Назад: 9. Слишком много ночной тьмы и недостаточно лунного света

10. Дорога в воздухе

В божественные времена целью богов было творить реальность мира для людей.

Богов больше нет. Но кто-то по-прежнему должен этим заниматься.

Теперь задача говорить людям, какова реальность на самом деле, определять ее для них возложена на правительства. Ибо граждане в общем и целом совершенно неспособны делать это сами для себя.

Из письма министра иностранных дел Виньи Комайд премьер-министру Анте Дуниджеш. 1713 г.

Ивонна Стройкова приподнимает бровь и глубоко затягивается сигаретой.

— Итак, — медленно произносит она, — ты… уже был здесь, по твоим словам.

— Я знаю, это звучит безумно, — говорит Сигруд. Тати и Ивонна молчат. Они просто смотрят на него. Его шаткий деревянный стул скрипит, когда он наклоняется вперед, потирая лицо. Он раньше уже много раз такое делал — возвращался, чтобы рассказать резиденту дикую историю, произошедшую на передовой, — но сейчас все кажется особенно трудным. Наверное, потому что история особенно дикая.

И особенно опасная. Было невозможно объяснить его почти мгновенное возвращение, не упомянув о божественном — то есть о Мальвине, то есть о том участии Шары в божественных делах, которое было неведомо Тати. Он не рассказал девушке всего, разумеется, — и, конечно, умолчал о том, что Ноков разыскивает континентских сирот, которые на самом деле божественные дети, и о ее необычайном сходстве с Мальвиной. Но он должен был рассказать хоть что-нибудь.

Он ожидал, что девушка отреагирует агрессивно, однако она просто сидела на месте и медленно моргала, переваривая услышанное, но не произнося ни слова. Она молчала с того самого момента, когда он начал говорить. По какой-то причине ее неподвижность ранит сильней любой ярости.

— Это звучит не просто безумно, — говорит Ивонна. — Безумнее не придумаешь. От начала до конца.

— Знаю, — отвечает Сигруд. — Я знаю, кажется, будто я вышел отсюда всего час назад, и…

— В том-то и дело, что это не «кажется», — перебивает Ивонна. — Все так и было на самом деле.

— Я знал, когда шел к вам обеим, — говорит он с нажимом, — что мы играем с силами, которые нас превосходят. Но лишь теперь я начинаю понимать насколько.

— Да, эти силы достаточно могущественны, чтобы… я не знаю… сшить два отрезка времени, как два куска ткани. — Ивонна вяло смеется. Дым перед ее губами движется в такт. — До чего же я счастлива, что у нас нечто божественное в союзниках.

— В союзниках… — тихо повторяет Тати.

Они оба неуверенно глядят на нее. Это первые слова, которые она произнесла за долгое время.

— Да, — с неохотой подтверждает Сигруд. — В союзниках.

— Понятно, — говорит Тати. Она садится чуть прямее. — И… и когда же вы собирались мне об этом рассказать? Одно дело — узнать, что твоя мать была кем-то вроде тайного агента, и совсем другое — выяснить, что ее убило божество!

— Божество, которое также преследует нас, — говорит Ивонна.

— Да, — подхватывает Сигруд, пытаясь сменить тему. — Мы больше не можем тут оставаться.

— И твоя маленькая божественная подружка — она говорит, нам надо отправиться в Мирград, чтобы убежать от него? — спрашивает Стройкова.

— У нас на это пять дней, — уточняет он. — Да.

— Это не так уж много времени, — замечает Ивонна. — Вообще, это очень мало времени. Я бы сказала, так быстро нас может туда довезти только скорый поезд.

— Сколько времени это займет? — спрашивает Сигруд.

— Четыре дня, если погода хорошая. Но это Континент осенью, так что я бы не рассчитывала.

— Значит, будем надеяться, что успеем за пять, — и нам придется успеть.

— Да вы себя хоть слышите? — в ужасе говорит Тати. — Обсуждаете расписание поездов, как будто планируете отпуск! Вы обезумели. Вы оба чокнутые! Если хоть что-то из этого правда, то вы… — Она трясет головой, словно сражаясь с чем-то. Сигруд понимает, что она не хочет верить в услышанное — но вместе с тем верит. — Вы все это время держали меня в неведении! Весь мир, будь он проклят, держал меня в неведении!

— Тати, — говорит Сигруд. — Понимаю, это чересчур, но…

— Чересчур? — огрызается она. — Чересчур?! Ты… Ты знал, кто убил мою мать, и не сказал мне! Ты знал, кто хочет убить меня, и даже этого мне не сказал! Да что ты за человек такой?!

— Какой от того был бы толк? — говорит Сигруд. — Что ты смогла бы сделать, кроме как сидеть без сна, в тревоге, каждую ночь и каждый день? Ты узнаешь все, что нужно, когда пона…

— Я тебе не секретный агент! — кричит Тати. Она вскакивает и тыкает в него пальцем. — Ты не посмеешь скармливать мне только те сведения, которые считаешь нужными! Я на такое не соглашалась, я этого не просила, и у тебя нет права обращаться со мной так, словно все наоборот! Ты по-прежнему не рассказал мне всю правду, я это чувствую. Вы оба. То, как вы друг на друга смотрите, то, как вы подбираете слова…

У Ивонны получается не бросить взгляд на Сигруда, хотя она теперь старательно курит сигарету, которая почти превратилась в пепел.

— Тати… — говорит Сигруд.

— Как я это вижу, — отвечает девушка, сделав шаг в его сторону, — вам и впрямь нужно побыстрее доставить меня на тот скорый поезд. Но если я не пойду? Если откажусь идти? Что тогда, а?

— Мне приказали тебя защитить, — говорит он, раздражаясь. — А не обеспечить комфорт. Я могу бросить тебя в багажник и отвезти куда надо, если потребуется.

— И кто дал тебе право? — спрашивает Тати. — С чего вдруг ты нами командуешь?

— Потому что я выжил! — рычит Сигруд. — Я все еще здесь, чтобы тебе помочь! Пусть тебе не нравится то, что я делаю, — мне и самому оно не нравится, — но это работает!

— Да что ты говоришь? — не остается в долгу Тати. — Для мамы не сработало! А кого еще ты подвел? С кем еще не получилось?

— Вот почему я тебя тренирую! — Сигруд кричит так громко, что у него болит бок. — Вот почему я показываю тебе, как надо защищаться!

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Тати.

— Я… я показываю тебе, чтобы ты знала, что делать, когда настанет час, и чтобы с тобой не случилось того же, что и с…

Сигруд останавливается, потрясенный, и умолкает.

Тишина тянется. Ивонна и Тати напряженно глядят на него.

— С кем? — спрашивает Тати.

Сигруд медленно откидывается на спинку стула.

— С кем, Сигруд? — повторяет Тати, теперь по-настоящему озадаченная.

Он моргает и смотрит на свои руки. Они дрожат. На ладонях исчезают маленькие белые полумесяцы — углубления там, где его ногти вонзились в кожу.

Сигруд сглатывает. Очень долго смотрит на столешницу. Обе женщины не шевелятся.

Он медленно говорит:

— Ты… ты права.

Они переглядываются.

— Кто? — спрашивает Ивонна.

— Тати. — Голос у него напряженный и хриплый. — Я не должен играть в игры и хранить секреты. Я не должен… скрывать что-то от тебя. — Он мрачно глядит на девушку. — Божественные дети много лет прятались среди континентских сирот. Многие из них не знали, кто они такие на самом деле. Наш враг убивал их по одному. И он думает, что ты из их числа.

Тати пристально смотрит на него. Потом переводит взгляд на Ивонну, которая подходит к кухонному шкафу, берет чашку и быстро наполняет ее до краев картофельным вином.

— Правда? — растерянно спрашивает Тати.

Сигруд кивает.

— Он… думает, что я… божественное дитя?

Он снова кивает.

Ивонна осушает чашку одним глотком.

Тати издает короткий, презрительно-недоверчивый смешок.

— Шутишь.

Он качает головой.

— Он думает, я владею магической силой? Могу летать или… или проходить сквозь стены?

— Я не знаю, что он думает по поводу твоих способностей, — говорит Сигруд. — Только то, что он думает о том, кем ты являешься.

— А почему он так думает?

— Потому что… Потому что ты как две капли воды похожа на девушку, которую я встретил на месте крушения корабля.

— На эту, как ее, Мальвину?

Он кивает.

— О, так получается, если я похожа на девушку, я должна быть такой же, как она? — спрашивает Тати. — Так получается?

— Она тоже отрицала это, — говорит Сигруд. — Но ее мнение не важно. Как и мое или твое. Только его и то, что он собирается сделать по этому поводу.

— И… что же? Сожрать меня? Словно тварь из старой сказки?

— Что-то в этом духе.

Она снова смеется и опять садится на стул.

— Невероятно. И так тупо. Просто немыслимо тупо.

— Понимаешь, почему я не хотел тебе рассказывать? — спрашивает Сигруд. — Понимаешь, что я не хотел тебя пугать, я не хотел…

— Пугать? — перебивает Тати с раскрасневшимися щеками. — Пугать?! Я не испугалась, Сигруд!

— Но… что же тогда? — спрашивает Ивонна.

— Я… я злюсь! — говорит Тати. — Злюсь, потому что… все это случилось из-за такой дурацкой идеи! Такой дурацкой, нелепой, бессмысленной идеи! Идеи, что я могу… могу делать больше, быть чем-то большим или что я хотела бы стать кем-то большим! Знаете, чего я хочу? Знаете, чего я на самом деле хочу прямо сейчас?

— Нет, — говорит Сигруд.

— Я хочу домой, — сообщает Тати. Ее глаза наполняются слезами, но голос тверд. — Я хочу отправиться домой, и сидеть за кухонным столом с мамой, и читать с нею газету. Прямо сейчас в мире нет ничего — ни магических сил, ни волшебного рая, — что могло бы оказаться лучше этого. Я хочу, чтобы моя жизнь снова стала нормальной. Мне нравилось быть нормальной. И если бы у меня имелись какие-нибудь божественные силы, я бы… я бы все их пустила на то, чтобы все стало как раньше. — Она сидит и молчит. — Но оно не станет.

— Нет, — говорит Сигруд.

— И теперь нам придется снова бежать?

— Да.

Еще один унылый смешок.

— Вы знаете, каково это — все потерять в один миг? — спрашивает Тати. — За один вечер утратить свою нормальную жизнь?

— Да, — отвечает Сигруд.

— Да, — говорит Ивонна.

Тати смаргивает слезы и смотрит на них обоих.

— Вы… вы знаете?

Ивонна подходит, садится напротив нее и тяжело вздыхает.

— Да, дорогая. Как и многие, многие другие.

— Но… Как вы это делаете? — спрашивает Тати, шмыгая носом. — Как же вы просто… продолжаете жить?

— Мы можем попытаться тебе показать, — говорит Сигруд. Он встает и подходит к ней. — Но сперва, Тати, нам надо уехать. И побыстрей.

Он протягивает ей руку. Она секунду медлит, а потом дает руку в ответ.

* * *

Ивонна открывает кофр, показывает Сигруду, куда цеплять вешалки для одежды, в какие ящички складывать обувь.

— Выглядит нормальным, да?

— Ну… да.

— Но… — Она тянется к спинке, что-то там расстегивает — и спинка целиком открывается, демонстрируя тайное отделение, явно предназначенное для оружия. — Видишь? Вот как все устроено. Тут помещаются два винташа в разобранном виде, может, еще дробовик и, наверное, три-четыре пистолета. Их надо закрепить вот этими ремнями, чтобы не дребезжали…

Сигруд кивает, впечатленный.

— Иногда ты заставляешь меня терять дар речи, Ивонна Стройкова. Ты как будто готовилась к вторжению врага.

— О, а случившееся в Вуртьястане разве не было вторжением? Когда все эти божественные солдаты едва не высадились, чтобы порешить всех на берегу?

— Справедливо. — Он указывает на два крепления в дальней части кофра. — А это для чего? Лезвия? Рапиры?

— Да. — Ивонна шмыгает носом. — Ты разве не знал, что я на самом деле гораздо лучше управляюсь с мечом, чем с огнестрельным оружием? Фехтование — давний почетный вид досуга для мирградских дам. Мать муштровала меня довольно безжалостно. Но, как и все мирградское, это искусство безнадежно устарело. Нынче лишь дурак отправится на бой с мечом.

Она обходит кровать, направляясь к комоду. Спальня Ивонны Стройковой, как и сама Ивонна, проста, пуста и экономна, в ней лишь необходимое. Сигруд постоянно забывает, что находится в одной комнате с самой богатой женщиной Континента.

— Я бы взяла в Мирград и пушку, будь она неладна, — говорит Ивонна, открывая ящики и вытаскивая одежду. — У меня там дом, но я им не пользуюсь. Он принадлежал Во, как и четверть проклятого города. Находиться в тех стенах для меня невыносимо. Но, кажется, придется потерпеть.

— Я слышал, город изменился.

— О да. Как и все прочее, Мирград тоже изменился. Но… А-а. — Сунув руку в один из ящиков, она достает изысканное, блестящее черное платье. Расправляет его и подносит к свету. Оно старое и мятое, но по-прежнему красивое — реликвия из какой-то прошлой эпохи ее жизни. Она улыбается, грустно и задумчиво, потом прикладывает платье к себе, прижимает к своему жилистому телу. — Как думаешь, еще подходит?

Сигруд смотрит на Ивонну Стройкову. Разглядывает ее худое, суровое лицо, длинную и гладкую шею, яркие глаза, в которых вот-вот полыхнут искры, словно от удара кремнем по кресалу.

— Вообще-то я думаю, да, — говорит он.

— Сильно оголяет плечи. Плечи, на которые после нескольких лет здесь и взглянуть-то не захочется. — Она вздыхает — возможно, вспоминая лучшие дни, — потом медленно складывает платье обратно в шкаф. — Может быть, Мирград и изменился, Сигруд, но, как и многие другие вещи, он не в силах забыть, что с ним приключилось. Он по-прежнему такой, каким был. И это не изменится. Так что я буду ступать осторожнее.

— Я понимаю, — тихо говорит Сигруд.

— У тебя есть какая-нибудь одежда?

— Только та, которую я упаковал для морского путешествия, — говорит Сигруд. — Придется обойтись ею.

Тати подходит к двери, неся чемодан. Она одета абсурдно, точно школьница, которая собралась уехать в горы на каникулы, но Сигруд воздерживается от комментариев.

— Кажется безумием отправляться в Мирград так спонтанно, — говорит она. — Самый древний город мира… и мы должны туда добраться за пять дней?

— Да, — подтверждает Сигруд.

Она чешет подбородок.

— Я тут думала по этому поводу… А почему бы нам не воспользоваться аэротрамваем?

Он хмурится.

— Чем?

Ивонна хмыкает, заполняя кофр вещами.

— Скорый поезд — единственное средство передвижения, которому я доверяю. В отличие от этой… штуковины.

— Это не штуковина, — возражает Тати. — Я читала о нем во всех финансовых газетах. Это инженерное чудо! Почему бы не поехать на нем? Тогда мы доберемся за три дня при любой погоде!

— Потому что это безумие! — парирует Ивонна.

Тати тяжело вздыхает.

— Просто тетушка Ивонна не доверяет прогрессу. Я все время ей говорю, что в Мирграде все по-другому — и ей стоило бы знать, ведь она финансирует множество новшеств!

— Я могу надеяться, что что-то изменилось, — огрызается Ивонна, — и одновременно не верить в это!

Сигруд поднимает руку.

— Что он такое? Этот… аэротрамвай?

— Ты не знаешь? — говорит Ивонна. — Это самое грандиозное, что случилось на Континенте за последние десять лет, к добру или к худу. — Она задвигает ящик комода. — Второе, на мой взгляд.

Тати пренебрежительно машет рукой.

— Ты когда-нибудь катался на лыжах в горах, Сигруд? Видел подъемники, которые используют, чтобы вывезти людей на вершину? Ну так это похоже, но куда масштабнее, и линия идет прямо в Мирград через горы. И станция отправления находится там же, где главный железнодорожный вокзал.

Он чешет голову.

— То есть это… большой горнолыжный подъемник, который возит людей в Мирград?

— В основном да, — говорит Ивонна. — Я слыхала, туалеты там кошмарные.

— Намного легче возвести башни в горах, чем взрывать туннели для поездов, — не унимается Тати. — И хотя у нас уже были железные дороги, огибающие сложную часть Тарсильского хребта, соединяющие Аханастан и Мирград, до сих пор никто не мог проложить между ними прямой маршрут. А потом кто-то предложил аэротрамвай. Это как железная дорога, но в сотнях футов над землей, с вагонами, которые вмещают двадцать−тридцать человек и перемещаются по огромным канатам!

— Очень популярное средство передвижения, — говорит Ивонна тоном, который свидетельствует, что она этой популярности совсем не понимает.

— Верно, — говорит Тати. — Мы бы добрались на нем за три дня. Его частично разрабатывала ЮДК, так что он должен быть очень надежным.

Сигруд некоторое время молчит.

— ЮДК? Южная Дрейлингская компания?

— Ну а какая еще? — спрашивает Тати.

Он на мгновение задумывается. Вспоминает, как пришел в мастерскую дочери в Вуртьястане — громадный ангар, заполненный чертежами всех вещей, которые она когда-либо придумала, но еще не воплотила в жизнь.

Неужели это числилось среди них? Неужели странную машину, которую описывают Ивонна и Татьяна, придумала Сигню, когда была жива?

Встряхнувшись, он возвращается к теме.

— Значит, мы будем болтаться в маленьком железнодорожном вагоне, — говорит он, — в сотнях футов над землей. Три дня.

— Да, — подтверждает Тати.

Пауза.

— Ага, — говорит Сигруд. — Нет.

— В смысле нет? — удивляется Тати.

— В смысле я этого не хочу. Того, что ты описала.

У нее опускаются плечи.

— Но ведь так было бы намного быстрее…

— Нет. Мы знаем, что такое поезд. Поедем скорым.

— Если вообще доберемся до вокзала, — говорит Ивонна, защелкивая кофр. — Если этот наш враг так умен, каким ты его описываешь, Сигруд, — он ведь точно достаточно мудр, чтобы следить за вокзалом?

Сигруд хмурится, потому что это тревожило его с самой встречи с Мальвиной.

— Сколько огнестрельного оружия помещается в кофре?

— Всего шесть единиц.

— Хорошо. Выбирай тщательно. Потому что оно может нам понадобиться.

* * *

Они прибывают на вокзал на следующий день, в пять утра, до рассвета. Ивонна и Татьяна зевают и трут глаза спросонок. Вокруг почти нет света. Сигруд пригибается к рулю, смотрит на ворота, двери, стеклянную крышу огромной железнодорожной станции. Даже в такую рань она выглядит как бедлам: аханастанцы стремятся внутрь, придерживая шляпы, крепко сжимая чемоданы, портфели и ранцы. Он морщится, наблюдая, как их силуэты быстро проходят через турникеты. «Любой из них может оказаться подручным Нокова», — думает дрейлинг.

Но есть ли у Нокова армия? Сигруд всерьез подозревает, что нет. Сайпурская военщина и выросшая вокруг нее разведывательная индустрия — это одно дело, но континентские коллаборационисты и диверсанты… как-то чересчур. Больше похоже, что у Нокова всего лишь горстка активных агентов, которые действуют изнутри министерства. Недостаточно, чтобы следить за каждой дорогой и каждым вокзалом Континента — так что, наверное, в этом дурдоме впереди для них безопасно.

Сигруд смотрит на север, туда, где… оно начинается. Он еще ни разу в жизни не видел такую машину. У него нет подходящего слова для увиденного, хотя, наверное, «аэротрамвай» вполне годится. Он вспоминает, что видел это из поезда, когда приближался к Аханастану — когда это было? Прошло всего лишь несколько дней, но теперь кажется, что миновали годы, — и в тот раз он решил, что это какие-то линии электропередачи, только очень, очень высокие.

Но теперь он слышит, как резонируют и поскрипывают двигатели, и видит, как толстые кабели поднимают в воздух бронзовую яйцевидную капсулу, чьи окна радостно светятся желтым. Капсула уменьшается в размерах, уходя ввысь, и вот уже окна не отличить от звезд, которые все еще видны в небе, только маленькие искорки медленно ползут на север.

Сигруд начинает придумывать запасной план, просто на всякий случай. Это очень плохой запасной план. Но лучше плохой, чем никакого.

— Уверена, что у нас есть билеты на скорый? — спрашивает он.

— Да, — отвечает Ивонна. — У богачей имеются некоторые преимущества. У нас целое купе. Отправление в 7:30, как всегда.

— Пойдем туда, когда наступит час пик, — говорит Сигруд. — Нужно, чтобы нас было как можно труднее обнаружить. Так что придется немного подождать. Будьте начеку — вдруг увидите сайпурку лет сорока, с желтыми глазами.

— Она… божественная? — спрашивает Тати.

— Нет. У меня такое впечатление, что она лейтенант нашего врага. И я почти уверен, что она находится здесь, в Аханастане. Если нас тут кто и ждет, то это будет она.

Через два часа они заезжают в гараж железнодорожного вокзала и выходят из машины. Сигруд одет, как обычно, в бушлат и вязаную шапку: цивилизованный мир привык к дрейлингам в одежде морских трудяг, хотя он не снимает черные перчатки, чтобы спрятать шрам. А вот Ивонна одета как континентская деловая женщина: в строгую черную юбку, серый жакет с высоким воротником и шляпу с жесткими полями, идеально сидящую на ее черных волосах, собранных в узел. Потрясающая перемена в сравнении с ее обычной манерой одеваться, в которой модного столько же, сколько в ленточной пиле. На Тати похожий строгий наряд, хотя она держит планшет для бумаг и большой кожаный портфель — ясное дело, взволнованная молодая ассистентка этой представительной деловой дамы.

— Вокзал двухэтажный, — говорит Ивонна, поправляя костюм, — и в главном вестибюле обычно большое движение, многочисленные толпы. По крайней мере так оно выглядело раньше. Я не была здесь много лет.

Сигруд смотрит на двери.

— Вы обе идите впереди меня. Я останусь осмотреть местность. Если что-то пойдет не так, пусть любая из вас вытрет нос и уронит платок. Понятно?

— Понятно, — одновременно отвечают Ивонна и Тати.

Они вдвоем идут к вокзалу. Сигруд отходит, таща за собой заполненный оружием кофр, и следит за тем, как две женщины исчезают в дверях. Отсчитав девяносто секунд, он следует за ними.

Жара, дым, шум. Аханастанский железнодорожный вокзал — длинное, узкое, заполненное множеством людей строение с двумя этажами: на верхнем расположены рестораны и магазины, на нижнем — платформы поездов. Туннели тусклые от дыма, и главный вестибюль поначалу кажется просто морем шляп — темных, белых и серых, рыскающих туда-сюда, словно косяки рыб. Сигруд замечает в толпе Тати и Ивонну и тащится вперед, чтобы не отстать от них.

Пока они двигаются, дрейлинг внимательно поглядывает по сторонам. Он видит множество людей, все непримечательные, и нескольких аханастанских полицейских — к этим он особенно присматривается, — но не замечает никого, кто бы смотрел, наблюдал и втайне изучал вестибюль. Он спрашивает себя, уж не заржавели ли его навыки, но сам так не думает: он не может избавиться от ощущения, что они одни и в безопасности, никто за ними не следит.

«Это неправильно, — думает Сигруд. — Неужели все окажется так легко?»

Они идут дальше. Проводник громко свистит, и толпа пассажиров течет к открытой двери поезда, медленно превращается в нестройную очередь. Платформа скорого где-то впереди, но дрейлинг пока ее не видит. Кажется, что путешествие по вокзалу занимает целую вечность. Он продолжает следить за враждебными передвижениями, но ничего не происходит.

«Может, мы не важны, — думает Сигруд. — Может, мы не имеем значения. Может, Ноков нашел себе более привлекательное за…»

Тати и Ивонна останавливаются. Сигруд смотрит, как Тати опускает голову, вытирает нос, и маленький носовой платок, порхая, падает на пол.

«Что-то не так».

Сигруд подкатывает огромный кофр к деревянной скамье рядом с ними, садится и притворяется, что проверяет шнурки.

— В чем дело? — тихо спрашивает он.

В глазах Тати плещется ужас, а Ивонна просто выглядит сбитой с толку. Потом Тати, все еще улыбаясь, произносит дрожащим голосом:

— Если мы сядем в этот поезд прямо сейчас, то все умрем.

Сигруд растерянно застывает. Смотрит на Ивонну, которая еле заметно пожимает плечами.

— Что?! — спрашивает он.

Тати нервно смеется и говорит:

— Если мы сядем на скорый в Мирград, то умрем. Все до единого.

— Что ты имеешь в виду? Я пока что не увидел хвоста.

— Это потому что нас уже заметили, — говорит Тати.

— По-твоему, мы уже…

— Посмотри через вестибюль, на северо-запад. Гляди поверх магазинов на втором этаже. Как будто там есть третий, тайный этаж. Смотри. Ищи зеркало.

Сигруд бросает быстрый взгляд на северо-запад…

И видит. На кирпичной стене футах в восьми над магазинами установлено зеркало — маленькое, меньше заурядного окошка.

— Двустороннее зеркало? — спрашивает Ивонна.

— Наверняка, — отвечает Сигруд. — Видимо, охранный пост.

— Там она и сидит, — говорит Тати. — Женщина с желтыми глазами.

— Ты… ты уверена, моя дорогая? — спрашивает Ивонна. — Откуда ты можешь это знать?

— Я просто знаю, — отвечает Тати. В ее голосе слышатся панические нотки. — Знаю, и все тут.

— Как она нас убьет? — спрашивает Сигруд.

— Сядет в поезд следом за нами, — говорит Тати. — Подождет два дня, пока не начнется буран. На третий день использует какую-то штуку… Что-то такое, что стреляет взрывчаткой. Выстрелит в наш вагон, прикрепит к нему взрывчатку и отцепит от остального поезда, чтобы взрывом нас сорвало с рельс. Нас и всех, кто окажется в вагоне. — Ее голос дрожит. — Ты будешь умирать долго, Сигруд. Вагон врежется в склон горы, и большинство умрут от удара. Но ты будешь умирать на снегу, который станет ярко-красным от твоей крови… Вишнево-красным. — Она закрывает глаза. — И твои последние мысли будут о море.

— Да откуда ты все это знаешь? — спрашивает Ивонна. Ужас постепенно охватывает и ее.

— Я не понимаю, — говорит Тати. — Оно как будто витало в воздухе… И в какой-то момент я все поняла.

Некоторое время все трое беспокойно молчат, без энтузиазма продолжая играть свои роли.

— Что нам делать? — спрашивает Ивонна. — Ты ей веришь?

— Это… это кажется невозможным, — замечает Сигруд.

— Знаю, — говорит Тати. Похоже, она вот-вот расплачется. — Но это правда. Я клянусь, что это правда. Я не знаю как, но так оно и есть.

— Ну так ты ей веришь? — снова спрашивает Ивонна.

Сигруд вспоминает, как Тати сидела на крыльце, прижимая колени к груди. «Мне приснилось, что ты вернешься гораздо быстрее, чем мы ожидали. Чем ты сам ожидал. Все случится так, словно ты вовсе не уезжал…»

И она оказалась права. До сих пор он об этом не думал, но каким-то невозможным образом Тати узнала, что произойдет.

— Я… я верю, что она в это верит, — говорит Сигруд. — И мне кажется, что-то не так. Я думаю, это трюк, ловушка. Никто на нас не смотрит. — Он глядит на зеркало на стене. — Потому что нас уже обнаружили.

— И что теперь? — говорит Ивонна. — У нас ведь нет запасного плана, чтобы добраться до Мирграда за пять дней.

— Ну… вообще-то есть. — Он тяжело вздыхает и смотрит на Тати. — Полагаю, в твоих финансовых газетах не писали о том, есть ли у аэротрамвая более строгая система безопасности, не так ли?

— Аэротрамвай?! — ошеломленно переспрашивает Ивонна. — Ты правда хочешь попробовать… это?!

— Так ведь билет на него купить почти невозможно! — восклицает Тати.

— Как я и подозревал, — говорит Сигруд. — Значит, хорошо, что среди нас оказалась миллионерша.

* * *

Кавита Мишра прищуривается, глядя из-за зеркала. Что-то определенно не так. Стройкова, молодая Комайд и даувкинд остановились посреди вестибюля и совещаются друг с другом. Этого не должно было случиться.

Мишра оглядывается на своих четырех офицеров. Они все ждут в дальнем коридоре охранного поста, готовые исполнять приказы. Один поднимает бровь, как будто спрашивая, надо ли им приступать.

— Адский ад, — бормочет она, снова поворачиваясь к вестибюлю. — Адский ад…

— Проблемы, мэм? — спрашивает стоящий позади начальник охраны вокзала. Он континентец и слишком любит совать нос не в свое дело.

— Да, — рявкает она. — Но вас они не касаются!

— Ох, простите… — Он отворачивается, и Мишра этому рада: ей удалось взять на себя командование этим постом исключительно благодаря министерскому удостоверению, но она не хочет привлекать слишком много внимания. Она точно не желает, чтобы вокзальные охранники попытались устроить арест: с даувкиндом это быстро приведет к бардаку, а бардак привлекает лишние взгляды. Если кто-то узнает, что вокзальная охрана пыталась задержать Ивонну Стройкову или дочь Шары Комайд, ажиотаж будет тот еще.

Их засекли исключительно благодаря удаче. Мишра велела своим подручным отслеживать все сообщения, входящие и выходящие из аханастанского железнодорожного вокзала, — и вчера поздно ночью кто-то выкупил целое купе. Мишра связалась кое с кем из своих министерских контактов, которые решили, что она ведет расследование, и отследила этот заказ до крохотного, забрызганного овечьим дерьмом городишки под названием Дхорнав. Где обитала одна очень знаменитая, но нелюдимая дама.

Мишра хмурится, наблюдая, как Стройкова слушает даувкинда. Ее связные давно подозревали, что Стройкова имеет какое-то отношение к «благотворительным» сетям Комайд, но они так и не смогли ничего доказать. Потому что Комайд была хороша. На удивление хороша.

Но все это довольно плохо для Мишры. Ей не нравится, что на стороне даувкинда магнат недвижимости — будь она неладна, эта Стройкова. Куда проще охотиться на отчаявшихся людей, а такое богатство может очень долго удерживать отчаяние на расстоянии.

Она смотрит, как они втроем разговаривают. «Они напуганы».

Кавита Мишра машинально похлопывает себя по правому карману. Внутри него серебряная коробочка, а в ней — крохотная черная жемчужина…

«Используй лишь в крайнем случае, — сказал он ей. — Только если все будет поставлено на карту».

Пока что ставки никто не делал, но Мишра волнуется.

Внезапно происходит движение: Стройкова и девчонка Комайд поворачиваются и идут на север. Быстро. Но даувкинд никуда не идет, остается рядом с огромным кофром. Поднимает голову и смотрит прямо в зеркало с мрачным и непримиримым выражением лица.

Мишра глядит на двух удаляющихся женщин, потом — снова на даувкинда. Он по-прежнему смотрит вверх, прямо на нее.

«Он знает, что я здесь? Он… он меня видит?»

Она колеблется. Теперь видно, что Стройкова и девчонка Комайд идут не к платформам поездов, но на север, далеко на север, к…

— Вот дерьмо, — говорит Мишра. — Они идут к гребаному аэротрамваю!

— Что делать, мэм? — спрашивает Нашаль, один из ее офицеров.

— Дай подумать, — огрызается она.

Это совсем не то, чего она ожидала, — они же купили целое проклятое купе, а не билеты на аэротрамвай! И, к несчастью, аэротрамвай — весьма эксклюзивная штука. Может, она и сумела бы захватить одну из гондол, но это вызвало бы множество вопросов в Галадеше и разозлило парочку весьма богатых континентцев.

«Если я это сделаю, мне конец, — думает Мишра. — Меня уничтожат. Галадеш сразу же учует, что что-то неладно».

Ринуться вниз и остановить Стройкову и Комайд? Но даувкинд по-прежнему глядит на нее с мрачным выражением на физиономии.

Его послание до боли понятно: «Спустись, и я устрою тут побоище».

Чего Мишра прямо сейчас отнюдь не хочет.

— Как же этот говнюк узнал… — шепчет она.

Потом даувкинд наконец-то поворачивается и уходит прочь, но он задержался достаточно, чтобы дать Стройковой и Комайд хорошую фору.

— Быстрее! — говорит Мишра своей команде. — Вниз, на платформу аэротрамвая! Сейчас же!

— На платформу аэротрамвая? — переспрашивает Нашаль, сбитый с толку.

— Они что-то изменили! Они знают, что их раскрыли! Быстрее!

— Но как же мы попадем туда?! — спрашивает он.

— Придется воспользоваться своим авторитетом, — говорит Мишра сквозь зубы.

Они поворачиваются и начинают спускаться.

— Авторитета не хватит, — возражает Нашаль.

— У нас нет выбора! — кричит Мишра.

Выходя следом за ними, она хватает стоящий в углу большой тяжелый портфель. Внутри — относительно новое изобретение министерства, устройство, которое швыряет на несколько сотен ярдов мину, и та приклеивается к цели. Конечно, министерство не может публично заявить, что оно создало и использует такое устройство в полевых условиях, — понятное дело, это оружие предназначено специально для саботажа, и общественность очень негативно относится к таким вещам, — но в этой ситуации оно Мишре пригодится, со всеми этими трамваями, поездами и тому подобными большими штуковинами со слабиной в местах соединения.

Он велел Мишре, чтобы все выглядело как несчастный случай. «Девочка выживет. Я знаю, она обязательно выживет. И когда это случится, захвати ее. И приведи ко мне».

Мишра, кряхтя от тяжести портфеля, бежит вниз.

* * *

— Да будет тебе известно, — возмущенно заявляет Ивонна, присоединяясь к ним в очереди на аэротрамвай, — что я еще ни разу в жизни никому не давала взятку. — И она вручает им билеты.

— Все когда-то происходит впервые, — замечает Сигруд.

— Сколько ты им дала? — спрашивает Тати, разглядывая свой билет.

Ивонна называет цифру.

— Ух ты! — восклицает Тати.

— Ух ты, — повторяет Сигруд, который никогда раньше не думал о таких суммах.

— Да уж, пусть поездка будет приятной! — говорит Ивонна. — Эти билеты предназначались одному банкиру и его семье, которые думали, что путешествие на аэротрамвае через Тарсильский хребет окажется веселой прогулкой. От богачей, как выяснилось, откупаться очень, очень дорого. Кажется, мы будем в Нефритовой каюте — то есть одни на протяжении всего путешествия.

— Надеюсь, и впрямь одни, — говорит Сигруд, окидывая взглядом толпу. Золотоглазой женщины не видно. Он надеется, что их поспешная уловка себя оправдала.

Очередь снова движется. Они втроем идут вперед. Сигруд тащит огромный кофр по рампе на платформу аэротрамвая. Его лицо обдувает холодным утренним ветром, и он наконец-то видит транспортное средство, на борту которого им предстоит провести следующие три дня.

Аэротрамвай похож на гигантское длинное бронзовое яйцо с толстым стеклянным пузырем или куполом в верхней части, своего рода смотровой площадкой для пассажиров или, возможно, экипажа, чтобы глядеть вперед и назад. Над этим куполом находится большая рама, которая тянется вверх, чтобы уцепиться за толстый трос, идущий над гондолой. Внутри рамы Сигруд видит несколько десятков или около того колес, которые сейчас не вращаются. Вторая рама находится ниже гондолы и цепляется за нижний трос. Вся конструкция имеет примерно семьдесят пять футов в длину и максимум двенадцать в ширину, то есть размером она с небольшой корабль.

«Но как она поведет себя в воздухе?» Сигруд знает, что его опыт в этом смысле необычен: раньше в Мирграде ему уже довелось лететь на корабле по воздуху, но в тот раз судно перемещалось благодаря чуду. А сейчас он видит перед собой очень громкое, тяжелое, но вместе с тем хрупкое устройство, в котором нет ничего чудесного.

— Удивительно, не так ли? — говорит Тати приглушенным от благоговения голосом. — Удивительно…

— Да уж, — отвечает Ивонна. Она смотрит на гондолу, не мигая, как на большого и грозного пса.

Сигруд наблюдает, как два механика открывают большой люк в задней части гондолы, пользуясь гаечным ключом, который потом прячут в мешок с инструментами. Один механик забирается в люк и подключает шланг к патрубку. Потом они начинают что-то выкачивать из гондолы — наверное, предполагает он, отходы человеческой жизнедеятельности. В конце концов, не могут же пассажиры просто опорожнять мочевой пузырь из окна.

Проводник улыбается им и говорит:

— Билеты, пожалуйста.

Все трое протягивают ему свои астрономически дорогие билеты. Проводник их берет и слегка кланяется.

— Очень признателен! Пожалуйста, соблаговолите занять места побыстрее. Отправляемся через пять минут. Боюсь, никаких исключений — надвигается сильный буран.

— Будет ли это проблемой для трамвая? — спрашивает Ивонна.

— О нет, мадам. Трамвай устойчив, как гора. Но это может немного замедлить подъем на линию.

Они благодарят проводника, потом поворачиваются и садятся в аэротрамвай. Никто на платформе не замечает, как Сигруд перед этим хватает сумку с инструментами, лежащую возле механиков.

Двери и все внутри, как Сигруд и ожидал, невероятно маленькие. Кофр едва помещается: люди сердятся и ворчат, пока он тащит его по крошечным проходам, свирепо таращатся в ответ на его невнятные «простите» и «извините». Наконец все трое входят в отдельные покои в дальнем конце — Нефритовую каюту, которую выкупила Ивонна.

Нефритовая каюта маленькая, но, учитывая дефицит пространства на борту гондолы, относительно роскошная. Четыре спальных места, деревянные стены, бронзовые крепления, электрическое освещение и — наверное, это самое главное — отдельная уборная, которую он внимательно и задумчиво осматривает.

— Ну что? — спрашивает Тати. — Мы в безопасности?

Сигруд закрывает дверь, кладет на пол украденную сумку с инструментами и подходит к иллюминатору на кормовой стене каюты. Через него видно платформу аэротрамвая и вращение огромных шестерней массивной машины. Сперва он ничего особенного не замечает. А потом…

Лицо сайпурки с золотыми глазами мелькает в толпе.

— Дерьмо, — говорит он.

— Что? Что такое? — спрашивает Ивонна.

Сайпурка стоит неподвижно. Она просто смотрит на гондолу с выражением ярости на лице. Сигруд знает без тени сомнения, что он по меньшей мере полностью испортил ей утро.

— Это… это она? — спрашивает Ивонна.

— Да, — говорит Сигруд.

— И она знает, что мы на борту?

— Да.

— Почему она… почему она ничего не делает?

— Ждет отправления, — угрюмо отвечает Сигруд. — Тогда она будет точно знать, что мы тут в ловушке.

Раздается свисток. Кто-то стучит в дверь, и заглядывает стюард.

— Вам удобно? — спрашивает он. — Мы вот-вот начнем подъем.

— Очень удобно, — говорит Сигруд.

Стюард смотрит на Тати и Ивонну — они побелели от ужаса.

— Э-э… вы уверены?

— Да! — рычит Сигруд.

— A-а. Хм. Ладно. Что ж, дамы и господа, рекомендую занять места. Поначалу нас немного потрясет.

— Спасибо, — говорит Сигруд.

Стюард уходит, но никто из них не садится. Они смотрят в окно, наблюдая за сайпуркой. Потом раздается свисток и треск, и гондола начинает медленно двигаться вперед.

Похоже, аэротрамвай сперва едет по какой-то ленте, а потом плавно переходит на основные транспортные кабели. Сигруд не видит, но чувствует момент перехода, когда вся гондола тяжело вздрагивает и раздается грохот. В пассажирских каютах впереди визжат и смеются. Сигруд не сводит глаз с сайпурки, которая словно по команде шагает вперед, вытаскивает какой-то значок и начинает разговаривать с проводником.

— Она реквизирует следующую гондолу, — говорит Сигруд.

— Что?! — ужасается Ивонна. — Это в ее власти?

— Видимо, да, — он косится на Тати. — Похоже, мы им очень сильно нужны. Потому что о ее поступке сразу же узнают в Галадеше и на этом ее карьера в министерстве почти наверняка закончится.

Он наблюдает, как сайпурка ругается с проводником — понятное дело, она победит. Сигруд ждет, не сделает ли Тати еще какое-нибудь предсказание — вдруг в аэротрамвае их ждет та же судьба, что и в скором поезде? — но дочь Шары просто дрожит, бледная и перепуганная, как любая другая девушка на ее месте.

* * *

— Так, — говорит Ивонна. — Что теперь?

Сигруд выглядывает из иллюминатора в кормовой части их каюты. Вид кажется ему ужасно странным: предгорья южной части Тарсильского хребта застывшими изгибами вьются примерно в четырехстах футах ниже, и густая зелень сменяется коричневым по мере того, как они приближаются к степям. Зрелище безжалостно рассекают огромные кабели, идущие выше и ниже гондолы. Примерно каждые полмили они проходят очередную опорную башню, и гондола немного подпрыгивает и дергается, поднимаясь по кабелям в башню, проходя ее насквозь и перемещаясь на следующий отрезок кабелей, которые чуть провисают, как гирлянда из флажков на каминной полке. Примерно в ста футах к востоку располагается другой набор кабелей и башен, и время от времени Сигруд видит, как по ним другая гондола ползет на юг, в Аханастан. Дальше на юго-востоке темные грозовые тучи клубятся, направляясь в их сторону.

Ивонна ходит из угла в угол, пока Тати сидит на своей койке, бледная и взволнованная.

— Из всего, что могло произойти, — говорит Ивонна, — я никогда не думала… — Она останавливается и смотрит вниз. — Погоди. Откуда у тебя эта сумка с инструментами?

Сигруд игнорирует ее и разглядывает кабели, прищурив глаз. Он видит следующую гондолу — она далеко, и поднимается туман, так что рассмотреть ее непросто.

— У них есть пульт управления гондолой, — говорит он. — Ведь так?

— Не знаю, — говорит Ивонна. — Тати?

Тати рассеянно моргает.

— Что?

— Как устроены эти проклятые штуковины? — спрашивает Ивонна. — У них есть пульт управления?

— Что? А, ну конечно, — говорит Тати. Она выглядит оцепенелой. — Они не автоматические. Если… если следующая гондола сломается, та, что идет сзади, должна замедлить ход и остановиться.

— Ускоряться они тоже могут? — спрашивает Сигруд.

— Ну да… а как иначе?

— Значит, вот что она планирует сделать, — говорит он. — Она завладела отдельной гондолой. Теперь ей надо прибавить скорость, разместить на нашей гондоле бомбу, а потом притормозить, чтобы не оказаться в опасности, и устроить взрыв.

Рот Ивонны открывается в ужасе.

— Ты же… ты это серьезно?

— Очень. — Он приседает перед Тати и заглядывает ей в лицо. — Но она еще этого не сделала. И скоро не сделает. Ты ведь знаешь почему — да, Тати?

Девушка приподнимает бровь.

— Я… знаю?

— Ты сказала, в скором поезде нас должны были убить. Но через два дня, из-за бурана. Очень скоро мы окажемся в том самом буране, о котором ты говорила. Не так ли?

Тати отворачивается, встревоженная.

— Откуда мне знать?

— Ты же знала, что случится, если мы поедем на поезде? — спрашивает он.

— Ну… я…

— Теперь все будет по-другому? Или ты ошиблась?

— Я не знаю! — кричит девушка. Встает и идет к окну. — Я не знаю… я ничего не понимаю! Это было как… знаешь, как на улицах играют в наперстки? Когда надо угадать, под каким стаканом мячик? Я как будто наблюдала за такой игрой и в конце концов поняла, что отследила этот самый мяч. Но я не осознавала, что наблюдаю.

Сигруд и Ивонна обмениваются взглядами. Конечно, эта метафора совершенно не объясняет, каким образом Тати знала, что женщина, которую она никогда не видела, следит за ними через зеркало с высоты третьего этажа.

— Давайте вернемся к нашей, возможно, неминуемой смерти, — говорит Ивонна. — Значит, ты думаешь, у нас есть два дня? Прежде чем она взрывом раздолбает гондолу в пух и прах?

— Думаю, да, — говорит Сигруд. Он присоединяется к Тати у окна. — Эти грозовые тучи нанесут удар еще до вечера, не будь я моряком. Думаю, она подождет.

— И какой твой план? — спрашивает Ивонна. — Как именно ты собираешься предотвратить нашу гибель?

Сигруд глядит на кабель внизу, пока гондола с лязгом и треском поднимается к следующей опорной башне. Башни — высокие конструкции из тонких металлических ферм с чем-то вроде коробки наверху. Внутри коробку огибает очень маленький карниз, и с одной стороны на нем платформа с винтовой лестницей, ведущей вниз. Похоже, это место для того, чтобы остановиться и высадиться в случае чрезвычайной ситуации.

Сигруд размышляет.

* * *

Через час на них обрушивается буран. Они поднялись достаточно высоко в горы, чтобы осадки имели вид снега, а не дождя: крупные белые хлопья шлепают по окнам и стенам, и эти влажные удары эхом отдаются по всей гондоле. Видимость снаружи становится ограниченной, хотя Сигруд различает позади смутный ореол света там, где их преследователи едут по кабелям.

— Завтра будет хуже, — говорит он, прислушиваясь к ветру.

— Откуда ты знаешь? — спрашивает Ивонна.

— Просто знаю.

Он прислушивается к тому, как они подъезжают к следующей опорной башне и проходят через нее. Достает карманные часы и засекает время. Башни встают у них на пути примерно каждые двадцать минут, хотя промежутки слегка варьируют.

Им приносят обед: бутерброды на серебряных подносах.

— На борту транспорта, который качается на ветру, — замечает Ивонна, — неразумно подавать суп.

Тати с мрачным видом молчит, пока ест. Впрочем, она почти не ест. Минут через десять, едва надкусив свой бутерброд, она говорит:

— Это сайпурцы.

— Кто, дорогая? — спрашивает Ивонна.

— Люди, которые нас преследуют. Они сайпурцы. Из министерства. — Тати смотрит на Сигруда. — Ты ведь так сказал?

— Так.

— Значит… поправь меня, если я ошибаюсь, но… эти люди против мамы? Ну, в смысле были против нее.

Сигруд доедает половину бутерброда, потом стряхивает крошки с пальцев.

— Да.

— Но… почему? — с недоумением спрашивает Тати. — Я хочу сказать, они же соотечественники. Правильно? Она была их премьер-министром.

— Люди часто не любят своих правителей, дорогая, — говорит Ивонна, шмыгнув носом.

— А Шару любили даже меньше остальных, — подтверждает Сигруд. Он говорит это бездумно, просто излагает истину — и застывает при виде лица Тати.

— Что ты имеешь в виду? — с обидой спрашивает девушка.

— Твоя мама… твоя мама пыталась многое изменить, когда была на своем посту, — объясняет Ивонна. — Она думала, что Сайпур делал многие вещи, которые не должен был делать, и не делал того, что должен был. Она пыталась это изменить. Но это превратило ее во врага власть имущих.

— Но… но разве она не могла просто от них избавиться? — спрашивает Тати. — Выслать? Посадить в тюрьму? Она же была премьер-министром?

— Могла бы, — признает Сигруд. — Но я считаю, что поначалу Шара думала, будто сумеет убедить людей встать на свою сторону. Она только что победила двух Божеств и сместила Винью Комайд. Все как будто изменилось. И я думаю, она хотела, чтобы ее правление было другим. Винья с радостью преследовала несогласных. Шара не хотела идти по этому пути. Она надеялась, что ей удастся все сделать иначе.

— Но перемены происходят медленно, — говорит Ивонна. — И больно. И по чуть-чуть.

— И эти люди в гондоле позади нас, — медленно говорит Тати. — Женщина с желтыми глазами, и ее друзья, и человек, который убил маму… Они совсем не изменились. Верно?

— Верно, — говорит Сигруд. — Не изменились.

Тати медленно опускает недоеденный бутерброд.

— Если бы она была… больше похожа на Винью… если бы она с готовностью отправляла в тюрьму или ссылку тех, кто выступал против нее, — моя мама была бы все еще жива?

— Как знать, дорогая, — с печалью говорит Ивонна. — Что сделано, того не воротишь.

— Но ничего не сделано! — восклицает Тати. — Оно все еще делается! Те люди все еще пытаются разрушить все, что сделала мама!

— Это верно, — говорит Сигруд. — Но если бы твоя мама была тем человеком, который преследовал бы и угнетал тех, кто выступал против нее, — если бы она была премьер-министром, способным уничтожить тех самых людей, которые преследуют нас прямо сейчас, покончить с ними раз и навсегда, — тогда я очень сомневаюсь, что она смогла бы стать человеком, способным удочерить тебя, Тати.

Девушка опускает голову.

— О чем ты говоришь?

— Я думаю, — медленно произносит Сигруд, — что с Шарой все так вышло не потому, что она была слабой или снисходительной. Я думаю, все дело в том, что она была Шарой. И ничто не могло пойти другим путем.

Она устремляет на него взгляд горящих темных глаз.

— Но ты-то не будешь с ними снисходительным, верно?

— Верно, — подтверждает дрейлинг. — Не буду.

— Хорошо, — мрачно говорит она. — Они этого не заслужили. Если бы я могла, я бы… я бы…

Наступает момент тишины. Сигруд краем глаза смотрит, как Тати грызет свой сэндвич. «Девочка скорбит, — думает он. — В таких чувствах нет ничего необычного».

— Пока я не забыл, — говорит Сигруд. — Ешьте как следует, но, пожалуйста, не пользуйтесь нужником.

— Прошу прощения, чем? Нужником? — спрашивает Ивонна.

Он кивает, жуя.

— Пользуйтесь общим, возле салона. Ну, если придется.

— Могу ли я спросить, с какой стати ты диктуешь, какой уборной нам пользоваться? — интересуется Ивонна.

Он откусывает целый шмат бутерброда.

— Вы когда-нибудь замечали, каким путем в твой дом попадают тараканы и крысы?

Тати морщит нос.

— Думаю, мама нанимала для этого специальных людей…

— Двери, — перебивает Сигруд. — Окна. Но еще канализация и водопровод. Для труб, соединений и всего прочего нужно очень много места. Это странная вещь, закачивание воды под давлением внутрь здания. Для этого требуется пространство, и через него входит и выходит множество самых неожиданных вещей.

— И что? — спрашивает Ивонна. — Что будет входить и выходить через туалет, хотя не должно?

Еще кусок.

— Я.

Тати таращится на него.

— Собираешься смыть себя в унитаз?

— Нет. Я его уберу. Потом открою люк, через который выкачивают содержимое резервуара с отходами. Потом выберусь из этой гондолы на одну из опорных башен, подожду и прыгну на… — он указывает на юг, в сторону их преследователей, — следующую гондолу.

Тати роняет челюсть от изумления.

— И что ты сделаешь потом?

Он приканчивает бутерброд и достает трубку.

— То, что у меня получается лучше всего.

Ивонна опускает свой бутерброд.

— Ты собираешься вытащить унитаз, пробраться через дырку на башню — не важно, сколько сотен футов будет до земли, — и просто ждать, когда мимо тебя проедет гондола, полная убийц?

Он зажигает спичку, раскуривает трубку.

— Да. — Потом, поразмыслив, говорит: — Я бы предпочел, чтобы туалетом не пользовались, но это не так уж необходимо.

— А это… это может получиться? — спрашивает Тати.

— Завтра будет сильный буран, — поясняет он. — Они меня не увидят. Да никто и не ждет чего-то в этом духе.

— Я бы, мать твою, точно не ждала! — восклицает Ивонна. — Почему бы просто, я не знаю, не предупредить экипаж, что нас преследуют?

— Они, скорее всего, остановятся на очередной платформе, чтобы разобраться, — говорит Сигруд, — а потом увидят, что в следующей за нами гондоле полным-полно агентов министерства, которые в свой черед отодвинут команду в сторону, арестуют нас и увезут в какое-нибудь мерзкое место, где будут делать с нами очень мерзкие вещи.

— Как ты вернешься? — спрашивает Тати.

Он хмурится, размышляя.

— Сейчас это не главное. Главное — это чтобы мы и остальные в этой гондоле не погибли.

Ивонна вытирает глаза.

— И что мы будем делать, пока ты посреди бурана штурмуешь вражеское судно, словно какой-то нелепый воздушный пират?

— Я бы хотел, чтобы Тати спряталась в каком-нибудь безопасном месте. А вот ты, Ивонна… — Он смотрит на кофр.

— Что? — спрашивает Стройкова.

— То, что сказала Тати… что у сайпурки есть устройство, которое бросает бомбы.

— И? — говорит Ивонна.

— Кажется, я знаю, о чем речь. Эта штука стреляет липкими бомбами — минами, которые приклеиваются. Мы однажды ими воспользовались, чтобы потопить корабли. Мы подплывали на веслах и швыряли мины на слабую часть корпуса, к которой они и приклеивались. В те времена пользовались таймерами, но теперь, наверное, их заменили радиопередатчики. Я полагаю, это устройство выстреливает их на несколько сотен футов. Очень мерзко, очень удобно и очень тихо — ну, по крайней мере, до детонации.

— Опять же — и?.. — спрашивает Ивонна.

— И… ты сказала, что практиковалась с винташами. — Он попыхивает трубкой. — А по тарелочкам стреляла? На уток охотилась?

Ивонна бледнеет.

— Ох, батюшки…

* * *

На следующий день они готовятся.

Снег все идет и идет. Большие куски снежного покрова отваливаются с верхней части гондолы, словно рассыпающаяся глазурь с торта. Но не видно, как далеко они падают: снежные хлопья такие крупные и летят так быстро, что никому не удается всмотреться дальше чем на сорок — пятьдесят футов вниз.

Сигруд много времени тратит на изучение и подготовку уборной. Воспользовавшись украденными инструментами, он откручивает панели вокруг основания унитаза и осматривает трубы внизу.

— Думаю, отключить воду будет нетрудно, — говорит он. — А потом — отсоединить унитаз и убрать его. Выбраться наружу через корпус — вот что сложно…

— Такое чувство, что мы устраиваем побег из тюрьмы, — замечает Ивонна.

— Нет, — отвечает Сигруд. — Это проще. — Потом он вспоминает про высоту. — Наверное.

Он все собирает обратно, перед тем как стюард приносит им обед — на этот раз какой-то плоский сырный хлеб, который дрейлингу совсем не нравится. Как только стюард уходит, они закрывают и запирают дверь и подпирают ее кофром, а также одним из немногих стульев, что имеются в их частной каюте.

— Готова? — спрашивает Сигруд.

— Ну… наверное, — отвечает Ивонна.

— Тогда займись оружием, — говорит дрейлинг, — пока я буду разбираться с туалетом.

Требуется меньше часа, чтобы полностью удалить унитаз, который Сигруд помещает посреди их каюты, но добраться до люка сложнее. Дрейлинг спускается в недра гондолы, глубоко во тьму, где полным-полно труб, проводки и бряцающих механизмов. Если он слишком сильно открутит неправильный болт или сядет на неправильную пластину корпуса, велика вероятность вывалиться наружу и полететь, кувыркаясь, к холмам внизу. Он сооружает импровизированный страховочный пояс из ремня Ивонны и пристегивается к трубе покрепче, но гарантий все равно нет.

Сперва он это чувствует: от одной из задних панелей гондолы исходит жгучий холод, как будто за ней пустота. Он находит стопор и понимает, что тот открывается, только если его потянуть снаружи. Морщась, вытаскивает нож и срезает запорное устройство.

Вся задняя панель поднимается. Сигруда окружает крутящееся облако снежинок, и он чувствует запах выхлопных газов, холодное и жгучее прикосновение зимнего воздуха. Лаз достаточно большой, чтобы дрейлинг поместился, но с трудом.

— Получилось? — кричит Ивонна сверху.

Он выглядывает наружу и видит толстый кабель, который проходит не более чем пятью футами ниже люка. С близкого расстояния кабель выглядит массивным, как ствол дерева. Кажется, что металл покрыт сахарной коркой, но дрейлинг понимает, что на самом деле это лед: видимо, кабель на четверть дюйма обледенел, и пускай колеса в механизме гондолы дробят его, превращая в пыль, этого вряд ли достаточно, чтобы кабель перестал быть очень скользким.

«Великолепно…» — со стоном думает Сигруд.

— Я спрашиваю, у тебя получилось? — опять кричит Ивонна.

Он бросает взгляд на отверстие наверху.

— В каком-то смысле, — затем похлопывает по месту рядом с собой. — Вот здесь ты будешь сидеть.

У нее вытягивается лицо.

— О нет.

Сигруд выбирается из недр гондолы через дыру, где раньше был унитаз.

— Я возьму пистолеты, — говорит он. — Винташи и дробовик оставлю тебе. Надеюсь, не придется использовать ни то ни другое.

Она заглядывает в пролом.

— Я ведь на самом деле не училась стрелять из таких замкнутых пространств…

— Ну, если это поможет, просто помни, что твоя меткость определит, выживет ли каждый мужчина, женщина или ребенок в этой гондоле.

— Это… точно не поможет! — в ужасе восклицает Ивонна.

— Еще я предложил бы надеть брюки, — продолжает Сигруд. — Сомневаюсь, что тебе будет удобно в вечернем наряде там, внизу.

Сигруд идет в выпотрошенную уборную и надевает несколько кобур — две для пистолетов, одну для ножа, — а также толстые кожаные перчатки. Обычно он предпочитает карабкаться с непокрытыми руками, но это в том случае, если предстоит иметь дело с камнем или деревом, а не со скользкой ото льда сталью.

Когда он выходит из уборной, Ивонна смотрит в окно на кабель.

— Будет грубо, если я скажу, что теряю веру в этот план?

— Да.

— Ладно. Тогда я утешусь тем, что буду очень громко об этом думать.

— Если вы на самом деле приступаете, — спрашивает Тати, сидя в углу, — мне надо уйти?

— Да, — говорит Сигруд. — Подберись как можно ближе к другому концу гондолы. Оставайся там, чего бы это ни стоило. Если понадобится, притворись, что спишь.

Тати колеблется, ее пальцы сжимают ручку двери.

— Тати? — зовет Сигруд.

Она молчит.

— Чего же ты ждешь? — спрашивает Сигруд.

Она опускает глаза. Потом сжимает челюсти и тихо говорит:

— Ты научил меня стрелять.

— Я что?

— Ты научил меня стрелять. Ты научил меня этому, и…

— Этому?! — переспрашивает Сигруд. — Нет, что-то не припоминаю. О чем ты меня просишь, Тати?

— Я могу тебе помочь, — дерзко говорит она. — Ты знаешь, что могу. Я могу поддержать тебя, как тетушка.

Ивонна морщится.

— Тати, дорогая…

— Вы же знаете, что я могу! — перебивает девушка.

— Я научил тебя стрелять, да, — говорит Сигруд. — В некотором роде. Но еще я научил тебя, когда стрелять. Знать, когда следует избегать битвы, не менее важно, чем знать, как сражаться.

— Но я могу тебе помочь! — с отчаянием умоляет Тати. Она подходит ближе и смотрит ему в лицо. — Прошу тебя. Пожалуйста!

Он бесстрастно глядит на нее сверху вниз.

— Нет, Тати.

— Но это несправедливо!

— Несправедливо? Несправедливо, что ты не будешь рисковать убиться или покалечиться во время этого испытания?

— Эти… эти люди отняли у меня маму! — в ярости говорит она. — Я… я заслуживаю шанса!

— Заслуживаешь? — тихо переспрашивает Сигруд. — По-твоему, пролить их кровь — справедливый поступок? Беспристрастный? Все равно что долг вернуть?

Тати окидывает взглядом комнату, будто ищет нужные слова.

— Я… я…

— Я много раз слышал из твоих уст слова Шары, Татьяна Комайд, — говорит Сигруд. — Но эти — не ее. Шара Комайд не могла ни сказать, ни подумать такое.

Разозленная Тати умолкает. Потом переводит дух, сглатывает и говорит:

— Они это заслужили. Так и есть. Я жалею, что мама не посадила их в тюрьму… или не казнила! Вообрази, какой боли она могла бы избежать, пожертвовав всего лишь несколькими жизнями. — Она качает головой, а потом с яростью говорит: — Наверное, единственный способ по-настоящему начать с чистого листа — это смыть написанное кровью.

Потом она поворачивается и выходит из каюты, хлопнув дверью.

* * *

Сигруд подходит к дыре на месте туалета и смотрит на карманные часы.

— Прошло шестнадцать минут после предыдущей опорной башни. До следующей примерно четыре.

Ивонна прерывисто вздыхает.

— О мои боги. О боги мои…

Сигруд прячет часы. Он не хочет признаваться, что слова Тати привели его в замешательство. Излившаяся из девушки беспримесная ярость его тревожит.

— Позволь мне пойти первым. Потом займешь позицию. У тебя есть одно преимущество: любая взрывчатка, которая может полететь в твою сторону, будет двигаться прямо вдоль кабеля из следующей за нами гондолы. Ничего со стороны. Нацель дробовик вдоль кабеля и стреляй во все, что увидишь. Если я упаду… — он морщится, зная, что у этого плана куда меньше шансов на выполнение. — Если я упаду, скажи команде, что увидела в следующей гондоле взрыв или что-то в этом духе. Они остановятся и разберутся… я надеюсь.

— А если я не смогу убедить их остановиться?..

— Тогда наши враги подорвут гондолу. И вы вместе со всеми остальными погибнете.

Она бледнеет.

— Не упади. Да, я хочу, чтобы ты выжил, — но, прошу тебя, только не упади.

Он забирается в дыру.

— Учту, — смотрит на нее. — Что бы ни случилось, кто-то должен добраться до Солдинского моста. Ты должна попасть туда и встретиться с Мальвиной. Она поможет тебе, Тати, — всем. Но кто-то должен туда попасть. Поняла?

— Поняла.

— Хорошо.

И он спрыгивает во тьму.

* * *

Сигруд сидит на корточках перед открытым люком. Трудно сказать, как быстро едет гондола: снег стирает любое чувство перспективы, а кабель движется так стремительно, что кажется, будто смотришь на поверхность бурной реки.

Он проверяет карманные часы. До следующей башни пара минут. Он приседает на краю — колени согнуты, руки раскинуты в стороны.

Гондола содрогается. Он чувствует, как она начинает подниматься.

Интересно, сколько у него будет времени? Как быстро они пройдут через опорную башню? За десять секунд? Быстрее?

Гондола поднимается. Скоро будет башня. Очень скоро, думает Сигруд, очень-очень скоро…

И вот он ее видит. Массивная стальная рама скользит под ним, и вдоль ее края виднеется чрезвычайно, немыслимо узкая платформа.

Сигруд колеблется. Потом прыгает наружу.

И в ту же секунду понимает, что колебался слишком долго.

Башня уже исчезла. Проскользнула мимо куда быстрее, чем он ожидал. Вокруг ничего, кроме кабеля внизу.

Он падает. Время, которое требуется на преодоление пяти футов до кабеля, растягивается, каждая секунда — тысячелетие.

«Кабель!»

Его правая рука взлетает и петлей захватывает массивный металлический кабель, словно шею противника в бою. Сильный удар, неуклюжий поворот — и дрейлинг рычит от боли, напрягая правое плечо. Кабель неистово трясется, а позади исчезает гондола, и Сигруд чувствует, как правая рука соскальзывает с верхней части кабеля, угрожая отправить его вниз. Дрейлинг сопротивляется, и ему наконец удается сцепить левую руку с правой, повиснув на обледенелом кабеле, который яростно вибрирует и гудит, пока удаляется аэротрамвай.

Он исчезает в снегу позади Сигруда, и пробирающая до костей тряска постепенно стихает. Он болтается над клубящимся белым морем снега. Теперь вокруг нет ничего, кроме ветра и льда. Он сжимает челюсти и крепко держится, но потом кабель опять начинает вибрировать.

«Приближается следующая гондола, — думает он. — И она с большой радостью тебя раздавит».

Стиснув зубы, Сигруд изгибается всем телом, пока не оказывается под обледеневшим кабелем. Напрягая мышцы живота, поднимает талию, чтобы обхватить кабель и ногами, словно скользит по шесту — только вот этот шест горизонтальный, покрыт льдом и повис в нескольких сотнях футов над заснеженными Тарсильскими горами. А еще он направлен чуть вниз от башни, что нисколько не упрощает продвижение к ней.

Он начинает дюйм за дюймом возвращаться к башне, которая теперь кажется очень далекой. Его перчатки и одежда все время прилипают ко льду, и их приходится отрывать.

Гул в кабеле становится громче. Скоро Сигруд слышит гондолу, которая уже совсем близко.

Он глядит вверх, вдоль кабеля, и видит перевернутый мир. До башни всего-то десять футов. По другую сторону от нее кабель уходит вниз, но сквозь кружение снежинок он видит смутные огни, движущиеся вдоль его тонких, темных очертаний: фонари гондолы, в которой едет сайпурка.

«Быстрее. Быстрее!»

Он ползет по кабелю. Башня уже в пределах досягаемости. Она куда изящнее, чем казалось из гондолы; образец инженерного искусства, который он бы даже не сумел вообразить. Неудивительно, что она промелькнула мимо в одно мгновение.

Сигруд карабкается к самому краю башни. Потом поворачивается и «садится» на кабель. Сидит верхом, словно на лошади — его шатает, и с каждым разом сердце уходит в пятки, — и прикидывает, как забраться на карниз, а оттуда — на лестницу в западной части, не сорвавшись и не попав под приближающуюся гондолу.

Огни становятся ярче. Она уже почти рядом.

«Просто сделай это».

Он кидается вперед. Его пальцы хватаются за передний край выступа, и он повисает на краю башни. Он знает, что не может подняться с этой стороны платформы, потому что его раздавит приближающаяся гондола. Надо обогнуть башню и добраться до платформы с западной стороны, что будет нелегко, поскольку башня такая же обледенелая, как и кабель.

Сигруд смотрит вниз. Футах в десяти под ним пересекающиеся фермы, но непохоже, что он сумеет на них встать. Он морщится, тянет левую руку и начинает медленно ползти вдоль края башни к углу, пядь за пядью.

На углу он хватается за опору. Теперь до лестницы всего десять футов. Он тянет себя вверх, пока не удается поднять ноги до бокового карниза.

«Наконец-то», — думает Сигруд и чувствует облегчение от того, что стоит на чем-то. В особенности потому, что гондола уже менее чем в сотне футов и быстро приближается.

Он пытается оттолкнуться ногами, но понимает, что серьезно недооценил обледенелый карниз: подошвы ботинок соскальзывают, и он падает с башни.

Вскрикивает, хватается за угол башни на лету. Стальной край врезается в левый бицепс, ноги безуспешно пытаются найти опору на скользкой поверхности. Сигруд опять висит над бездонной пропастью, цепляясь за обледенелый кусок металла, но на этот раз гондола гораздо ближе.

Его глаз широко распахивается, когда гондола начинает ползти по кабелям в его сторону. Дрейлинг знает, что не успеет добраться до платформы вовремя. Он в стороне от гондолы, она его не раздавит, но пролетит мимо, оставив его в одиночестве на башне, и беспрепятственно продолжит путь к Ивонне и остальным пассажирам.

Гондола немного замедляется, преодолевая последние несколько футов кабеля до башни. По мере приближения огромной машины вся конструкция вибрирует, словно струна. Сигруд видит, как вращаются колеса, видит выхлопные газы, изливающиеся из ходовой части…

И там, внизу машины, видит металлические скобы-ступеньки — наверное, по ним команда ремонтников забирается на корпус.

Гондола с громким лязгом завершает подъем на башню. Теперь она достаточно близко, чтобы он увидел лед на этих скобах.

«На этот раз, — думает Сигруд, — без промедлений».

С очередным громким лязгом гондола рвется вперед и начинает спуск по новому отрезку кабеля.

Сигруд приподнимается и кидается в сторону от башни, вытянув руки.

Пальцы правой руки хватаются за ступеньку, и он чувствует рывок, словно рыба, которую поймали на крючок.

Миг спустя Сигруд летит сквозь снег, болтаясь. Правая рука от подмышки до кончиков пальцев жутко болит — ее едва не вырвало из сустава. Но он держится крепко, не отпуская металлическую скобу в нижней части гондолы.

По соседней линии мчится сквозь снег другая гондола — на юг, в Аханастан. Он видит детей, которые изумленно таращатся сквозь стеклянный смотровой купол наверху. Они заметили его — человека, который странным образом повис на днище движущейся гондолы. Один мальчик тыкает пальцем, и Сигруд читает по его губам: «Ух ты!»

«Я, — думает он, — совсем не так все планировал».

Рыча, дрейлинг сражается с силой тяжести, ветром и холодом, поднимает левую руку и хватается за следующую скобу. Крепко держится, подтягивает себя вверх. Преодолев четыре скобы, наконец-то может применить ноги — и делает это осторожно, помня о том, что только что произошло на башне.

Он не соскальзывает. Переводит дух, закрывает глаза и наслаждается устойчивостью твердой и прочной гондолы, за которую можно держаться.

«Живой, — мысленно говорит он себе. — Ты живой».

Он взбирается на корпус гондолы. В верхней части есть большой аппарат с набором колес для продвижения по верхнему кабелю. Под ним — стеклянный смотровой купол, рядом с которым имеется очень маленький люк. Сигруд предполагает, что люк достаточно далеко от рубки — где, скорее всего, разместились противники — и, если его открыть, они не должны услышать шум или заметить перемену в давлении или внезапный приток холодного воздуха.

Впрочем, это если повезет. Поэтому Сигруд готовит один из пистолетов.

Он подбирается к люку, распластавшись на корпусе гондолы. Стеклянный купол рядом с ним, его синее стекло кажется кривым из-за слоев льда. Он видит смотровую площадку под стеклом. Она пустая, и это утешает. Он не был уверен, что сайпурка реквизировала гондолу, а не просто села в полную, но теперь похоже, что произошло первое — значит, невинные не попадут под перекрестный огонь. Все, что движется, будет врагом.

Он вытирает снег со зрячего глаза, моргает и изучает замок на люке. Сложный, очень сложный. Если повезет, он сможет…

Сигруд замирает. Краем глаза он замечает движение.

Он смотрит сквозь стеклянный купол в верхней части гондолы.

Молодой сайпурец в темном пальто прогуливается по смотровой площадке с сигаретой в зубах и винташем в руках.

Спрятаться на боку гондолы негде, так что Сигруд прижимается к корпусу и пытается отползти назад, к лестнице.

Слишком поздно. Сайпурец — несомненно, один из министерских работников — видит его через стекло. У него отвисает челюсть; сигарета, все еще с дымком, на секунду прилипает к губе, потом падает. Сигруд едва слышит, как он говорит: «Какого хрена?!»

Потом сайпурец поднимает винташ, и стеклянный купол взрывается.

* * *

Сигруд закрывает глаз и прячет лицо от летящих осколков. Он чувствует, как что-то горячее тяжело бьет в грудь, и думает: «Вот и все. Мне конец». Но боль не такая уж сильная, и это любопытно.

Сигруд слышит крики, выстрелы и лязг металла. Он открывает глаз как раз вовремя, чтобы увидеть, как корпус прямо перед его лицом внезапно выгибается наружу, точно резиновый, словно кто-то с другой стороны ткнул в него пальцем.

Отпрянув, дрейлинг смотрит вниз. Корпус покрыт такими выступами, и прямо там, где он прижимался грудью, их два: это места, где пули едва не пробили металл. Наверное, удар пришелся в грудину, но это гораздо лучше, чем поймать пулю.

«Повезло, — думает Сигруд. — Невероятно повезло». Охранник все еще стреляет, калеча корпус вокруг смотрового купола. Сигруд поднимает свой пистолет и слышит, как сайпурец кричит: «Ублюдок! Ублюдок!» Сигруд ждет. Еще два выстрела. Три. И пауза. «Перезаряжает».

Дрейлинг высовывается над рамой купола, вскидывает пистолет и нацеливает его на сайпурца, который, присев на смотровой площадке, возится с пистолетом. Охранник поднимает голову.

Сигруд стреляет один раз. Раздается резкий хлопок. Над левым глазом сайпурца появляется маленькое аккуратное отверстие, и он падает.

Сигруд, опустив голову набок, прислушивается, нет ли других противников прямо под разбитым стеклянным куполом. Он слышит, как кто-то кричит изнутри гондолы: «Чандра? Что происходит?» — но это не близко. Кряхтя, он поднимается и, скользнув через осколки купола, тихонько перебирается на сиденье кожаного кресла.

Озирается. Смотровая площадка находится на верхнем уровне гондолы, это маленькая зона отдыха, где есть кресла, столы и крошечный бар. Слева и справа от него короткие лестницы ведут на нижнюю палубу.

Он слышит там быстрые шаги. Два человека, по одному с каждого борта гондолы. Потом они останавливаются — ну конечно, занимают оборонительные позиции. Стоит ему хоть кончик носа высунуть с любой стороны, его порвут в клочья.

Он потерял элемент неожиданности, и это плохо. Сигруд оглядывается вокруг себя, задаваясь вопросом, что делать. Его взгляд падает на мертвого молодого человека на палубе.

Сигруд снимает перчатки, поскольку с огнестрельным оружием куда проще работать голыми руками. Приседает, стягивает с мертвеца пальто, потом снимает свою вязаную шапку и надевает на сайпурца, закрыв ему лицо.

Дрейлинг хмурится, оглядывая свою работу. «Достаточно отличается, чтобы встревожить. Надеюсь».

Он поднимает труп на плечо, потом замирает, прислушиваясь — ни шороха пока что, если только они не двигаются очень осторожно.

Сигруд поворачивается, перехватывает труп по-другому и швыряет мертвого юношу вниз по правой лестнице. Тот приземляется с громким стуком.

В тот миг, когда тело пересекает нижнюю границу ступенек, кто-то в конце прохода открывает огонь. Грудная клетка трупа взрывается, а за ней — его руки и ноги.

Сигруд за этим не наблюдает: он крадется по левой лестнице и высовывает голову из-за угла.

Левая стена гондолы представляет собой ряд кают и коек. Двери открыты. В одной из них, всего-то в десяти футах по проходу, присел сайпурец в черном с пистолетом в руке и, нахмурив брови, пытается высмотреть через средний проход, во что стреляет его товарищ справа по борту. Но в проход возле левой лестницы он не глядит.

Сигруд вытаскивает нож. «Я очень надеюсь, — думает он, — что гондола не качнется…»

Он выскакивает из-за угла и одним плавным движением бросает нож. Ему везет: клинок устремляется к сайпурцу и вонзается ему в правую сторону шеи, прямо под челюстью. Мужчина задыхается и валится на спину, в падении один раз выстрелив наугад в потолок.

С правой стороны гондолы раздается мужской голос:

— Азад?

Сигруд низко приседает и крадется в проход. В центре гондолы — ряды кожаных кресел, и сквозь них он видит человека, который притаился в дверном проеме среднего отсека. Он мог бы получше разглядеть противника, если бы прошел чуть дальше по проходу, но это привлекло бы внимание.

Дрейлинг смотрит на кожаные кресла, которые их разделяют. «Сделаны для удобства, — думает он. — Но не для боевых условий».

Он наводит пистолет через кожаные кресла и открывает огонь, быстро стреляет пять раз. Пули легко пробивают кожу и тонкую древесину, дождем льются в дверной проем. Присевший там человек падает, но Сигруд не останавливается, чтобы проверить: он бросается вперед, пригнувшись, и укрывается в первом отсеке.

Ни движения, ни звука. Он выбирается из укрытия и подбегает к трупу в дверном проеме. Еще один молодой сайпурец с огнестрельными ранениями в лицо и живот.

Сигруд перезаряжает пистолет и оглядывается вокруг в поисках каких-нибудь признаков движения. Потом крадется через проход к отсеку, где лежит еще один мертвый сайпурец — тот, у которого в горле все еще торчит нож Сигруда. Ковер пропитался кровью. Она влажно хлюпает под подошвами его ботинок.

Дрейлинг приседает, вытаскивает нож. Из раны слабо плещет кровь. Он знает, что живой человек кровоточит не так.

Пока Сигруд вытирает нож, палуба у него под ногами вздрагивает. Он моргает, восстанавливая равновесие. А потом понимает, что случилось.

«Они прибавили скорость, — думает он. — Они попытаются подорвать вторую гондолу».

Он выскакивает из каюты и бежит по проходу к отсеку команды. Дверь заперта. Он заглядывает через стеклянное окошко. Внутри темно, но Сигруду кажется, что он видит смутные очертания двери в рубку по другую сторону отсека. Ему надо попасть в рубку, надо помешать им бросить мину в соседнюю гондолу, или хотя бы замедлить их, или…

За окном что-то шевелится. Кто-то, до сих пор сидевший на корточках, встает. Сигруд видит блеск пистолета в руках противника.

Он кидается на пол между кресел. Затем начинается пальба.

Пули проходят сквозь дверь, как будто она соломенная. Доски разносит в клочья, в труху, в обломки размером с зубочистку. Прикрывая голову руками, дрейлинг по звуку определяет, что это оружие большого калибра, полностью автоматическое, то есть очень редкое, очень дорогое и очень, очень опасное.

Пальба ненадолго прекращается. Женщина кричит:

— Нашаль! Сделай это сейчас же! Сделай сейчас же, мать твою!

Сигруд должен что-то предпринять, должен как-то это остановить. Он садится, но тут пальба начинается опять, и очередь рассекает стену прямо над его головой, так что он снова кидается ничком.

Она его прижала. Он ничего не может сделать.

* * *

Скорчившись в жирном, вонючем, лязгающем нутре гондолы, Ивонна Стройкова в ужасе глядит туда, где исчезает кабель.

Сквозь звуки работающего двигателя она мало что может услышать, но это ни с чем не перепутаешь: пальба. Усиленная пальба.

Она глядит на кабель, прижимая приклад дробовика к плечу. Поднимает оружие, сама не понимая, во что собирается целиться или, не дайте боги, во что собирается стрелять.

«Я правда выстрелю? На самом деле? В летящую бомбу?» Это слишком нелепо, чтобы в такое поверить.

Потом она видит, как по кабелю к ним очень быстро приближается вторая гондола. Она слишком близко, чтобы это было безопасно.

«Что-то не так».

Она наводит дробовик на приближающуюся машину, чувствуя себя нелепой и беспомощной.

Вторая гондола довольно близко. Достаточно близко, чтобы Ивонна увидела, что переднее окно — прямо над носом — открыто.

В окне человек, бородатый сайпурец в серой вязаной шапке. Он что-то наставил на нее. Оно выглядит как большой кусок трубы из зеленого металла с огромным зияющим раструбом. Сайпурец приседает, прижимает «трубу» к щеке и закрывает один глаз.

Он в нее целится. Он вот-вот…

Что-то темное вылетает из раструба.

Инстинкты Ивонны берут верх. Она жмет на спусковой крючок, и…

Мир вспыхивает.

* * *

Взрыв достаточно громкий, чтобы сперва Сигруду показалось — гондолу сорвало с кабелей. Это пробирающий до костей, прерывистый грохот, не глухой рев зажигательной мины, но что-то особо действенное. И, судя по дыму, который теперь проникает сквозь изрешеченную пулями дверь в каюту экипажа, детонация случилась очень-очень близко.

Гондола тормозит и останавливается. Сигруд ждет, что она упадет, но этого не происходит.

У Сигруда все еще гудит от взрыва голова, но он думает: «Ивонна. Она попала, верно? И мина взорвалась прямо у них перед носом…»

Он встает. Стрекот выстрелов, похоже, затих. Поток дыма из каюты экипажа становится гуще.

«Это чудо, что нас не сорвало с кабелей», — думает он. Он врывается в изрешеченную дверь, которая легко поддается его весу. Низко приседает, пытаясь что-то рассмотреть в дыму. Дверь в рубку испещрена дырами, большими и маленькими. Шрапнель — значит, тем, кто был в рубке, сейчас не до смеха. Он прищуривается и видит в углу лежащую женщину, а рядом с нею — массивный, полностью автоматический винташ. Черный узел волос на ее макушке распустился. «Та, с золотыми глазами, кого я видел в зеркале», — думает Сигруд.

Он знает, что сейчас она — не главное. Надо убедиться, что человек, в чьих руках эта штука, стреляющая минами, больше ее не использует.

Дрейлинг идет сквозь дым, пинком открывает дверь в рубку, и в лицо ему бьет холодный зимний воздух. Нос гондолы и окна на нем представляют собой черное месиво. Верхняя передняя часть наружного корпуса от взрыва вдавилась и усеяла рубку шрапнелью. Возле двери лежит сайпурец, все еще прижимая к груди помятый миномет. Взрывом ему опалило или сорвало большую часть кожи с головы, и его лицо представляет собой пеструю кровавую массу. Сигруду кажется, что противник мертв, но внезапно тот шевелится и стонет. Кровь пузырится на его израненных губах.

Сигруд смотрит вперед, через выбитые взрывом окна. Видимо, бомба взорвалась примерно в двадцати футах перед носом гондолы: кабели там почернели и как-то истончились, словно изношенные шерстяные нити.

«Это нехорошо», — думает дрейлинг.

Он видит следующую гондолу футах в пятидесяти−шестидесяти впереди. Похоже, она тоже остановилась. Наверное, их не стоит винить: они пока что не видят, что произошло, и проверяют все системы, чтобы убедиться, что после взрыва их транспорт все еще работает.

Но в люке в нижней части виднеется съежившаяся бледная фигура: Ивонна. Она дрожит, таращит глаза, но выглядит невредимой и прижимает к себе дробовик, как драгоценную игрушку. Его дуло едва заметно дымится.

Сигруд вздыхает и с облегчением машет ей. Она машет в ответ трясущейся рукой.

Потом резко выпрямляется и на что-то показывает. Не на него, понимает Сигруд. На что-то позади него.

И тут ему в спину вонзается нож.

* * *

Сигруд ревет и бьет левым локтем вниз, попадая противнику — той самой сайпурке — в бок. Она кашляет и падает спиной в дымную каюту. Он оглядывается через плечо и видит, что в него на два дюйма вонзен боевой нож. Он тянет руку и вырывает оружие.

Клинок должен был войти глубже — адский ад, она намеревалась перерезать ему горло. Ее ведь этому учили. Миг спустя он понимает, в чем дело: сайпурка пытается встать, и из раны у нее на животе сильно течет кровь. «Шрапнель», — думает Сигруд. Наверное, она не чувствует боли из-за шока.

— Ты, дерьма кусок… — бормочет она. — Ты… ты, дерьма кусок…

Он достает пистолет, намереваясь ее застрелить. Но сайпурка кидается вперед с удивительной силой и быстротой и выбивает оружие из его руки. Проворно наносит удар в шею, от которого он едва не теряет сознание, но ему удается отбить следующий правой рукой, не давая ей довести дело до конца.

Сигруд хватает ее за запястье и лбом сильно бьет в скулу. Она стонет и пятится, но он уже идет на нее, размахивая ее собственным ножом. Рыча, она принимает оборонительную стойку.

— Ты собиралась убить Татьяну, — говорит Сигруд. — Ты с теми, кто убил Шару.

Женщина плюет кровью на пол.

— Пусть гребаная сука сгниет, — сипит она. — Она, и ты, и всё, что вы сделали, — пусть это сгниет и сгинет. Сигруд кивает, как будто именно такого ответа и ждал. — Я сейчас тебя убью.

Она сплевывает больше крови.

— Тебе придется попотеть.

Они сближаются.

Она хорошо сражается, используя против Сигруда его размеры и тесноту помещения, пытаясь наносить быстрые, резкие удары в его суставы, шею, лицо. Но ей не суждено победить в этой драке. Она в гораздо худшем состоянии, чем он. И у него преимущества — сто фунтов веса и нож.

Она уклоняется от ножа как может, отступает через каюту экипажа, через разбитую дверь. Нож задевает ее под мышкой, вдоль бока. Сигруд вскрывает ее ребра, и кровь брызгает на пол. Она хороша — даже не вскрикивает от боли, — но недостаточно.

Наконец она спотыкается. Он кидается на нее, бьет плечом в плечо и всаживает нож под ребра.

Едва слышный всхлип. Она пытается разбить ему нос основанием ладони, но Сигруд отворачивает лицо и принимает удар на бок черепа.

И всаживает нож глубже. Она все равно сопротивляется, пытаясь пробить ему гортань.

Он хватает ее за шиворот свободной рукой, толкает на себя и засовывает клинок еще глубже.

Этого должно хватить, чтобы она наконец перестала сопротивляться.

Но тут, к его удивлению, она переводит дух и орет сорванным голосом:

— Давай, Нашаль! Сейчас, сделай это сейчас!

Он бросает ее и поворачивается. Окровавленный, искалеченный человек в кабине с трудом поднимается на ноги. Он подносит миномет к плечу и теперь, словно пьяный, направляет его сквозь разбитые окна.

Время как будто замедляется. Сигруд не видит Ивонну, но знает, что она там, все еще держит дробовик. Если она собьет вторую мину в полете, от взрыва кабели лопнут, и обе гондолы упадут.

Сигруд вытаскивает второй пистолет из кобуры на бедре и вскидывает его. Но тут сайпурка невероятным образом снова бросается в атаку, прыгает ему на спину и ногтями царапает лицо, не давая прицелиться.

Он изо всех сил пытается удержать пистолет в нужном положении. Окровавленный сайпурец все еще целится из миномета в окно. Женщина бьет Сигруда по лицу, впивается пальцами в щеку, а потом в глаз…

Чпок!

Она вырывает фальшивый глаз. Это так сильно ее удивляет, что она на миг цепенеет, сжимая в руке теплую белую сферу.

— Что?.. — растерянно бормочет она.

Сигруд прицеливается и стреляет.

Выстрел точный: висок сайпурца взрывается, он валится замертво и оружие падает на пол рядом с ним.

Сигруд резким движением скидывает с себя женщину. Сайпурка отлетает на пол, задыхаясь.

Он поворачивается, тяжело дыша. Наклоняется, забирает фальшивый глаз из ее руки и прячет в карман. Когда Сигруд встает, ее другая рука взлетает ко рту.

Она просовывает что-то между губ — маленькую черную сферу. Потом глотает.

— Яд? — спрашивает Сигруд. — Зачем, если ты и так умираешь?

Она горько смеется.

— Я думала, ты все знаешь о Божествах. Они ведь повернуты на воскресении из мертвых.

Сигруд предпочитает это игнорировать.

— Зачем ты на него работаешь? Зачем рискуешь жизнью и убиваешь для него невинных?

— В этой игре нет правил, — хрипит она. — Все системы сломаны. Сайпурская, Континентская, Божественная. Невинных нет. Он все сожжет. Все сожжет и начнет заново.

— А ты? Ты тоже сгоришь?

— Нет. — Она закрывает глаза. — Когда он начнет заново, я буду рядом с ним.

Она открывает глаза. Они больше не знакомого дрейлингу янтарно-золотистого цвета, они черные, словно сделаны из нефти.

Сигруд говорит:

— Какого…

Женщина вскидывает левую руку и погружает в рану на боку. На ее лице не отражается боль: она как будто в обмороке. Невероятным образом она засовывает руку все глубже и глубже, ребра трещат и хрустят, пока в рану не входит запястье, потом — часть предплечья… и вот она начинает что-то оттуда вытаскивать.

Оно длинное, черное и блестящее. Она вытягивает фут, потом два, потом тащит обеими руками, все больше, больше и больше. Сигруд направляет пистолет ей в лицо и стреляет, опустошает обойму в ее череп. Пули пробивают ее щеку и лоб, но толку никакого: ее руки продолжают тянуть, тянуть, тянуть…

И вытаскивают.

Это копье. Огромное, длинное, черное копье, длиннее самого Сигруда и блестящее, как нефть. Хоть в увиденном нет никакого смысла, он понимает, что женщина только что вытащила черное копье из собственного сердца.

Все еще лежа на полу, устремив пустые, черные глаза в потолок, она ударяет тупой стороной копья о палубу.

От удара разносится волна, которая убивает все звуки вокруг, а потом — весь свет. Свет из окон, мерцающие лампы на потолке — все это гаснет в тот самый миг, когда копье соприкасается с полом, и приходит тьма.

Сигруд стоит посреди черноты. Он хлопает себя по поясу, вытаскивает новую обойму и начинает перезаряжать пистолет, думая лишь одно: «Дело дрянь».

Он чувствует вибрацию в полу: совсем рядом кто-то поднимается на ноги. Кто-то… крупный.

Медленно, очень медленно свет возвращается, серо-белый свет метели, а с ним — рокот гондолы. Потом он видит, что женщина больше не лежит на полу.

Рядом с ним в салоне гондолы некое… существо. Оно очень высокое, оно тяжело дышит от напряжения, держа копье.

Оно напоминает очертаниями человека, но сказать наверняка трудно: существо выглядит сотворенным из дыма, нефти и грязи — высокое, тонкое, с длинными жилистыми конечностями, свидетельствующими о силе. Но лицо его — пустой овал, как лицо статуи из гагата, которое полностью зашлифовали.

Существо переводит дух — или так кажется, ведь разве оно может дышать? — и кричит.

Его крик — тишина: когда оно кричит, все звуки умирают, как будто Сигруд оказывается в идеальном вакууме, который не способен их передавать.

Но в этой тишине все же есть слова, некая идея, переданная бессловесно:

<Сенешаль! Сенешаль! Я сенешаль! Я тишина, я пустота, я тишина!>

Сигруд поднимает пистолет и начинает стрелять.

* * *

Выстрелами в существо Сигруду, похоже, удается лишь его разозлить. Но он слышит их — значит, звуки не до конца исчезли. Тварь, слегка пошатнувшись, бросается на него, и ее черное копье взлетает.

Сигруд успевает уклониться. Копье рассекает воздух прямо над ним и погружается глубоко в стену, разрубает ее, как воду.

Удар странным образом не производит ни звука. Если бы Сигруд его не видел, то не понял бы, что произошло.

Он протягивает правую руку, пытается схватить копье и вырвать из рук твари, но малейшее прикосновение к нему все равно что прикосновение к леднику: его ладонь пронзает жгучая боль, и он отдергивает руку, шипя.

Дрейлинг откатывается и ковыляет обратно в каюту команды. Сморит на правую руку и видит, что плоть на ладони ярко-красная, как будто он ее сунул в открытый огонь. «Дело дрянь», — думает он. Автоматический пистолет сайпурки все еще лежит на палубе. Сигруд его хватает, проверяет, заряжен ли, и поднимает голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как тварь врывается в каюту, размахивая копьем, словно черным языком.

Сигруд ныряет вправо и опять едва успевает увернуться от копья. Он снова не слышит удара — но видит, как копье рассекает контрольную панель гондолы. Потом тварь тянет копье назад, хлопает в ладоши…

И все звуки умирают. На этот раз, похоже, насовсем.

Сигруд поднимает винташ и дает быструю очередь по существу. Дульная вспышка яркая, но пальба не производит ни звука. Тварь дергается, когда пули попадают ей в лицо и торс, и Сигруд пользуется этим, чтобы броситься к двери и прочь по проходу, убегая беззвучно.

Его чувство тяжести смещается, и он понимает, что гондола снова движется вперед, быстро. Наверное, тварь задела какой-нибудь рычаг или кнопку, когда воткнула копье в контрольную панель — или, быть может, она достаточно разумна, чтобы попытаться подъехать к гондоле Ивонны, перепрыгнуть на борт и всех там порешить.

Он вертится и видит, что тварь гораздо ближе, чем ему казалось, и успевает снова отпрянуть от метнувшегося вперед наконечника копья, который рассекает кресла позади него.

Сигруд направляет винташ на тварь и стреляет, выпуская очередь пуль. Тварь отшатывается, на ее маслянистой коже появляются маленькие блики. Но мир все равно беззвучен. Реакция существа, собственный рык Сигруда, грохот выстрелов — все это происходит в полной тишине. Этот эффект глубоко дезориентирует дрейлинга.

Сигруд встает и бежит дальше по проходу, потом кувырком катится за ряд кресел, прячась. Тут же понимает, что это было неудачное решение: он никогда не понимал, как сильно зависит от звуков для навигации в бою, но теперь как будто оглох — он не слышит, близка тварь или нет.

Он приседает и кладет ладонь на пол. Вибрации ощущаются, но едва-едва. Поскрипывание гондолы, по корпусу которой бьют ветер и снег. Гул двигателя, с которым машина вслепую несется вперед. И потом где-то рядом раздаются быстрые удары…

Сигруд падает на пол, и черное копье пронзает кресло над ним, втыкается в стену гондолы. Потом его выдергивают, и в дыру льется белый свет — видимо, корпус пробит насквозь.

Дрейлинг выкатывается в проход, но лишь для того, чтобы тварь сделала шаг вперед и оказалась над ним. Существо поднимает копье, намереваясь проткнуть Сигруда насквозь. На этот раз ему некуда сдвинуться, некуда бежать.

Затем гондола подпрыгивает, и тварь отшатывается. Сигруд, перекатившись, вскакивает и бежит в конец гондолы, понимая, что она только что столкнулась с той, где едут Ивонна и Тати.

«Я очень надеюсь, — думает он, — что Ивонну не раздавило…»

Ему нужно придумать план. Должен быть какой-то способ бороться с этим существом. Может, ему нельзя причинить вред — ведь пули для этого точно не годятся, — но если удастся как-то вышвырнуть его из окна гондолы…

Сигруд наклоняет голову. Вообще-то на корпусе гондолы удержаться трудно, ведь он такой скользкий. Дрейлинг испытал это на собственном опыте.

Он бежит через гондолу, мимо трупов трех сайпурцев, вверх по лестнице, на смотровую площадку, через которую попал внутрь…

И тут стена рядом с ним как будто взрывается. Сперва появляется копье, пробивая металл насквозь, а потом в дыру протискивается тварь, без труда раздвигая металл и толкая плечами — это похоже на некое причудливое рождение.

Сигруд отшатывается, уклоняясь от копья, падает на пол. Тварь резко поворачивается, взмахивает копьем…

У него нет времени поднять пистолет в правой руке, нет времени двигаться. Существо развернет копье и вонзит в его грудь.

Инстинкты берут верх. Левой рукой Сигруд тянется и хватает древко, прямо позади наконечника, когда существо уже направляет оружие в его грудную клетку.

Дрейлинг знает, что прикосновение должно обжечь. Все равно что касаться металла, который был погружен в ледяные глубины океана. Это должно сорвать его кожу, отделить плоть, словно промокшую салфетку.

Но ничего такого не происходит. Ему совсем не больно. Его левая рука держит копье крепко, надежно — и он не чувствует боли.

Сигруд ощущает промельк смятения в том, как ведет себя черная тварь.

Острие копья зависает прямо над его сердцем.

Тварь дрожит от ярости и изо всех сил пытается преодолеть его хватку.

Сигруд, стиснув зубы, разворачивает левое плечо, чтобы увести копье от сердца. Острие медленно приближается…

Кончик прокалывает свитер, пронзает правую грудную мышцу, близко к плечу. Ощущения от раны — словно в него выстрелили ледяной пулей.

Дрейлинг беззвучно рычит, наклоняется вперед и сильно толкает.

Ноги твари скользят по полу, и она падает на спину, изумленная.

Сигруд — по-прежнему действуя полностью инстинктивно — сдвигает копье в хватке существа так, что тупой конец теперь указывает на голову твари, и толкает опять, сильно.

Тупой конец врезается в физиономию существа — и этот удар производит звук, внятный и громкий.

И за ним возвращаются остальные звуки: рев ветра, рык двигателей и скрип металла, с которым гондола катится по кабелям.

Сигруд бросает копье и пистолет, забирается на кресло и через разбитый стеклянный купол выпрыгивает наружу.

Снег еще больше усилился. Колеса над ним скрежещут и стонут, и, взглянув вперед, он понимает, в чем дело: их гондола врезалась в заднюю часть гондолы Ивонны и Тати и толкает ее по кабелям.

«Надеюсь, это сработает», — думает Сигруд. Он карабкается вперед, по-медвежьи ползет по ледяной вершине гондолы. Поскальзывается раз, другой, а потом скользит лицом вперед к гондоле Ивонны, к сломанному носу его гондолы и ее разбитым окнам…

Он видит в окне впереди лицо Ивонны. Похоже, она выбралась через дыру обратно в их каюту. Она смотрит на него, и он читает по ее губам: «Вот дерьмо…»

«Не волнуйся, — мысленно говорит он ей. — Так задумано. Вроде того».

Он продолжает скользить вниз, все быстрее и быстрее, к носу своей гондолы. Будь все как обычно, он бы либо свалился с передней части, чтобы его разрезали надвое колеса, идущие по нижнему кабелю, либо, промахнувшись мимо кабеля, рухнул бы в пропасть. Но поскольку взрывом нос гондолы разворотило, вместо этого он падает головой в открытую рубку.

Приземление выходит не изящным. Осколки стекла в оконных рамах царапают его грудь, и хотя он каким-то образом тормозит свое падение, все равно головой ударяется о рычаги управления на пульте. Этого достаточно, чтобы вокруг все поплыло, но сознания Сигруд не теряет и отползает к дальней стене рубки.

Затем снова наступает тишина.

Видимо, существо опять проделало… тот же трюк, что и раньше, каким-то заклинанием убило все звуки. Но Сигруд понимает, что оно последовало тем же путем, что и он, по верху гондолы, потому что видит лицо Ивонны в заднем окне впереди: глаза у нее становятся огромные и круглые, она смотрит на что-то над ним, а потом начинает беззвучно кричать.

Затем рядом с ее лицом появляется еще одно — Тати. Девочка, вопреки его приказам, пришла посмотреть, что происходит. Ее лицо белеет от ужаса — тут Сигруд думает: «Ну что мне сделать, чтобы эта проклятая дурочка меня послушалась?» — но она не кричит, как Ивонна. Она просто глядит во все глаза.

Он чувствует вибрацию гондолы, ощущает, как тварь пробирается по верхней части корпуса. Наверное, она всаживает копье в обшивку и держится за него, чтобы не упасть…

Сигруд прищуривается. «Я готов. Я готов тебя встретить».

Тварь запрыгивает в рубку и взмахивает копьем, рассекая стены по дуге в 180 градусов.

Но Сигруда там нет. Он стоит в проходе прямо за дверью — ждет, держа в руках миномет.

Сигруд жмет на спусковой крючок.

Липкая бомба летит и врезается в лицо твари. И прилипает.

От удара тварь пятится. Потом вертится, царапая лицо. Хотя глаз у нее нет, похоже, что прилипший к физиономии гигантский клейкий шар ее ослепил.

Звуки опять возвращаются — шестерни, скрежет металла, пронзительные крики Ивонны впереди.

Сигруд, не выпуская из рук миномет, устремляется вперед.

Его левая ладонь бьет существо прямо в спину. И опять контакт не причиняет никакой боли. Он продолжает толкать, пихая тварь вверх и наружу…

Существо вываливается из разбитого носа, ударяется о заднюю часть гондолы Ивонны и падает, по-прежнему сжимая копье в руках.

Сигруд почти вздыхает с облегчением. Затем копье пробивает пол гондолы, едва не угодив ему в пах.

Дрейлинг отпрыгивает, смотрит вниз. Видимо, тварь успела засунуть копье в ходовую часть гондолы — и, наверное, все еще висит, держась за противоположный конец, где-то под ним.

Гондола Ивонны совсем рядом, прямо за разбитой рубкой его гондолы. Люк санузла, через который дрейлинг выбрался наружу, все еще открыт.

Сигруд взбирается на разбитый пульт управления, оценивает расстояние и осторожно пересекает зазор, забираясь в открытый люк гондолы Ивонны. Откладывает миномет, хватается за верхнюю часть люка для опоры и тянется в открытую рубку поврежденной гондолы.

Он начинает двигать рычаги, пока один из них не срабатывает: гондола перестает ехать вперед и вместо этого дает задний ход, уползая по кабелям прочь, в то время как гондола Ивонны продолжает двигаться вперед.

По мере того как машина отъезжает, Сигруд видит, что был прав: тварь держится за тупой конец своего длинного черного копья, воткнутого в ходовую часть гондолы. Тварь вертится на зимнем ветру, пока гондола уезжает прочь, но ей никак не удается оторвать липкую бомбу от лица. Она исчезает за снежной завесой.

Сигруд стонет от боли, достает карманные часы. Через несколько секунд они должны начать подъем к следующей башне и следующему набору кабелей. Он закрывает часы и спокойно ждет, пока это наконец-то не происходит, и они безопасно и уверенно переходят на следующий сегмент линии аэротрамвая.

Затем он снова берет в руки миномет и изучает. На боку лючок, похожий на дверцу. Сигруд его открывает.

За «дверцей» маленькая красная кнопка.

Опять взглянув на кабели, дрейлинг жмет на нее.

Когда взрывается радиоуправляемая мина, где-то далеко, посреди бурана, раздается гулкий удар. Сигруд наблюдает, как кабели на отрезке, который они только что покинули, внезапно обмякают и начинают падать, словно что-то их разорвало где-то посередине. Потом раздается второй звук — громкий грохот, словно сотня тонн металла врезалась во что-то твердое, но на этот раз он идет откуда-то снизу, издалека.

Сигруд злобно ухмыляется, швыряет миномет в буран, закрывает люк и забирается через дыру обратно в каюту.

* * *

Сигруд лежит на куче сантехники в ванной комнате, пытаясь найти удобное положение. Это кажется невозможным: все трубы, пластины и инструменты как будто специально разложили так, чтобы они тыкали в каждый синяк, царапину или растянутую мышцу в его теле.

Он слышит, как в каюте открывается дверь, и замирает. Кто-то залетает, в панике задает вопрос. В ответ раздаются голоса Ивонны и Тати. Сигруд хранит полную неподвижность: это, скорее всего, рядовой член экипажа, и если он войдет сюда и увидит Сигруда — избитого, в крови, лежащего на разобранном туалете, имеющего при себе немало пистолетов, это вызовет кое-какие вопросы.

Но дверь не открывается. Член экипажа уходит. Потом двигатель аэротрамвая наконец-то опять включается. Сигруд чувствует, как мир шевелится, а потом они очень-очень медленно снова начинают двигаться вперед.

Сигруду хочется выдохнуть с облегчением, но он не рискует. Он должен остаться в укрытии. Он ждет еще несколько минут, а потом…

Он просыпается, фыркнув, когда дверь начинает открываться. Похоже, несмотря на неудобную сантехнику в очень тесной ванной комнате, он заснул из-за полного изнеможения.

Заглядывает Ивонна и пристально смотрит на него. В комнате темно — видимо, прошло много часов.

— Кажется, ты хотел снова собрать туалет, — говорит она.

— Хотел, — отвечает Сигруд и со стоном садится. — Но я не понимал, насколько изранен. Она задала мне хорошую трепку.

— Она? Это существо было женского рода?

— Было. Или есть.

— Так оно не умерло?

Сигруд ощупывает свою руку. Рукав от запекшейся крови хрусткий и липкий. Он не помнит, где получил этот порез, но, видимо, возможностей было предостаточно.

— Не знаю. Множество выстрелов в лицо и грудь почти ей не навредили, — говорит он. — Я не уверен, что смог ее прикончить, взорвав приклеенную к лицу бомбу и скинув поверх нее трамвайный вагон. Скорее всего, она в лучшем состоянии, чем я.

— У нас есть немного времени, чтобы привести тебя в порядок, — говорит Ивонна. — Я сказала стюарду, что ты заболел. Похоже, никто и не думал, что можно вот так напасть на аэротрамвай — инженеры такие гении, но не во всем. Они спросили, кто хочет высадиться на следующей станции, но, поскольку это обледенелая служебная платформа где-то на зубцах Тарсильских гор, мало кто согласился. Так что мы просто продолжим нашу веселую поездку в Мирград.

Сигруд садится на куче труб, тяжело дыша и стараясь поменьше двигаться.

— Выглядишь дерьмово, — сообщает она.

— Выгляжу дерьмово, — соглашается он.

— Я умею оказывать первую помощь.

— Правда?

— Немного. Пришлось научиться медицине, чтобы ухаживать за овцами.

— Я не овца.

— Нет. Воняет от тебя хуже, — она кивком указывает на его руку. — Все еще кровоточит. Надо зашить.

— Мне нужен бренди, — вздыхает он. Морщась от боли, начинает снимать ботинки, потом рубашку. Справа на груди — там, где его ударили копьем, — черное, неприятно выглядящее пятно. Рана не открытая — она закрылась, как если бы наконечник был раскаленным, — но чернота притаилась под кожей, словно чуть ниже плеча в его плоти парит пузырь нефти. А вот его правая ладонь просто выглядит обожженной — как будто наконечник копья подействовал… иначе.

Сигруд давит на черную метку. Она совсем не болит — но и не исчезает. «Неприятно», — думает он.

Ивонна приносит из кофра сумку. Внутри иголки, ножницы и бинты — почти полный комплект.

— Ты подготовилась, — говорит Сигруд, впечатленный.

Она опускается на колени и начинает очищать рану на его руке.

— У нас осталось сорок семь патронов для пистолетов, — говорит она, промокая рану спиртом. — Девятнадцать — для дробовика и пятьдесят пять — для винташей. Впрочем, надо еще подсчитать, с чем ты вернулся. Я уже разобрала дробовик и спрятала. Скажи, когда захочешь отдать пистолеты. Я их почищу и сделаю то же самое.

Сигруд наблюдает, как она работает, протыкая иголкой его плоть. Внезапно ему становится ужасно жаль Ивонну: он представляет ее такой, какой она была, блестящей и смеющейся, и сравнивает с тем человеком, которым она стала сейчас, суровым параноиком, способным небрежно обсуждать боеприпасы, обрабатывая ужасные раны. Она по-прежнему милая, но теперь в этом есть что-то мучительное — неистовая, хрупкая красота осторожной лани на склоне горы, готовой умчаться прочь от щелчка сломанной ветки.

Она ловит его взгляд.

— Что?

— Ты никогда не останавливаешься, верно? — спрашивает он.

— Я не могу позволить себе остановиться, — отвечает она, накладывая новый шов. — Как и ты. Мы ведь поехали в Мирград, в конце концов. Этот город полон зла. Я помню.

— Ты ушла от цивилизации, Ивонна Стройкова, — говорит Сигруд. — Я спрашиваю себя, сможешь ли ты однажды уйти от того, что с тобой случилось.

— Смогу ли я? — переспрашивает она, завязывая нитку. — А ты смог? У тебя было — сколько там — десять лет, чтобы изменить свою жизнь? Ты мог бы сделать что-то еще. Начать заново. Но не стал. Цеплялся за прошлое. Не отпустил его.

Сигруд молчит.

— Может, я дура, — говорит Ивонна. — Все, о чем я могу сейчас думать, — что будет с Тати после всего этого. Может, ты и прав, может, она божественная. Но можно быть божественным ребенком — и одновременно юной, до смерти испуганной, невинной девочкой. — Она отрывает нитку. — И поскольку мы везем ее в Мирград, я думаю лишь об одном: не позволю, чтобы с ней случилось то же самое, что и со мной.

* * *

Когда Ивонна заканчивает свою работу, Сигруд отправляется на поиски Тати. Наступила ночь, и в салоне аэротрамвая темно, но люди не спят, моргают как совы в своих каютах и ждут, не раздастся ли новый взрыв. Сигруд идет мимо них и поднимается по ступенькам к смотровому куполу.

На смотровой площадке никого, кроме Тати. Она сидит в дальнем конце, обнимая колени, и смотрит вверх, в ночное небо. Луна пытается выбраться из путаницы тонких облаков, ее бледное свечение искажено и растянуто слоями льда на стекле.

Сигруд приближается и садится на пол в проходе. Некоторое время никто из них не говорит ни слова.

— С тобой все в порядке? — спрашивает Сигруд.

— Да.

— М-м. Хорошо.

— Наша гондола не испытала ничего особенного — так, тряхнуло пару раз. Похоже, тебе досталось сильнее всех. Ты ранен?

— Да. Переживу.

Пауза.

— Итак, — говорит Тати. — Это было божественное существо.

— Да.

— С такими сражались вы с мамой.

— Да.

— И бог, с которым ты сражаешься, думает, что я такая.

— Э-э. В каком-то смысле.

Снова тишина, которую нарушает лишь тарахтение двигателя и постукивание снежинок по стеклянному куполу над ними.

— Это ведь неправильно, — говорит Тати.

— Что неправильно?

— То, что я… смогла сделать на вокзале. То, что я увидела… будущее или, возможно, будущее. Я хочу сказать… — она издает безнадежный смешок. — Ну конечно же, это неправильно! Разве такое может быть правильным?

— Нет, — говорит Сигруд. — Не может.

— И как я должна теперь жить? Как ты должен жить, когда я рядом с тобой? Я так боюсь…

— Чего?

— Стать кем-то другим, — говорит она. — Измениться. Я не хочу потерять себя. — Она моргает, и слезы скатываются по ее щекам на колени. — Если это случится, тогда… тогда я по-настоящему потеряю маму. Я потеряю то, чему она меня научила. Кем она меня вырастила.

Сигруд на миг задумывается.

— Что ты помнишь о жизни до Шары, Тати? До приюта? Хоть что-нибудь?

— Мало… — признается она. — Я многое помню о приюте, потому что мне было четыре, когда мама меня удочерила. Но до того… Я помню женщину. В снегу. Мы были в лесу. Она плакала. И говорила мне, что ей жаль. Она жалела, что должна отдать меня каким-то людям, но у нее не было выбора. Потом из леса вышел человек и взял меня за руку. И женщина подбежала с плачем, поцеловала меня в щеку. У нее были такие горячие губы. Поцелуй был таким теплым.

— Что это был за мужчина?

— Не знаю.

— Куда вы пошли?

— Не помню. Потом был приют. Но иногда она мне снится. Эта плачущая женщина, чьи слезы сияют в свете костра. Мне кажется, это моя мать. В смысле, она меня родила. И, по крайней мере, в моих воспоминаниях она выглядит человеком. Когда она мне снится, я всегда просыпаюсь с ощущением тепла на щеке. Как будто ее поцелуй все еще там. Как будто тот момент все еще длится. — Она вздыхает. — Несправедливо, что мертвые нас оставляют. Но что еще хуже, они никогда по-настоящему не уходят.

— Да, — тихо говорит Сигруд. — Да, это так.

— Что же мне делать? Что же тебе делать, зная, что я могу оказаться… кем-то другим?

Он долго, медленно вдыхает.

— Когда я был оперативником, у нас имелось три способа думать о разных вещах. Вещи известные. Вещи, о которых ты, по собственному разумению, ничего не знал. И вещи, про которые ты ничего не знал, но не осознавал этого.

— Неудивительно, что у нас по-прежнему так много международных кризисов, — говорит Тати, — если вы, ребята, придерживаетесь таких идей.

— Правило заключалось в том, — продолжает Сигруд, не обращая на нее внимания, — что тревожиться надо только о первой и второй группах. Те вещи, про которые ты ничего не знал, но не осознавал этого, надо было выкинуть из головы.

— К чему ты клонишь? — говорит она. — Это мне совсем не помогает!

— Все дело в том, чтобы принять отсутствие контроля, — говорит Сигруд. — Понять, что ты в сложной и — как это называла Винья? — текучей ситуации.

— Немного трудно принять такую… текучую ситуацию, когда я могу быть божественным ребенком!

Сигруд на миг призадумывается. Потом стягивает черную перчатку с левой руки. Поднимает руку и демонстрирует ей ладонь.

— Бр-р, — в ужасе говорит Тати. — Что это?! Это сделало то существо, с которым ты сражался?

— Нет. Я получил этот шрам очень-очень давно.

— Но кто же его оставил?..

— Непримечательные персоны, — говорит Сигруд. — Заурядные садисты, хотя инструмент, который они использовали, был чрезвычайно необычным. — Он смотрит на свою ладонь, проводит по линиям шрама большим пальцем. — Божественным инструментом. Но… с той поры, как со мной сделали это, я выживал в ситуациях, когда не должен был выжить. Урав, и наш враг, и манипуляции Мальвины… И я смог прикоснуться к тому странному черному существу на борту аэротрамвая этой рукой и не обжегся. Это… противоестественно.

— Что ты хочешь сказать? — спрашивает девушка.

— Я хочу сказать, Тати, что… думаю, я в каком-то смысле такой же, как ты, — говорит Сигруд. — Есть вещи, которые я могу делать. Я их не понимаю. Я не понимаю, как они работают и как воздействуют на меня самого. Я не знаю, изменил ли меня этот шрам, и если да, то как. Поэтому я возвращаюсь к тому, что знаю.

— А именно?

— Есть люди, которые хотят причинить нам вред. — Сигруд сжимает кулак и опускает руку. — И есть те, кто предлагает нам убежище. Мы должны бежать от одних, чтобы добраться до других. Остальное… вне нашего контроля.

Тати грустно улыбается ему.

— Ты умеешь это делать, не так ли?

— Что ты имеешь в виду?

— Когда ты был в другой гондоле с тем существом, ты выглядел… иначе. Ты выглядел расслабленным. Как будто спустя очень долгое время тебе удалось снова сыграть в какую-то игру. Так вы с мамой работали, верно? Она обдумывала, как следует поступить, а потом ты брал дело в свои руки. Ты в этом разбираешься. Тебе наконец-то представилась возможность заняться тем, что ты понимаешь.

Сигруд сидит в молчании.

— Наверное, тебе ее не хватает еще сильней, чем мне, — продолжает Тати. — Чтобы она снова сказала тебе, как поступать. Чтобы она все обдумала. Вот почему ты ждал ее тринадцать лет, верно? Чтобы она сказала тебе, что делать дальше, как вернуть все в нормальное русло. Чтобы она помогла тебе возвратиться домой.

Сигруд отворачивается.

— Обратного пути к нормальной жизни нет, Татьяна Комайд, — тихо говорит он. — Домой я не вернусь. Теперь я это знаю. Мне не выпутаться. Я смирился с тем, что проиграл.

— Но ведь ты уже одерживал верх над такими существами, разве нет?

— «Поражение», «победа» — это слова. А что приходит после них? Что случается потом? — Он смотрит на луну. — В Вуртьястане, после того как умерла моя дочь… Солдаты — они охраняли ее тело, пытаясь поймать меня. Молодые, зеленые новобранцы. Они просто следовали приказам. Я был в гневе, и когда я их обнаружил, я накинулся на них, и я… я…

Гондола со звяком и стуком проходит через следующую опорную башню.

— Твоя дочь только что умерла, — говорит Тати.

— Ну какое же это оправдание? — спрашивает Сигруд. — Я старый, Тати. Все то, что мы бережем, ради чего строим, ради чего живем… Я все это потерял. Теперь меня поддерживают в живых только обида и боль. Это мои путеводные звезды. И я подозреваю, что их хватит ненадолго.

— Значит, ты живешь ради того, чтобы причинять боль, — говорит Тати. — И больше ничего?

Сигруд молчит.

— Знаю, я молода, — мягко добавляет Тати, — но мне кажется, что… что смерть — это всего лишь гроза. Просто ветер и шум. От такого нельзя просить смысла. Даже своего собственного. — Она качает головой. — Я думала, мне станет легче. Ты их убил, ты причинил им боль. Но я… ничего не чувствую.

— С гневом тяжело жить, Татьяна. Я думаю, иногда нас не наказывают за наш гнев — я думаю, гнев и есть наказание.

— Или, возможно, — говорит Тати, — мы просто не наказывали нужных людей.

Они сидят в тишине.

— Мама бы этого не сказала, верно? — тихо спрашивает Тати.

— Нет. Не сказала бы.

— Может, я уже меняюсь. Может, я даже не осознаю, как это происходит.

Сигруд смотрит на нее, стиснув зубы.

— Если ты и впрямь изменишься, Тати… Если что-то овладеет тобой и сделает другой… Я не позволю тебе забыть, кто ты такая. Я буду рядом, чтобы об этом напоминать, Татьяна Комайд. Пока ты не станешь собой.

— Мне показалось, ты не собирался задерживаться здесь надолго.

— Ради тебя я останусь.

Она смотрит на него вопросительно — конечно, задается вопросом, сказал ли он ей на этот раз всю правду.

— Ты устала, — произносит он. — Поспи здесь, если хочешь.

— И ты правда останешься?

— Закрой глаза, — говорит он. — Утром найдешь меня рядом.

Она закрывает глаза.

Назад: 9. Слишком много ночной тьмы и недостаточно лунного света

Дальше: 11. Пространство снов