Глава II
ГАРОЛЬД МИЛЛЕР еще раз испытал шок. Пациент не только походил на него, у него было и такое же имя. Неудивительно, что жена ошиблась.
Лежащий на кровати тоже выглядел потрясенным. Он уставился на Гарольда Миллера так, словно не мог поверить своим глазам, затем протер рукой глаза и снова вперился в него взглядом.
— Восхитительно! — выдохнул он. — Вы один из моих пра-пра-правнуков?
— Пра-пра-правнуков? — тупо повторил Гарольд Миллер. — Вот черт! — Он теперь понял, что чувствовал восьмилетний мальчишка, побежавший звать свою мать.
Он машинально попятился к стоящим в дверях жене, Гроффу и Клерборну.
— Ну, что я тебе говорила? — сказала жена, бледная и тяжело дышащая.
Ее «тебе» дало Миллеру надежду.
— Он спросил, не являюсь ли я его пра-пра-правнуком, — сказал он.
Даже их сходство и то, что у них одинаковые имена, не потрясло его больше, чем этот вопрос. Слова невольно вылетели изо рта пораженного пациента. В подобной ситуации люди обычно говорят правду. Но как это может быть правдой?
В палате висела тишина. Пациент молча глядел на них. По его лицу было не трудно догадаться, что он уже пожалел, что не удержал рот на замке. Но теперь он наглухо закрылся.
Гарольд Миллер продолжал пятиться к выходу из палаты. Было чертовски страшно встретить человека, который не только походил на тебя, как брат-близнец, но и носил то же имя. Миллеру хотелось уйти. Ему нужно было время, чтобы все обдумать.
Эд Грофф тихонько закрыл дверь. Эд всегда принадлежал к тем, кто гоняется за призраками, а позже обнаруживает, что лучше бы он вместо этого просто занимался своей работой. Грофф подошел к кровати.
— Вы сказали «пра-пра-правнук»? — спросил он спокойным, рассудительным голосом.
Его голос показывал, что он задал вежливый вопрос и ожидал вежливого ответа.
Пациент выглядел смущенным. Он посмотрел на Гроффа, потом снова на Гарольда Миллера, открыл было рот, но тут же опять закрыл его, словно передумал.
— Уходите, — сказал он. — Мне чертовски больно. Убирайтесь отсюда!
— Но вы действительно сказали «пра-пра-правнук»? — настойчиво повторил вопрос Грофф. — Вы не выглядите старше, чем на тридцать.
— Внешность бывает обманчива, — сказал пациент, по-прежнему глядя не на Гроффа или кого-то другого, а только на Гарольда Миллера.
— Я знаю, что внешность бывает обманчива, — терпеливо сказал ему Грофф. — Сколько вам лет?
— А, черт, я уже и забыл, — ответил пациент. — Где-то девятьсот с хвостиком... — Он тут же понял, что снова проговорился, и лицо его напряглось. — Забудьте, что я вам сказал. Я безумен, не в своем уме. Во время аварии я получил удар по голове, и мысли мои все еще путаются.
— Но разговариваете вы совершенно нормально, — сказал Эд Грофф. — Вот только говорите так, словно жалеете, что сказали правду.
— Н-ну...
— Как вам может быть более девятисот лет? — продолжал настаивать Грофф.
— Какого черта вы задаете мне все эти вопросы, — раздраженно спросил пациент, все более смущаясь. — Вы кто, репортер?
— Нет, ответил Грофф. — Я биохимик. Мы все биохимики, кроме миссис Миллер.
— А кто такой биохимик?
— Биохимик — это химик, который изучает химию живых организмов, клетки, органы и их продукцию. Он исследует живые процессы, изменения в живых организмах. Он исследует саму жизнь.
— Понятно, — сказал пациент.
Казалось, он задумался о собственных проблемах. Затем опять устремил взгляд на Гарольда Миллера, кивнул, словно утвердившись в увиденном, и повернулся к Эду Гроффу.
— Какое значение имеет мой возраст для биохимика? — голос его прозвучал вовсе не дружелюбно.
— Ну... — начал было Грофф и замолчал.
Ответ на этот вопрос потребовал бы долгих объяснений, которые ему не хотелось давать. Так же этот ответ потребовал бы рассказ о целях и методах геронтологии, и о Фонде, о котором еще больше не хотел говорить. Работы Фонда не являлись секретными, но и, по очевидным причинам, о них не писалось на первых страницах газет. Людей, работающих на Фонд, постоянно предупреждали, чтобы они держали рты на замке, и не потому, что Фонд был секретной организацией, а потому, что исследования, проводимые им, могли оказаться посильнее атомной бомбы. Неблагоразумная реклама, хотя бы намекнувшая, что Фонд решил проблему старения, могла привести к бедствиям. Если бы за границу просочились слухи, что они могут возвращать старикам молодость, то со всего мира сюда поехали бы старики. Сначала отдельные люди, затем тонкая струйка, поток и, наконец, неудержимая лавина. И если Фонд не сумел бы сделать их снова молодыми или хотя бы дать им несколько дополнительных лет жизни, то в результате было бы неизмеримое горе, горечь и отчаяние.
Все это пронеслось в голове Эда Гроффа, пока он молчал.
— Я понял, — сказал пациент. — Вы хотите, чтобы я доверял вам, но не хотите довериться мне.
— Но... — неуверенно возразил Грофф.
— Продолжайте, продолжайте, — сказал пациент.
— Давайте я отвечу на ваши вопросы, — сказал Гарольд Миллер. — Ваш возраст мог бы иметь большое значение для биохимика. Если вы действительно так стары, как утверждаете, то были бы самым важным человеком в мире. — Грофф предостерегающе закашлял, но Миллер не обратил на него внимание. — Мы работаем в области геронтологии, — сказал он и стал рассказывать, какую важную роль химия играет в геронтологии, о целях и методах Фонда.
Пациент слушал с острым интересом. Гарольд Миллер говорил нетерпеливо, нетерпение было написано у него на лице, сквозило в жестикуляции.
Возможно, он слишком наивен. Никто не может прожить девятьсот лет. Сама наука еще не так стара. Проблема старости не могла быть решена до того, как возникла наука химия. Мог ли возникнуть такой долгожитель раньше, чем вообще начали изучать саму проблему старости? Он ведь должен был жить еще до рождения Ньютона, Роджера Бэкона, еще до того, как возник научный метод, как были изобретены первые приборы или хотя бы какие-то мысли об этом, не считая сказок.
И возможно ли, чтобы такой человек так вот просто разглашал правду о себе?
— Мы работаем над проблемами старости, — закончил Миллер. — Если вам действительно девятьсот лет, то вы можете нам помочь.
Воистину, только недостаток здравого смысла возродил в Гарольде Миллере надежду. Здравый смысл утверждал, что этот человек лжет или введен в заблуждение. Но Гарольд Миллер вопреки всему начал надеяться.
— Вы сказали правду? — спросил он и замолчал, ожидая ответа.
ПАЦИЕНТ ЛЕЖАЛ на кровати молча.
С улицы донесся далекий сигнал автомобильного рожка. Гарольд Миллер краем уха слышал, как в парке на другой стороне улицы подростки играли в мяч. А справа от них была площадка, где мужчины играли в гольф.
И хотя они ведать об этом не ведали, все эти водители на улице, дети, играющие в бейсбол и игроки в гольф, но они тоже ждали ответа от этого человека. Ждали и надеялись.
На губах пациента появилась чуть заметная усмешка.
— Я горжусь тобой, сынок, — сказал он. — Стоило прожить девятьсот лет, чтобы услышать эту историю от человека, который должен быть одним из моих правнуков.
В палате стало очень тихо. За дверью прошелестели резиновые колеса, когда проехала больничная каталка. Вдали послышался звон пробирок. Эд Грофф, казалось, перестал дышать. Рут Миллер стояла, прислонившись спиной к стене, и лицо ее было белее этой стены, а взгляд перебегал с мужа на лежащего на кровати человека и обратно.
— Так вы говорили правду? — прошептал Гарольд Миллер.
Пациент кивнул.
История, которую они, в конечном итоге, услышали от него, началась в десятом веке нашей эры. Он родился в Дартмур Форест в Девоншире, у горы Йес Тор в Старой Англии. Он тогда не носил фамилии Миллер. Он вообще получил это имя в 1086 году, когда в Англии появились составители Книги Судного Дня, увидели мельницу и спросили имя мельника.
До этого у него было только имя Гарольд, которого ему вполне хватало. Так он и стал Гарольдом Миллером, и был записан в Книгу Судного Дня, как владелец восьми голов рогатого скота, восемнадцати свиней, пяти акров земли и одной водяной мельницы.
Следующие пятьсот лет он жил в Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльсе. В Америку он приплыл в 1638 году на корабле «Роза». В то время туда уезжало много переселенцев. В различные времена был он кузнецом, котельщиком, матросом, хозяином китобойного судна, и множество раз фермером, или плантатором, как тогда называли фермеров. Он никогда не стремился слишком уж разбогатеть, и никогда не лез в политику или религию.
— Если вы становитесь слишком богатым, люди начинают завидовать вам, — объяснил он. — А в качестве политика или религиозного деятеля, вы слишком уж на виду.
Его существование всегда было связано с проблемой, чтобы жить незаметно, не привлекать к себе слишком много внимания. Большую часть жизни он провел в приграничных поселениях, на задворках Вирджинии, в Аппалачах в Кентукки, как раз в то время, когда те края стали называть «Темной, кровавой землей». Он жил там в 1849 году.
— Я там нашел золото, хотя и не очень много, — сказал он. — Но много я и не искал.
— И каким же боком я отношусь к этой истории? — спросил молодой Гарольд Миллер. — Вы сказали, что я должен быть одним из ваших пра-пра-правнуков? Это так?
— Наверное, — ответил пациент. — Мы так похожи, что просто должны быть кровными родственниками. Не думаю, что стоит сомневаться в том, что вы мой внук, хотя я не знаю, сколько «пра» нужно поставить впереди. Я думаю, вы принадлежите к линии, которую я породил вскоре после прибытия в эту страну. Я использовал тогда имя Миллер...
В каждом веке он менял свое имя и местожительства. Менял свою профессию, страну и начинал все сначала, уехав как можно дальше от прежнего дома. Иногда он женился и имел семью. Но с этим были проблемы. Жена старилась, а он — нет. Дети росли. Они никогда не наследовали его чудесную способность не стареть, так что наступало время — точнее, наступало бы, если бы он пустил все на самотек, — когда дети начали бы выглядеть старше его. И когда он замечал, что такой момент не за горами, он делал единственное, что мог — исчезал.
— Я всегда оставлял семью финансово обеспеченной. Через несколько лет они решали, что я умер, и забывали обо мне.
— Но разве легко было это пережить вашей жене и детям? — спросила Рут Миллер.
— Наверное, нет. Но дети росли, и я все равно становился им не нужен. А мои жены... Ну, когда они старели, наши пути так и так расходились. — В голосе его зазвучала печаль, словно ему не нравилась эта сторона его жизни.
— Но если вы уже пользовались этим именем, как так получилось, что вы снова оказались Гарольдом Миллером? — спросил Эд Грофф.
Клерборн стоял безмолвный и напряженный, не принимая участие в расспросах.
— Думаю, это произошло просто потому, что я забыл, что уже использовал это имя в этой стране, — ответил пациент. — У меня было столько имен, что трудно упомнить все. Я не понимал, что происходит, пока вы не вошли в эту дверь, — закончил он, глядя на Гарольда Миллера. — Как только вы вошли, я тут же понял, что допустил ошибку и дважды использовал одно и то же имя, а так же наткнулся на одного из собственных внуков.
Была какая-то связанность в этой истории, обоснованность всех подробностей, что придавала ей достоверность. Эд Грофф кивал. Он даже перестал искать в ней бреши. Что же касается Гарольда Миллера, он уже принял за очевидный факт историю этого человека.
Он встретился со своим пра-пра-прадедом, человеком, которому больше девятисот лет.
Стоя у стены, Клерборн внезапно откашлялся и впервые заговорил.
— И каким же образом вы не стареете? — спросил он.
