Монастырь сирийских отцов
В прошлом году довелось посетить Египет. Самое яркое впечатление — это, конечно же, коптские монастыри. Колыбель монашества. Имена, которые у каждого на слуху: Антоний Великий, Павел Фивейский, Макарий Египетский. Давно сложившиеся суровые иконописные образы из житий трещат по швам — когда видишь в монастырях молодых, сияющих счастьем монахов. Нас сопровождают звоном тимпанов — небольших ударных инструментов, типа литавр — и динамичными песнопениями, в которых, понятно, мы не знаем ни слова. Каждый монастырь — это целый город. Иногда десятки, порой сотни гектаров земли, огороженной от враждебного и завистливого взора иноверцев.
Копты не скрывают своей радости от встречи с нами. Они живут Христом — в Которого и мы веруем. А Он — Один. Для них жизнь во Христе — не теория, а суровая реальность жизни. В агрессивно настроенной мусульманской среде быть христианином — ежедневное исповедничество. Буквально за месяц до нашего приезда убили очередную монахиню. Просто так, подошли на улице — и застрелили. Ни за что. Точнее, за то, что смеет быть христианкой и носит огромный крест на шее — черный, кожаный, даже не металлический, не позолоченный. Не стесняясь свидетельствовать о своей вере — и понимать, какую цену, возможно, придется заплатить.
На руках у коптов — татуировки креста. Они с удовольствием их демонстрируют: крестик можно сорвать с шеи — а этот крест — только вместе с конечностью.
Я нигде не видел таких счастливых монахов, как в этих древнейших монастырях христианского мира. Они и не пытаются скрывать, что им там — хорошо. Когда мы рассаживаемся в просторной гостиной для беседы за чашкой чая, монахи буквально облепливают своего старенького игумена: кто-то ложится в ноги, кто-то присаживается рядом на пол на корточки, а один и вообще бесцеремонно сзади облокачивается на игуменское кресло. Они, словно котята, так и льнут к своему отцу.
Видя такую непосредственность, один из нашей группы решается задать давно мучивший его вопрос: «Отче, скажите, а как братия борется с унынием?» С первого раза переводчику не удается донести смысл вопроса, игумен никак не может взять в толк. Вторая попытка: «Ну, понимаете, когда монаху ничего делать не хочется, ему плохо, одиноко, он грустит, впадает в тоску и безысходность?» Со второго захода перевод удается. «А, понял! — радостно восклицает игумен и приподнимает голову. — Братья, вы что, унываете?» — обращается он к устроившимся вокруг него монахам. И тут происходит то, чего мы совершенно не ожидали. Они начинают… хохотать. Не улыбаться, не сдержанно похихикивать, не возмущенно отрицать — а хохотать в голос. Им на самом деле смешно. От нашего дурацкого вопроса. Можно ли спрашивать об унынии в семье, где тебя — любят?..
