Музыка, со скоростью звука проникающая в глубины подсознания, пожалуй, самый быстрый способ раскрыть ваше истинное «я». Наш сын Томас большую часть дня проводит наедине со своей гитарой. По счастливой случайности в то самое утро, когда я начала эту главу, он был в своей комнате и подбирал песню «No Hard Feelings» группы The Avett Brothers. Я позвала его.

«Музыка – слишком общая категория, и все же она уютна, поскольку эмоции можно найти в каждой песне. Даже если песня не нравится, какая-то ее часть может оказаться тебе близка», – сказал Томас.

В этом-то и состоит основная мысль этой книги: находить источник силы в чем угодно – даже в том, что вам не нравится. И еще мне показалось забавным то, что подросток говорит о «поиске эмоций», ведь кажется, что эти эмоции переполняют их и бьют через край. Как бы то ни было, я собиралась рассказать о том, как танцевала под дождем на концертах Grateful Dead, или пуститься в долгие воспоминания о том, как слушала по радио в отцовской машине Стиви Уандера. Бог мой, да ведь только вчера я готовила такос на обед под музыку Dixie Chicks! Вряд ли на свете найдется что-то, способное доставить мне большее удовольствие. Все же стоит признать, что Томас прав: музыка – слишком общая категория. Для меня это нечто грандиозное, вроде влюбленности или рождения ребенка. Но назвать ее уютной?

Потом я вспомнила кусок канифоли, что был у меня в детстве. Мама хотела, чтобы я научилась играть на виолончели – наверное, потому, что сама на ней играла. Мне виолончель нравилась, но выходило у меня неважно. Читать ноты было трудно, во время занятий было одиноко, а учителя своего я и вовсе не помню. Но зато запомнила, как мы отправились в пыльный и душный магазинчик струнных инструментов в Вест-Фортис выбирать виолончель напрокат. Там, вслед за хозяином магазина, мы прошли по скрипучим половицам в самый дальний угол, мимо рядов скрипок – на цыпочках, словно Люси, попавшая в шкаф и очутившаяся в Нарнии. Тот же старичок из Восточной Европы помог нам организовать прокат. Если бы мне сказали, что это был личный поставщик инструментов Ицхака Перлмана, я бы не удивилась. Подобрав мне виолончель и смычок, он вернулся за стеклянную стойку, заваленную партитурами, и выдвинул ящик; звук был такой, словно перекатываются камни. Вынув оттуда янтарный слиток, он вложил его в мою ладонь. Слиток пах маслом и смолой. Вид у мамы был счастливый (здорово, когда твоему ребенку показывают что-то, что может изменить всю его жизнь), а старичок показал мне, как проводить этим слитком по смычку, вверх и вниз, то медленно, то быстро. От канифоли смычок становился липким, что позволяло ему лучше сцепляться со струнами виолончели, производя чистый и красивый звук. Мне велели делать это всякий раз перед игрой, и, разумеется, я послушно исполняла указания; кажется, я и занималась только затем, чтобы был повод натирать смычок канифолью.

Еще он дал мне кусочек горчично-желтого фетра. И кусок канифоли, и фетр хранились у меня в маленькой обитой бархатом шкатулке с крышкой, встроенной в футляр виолончели. Самой себе я казалась весьма серьезной и взрослой. Но если я чему и научилась за тот год, что играла на виолончели, то это был не Бах, а ритуал натирания смычка канифолью. Инструменты позволяли проникнуть в самую суть музыки, давали ощущение контроля над чем-то невероятным и глубоким. То же чувство я испытываю и по отношению к серебряному стаканчику, в котором Томас хранит медиаторы для своей гитары. Этот стаканчик стоит у него в комнате. Внутри лежат медиаторы средней жесткости – всегда наготове. Разноцветные рифленые кусочки пластика ждут, когда их выберут и начнут играть, чтобы окунуться в бездонный водоворот животворящей музыки в «поисках эмоций».