Люди, одетые в несколько слоев одежды; культ велосипедов; философия наслаждения плохой погодой (проводя время дома); Дания (и вообще вся Скандинавия) – сама по себе символ уюта. В каждом языке есть слово, обозначающее теплое, объединяющее чувство: koselig – в норвежском; mysig – в шведском; hygge – в датском. Я решила отправиться в Данию – но не из-за хюгге, а из-за Гамлета.

Мрачную трагедию Шекспира я прочла лет в пятнадцать и поклялась себе когда-нибудь побывать в Эльсиноре. Себя я ассоциировала с Офелией, подругой Гамлета. Жутковатый датский принц, вечно снедаемый тревогой и беспокойством, был похож на всех парней, в которых я когда-либо влюблялась – и которые, в большинстве своем, меня бросали. Где-то в глубине своего хаотичного подросткового сознания мне был понятен момент, когда Гамлет велел Офелии отправляться в монастырь и когда позже она от горя бросилась в ледяной ручей. Я в полной мере прочувствовала «Ромео и Джульетту» – все эти страсти и страдания от первой любви, как и их исход, казались мне, юной и романтичной, совершенно правдоподобными. Когда какое-то произведение – даже мрачная трагедия – затрагивает струны твоей души, попадает в самое сердце, кажется правдивой, это очень уютное чувство. Мы сложные существа с безумными мыслями и странными эмоциями, которые порой совершенно выбивают из колеи даже нас самих. Поиск себя в искусстве и литературе нам жизненно необходим – так мы чувствуем себя менее одинокими. Нас утешает мысль о том, что кто-то уже испытывал те же чувства. Один мой парень повсюду носил с собой в чехле для саксофона потрепанное издание «Братьев Карамазовых» – словно это было живое существо. В это трудно поверить, но этот длинноволосый рокер придавал огромное значение всем этим этическим дебатам о Боге. Хотя кто бы говорил: я вот, например, нахожу уютным моцартовский «Реквием», а ведь это погребальная песнь! Даже в поездке, целью которой был поиск уюта в других местах, Эльсинор представлялся мне куда более уютным местом, чем какая-нибудь хюгге-пекарня в Копенгагене. Вот почему я поехала в Данию.

«Первый шаг к пониманию чужой страны – почувствовать ее аромат», – писал Редьярд Киплинг. Достигнув берегов Дании, я ощутила, как активировались мои органы чувств: я была открыта и готова к восприятию хюгге. Я ждала, что едва ступлю на датскую землю, как хюгге раскроет мне свои объятия. Однако спустя несколько часов испытала разочарование. Вспомнив слова Киплинга, я глубоко втянула ноздрями воздух в очереди в такси, надеясь уловить запах тумана. Часть моего детства прошла в Мэне, и туман у меня ассоциируется с романтикой, мореплаванием, теплыми свитерами. По какой-то необъяснимой причине (наверное, из-за «Гамлета») я упрямо верила, что будет туманно. Но меня встретил солнечный день, и воздух был по-зимнему чист и свеж. Что ж, идем вперед. Сидя на заднем сиденье такси, я жадно разглядывала проплывающий мимо пейзаж и действительно видела «объекты хюгге» – красные крыши, датчан в шерстяных шарфах и синих джинсах с кофе в бумажных стаканчиках, велосипеды, булочные. Но вот какая штука: даже сжав в руках датскую керамическую кружку с кофе, украшенным высокой молочной пеной, или увидев синие шерстяные пледы, аккуратно сложенные в креслах на верандах кафе, услышав колокольчик при выходе из пекарни и откусив кусочек еще теплого, хрустящего круассана, – к своему удивлению и разочарованию, я не почувствовала ни уюта, ни связи с окружающей обстановкой.

Одни только свитера в несколько слоев уюта не обеспечат. Мало-помалу, практически в реальном времени, до меня начало доходить, что если мне нужен был уют в этой северной стране, как бы несправедливо и трудно мне это ни казалось после столь дальней дороги, проведенной в ожидании чуда, придется создать этот уют самой. А мне так хотелось достичь внутреннего комфорта и гармонии от одного только факта пребывания в стране, где зародилась сама идея хюгге. Хотелось, чтобы свет от свечей вдруг преобразовался в свет внутри меня, – но этого не произошло. Напротив, все вокруг казалось мне чуждым, и я чувствовала себя одиноко даже на мощенной булыжниками улице. Что же делать? Как заполучить хотя бы чуточку хюгге?

Положение усугублялось еще и тем (как будто его можно было сделать еще хуже), что я не купила себе сим-карту для звонков за границу. А потому пришлось выключить телефон и носить его все время в кармане – я вовсе не собиралась разоряться на астрономических суммах за роуминг. И хотя мне ужасно хотелось позвонить домой, пришлось замедлить шаг и как следует вобрать в себя окружающий мир. Вскоре я поняла: определяющей характеристикой хюгге является всего-навсего присутствие здесь и сейчас. В Копенгагене множество кафе с террасами, и за каждым столиком сидели люди, которые что-то пили и болтали между собой. Больше всего меня поразило то, что у большинства не было телефонов. Видимо, я обратила на это внимание еще и потому, что и у меня его не было. В одном особенно оживленном месте я увидела всего одного человека с телефоном – да и то он встал, словно только что испросил разрешения проверить сообщение. Уверена: компания Apple опровергла бы мои слова, заявив, что датчане не менее зависимы от телефонов, чем мы, но в тот момент мне так не казалось. Куда бы я ни пошла, всюду видела людей, общавшихся друг с другом. Вскоре я сосредоточилась на этой их болтовне и почувствовала себя уютнее, хотя и совершенно не понимала их языка. Я спросила, что думает хозяйка заведения об этом гуле голосов. Оказалось, что для Теа чем шумнее кафе – тем больше хюгге.

«В этом месте есть хюгге, потому что оно гудит от болтовни – это расслабляет, можно обсуждать все что угодно: что-нибудь хорошее или то, о чем вам не хотелось бы разговаривать в тихом автобусе».

В Копенгагене были и автобусы, но, как и следовало ожидать, на первом месте среди видов транспорта были велосипеды. Словно разноцветные рыбешки, жители города сновали туда-сюда на своих двух колесах. Почти все велосипеды были оснащены большими корзинами спереди, в которых сидели молоденькие подружки в объемных шерстяных шарфах, собаки, старики. И никто из них не ехал, словно тыквы в тележке; почти все общались с тем, кто управлял велосипедом, или их спутником в корзине. Похоже, в основе повседневной жизни здесь духовное единство. В этот самый момент уют выплыл мне навстречу, словно корабль из тумана.

Перед поездкой я купила «Нордическую поваренную книгу» (The Nordic Cookbook) Магнуса Нильссона – почти что двухкилограммовое издание о скандинавской еде, истории и культуре. Нильссон – шеф-повар, но из-за своей косматой бороды, длинных волос и сверкающих глаз больше похож на викинга. Его подход, предполагавший приготовление собственноручно пойманной дичи, захватил меня, еще когда смотрела его шоу по телевизору. Нильссон занимается подледной рыбалкой, собирает в сосновом бору дикий щавель и, рискуя жизнью, отправляется за крутые утесы острова Стоура-Дуймун, чтобы добыть яйца глупышей. Ему принадлежит ресторан под названием «Фавикен» на севере Швеции, где особое внимание уделяют истории, культуре и географии окружающей местности. В частности, он работает с едой, на которой выросли скандинавы и которую уже имеют в своих кладовых. Национальная гордость, внимание и любовь по отношению к тому, что уже есть, – это все ужасно уютно потому, что ему это кажется уютным, и это чувствуется на каждой странице.

В этой всеобъемлющей библии Нильссона особое мое внимание привлек проверенный временем сандвич – сморреброд. Вот что пишет о нем автор: «Его история насчитывает более тысячелетия, а вариантов рецепта – больше сотни. Открытый сандвич с сыром объединил в себе большинство аспектов кулинарной культуры северных стран, но кроме того, он – живое доказательство того, что «гамма вкусов» может существовать очень долго, если сохраняет свою важность и значение для людей». Сама идея «гаммы вкусов» кажется мне исключительно уютной – она заключается в гармонии вкуса, культуры, личности и температуры.

И, как и обещал Нильссон, сандвичи в Копенгагене – повсеместны. Куда бы я ни пошла, они были повсюду, так что мне даже пришлось попросить консьержа в моем крошечном отеле порекомендовать мне самый «датский». Он указал куда-то в сторону «места в конце маленькой лестницы» – там, по его словам, я должна была найти сморреброд и много хюгге. Зажав в перчатке нарисованную от руки карту, я отправилась по мощеной улочке, отмечая про себя все круглые старинные окошки с выпуклыми стеклами в рамах, где почти всегда горела свеча. В самом конце «маленькой лестницы» оказался ресторан «Сканди», которому суждено было стать эпицентром моей одиссеи в поисках хюгге. Словно редакция журнала о дизайне придумала свою версию кроличьей норы из книги Беатрикс Поттер. Мерцающий свет свечей освещал беленые стены и балки из темного дерева. Плетеные полувековые стулья укрывали овечьи шкуры, а в меню были только сморреброды. Официант по имени Йеппе посоветовал заказать два или три. Вскоре мне принесли тарелки, доверху наполненные копченым лососем, курицей и сливочным маслом, – словно это были ключи от города. Рядом с моей тарелкой Йеппе положил серый шерстяной сверток.

– Карманный хлеб, – с непередаваемой гордостью сказал он.

Я развернула сверток и вынула толстый ломоть теплого ржаного хлеба.

– Вы всегда подаете хлеб вот так? – спросила я, ощущая землистую консистенцию ржаного теста. На ощупь было похоже на какую-то лесную находку.

– О да! Вон в том конце улицы живет женщина, которая сшила нам восемьдесят таких пакетов. Он называется kuvertbrød – ломоть хлеба, отрезанный квадратом, чтобы поместился в карман.

Разумеется, я просто не могла не втянуть в разговор о хюгге человека, который способен подавать обед, словно ребенок, показывающий выполненное творческое задание.

«Хюгге… хм, пойду на кухню и расспрошу людей», – и с этими словами он пулей вылетел из зала. Аккуратно взяв ломтик хлеба, я принялась накладывать сверху крем из сельдерея, кусочки куриного филе и корнишонов на датский ругброд. На другой ломтик сморреброда я положила тонко нарезанную жареную говядину, присыпала жареным лучком и добавила нежное яйцо, чей золотистый желток тут же растекся по всему ломтику. Тут была полная свобода выбора начинок и соусов. Совсем как в ванной, когда ты сам решаешь, сделать ли погорячее или похолоднее, – высшая степень персонализации. Вскоре Йеппе, проведя опрос своих коллег, вернулся ко мне с докладом о хюгге на английском – хотя слушать его с датским акцентом то еще удовольствие.

– Главное в хюгге – то, что можно разделить его с близкими или оставить только для себя. Хюгге – это приятное ощущение, разливающееся внутри, – он прижал руку к груди, и казалось, вот-вот расплачется.

– Видишь? – он перевел дыхание и взял себя в руки. – В этом главная фишка моей работы: мне она всегда кажется хюгге!

Его волнение передалось и мне, тронув меня до глубины души, – ведь я когда-то работала официанткой и чувствовала себя тогда в точности как Йеппе. Господи, да я просто ОБОЖАЛА свою работу. Самая уютная работа в моей жизни! Мне нравилось обслуживать голодных людей. Ресторан в Ист-Вилладж, где я работала, был полон свечей и дровяных печей. У нас не было «карманного хлеба», зато на каждом столике стояла бутылка с оливковым маслом, из которой можно было подливать сколько угодно. Заправлял всем Ленни – мой начальник и один из владельцев ресторана. Он был вторым в моей жизни человеком – после мамы, – который научил меня, как сделать людям приятно. Ленни просто хотел, чтобы они были счастливы. И делал это в своей суровой рок-н-ролльной манере. Ленни знал группу Black Crowes, ведь он был из Атланты. Сам же он был похож на участника Clash: белая футболка с закатанными рукавами, синие джинсы и модные ботинки. Все руки у него были покрыты татуировками. Однажды Ленни признался мне, что считает уютным выковыривание косточек из оливок. Да-да, прямо так и сказал: уютным. Теперь этот факт кажется мне забавным – уж он-то точно не фанат Марты Стюарт (хотя и квасил помидоры на подоконнике). Эти слова об оливках он произнес в пиццерии, у камина. В этот момент как раз играл альбом Элтона Джона «Tumbleweed Connection» (если у вас еще его нет, немедленно купите!). Сложив в ряд оливки Каламата на разделочной доске и вынув косточку так, что сама оливка осталась целой, он заметил, что это очень методичное занятие, которое помогает ему собраться с мыслями перед тем, как начать обслуживать посетителей за ужином. Чем больше косточек вынешь – тем лучше ты приготовился к ужину. Эта мысль вселяла уверенность. Ленни умер от передозировки героина, ему было чуть за двадцать. Когда я готовлю, он всегда со мной.