в семье вовсе не была идиллией Нормана Роквелла. Отец был профессиональным игроком, зарабатывающим на жизнь игрой в карты, и ни одна из трех моих сестер даже не окончила школу. Я и моя старшая сестра предпринимали всевозможные усилия, дабы избежать побоев, и размеренная жизнь – это не про меня. Как правило, я был предоставлен самому себе, потому что мне не позволяли слоняться по дому, если только не наступало время приема пищи или сна. Моими играми были прогулки в чащах соседних лесов вдоль русла ручьев или изучение следов животных. Вблизи от дома не было особо илистых рек или опасных болот. Я был убежден, что никто никогда не видел этих мест и в них не бывал, и думал, что раз никого это не волнует, то никто здесь и не живет. Хотя, конечно, я был не один, в лесу было столько же «жителей», как в любом крупном городе, – здесь обитали змеи, ондатры, еноты, черепахи и птицы.

С этих прогулок и началось мое понимание природы. Я перекатывал бревна в поисках саламандр и лазил по деревьям, осматривая дупла и птичьи гнезда. Начав задумываться над серьезными экзистенциальными вопросами, я стал понимать, что статичная объективная реальность, о которой рассказывают в школе, не совсем соответствует действительности. У животных, за которыми я наблюдал, было свое восприятие мира, свои реалии. Хотя это не был мир людей – мир парковок и торговых центров, для них он был таким же реальным. Если так, то что же тогда происходит с нашей Вселенной?

Однажды я нашел старое дерево с сучками и мертвыми ветками. В нем было огромное дупло, и я не удержался от соблазна стать очередным Джеком с бобовым стеблем. Бесшумно сняв носки и надев их на руки, я сунул руку в дыру. Я почувствовал, как чьи-то когти и клюв впились в мои пальцы, и испугался, заслышав громкий шум крыльев. Когда я отдернул руку, на меня уставилась голова маленькой совы. Она визжала; у нее были уши с хохолком. Передо мной оказалось еще одно существо, живущее в своем собственном мире, но область ее обитания каким-то образом пересекалась с моим. Оставив в покое маленького собрата, я вернулся домой. Я оставался подростком, но что-то внутри меня незаметно переменилось. Мир моего дома и его окружение стало частью Вселенной, населенной сознанием – близким к моему, но и отличным от него.

Мне было лет девять, когда я вдруг прочувствовал то непостижимое и ускользающее свойство, определяющее жизнь. Для меня становилось все более и более ясным, что в ней есть нечто необъяснимое – сила, которую я ощущал, но так и не мог уловить. Как раз в тот день я решил поймать сурка, нора которого появилась рядом с домом Барбары. Ее муж Юджин, или мистер О'Доннелл, был одним из последних кузнецов в Новой Англии. Я подошел к его дому и заметил, что колпак дымохода над его лавкой вращается круг за кругом, услышал попискивание, а затем грохот и дребезжание. Потом неожиданно вышел кузнец с дробовиком в руке, мельком взглянул в мою сторону и выстрелил в дымоход. Вращение колпака тут же прекратилось. И тут я подумал: не хотелось бы, чтобы он меня поймал.

Добраться до норы сурка было нелегко – насколько я помню, она была совсем рядом с лавкой мистера О’Доннелла; я даже мог слышать, как меха раздували в кузнице угли. Я бесшумно прополз в высокой траве, иногда спугивая кузнечика или бабочку. Я вырыл яму под пучком травы и поставил стальную ловушку, купленную накануне в хозяйственном магазине. Затем я присыпал ловушку землей из норы, убедившись, что металлическому устройству не будут мешать корни или камни. Сама ловушка располагалась рядом с норой. Потом я взял в одну руку кол, а в другую камень и несколькими ударами вогнал его в землю. Это было моей ошибкой. Я был так поглощен работой, что не заметил, как ко мне кто-то приблизился. Я был в шоке, когда вдруг услышал:

«Что ты делаешь?»

Я поднял голову и увидел мистера О'Доннелла, стоящего прямо передо мной. Он внимательно осматривал землю; он исследовал ее медленно и подробно, пока не заметил ловушку. Я ничего не ответил, изо всех сил стараясь не расплакаться.

«Дай-ка мне эту ловушку, малыш, – сказал мистер О'Доннелл, – и пойдем со мной».

Я слишком его боялся, чтобы не согласиться, и поступил, как мне было велено, проследовав за ним в лавку. Мне открылся диковинный новый мир, где было множество разного рода инструментов и где с потолка свисали колокольчики, разные по форме и звучанию. Напротив стены находилась кузница, и подход к ней был из центра комнаты. Запустив кузнечные меха, мистер О'Доннелл швырнул ловушку на угли, и под ними появился крошечный огонек. Он разгорался все жарче и жарче, пока не появилось пламя.

«Эта штуковина может покалечить собак и даже детей!» – сказал мистер О'Доннелл, тыча в угли вилкой для поджарки тостов. Когда моя ловушка раскалилась докрасна, он достал ее из огня, положил на небольшую наковальню и начал стучать молотком. Из моей ловушки он выковал маленький квадратик.

Пока металл остывал, кузнец работал молча. Тем временем я подробно осмотрел все металлические фигурки, колокольчики и флюгеры, которые находились вокруг меня. На одной из полок гордо возвышалась маска римского воина. Наконец мистер О'Доннелл похлопал меня по плечу, а затем достал пару картинок со стрекозами.

«Вот что я тебе скажу, – начал он. – Ты получишь по пятьдесят центов за каждую пойманную стрекозу».

Я ответил, что это будет здорово, и, когда мы расстались, я был так взволнован, что совсем забыл про свою ловушку и сурка.

На другой день, едва проснувшись, я вышел в поле, прихватив с собой банку из-под мармелада и сачок для ловли бабочек. Воздух был полон насекомых, вокруг были цветы с пчелами и бабочками. Но я не видел ни одной стрекозы. Наконец, мое внимание привлекли длинные початки рогоза. Огромная стрекоза с гудением кружилась над ними. Мне удалось ее поймать, и я всю дорогу бежал вприпрыжку до лавки мистера О'Доннелла, которая из простого дома превратилась теперь в место, полное страхов и тайн.

Взяв увеличительное стекло, мистер О'Доннелл поднес банку со стрекозой к свету и внимательно ее рассмотрел. Он достал металлические прутки и, немного поработав молотком, сделал великолепную фигурку, идеальное изображение насекомого. Хотя он работал с металлом, его фигурка была такой же прекрасной и воздушной, как и само это хрупкое существо. И все же ему не удалось передать главное. Мне больше всего хотелось узнать, каково это – быть стрекозой и как она видит свой мир.

Пока я живу, я не смогу забыть этот день. И хотя мистера О'Доннелла уже нет с нами, в его лавке и сегодня стоит маленькая железная стрекоза. Покрытая пылью, она служит мне напоминанием, что в жизни есть нечто неуловимое, а не только последовательность образов и форм застывшей материи.