Часть II. Открытие sediba

– Папа, я что-то нашел! – Мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя от шока.

Мой мобильный телефон еле-еле ловил сотовую сеть – удивительно, что она вообще была, учитывая, что мы находились в центре Колыбели; я быстро набрал номер Комиссии по охране исторического наследия ЮАР (SAHRA). Эта организация занимается защитой мест проведения раскопок и выдает государственное разрешение на их проведение. Несмотря на плохую связь, мне удалось уведомить уполномоченного представителя Комиссии о нашей находке, и тот дал мне разрешение на сбор найденных окаменелостей для исследования. Не один палеоантрополог терял ископаемые останки гомининов, оставляя их на своих местах: очень не хотелось бы, чтобы такое произошло в этот раз.

Когда мы погрузились в машину, Мэттью, сидевший рядом на пассажирском кресле, повернулся ко мне:

– Пап, скажи, а ты разозлился, что я нашел эту окаменелость?

– Конечно, нет! Я страшно обрадовался! Почему ты решил, что я злюсь? – рассмеялся я.

– Потому что ты выругался, когда я тебе ее показал, – очень серьезно ответил Мэтт.

На будущее, решил я, вне зависимости от гомининов и всякой прочей археологии – надо следить за языком.

Вернувшись в Витс, я заполнил заявление на получение разрешения и связался с владельцами участка земли, на котором была найдена окаменелость. Мы договорились о встрече; владельцы участка приняли новость с энтузиазмом и дали разрешение на проведение поисковых работ на их земле.

Откинувшись в кресле, я стал разглядывать окаменелость: она была цвета апельсина в шоколаде, сквозь тонкий слой камня отчетливо проглядывали очертания челюсти с заметно выступающим клыком. Жемчужно-белый зуб сохранился просто великолепно. Поскольку коронка зуба была практически чистой, без сильных потертостей и сколов, можно было заключить, что зуб принадлежал, скорее всего, юноше. Я принялся осматривать другие кости, бывшие в этой крупной окаменелости. Ключица находилась в камне в горизонтальном положении; она была оранжевого цвета, около 10 сантиметров в длину. Рядом находился поперечный обломок локтевой кости, и еще чуть дальше – обломок ребра. Все кости, без сомнения, принадлежали древнему человеку. Неужели весь плечевой пояс целиком скрывается в этом камне?

Но какому из видов древнего человека принадлежали эти останки? Я стал пристально изучать зуб: из того, что я мог видеть, зуб казался наиболее надежным в ответе на данный вопрос. Клык был небольшого размера, коронка была простой формы – совсем не похожей на, скажем, огромный клык Australopithecus africanus из пещеры Стеркфонтейн. И он был совсем не похож на клыки массивных австралопитеков. У тех клыки заметно меньше, чем этот, квадратной формы.

Ключица, торчавшая из камня, которую нашел Мэттью

Я задумчиво покачал головой: все эти вопросы придется отложить до того момента, пока окаменелости не будут аккуратно извлечены из камня. Это даст более диагностически ценные части, например премоляры, моляры и, возможно, даже части черепной коробки. Извлечение костных останков из блоков брекчии – задача крайне трудоемкая, требующая аккуратности и мастерства. Этот процесс называется препарирование: окаменелость действительно готовят к исследованию. Иногда в целях лучшей сохранности костного материала бывает лучше извлекать из камня кость не целиком, а лишь частично. Для очистки костей от брекчии используются специальные граверные станки с пневматическим приводом. Рабочая часть инструмента представляет собой заостренный наконечник из вольфрама; при подаче сжатого воздуха в трубку станка наконечник начинает совершать колебания вверх и вниз с амплитудой в несколько микрон. Можно представить себе муравья, который изобрел перфораторный молоток и с его помощью, производя микроскопические колебания, снимает один тончайший слой крошащейся брекчии за другим, постепенно освобождая кости от камня. Каждый этап препарирования постоянно отслеживается через бинокулярный микроскоп, чтобы регулировать вибрацию вольфрамового наконечника и не повредить при очистке саму кость. Часто на наработку необходимого опыта уходит более двух лет препарирования менее ценных окаменелостей, прежде чем специалист сможет приступить к работе с действительно серьезными находками, вроде костей гомининов.

Препарирование окаменелостей – дело не для слабых духом: здесь требуется необычайно крепкая выдержка, ведь порой, чтобы очистить находку от камня, приходится тратить тысячи и тысячи рабочих часов. Также не все способны переносить нескончаемое жужжание граверного станка: лаборатория препаровки в Витсе, где множество специалистов работает со своими окаменелостями одновременно, звучит как чудовищный рой гигантских пчел. Ученые часто не любят это жужжание, а мне оно страшно нравится, ибо сулит будущее открытие.

Я встретился с Чарльтоном Дьюбом, специалистом-препаратором окаменелостей из Института палеоантропологических исследований Бернарда Прайса (ныне – Институт эволюции человека). Он согласился работать с моей брекчией, однако оговорил, что ему придется выполнять эту работу сверхурочно. Бюджет мой был более чем скромен, но, несмотря на это, наскрести необходимую сумму мне все же удалось. Мы договорились о стратегии: было решено начать очистку с нижней челюсти. Я оставил ему окаменелость; теперь нужно было только ждать результатов препарирования и разрешения на начало раскопок.

Через несколько дней я навестил Чарльтона в лаборатории. У меня дух захватило от увиденного: из камня на моих глазах появлялась прекрасная челюсть с несколькими молярами! Судя по форме камня под челюстью, ожидания не обманули меня – внутри камня были и другие кости!

Спустя две недели я с разрешением на раскопки в кармане шагал по старой шахтерской дороге. Это местонахождение ныне известно под номером U.W. 88 – то есть 88-е местонахождение в базе Витса. Около дюжины человек сопровождали нас с Джобом Кибии.

Я улыбнулся про себя, подумав, что столь обширная команда так быстро набралась нам в помощь оттого, что палеоантропологам весьма редко предоставляется шанс обнаружить что-то, так сказать, в живой природе. А ведь мы шли к месту, где девятилетний мальчишка нашел окаменелость минуты за полторы. Почему же не справиться целой команде ученых? Словом, настрой был весьма оптимистичный.

В высокой, уже отсыхающей траве старая шахтерская дорога была едва различима. Пока она вела прямо, мы шли под прямыми лучами утреннего солнца, но вот она свернула в тень рощицы из масличных и каркасных деревьев. Справа от тропы находилось углубление в породе метров трех в глубину и метров пяти в диаметре. Благодаря тому что стенки этой маленькой шахты были практически вертикальными, было хорошо видно, что они покрыты темно-коричневым слоем почвы и брекчии. Деревья росли в точности вокруг нее. В сторону от нее под ногами снова оказывалась зубчатая каменистая дорога из местной известняковой породы, перемежающаяся расщелинами глубиной по колено, заросшими кустарником и травой. От основной дороги ответвлялись несколько узеньких тропок. Словом, идти было удобнее всего по проложенной когда-то шахтерами дороге. Метрах в двадцати от ямы находился тот самый пень, в который ударило молнией, где Мэтт и нашел свою окаменелость.

Началось исследование территории. Команда рассредоточилась: все начали переворачивать и изучать всякий замеченный булыжник, спускаться в шахту и тому подобное. Однако, несмотря на все усилия, мы так ничего и не нашли. Какие-то незначительные фрагменты нам, конечно, попадались, но они были в таком плохом состоянии, что их невозможно было идентифицировать. Настоящей удачей было бы найти, например, парочку зубов, но об этом оставалось только мечтать. Одним словом, мы не нашли ни одной посткраниальной – то есть любой анатомически расположенной под черепом – кости древнего человека. Создавалось впечатление, что, кроме множества костей антилоп, которых везде здесь была целая уйма, на местонахождении U.W. 88 нет больше ничего. Как будто находка девятилетнего мальчика была скорее плодом невероятной магии, чем результатом точного расчета вкупе с удачей.

Около десяти утра было решено прервать поиски. Мы расположились на привал под ветвистым каркасом. Но кусок не лез мне в горло – я был огорошен неудачей. «А что если кусок брекчии, найденный Мэттом, был вообще не из этой пещеры?» – подумал я. Ведь он нашел окаменелость в 20 метрах отсюда – расстояние довольно существенное. Что если ту брекчию некогда достали с прочими кусками взорванной породы шахтеры из пещеры, находящейся где-нибудь выше по холму, а затем этот блок просто вывалился из вагонетки и укатился вниз?

Встав у края ямы, я прикинул расстояние до места, где Мэтт нашел окаменелость, и задумался: как этот кусок брекчии мог попасть туда, к дереву, в которое ударила молния? Я пытался вообразить себе то, что происходило здесь сотню или даже больше лет назад: как сильным динамитным взрывом куски породы выбрасывало на поверхность. Я представлял себе шахтеров, спускающихся в шахту, заваленную обломками, и поднимающих их наверх. Эти обломки и по сей день были на том же месте – сваленные грудами у краев шахты. В этот самый момент яркие солнечные лучи, впервые пробившись сквозь густую листву, упали на дальнюю стенку ямы. Невольно залюбовавшись этим холодным солнечным светом, я внезапно осознал, что смотрю прямо на плечевую кость гоминина.

Не веря собственным глазам, я сначала моргнул, а затем прищурился, чтобы лучше видеть: это была несомненная плечевая кость древнего человека. Я ведь защитил диссертацию по строению плечевого пояса древнего человека, так что мог бы узнать ее из тысяч! Удивительно: ведь мы несколько раз этим утром обследовали стенки ямы… Но глаза не обманывали меня.

В этот раз я сдержался и промолчал.

Медленно, не отводя глаз от находки, я начал спускаться. Оказавшись на дне, услыхал голоса коллег наверху, но все мое внимание было сосредоточено на кости. Подойдя вплотную, я наконец разглядел ее: поросшая тонким слоем лишайника со мхом, головка прекрасно сохранившейся кости торчала из камня. А прямо под плечевой костью находился тонкий обломок лопатки. Это, наверное, было плечо древнего человека, останки которого обнаружил Мэттью!

Я стал ощупывать стенки вокруг костей: это был не камень, скорее спрессованный грунт. Вероятно, благодаря мхам и лишайникам пласт брекчии в этом месте лишился кальция. Надавив пальцами на стенки сильнее, мне удалось сковырнуть два кусочка породы. Но это были вовсе не куски породы! На ладони у меня лежали два настоящих зуба гоминина!

Теперь уже я не мог молчать.

У пещеры начали собираться члены команды.

Я заорал, чтобы все внимательно смотрели под ноги, что материал стен очень хрупкий и сыпучий и можно, не заметив, раздавить какую-нибудь кость. Все в недоумении переводили взгляд с плечевой кости на обломок лопатки и на зубы у меня в руке.

Итальянский археолог Лука Поллароло хотел было поднять лежавший у моих ног крупный камень.

– Стой! – Я закричал так, что Лука вздрогнул от неожиданности.

Когда тот поднимал камень, я что-то заметил на его нижней части: этим «чем-то» оказался бедренный сустав, принадлежавший, очевидно, молодому индивиду, поскольку две составляющие его части сидели недостаточно плотно друг к другу, что указывало на то, что на момент смерти индивид находился в процессе взросления.

Какая причудливая игра фортуны, думал я. Несомненно, и плечевые, и бедренные кости принадлежали тому же подростку, челюсть которого нашел две недели назад Мэтт. Удивительно – чуть ли не целый скелет гоминина, найденный, как говорят геологи, «в условиях первоначального залегания», где он пролежал какие-то бесчисленные столетия.

Свою ошибку я осознал лишь четыре недели спустя.

К началу октября 2008 года коллекция ископаемых останков подростка, обнаруженного Мэттом, как я тогда решил, довольно существенно разрослась. Наша исследовательская команда теперь была столь малочисленна, что у нас даже не было отдельной лаборатории, вместо которой использовалась половина помещения моего рабочего офиса. Я настелил отрез бархата на большой дубовый стол, чтобы не повредить хрупкие кости, – этот стол стал моим рабочим уголком. Сюда же я перенес небольшой несгораемый сейф для хранения найденных окаменелостей.

Местонахождению U.W. 88 я дал название Малапа – «мой дом» в переводе с местного наречия сесото. Это имя мне показалось очень удачным не только потому, что в Южной Африке множество носителей сесото, но и потому, что сесото – второй после английского официальный язык Университета Витса. Раскопки Малапы должны были начаться вскоре, и я продумывал их план, решая, где бы удобнее было начать геодезические съемки и тому подобные вещи.

Первое: необходимо было картографировать местонахождение, а затем исследовать в лаборатории блоки брекчии, поднятые на поверхность шахтерами. Зафиксировав координаты большого куска брекчии с плечевой костью и лопаткой, мы аккуратно вырезали его из стенки шахты, чтобы затем доставить в лабораторию для препарирования.

Каждое следующее утро я навещал лабораторию препаровки. Теперь я нанимал уже пятерых препараторов из Института Бернарда Прайса, так что вокруг постепенно выходящего из камня скелета наперебой галдела и жужжала смешанная команда из двух институтов. Я был полон энтузиазма: день ото дня камень все меньше сковывал древние кости.

Одна косточка за другой, и небольшой скелет все яснее и яснее приобретал свои очертания на дубовом столе.

Сначала появилась полностью препарированная для исследования нижняя челюсть, следом за ней подоспел фрагмент подбородка и клык. Затем были готовы фрагменты верхних конечностей и несколько позвонков. И наконец из лаборатории пришла половина тазового пояса, после чего стало окончательно ясно, что этот древний человек передвигался на двух ногах. Бедренная кость, обнаруженная тогда, положила начало фрагментам нижних конечностей. За ней последовали препарированные из того же блока брекчии пальцы ног и фрагменты ребер. Спустя некоторое время этот прекрасный небольшой скелет уже мог бы (если бы не полное отсутствие фрагментов черепа – кроме челюсти) посоперничать со знаменитым скелетом Люси.

Найденная на местонахождении Малапа нижняя челюсть после препарирования

Затем Чарльтон принялся за большой блок брекчии с плечевой костью и лопаткой. Именно в этот день я понял ошибочность предположения, что эти кости также принадлежали скелету подростка, которого обнаружил Мэттью, – ведь кости детей и подростков связываются посредством так называемой эпифизарной пластинки (еще называемой хрящевой пластинкой роста). Когда кость достигает нужного размера, пластинка роста окостеневает, замещаясь эпифизарной линией. Следовательно, кость без всякого намека на хрящевые пластинки – как, например, эта плечевая кость из брекчии – должна была принадлежать взрослому индивиду. Впрочем, о том, что индивидов должно быть несколько, я уже знал: те два зуба, найденные мною в шахте, также принадлежали взрослому древнему человеку. Теперь же к ним добавилось еще несколько костных останков.

Честно говоря, ожидать, что на столь небольшом клочке земли мы найдем даже не один, а целых два скелета, было довольно-таки странно. Никогда за всю историю палеоантропологических исследований в Африке два скелета не были найдены на сколь-нибудь близком расстоянии друг от друга. Конечно, тут и там находят порой скопление костных останков нескольких индивидов; вероятно, самое известное из них – это AL 333, так называемая первая семья из Хадара, где были обнаружены фрагменты индивидов вида Люси – Australopithecus afarensis. Но еще раз: нигде и никогда не было такого, чтобы два практически полных скелета были обнаружены совсем рядом друг с другом на столь небольшом расстоянии.

Здесь же все было ясно: в местонахождении Малапа действительно было найдено два скелета. По мере препарирования Чарльтоном второго скелета я все больше радовался фантастической сохранности его костей: из камня начинала появляться целая, всамделишная рука! А вдруг на ее конце окажется еще и кисть? Оставалось лишь ждать…

Сидя у себя в офисе, глядя на разложенный на столе скелет, я пытался выстроить план дальнейших действий. С чего начать, как подступиться? Очевидно, в одиночку выполнить такую задачу невозможно. Материал слишком специфический, а работы с ним необходимо провести очень много. Понадобилась бы целая команда ученых-экспертов, чтобы четко проанализировать и интерпретировать все находки и местонахождение.

Я размышлял о находках схожей величины в истории палеоантропологии: в 1970–1980-х годах ученые, совершившие подобное открытие, обычно вскоре публиковали его описание. Знаменитую Люси, например, нашли в ноябре 1974 года, и уже через 16 месяцев Дональд Йохансон и Морис Тайеб опубликовали ее краткое описание. Самая известная находка команды Ричарда Лики – «мальчик из Турканы» – был найден в 1984 году, а его первое описание было опубликовано уже на следующий год. Исследовательской работы с этими находками было огромное количество – на годы и годы вперед, однако считалось, что базовое научное описание находки должно быть опубликовано как можно раньше. Ведь если уж на то пошло, Раймонд Дарт на рассвете африканской палеоантропологии опубликовал описание таунгского ребенка спустя какие-то месяцы после освобождения черепа от слоя камня.

Но в наши дни, на заре 2000-х годов, понимание научного метода несколько изменилось. Вместо быстрой публикации описания находки и последующего ее исследования многие крупные ученые предпочитали годами держать свои открытия в тайне, чтобы потом опубликовать крупную монографию о них. К примеру, все научное сообщество было в курсе, что Тим Уайт и его команда еще в середине 1990-х обнаружили частичный скелет Ardipithecus ramidus, однако с тех пор, кроме нескольких туманных комментариев, о находке ничего не слышно (в 2009 году описание скелета наконец было опубликовано). Или, скажем, находка «Маленькой Стопы»: ее обнаружили в 1997 году в пещере Стеркфонтейн, и вот, спустя уже больше десяти лет, никто за пределами исследовательской группы понятия не имеет о ходе исследований. Для ученых, совершивших эти находки, было делом первостепенной важности застолбить их за собой и своей исследовательской группой. Конечно, вне всяких сомнений, эти люди руководствовались желанием выполнить исследовательскую работу на как можно более высоком уровне. И как знать – вполне возможно, что все эти годы были необходимым условием тщательной научно-исследовательской работы. Но дело в том, что этому примеру массово начали следовать практически все исследовательские группы.

Находки из Малапы также были крайне сложными в плане препарирования – каждая из них требовала многих и многих часов кропотливой работы. Несомненно, понадобились бы долгие годы работы для более или менее полной интерпретации всего местонахождения и всех останков гомининов, обнаруженных там. Стоило ли ждать с публикацией, пока из брекчии будут вынуты все кости этого скелета? Почти каждый день из лаборатории приходили все новые и новые препарированные фрагменты – и непохоже было, чтобы этот поток в скором времени иссяк.

В 2003 году я ратовал за предоставление открытого доступа всем ученым к южноафриканским окаменелостям – и получил за это изрядную долю критики. Противники такого подхода говорили, что я предлагаю пустить по ветру то, что потом и кровью было достигнуто другими. Очевидно, что к находкам из Малапы это ни в коей мере не относилось. Глядя на скелет, лежащий на столе, и думая о многих часах работы, посвященных каждому его фрагменту, я уже знал, что должен довериться своим инстинктам. Я просто не мог себе позволить скрывать эти находки от научного сообщества на протяжении долгих лет.

Вместе с тем работать в одиночку я тоже не мог: мне была нужна команда.

С Полом Дирксом мы сотрудничали на протяжении многих лет, что я исследовал Колыбель, – я хотел, чтобы он возглавил геологическое направление работ. Со Стивом Черчиллем мы познакомились, еще когда оба только защищали диссертации, и с тех пор работали вместе много раз; последним нашим проектом была как раз экспедиция на Палау – мы вместе работали над описанием обнаруженных там костных останков. Стив – один из крупнейших в мире экспертов по посткраниальным костям древних людей, так что выбор его как главы этого направления был абсолютно логичным. Также мне хотелось привлечь к работе Дэррила де Ройтера; он прибыл в Южную Африку из Канады в середине 1990-х сначала как студент-волонтер, а затем как мой аспирант. На протяжении последних нескольких лет он работал над исследованием черепов и зубов гомининов, обнаруженных в Южной Африке. Я доверял Дэррилу как самому себе и был уверен, что он великолепно справится с описанием нижней челюсти и тех двух зубов.

11 октября 2008 года я отправил Стиву и Дэррилу письмо по электронной почте, присовокупив к нему несколько фотографий; в теме письма я написал просто «Гоминиды».

Спустя пару часов я получил восторженные ответы от обоих. Изучив фотографию нижней челюсти, они оба написали, что она похожа на челюсть австралопитека. Чтобы не исказить первое впечатление, которое, конечно, могло быть несколько обманчивым, я не стал прилагать к изображениям размерную шкалу. Но я оценил, что они сразу настроились на нужный лад, пустив первые же свои мысли на поиски решения проблемы. Да и догадки их были не столь уж неправдоподобными: если в Колыбели находят останки древних людей, то зачастую – именно австралопитеков. Впрочем, за последующую пару недель работы с изображениями они оба изменили свои выводы, высказавшись в духе того, что эта нижняя челюсть была «чем-то особенным».

Примерно в то же время мне позвонил другой мой давний друг и коллега – Петер Шмид из Цюриха: мы несколько раз с ним организовывали учебные полевые школы в Южной Африке, и он хотел обсудить возможность устроить еще одну и в этом году, так как его студентам очень понравилось работать в Глэдисвэйле.

Я перебил его:

– Я хочу кое-что показать тебе…

Спустя две недели мы стояли с ним в моем кабинете. Петер скептически смотрел на стол с окаменелостями, скрытыми под бархатной тканью.

Петер – специалист по сравнительной анатомии – был, что называется, ученым старой школы. Жизнерадостный весельчак в жизни, он был до крайности серьезен во всем, что касалось его науки. Выражение его лица говорило о том, что он немногого ожидал от того, что я ему сейчас покажу. Он потом сказал мне, что думал увидеть обломок ключицы и пару зубов.

Лукаво улыбаясь, я сунул руку под бархат и действительно достал ключицу, но только целую, найденную Мэттью. Брови Петера взметнулись:

– Ничего себе! – воскликнул он.

Я уже говорил выше, что зачастую в палеоантропологии нет места высоким ожиданиям.

Следом за ключицей я выудил из-под ткани челюстную кость; при ее появлении Петер удивленно округлил глаза:

– Боже мой… – едва слышно произнес он.

Улыбаясь, я молча ждал, пока он тщательно изучит находку.

Несколько раз осмотрев ее со всех сторон, он произнес:

– Такие маленькие зубы…

Я кивнул вместо ответа: мне хотелось выслушать его первое впечатление и сравнить со своими мыслями, которые я формулировал последние несколько недель или даже месяцев.

– Они похожи на зубы Homo, – наконец произнес он.

Вновь кивнув, я добавил:

– Кроме пропорций зубов. Они примитивные.

Я имел в виду, что размеры зубов этой челюсти весьма отличались от зубов современного человека, когда первые моляры самые крупные, а последующие уменьшаются. Челюсть из Малапы демонстрировала обратную модель: самыми крупными коренными были именно задние зубы.

– Да, как у австралопитека, – согласился Петер.

– Это еще не все, – сказал я и вынул обломок плечевой, а вслед за ней и локтевой кости. Петер стоял как громом пораженный, не в силах вымолвить ни слова, переводя взгляд с одной кости на другую. Чтобы наконец положить конец его страданиям, я медленным движением снял ткань со стола, открывая его взору все остальные кости скелета.

Мне часто тогда доводилось слышать бранные слова от людей, которым я демонстрировал эти находки…

– Погоди, ты еще второго не видел… – вкрадчиво произнес я, когда Петер несколько оправился от шока.

– Есть еще и второй?! – И уставился на меня как на умалишенного.

Итак, костяк команды был набран; теперь нужны были препараторы и лаборанты – а значит, и деньги. Очевидно, раскопки в Малапе должны были быть развернуты как полноформатный проект.

В ноябре посмотреть находки из Малапы прибыл Альберт ван Яарсвельд – тогда вице-президент и управляющий директор Национального центра научных исследований Южной Африки, главного органа финансирования научных проектов страны. Увидев уложенный на моем столе скелет, он тотчас одобрил резервное финансирование проекта на полгода вперед, благодаря чему можно было начинать нанимать специалистов-препараторов и прочих членов группы. Вслед за Национальным центром значительное финансирование проекту выделил и фонд помощи антропологическим исследованиям PAST.

Нам требовалось много высококлассных специалистов по препарированию окаменелостей; начальником лаборатории я назначил известную и своим неистовым характером, и научными дарованиями южноафриканку Селесту Йейтс.

Тогда же, в конце 2008 и начале 2009 года, пока все мое внимание было приковано к окаменелостям Малапы, университет объединял факультеты с целью создания чего-то вроде научно-исследовательского «суперинститута» палеонаук. В начале января 2008 года в Витсе собралась большая рабочая группа ученых из разных стран, поставив перед собой задачу описать посткраниальные останки, найденные в Стеркфонтейне за последние 30 лет. Работа группы должна была вылиться в книгу с подробным описанием всех этих находок. Мне эта идея не понравилась сразу, и я озвучил свое несогласие. Идея выпустить научную работу именно сейчас казалась неуместной и плохо продуманной. Очевидно, что скелет «Маленькой Стопы», например, был невероятно важен для понимания и интерпретации всех прочих находок из Стеркфонтейна, однако он до сих пор был недоступен для исследователей. Эволюция человека – наука сугубо сравнительная; уже было совершенно понятно, что скелеты из Малапы тоже невероятно важны – для понимания и интерпретации находок из Стеркфонтейна. С таким огромным составом участников, в основном не имеющих отношения к Витсу или Южной Африке, вся эта работа была скорее похожа на большое коллективное упражнение по анализу данных, не несущее особой научной пользы. Мое мнение, однако, натолкнулось на стену глухого непонимания.

Так что я решил не участвовать в деятельности научной группы и сфокусировать все свое внимание на непрекращающемся потоке поразительных находок из Малапы. Чтобы избавить голову от лишних мыслей, я как раз туда и отправился. Стоя у края пещеры, я твердо решил, что все прочее нужно просто отбросить. Настоящее дело было здесь.

Была середина января 2009 года, все только начинали возвращаться к работе после Рождества; прекрасное утро. В лаборатории вновь неспешно воцарялось жужжание препарирования окаменелостей.

Тем временем у меня уже была готова оцифрованная карта местонахождения в высоком разрешении, и можно было начинать раскопки. Первым делом нам предстояло понять, каким образом блоки брекчии, в которых мы обнаружили кости, оказались рядом друг с другом задолго до того, как здесь начались работы по добыче известняка.

Вскоре в Южную Африку прибыли Стив и Дэррил. Нужно было систематически сопоставить находки из Малапы с находками из других местонахождений – для этого пришлось на несколько недель арендовать целое хранилище для окаменелостей. Я и Джоб разрабатывали дальнейшую стратегию проекта: публикации, привлечение ученых к сотрудничеству, предоставление исследовательского доступа к материалу и тому подобное. Также немаловажно было наладить связь ученых с университетской системой Витса, чтобы в долгосрочной перспективе она положительно сказалась на проведении научно-исследовательских работ в Южной Африке.

Словом, я был так возбужден, что и минуты не мог провести спокойно: Малапа обещала стать огромным открытием, и я не мог находиться вдали от нее. Вернувшись туда, я сразу же спустился в яму и стал вновь обследовать стенку, где были найдены плечевая и лопаточная кости. В ноябре 2008 года команда геологов под руководством Пола Диркса работала в Малапе, собирая образцы пород и характеризуя слои отложений, чтобы выяснить датировку натечного слоя. Интересно, не готовы ли у них еще результаты, думал я, глядя на зияющую пустоту на месте вынутого блока брекчии со скелетом. Я провел пальцем воображаемую линию там, где должен был быть край вырезанного блока…

Мой взгляд вдруг остановился на небольшом куске породы, слегка выступавшем сантиметрах в двадцати над местом, где был вырезан большой блок, – этот небольшой камень так и остался тогда незамеченным. Я взял его в руки… «Впрочем, чего можно ожидать от кусочка брекчии сантиметров тридцать в длину?» – подумал я.

Я увидел желтоватый проблеск: в камне была кость. Сразу узнал эту форму кегли для боулинга. Одной из костей, препарированных в прошлом году, был обломок локтевой кости подростка, которого нашел Мэттью; я был уверен, что передо мной была вторая часть того обломка. В лаборатории их можно будет соединить и получить целую кость. Если все окажется так, то это настоящее везение!

Я отправил камень в лабораторию на препарирование; лишь несколько месяцев спустя узнал, какие тайны на самом деле хранил в себе этот маленький кусочек брекчии.

Дэррил, Стив, Петер и Джоб работали с находками в лаборатории. Тут же была и Крис Карлсон – наше недавнее и крайне важное прибавление в команде, специалист по технологическому анализу окаменелостей.

На зеленом бархате стола были разложены малапские скелеты вместе с несколькими десятками слепков черепов со всех уголков Африки. После двух недель неустанной работы мы вплотную подошли к главному вопросу: к какому виду принадлежали скелеты из Малапы?

– Так значит, все склоняются к тому, что они были Homo? – спросил я. Все тут же отложили работу и обернулись ко мне.

– Тобиас будто бы точно уверен, – произнес Дэррил, – а раз он уверен, то и остальные прислушаются…

Филлип Тобиас заглянул в лабораторию пару дней назад. С волнением изучая находки, он отметил малый размер зубов и нижней челюсти в сравнении с Australopithecus. Наконец он объявил, что считает, что это весьма похоже на Homo habilis. «Ему ли не знать», – подумали все мы: ведь он, в конце концов, вместе с Луисом Лики и Джоном Нэйпиром был автором оригинального описания вида H. habilis. Такое мнение дорогого стоило.

Что это не был P. Robustus, стало понятно сразу: у этого вида огромные моляры, резцы и клыки очень малого размера, а премоляры, небольшие и двухбугорковые у современных людей, – практически одного размера с молярами. Ошибиться тут было невозможно, это был не P. robustus.

Итак, вопрос можно было коротко сформулировать следующим образом: относить ли эти останки к роду Homo или же к роду Australopithecus?

Это был, по сути, вечный вопрос палеоантропологии. Тобиас и Луис Лики задавались им в 1964 году, определяя Homo habilis. Долгие месяцы после того, как были обнаружены останки вида H. habilis, Филлип Тобиас отказывался считать их принадлежавшими к Homo, указывая на схожие черты с южноафриканскими Australopithecus africanus. Тобиас вновь столкнулся с этим вопросом, когда в 1976 году команда Алана Хагеса обнаружила в пещере Стеркфонтейн череп, известный под номером Stw 53. Череп имел схожие черты с черепами восточноафриканских H. habilis и был обнаружен в одном из поздних слоев, где также были найдены примитивные каменные орудия наподобие олдувайских. Однако с тех пор дискуссии в духе «Homo или Australopithecus?» вокруг черепа Stw 53 не прекращались. Этот же вопрос встал перед Ричардом Лики в 1972 году с находкой черепа KNM-ER 1470; тогда он решил, что нашел полный череп Homo habilis, но позднее исследователи отнесли находку к отдельному виду Homo rudolfensis. В 1974 году на извечный вопрос пришлось отвечать нашедшему в Хадаре зубы древнего человека, а затем и скелет Люси Дону Йохансону: сначала он склонялся к тому, что находки имеют черты Homo, но в конце концов отнес их к Australopithecus. Мив Лики столкнулась с этим вопросом в 1999 году, обнаружив в местонахождении Ломекви (на западном берегу озера Туркана) окаменелый череп гоминина. Он имел схожие черты с некоторыми образцами Homo, особенно с черепом 1470, и все же был ближе к примитивным видам вроде A. afarensis. Было решено поместить загадочный череп в собственный род – Kenyanthropus platyops.

Теперь настал наш черед. Простого ответа тут быть не могло: сначала необходимо было сравнить находки из Малапы и из Стеркфонтейна за долгие годы. С самых ранних шагов палеоантропологии, со времен открытий Роберта Брума, Стеркфонтейн стал одним из ключевых мест для понимания истории человеческой эволюции. Пока считалось, что костные находки из Стеркфонтейна принадлежат всего лишь одному виду – Australopithecus africanus.

Но ископаемые Стеркфонтейна крайне разнообразны. Если, скажем, провести масштабные раскопки на современном городском кладбище – даже в таком случае мы, скорее всего, не столкнулись бы с подобным разбросом данных, как в Стеркфонтейне. Останки древних людей накапливались в Стеркфонтейне тысячи и тысячи лет, судя по всему, от многих популяций. А может, и действительно здесь некогда жили несколько видов древних людей – такие предположения тоже делались; этот вопрос до сих пор оставался открытым.

Взять, к примеру, челюсть из Малапы – невозможно было запросто взять да отнести ее к тому или иному виду. Именно для этого, чтобы было с чем сравнивать, у нас в хранилище находилось множество слепков останков Homo.

Тобиас утверждал, что Stw 53 принадлежал Homo habilis, хотя многие ученые были с ним не согласны. Он указывал на несколько больший, чем у австралопитека, объем мозга, а лицевая часть была короче и более квадратной ниже носа. В Малапе же фрагментов черепа нам найти пока не удалось.

У нас в руках было настоящее сокровище – два частичных скелета. Проблема была в том, что все это были посткраниальные останки, а всю историю палеоантропологии в Африке ученые фокусировались преимущественно на черепах и зубах, которые чаще всего и находили. У нас же, наоборот, кроме двух изолированных зубов и челюсти, которые, как указал Тобиас, имели черты, схожие с Homo, не было никаких черепных фрагментов. Но как проверить гипотезу на остальных костных останках, которые у нас были, если их почти не с чем сравнить?

– Нам нужен череп, – вздохнул Дэррил.

Я кивнул: действительно, череп совсем не помешал бы…

– И досконально проанализировать известные останки Homo из Восточной Африки в сравнении с нашими, – добавил Джоб.

Ранним апрельским утром 2009 года я шел из одной лаборатории препаровки в другую, проверяя результаты вчерашней работы; на рабочих местах еще почти никого не было, и привычное жужжание не сопровождало моих шагов. Я шел к рабочему месту Пепсона Маканелы, нашего препаратора, – мне страшно хотелось взглянуть на результаты его работы с брекчией, которую я нашел в январе.

Кость была готова: скол был у самого конца предплечья и зеркально отражал скол на кости подростка. Пепсон проделал свою работу мастерски, тщательно очистив тело кости от слоев брекчии. Если считать эту кость цельной, то можно провести сравнительный анализ с соответствующей костью взрослого гоминина, и, быть может, это прольет свет на рост и развитие этих гомининов.

Сидя в пустующем кресле Пепсона, я разглядывал оставшийся после препарирования кусок брекчии. И тут я заметил нечто совершенно неожиданное: несколькими дюймами выше тела кости сквозь тонкий мутный слой брекчии просвечивала еще какая-то кость… Я сразу распознал верхнюю челюсть.

Любой фрагмент лицевой кости был бы просто праздником для нас! Ведь мы ждали именно того, что позволит нам провести полноценный сравнительный анализ наших находок и известных черепов Homo. Тогда я был совершенно уверен, что под слоем брекчии находился лишь фрагмент, ведь камень был таким небольшим. Впрочем, опять же, даже скромный фрагмент был бы весьма кстати.

Когда пришел Пепсон, я попросил его сфокусировать все усилия на этом маленьком участке брекчии и быть предельно аккуратным во время препарирования. Для примера я показал ему слепок черепа «Беби из Таунга», чтобы он знал, чего ожидать. Несколько раз тем днем я заходил к нему узнать, как идут дела; по мере препарирования стало очевидно, что в камень вмуровано значительно больше, чем только фрагмент верхней челюсти. Все были заворожены происходящим, проходившие мимо случайные лаборанты или студенты резко останавливались и тоже начинали затаив дыхание наблюдать за работой Пепсона: сначала от камня освободились отверстия глазниц, а к концу дня из-под слоя брекчии показался ряд жемчужно-белых, замечательно сохранившихся зубов. Я был в полном восторге!

Чтобы показать нашу новую находку, я пригласил Джеки с детьми прийти в лабораторию. Я сделал несколько семейных снимков вместе с «прибавлением» в нашем научном семействе, а затем, демонстрируя слепок черепа «Беби из Таунга», подробно объяснил им, что, по моему мнению, находилось под слоем камня. Тогда я был абсолютно убежден, что там находится крупный обломок – где-то половина лицевой кости.

– А я бы могла тебе точно сказать, что там, под камнем… – заявила Джеки.

Я с любопытством посмотрел на нее. Моя жена – радиолог, работает на компьютерном томографе, который при помощи рентгеновских лучей может «заглядывать» внутрь вещей и делать снимки с разных углов. Потом эти снимки можно изучать в виде серии детальных слоев – сечений отдельных участков объекта, а с помощью надлежащего программного обеспечения можно получить и его трехмерную модель. Проблема была в том, что томографы, используемые в медицине, имеют довольно небольшую мощность, чтобы не нанести вред здоровью пациента. Снимать томографом куски каменной породы – занятие довольно бесполезное: камень во много раз плотнее тканей и костей человеческого тела и к тому же содержит примеси разных металлов, так что снимок томографа не дает ровным счетом ничего. Я множество раз пытался сделать подобный снимок, но это всегда оканчивалось неудачей. Поэтому с находками из Малапы я даже и не собирался прибегать к помощи томографа.

– Нам привезли новый мощный томограф. Уверена, он без труда покажет, что внутри этой брекчии, – продолжила она.

Идея меня захватила:

– Можем попробовать в понедельник?

Если мы сможем заглянуть внутрь каменной породы, это сильно поможет в ее дальнейшем препарировании.

В понедельник утром мы с Джеки сидели в темном кабинете перед компьютерным монитором. В высвечивающихся новых и новых черно-белых изображениях куска брекчии Джеки выбрала наугад слой недалеко от сердцевины и подстроила контраст и фокус на аппарате. Когда под ее умелыми руками изображение окончательно прояснилось, у меня буквально челюсть отвисла – настолько я был поражен увиденным на экране. Выбранный Джеки слой проходил прямо по срединной линии лица…

Прямо перед собой, словно на фотографическом снимке, я видел цельный череп!

В моей голове замелькали известные мне черепа гомининов: большинство из них было найдено либо неполными, либо по частям, и восстановлены они были уже в лаборатории. Зачастую эти черепа имели следы разного рода повреждений, вмятин и сколов от соприкосновений с тоннами каменной породы, под которой они были погребены на протяжении многих тысячелетий. Мы внимательно изучили все изображения, снятые томографом: перед нами явно был не фрагмент, а практически цельный, без сколов и вмятин, череп подростка, с великолепным набором неповрежденных зубов. Казалось просто невероятным чудом, что такое вообще могло быть! Однако все было именно так: у нас был практически полный скелет подростка, теперь еще и с черепом, а помимо него еще и второй – посткраниальный скелет взрослого гоминина.

Этот череп в дальнейшем, как и ожидалось, дал исчерпывающие ответы на вопросы о том, кем были и кем не были гоминины из Малапы. Пользуясь снимками с томографа, препараторы медленно и очень аккуратно освобождали череп от брекчии. Тем временем продолжалось препарирование и прочих брекчий из Малапы. Сначала была готова еще одна нижняя челюсть, принадлежавшая, видимо, взрослому человеку. За ней подоспели еще несколько позвонков и тазовая кость. Портреты обоих индивидов становились все четче по мере добавления новых фрагментов.

Изображение черепа подростка из Малапы, частично препарированного из породы

К середине года мы уже были абсолютно уверены, что подросток был мужского пола. Его не достигший пределов роста скелет был практически того же размера, что и скелет взрослого гоминина, который, исходя из этой логики, был, вероятно, женского пола. Также на это указывал малый размер клыков. Судя по развитию костей и зубов, мальчику было от 9 до 13 лет, когда он умер. У нас не было возможности точно выяснить, насколько быстро взрослели древние люди, однако, сравнивая останки детей и подростков гомининов и современных людей, можно предположить, что первые взрослели быстрее. Фрагмент за фрагментом мы кропотливо собирали оба скелета. Было решено дать каждому условное название, чтобы упростить их обсуждение: мальчик получил наименование MH1 (Malapa Hominid 1 – гоминид из Малапы 1), женщина же стала MH2 (Malapa Hominid 2 – гоминид из Малапы 2).

Нам был необходим череп индивида для более точного понимания, что же, собственно, это были за существа. Однако даже вместе со всеми новыми данными с полной уверенностью заявить, что это были Homo, или Australopithecus, или кто-то еще, мы не могли. Череп был совсем небольшой, объем мозга – около 420 кубических сантиметров, что было похоже на череп австралопитека, в том числе и на A. africanus. Наш череп был меньше любого известного черепа Homo, за исключением флоресского человека, ссылка на которого вряд ли стала бы здесь серьезным аргументом, поскольку полемика по его поводу не утихает до сих пор. Объем мозга всегда рассматривался как наиважнейшая отличительная черта семейства Homo. Однако и после многих десятилетий постоянных поисков на Африканском континенте об объеме мозга некоторых из ранних Homo не известно ровным счетом ничего. Конечно, Homo habilis и Homo rudolfensis с объемом мозга в 600 и 800 кубических сантиметров соответственно являются полноправными членами семейства людей; но данных касаемо объема мозга старше двух миллионов лет попросту нет. Некоторые находки возрастом за два миллиона лет были позже причислены к Homo, однако лишь на основании морфологии зубов и челюстей. А ведь чертами, наиболее сближающими наш череп с прочими черепами Homo, были как раз челюсть и зубы. По мере препарирования черепа ощущение, что это не лицо A. africanus, но скорее кого-то ближе к человеку, становилось все сильнее и сильнее. Главной же проблемой было то, что известные останки ранних Homo были далеко не столь полными, как скелеты из Малапы.

В сентябре того же года я организовал поездку в Восточную Африку для всей нашей команды, надеясь, что прямое сопоставление ископаемых останков, хранящихся там, поможет в идентификации скелетов из Малапы. Тем временем наши геологи работали не покладая рук, используя все возможные методы для датировки находок. Надо заметить, что к тому времени у нас было уже две команды геологов, работавших параллельно друг с другом. Первая команда использовала геофизические методы датировки осадочных и натечных образований в слоях, где были обнаружены кости. Вторая же команда анализировала ископаемую фауну, выявляя среди обнаруженных останков вымерших животных те, которые могли бы помочь уточнить датировку находок. Эти два независимо текущих потока должны были в конце концов слиться в единую реку, которая, мы надеялись, мощным течением принесет нам точные хронологические данные.

Пол Диркс, Ян Крамерс и Робин Пикеринг сосредоточили все усилия на датировке уран-свинцовым методом, над усовершенствованием которого Ян и Робин работали уже много лет. При технике датировки уран-свинцовым методом используется расчет периода распада двух изотопов урана, каждый из которых имеет собственные цепочки распада: уран-238 превращается в свинец-206 (ряд радия), а уран-235 – в свинец-207 (ряд актиния). Дело в том, что при образовании натечных образований в кристаллах внутри них в малых количествах содержатся оба изотопа; соответственно, вычислив период превращения двух изотопов урана в изотопы свинца, можно получить приблизительную датировку натечных образований. Нам повезло: геологи обнаружили серию натечных образований, пригодных для уран-свинцовой датировки, в непосредственной близости к месту, где залегали костные останки. Присовокупив к результатам датировки ураном данные ископаемой фауны, мы определили примерный возраст скелетов – два миллиона лет.

Однако нам все еще предстояло установить их видовую принадлежность.

Почти физически можно было ощутить дух глубокой древности в хранилище окаменелостей в Национальном музее Найроби; высокие своды давали достаточно прохлады помещению, в стенах которого покоились поразительные сокровища и памятники многолетних поисков останков древних людей. С 1950-х годов Луис и Мэри Лики использовали этот музей (называвшийся тогда Музей Кориндона) в качестве плацдарма почти два десятилетия, прежде чем напасть на «золотую жилу» в Олдувайском ущелье, и здесь до сих пор хранятся многие их находки. Здесь же были находки их сына Ричарда: пойдя по стопам родителей и также желая попасть в палеоантропологический пантеон, он при поддержке своей знаменитой «банды гоминидоискателей» провел множество успешных раскопок на берегах озера Туркана на севере Кении. За годы раскопок на восточном и западном берегу озера самому Ричарду, его жене Мив и их коллегам удалось обнаружить сотни останков гомининов.

Некоторые останки из представленных в коллекции принадлежали ранним Homo: именно для того, чтобы их изучить и сравнить со скелетами из Малапы, мы сюда и прибыли. Куратор коллекции Эмма Мбуа любезно (и в довольно срочном порядке) предоставила нам доступ к ней. Нам выделили для работы удобную лабораторию, примыкающую к хранилищу. На полу вокруг стола были расставлены в правильном порядке ящики с останками Homo, а на столе (в не столь правильном порядке) были разложены слепки наших находок, которые мы привезли с собой. Мы слаженно работали вот уже почти неделю, тщательно изучив и сравнив за это время большую часть известных останков ранних Homo, найденных в Восточной Африке, с соответствующими фрагментами скелетов из Малапы.

Держа в руках настоящие, хранящиеся в Национальном музее останки ранних Homo, я впервые усомнился в своих выводах. Ведь я был практически уверен, что наши скелеты из Малапы принадлежали к нашему роду, Homo. На меня сильное впечатление произвел небольшой размер лица этого черепа из брекчии, столь отличающегося от длинных морд австралопитеков, – это еще крепче утвердило меня в том, что этот индивид был Homo. К тому же моляры и премоляры были весьма скромных размеров, а разве это не свидетельствовало о более «человеческой» диете? Мы уже проводили сравнения наших находок со слепками этих костей, но слепки обычно делают, основываясь на научной реконструкции, которая порой может быть не без изъяна. Словом, держа в руке оригинальные кости ранних Homo, я видел все больше и больше различий между ними и малапскими скелетами. Остальные члены команды придерживались того же мнения.

Больше всего заставлял меня сомневаться в том, что наш череп принадлежал Homo, скромный объем головного мозга. Именно по этому критерию Филлип Тобиас, работая с Луисом Лики над описанием олдувайских черепов Homo habilis, четко выделил различия между новым видом и австралопитеками, мозг которых был существенно меньше. Изучая здесь те самые черепа H. habilis, нельзя было не заметить разницу в объеме: черепа H. habilis обладали округлым и высоким сводом, с мозговой полостью размером с грейпфрут, в то время как череп из Малапы была едва ли крупнее апельсина.

Впрочем, здесь также хранился и череп, обнаруженный гораздо позже – в 1970-х годах, его нашел в Кооби Фора, помощник Ричарда Лики. Этот череп под маркировкой KNM-ER 1813 обладал наименьшей мозговой полостью из всех известных H. habilis; объем его мозга составлял всего чуть более 500 кубических сантиметров. Это все равно было больше, чем у черепа из Малапы, но вот вертикальная ориентация лица и его форма были довольно похожи. И кстати: раз уж мало-помалу флоресские находки начинали принимать в качестве Homo floresiensis, быть может, размеры мозга и не были столь критическим параметром для отнесения к Homo? Вдруг объем мозговой полости черепа из Малапы все же не был слишком мал для Homo?

Одно было ясно всем: ни один череп, челюсть или зуб, что мы изучили, не имел таких черт, как у находок из Малапы. А ведь тут было множество странных ископаемых останков: череп с сагиттальным гребнем посередине для прикрепления мощных жевательных мышц, но с очень маленькими зубами; совсем короткая квадратная челюсть, очень похожая на челюсти Homo, но с набором массивных зубов; совершенно обычная классическая нижняя челюсть H. habilis, но с необычайной длины зубами мудрости. Все эти ископаемые останки мы внимательно изучили и сравнили с находками из Малапы: прямых совпадений не было. Очевидно, наши индивиды не были ни Homo habilis, ни H. rudolfensis; на ископаемые останки австралопитеков скелеты из Малапы тоже были похожи крайне мало. Скелеты из Малапы вообще не были похоже ни на один из известных видов.

Один рабочий день сменял другой: мы изучали останки, сравнивали, обсуждали ту или иную гипотезу и тому подобное. Каждый день наши дискуссии затягивались настолько, что приходилось переносить их в бар по соседству, продолжая их за бокалами холодного пенистого «Тускера».

– Я хочу завтра поставить эксперимент, – сказал я как-то вечером во время одного из таких заседаний в баре. – Давайте чисто механически выпишем все до единой характеристики наших находок и раскидаем их по двум родам: австралопитек и Homo. А еще нам нужно выработать свое определение рода.

Легче, конечно, было сказать, чем сделать. Понятие вида, в общем-то, было ясно. Например, для зоолога критерием принадлежности особей к одному виду служит возможность их скрещивания в естественных условиях обитания; если таковое имеет место – тогда эти особи считаются принадлежащими к одному виду. Ясное дело, с ископаемыми животными такой подход сработает вряд ли, поскольку пришлось бы ждать их скрещивания, которое, очевидно, случится весьма нескоро. Так что палеонтологам приходится искать схожие черты, уникально присущие конкретным особям и не встречающиеся у других. Далее происходит долгий процесс анализа этих черт и сравнений их со скелетами живущих ныне популяций. Подобного рода сравнительный анализ – дело подчас весьма кропотливое и трудоемкое, особенно если речь идет о крупном местонахождении вроде пещеры Стеркфонтейн, где огромное количество костных останков покрывает период во многие тысячелетия, но удивительным образом принадлежит индивидам одного вида.

В Малапе, казалось, дело обстоит несколько проще. Ни в Южной, ни в Восточной Африке попросту не было ничего подобного нашим двум скелетам. Мы ведь все же нашли целые скелеты, не какую-то затерявшуюся челюсть или отдельный череп, – это вселяло некоторую уверенность. Верхние конечности скелетов были чрезвычайно длинны; имея также некоторые кости ног, мы могли судить о приблизительном росте этих гомининов. Бедренная и берцовая кости указывали на то, что этот древний человек передвигался на двух ногах, но вот пяточная кость была очень странно изогнута, почти как у шимпанзе. Фрагменты тазовой кости указывали, что таз был уже, чем у Люси (Australopithecus afarensis), гораздо ближе к человеческому. И дело было не в том, что челюсти, зубы или даже череп, что мы обнаружили в Малапе, не соответствовали тем, что мы видели раньше. Но даже если бы мы предположили, что окаменелости из представленных нам хотя бы фрагментарно отражали причудливую смесь черт скелетов из Малапы, люди сочли бы нас сумасшедшими. Совершенно ясно было, что перед нами был вид, науке прежде не известный.

Трудности в определении вида малапских гомининов спровоцировали также и проблему более глубокого и теоретического характера – ведь сам термин определяется разными биологами по-разному. Карл Линней придумал систему классификации, которую до сих пор применяют в биологии: он использовал идею «вида», чтобы группировать особей, которые выглядели одинаково и имели одинаковый образ жизни и действий (в современной литературе для этого применяется термин «эволюционная града»). Сто лет спустя Чарлз Дарвин показал, что у «видов» есть и общее «происхождение». С точки зрения биологии это означает, что особи одного «рода» связаны, поскольку имеют одного общего предка. На семейном древе они были бы изображены отдельной ветвью или, как называют это современные биологи, отдельной «кладой» на кладограмме. Однако на обширном таксономическом древе живого мира есть и такие ветви, отражающие особей, похожих между собой, но по-разному приспосабливающихся к окружающим условиям. В подобных случаях часто бывает довольно затруднительно с точностью сказать, родственные они или нет. Или напротив, иногда, под влиянием внешних условий, эволюционный процесс проходит столь стремительно, что практически никакого сходства между двумя родственными особями не остается; соответственно, грады и клады, в которые попадут эти особи, будут также разными.

В 1960 году Луис и Мэри Лики обнаружили в Олдувайском ущелье останки нового вида – Homo habilis. Вот уже более 40 лет этот вид общепризнан наиболее ранним из известных Homo видом, который задал новый вектор эволюционного развития по направлению к Homo sapiens – людям, живущим ныне. Когда Луис Лики совместно с Филлипом Тобиасом и Джоном Нэйпиром работали над описанием этого нового вида, они тоже столкнулись с вопросом о границе, разделяющей наш вид и наших предков. Было решено взять за основу ряд характерных черт Homo, таких как использование орудий, человеческое строение кисти руки, объем головного мозга и малый размер зубов. Взятые вместе, эти черты как раз и оформляют новый жизненный путь, на который и вступили наши древние прародители. Если все действительно так, тогда эти черты, присущие модели адаптации Homo, тоже должны соответствовать отдельной ветви на таксономическом древе; то есть грады и клады должны быть одними и теми же.

Однако подобный подход можно и критиковать. Критики часто отмечают малый рост Homo habilis, указывающий на невозможность использовать пространство, как более поздние Homo: H. habilis вряд ли мог преодолевать большие расстояния, подолгу передвигаться от одного удаленного места к другому, что было в порядке вещей для Homo erectus, обладавшего более крупным телосложением. То же можно сказать и о малом объеме мозга. Одним словом, по способу взаимодействия с окружающим его пространством вид H. habilis, вполне возможно, был гораздо ближе к австралопитекам, чем к людям. А уж если H. habilis лишается права называться Homo, то прочие, куда более фрагментарные находки, претендующие, однако, на титул «наиболее раннего» Homo, уж точно это право потеряют. Где бы они ни располагались на общем древе (чего, конечно, со всей точностью знать не может никто), эволюционные грады, в которые эти особи попадут, будут разные.

Так что понятие вида было серьезным вопросом для изучения эволюции человека, и нам предстояло дать на него свой ответ. Вместе с тем существа из Малапы были просто тем, чем они были, и на это, конечно, не могло повлиять ни какое-то видовое название, которое им будет дано, ни место на древе. Эти находки в любом случае многое расскажут о том, что представляли собой наши далекие предки. Но все это, несомненно, могло повлиять на подход различных ученых к истории Homo, а отсюда – и на их восприятие малапских находок.

Итак, главной нашей проблемой в определении видовой принадлежности древних людей из Малапы были как раз таки те особенности их строения, которые более всего и «призывали» дать это определение. Эти люди обладали как чертами Australopithecus, так и несомненными чертами Homo. Нужно было выбирать, но как?

Следующий день застал меня с маркером перед доской; слева была колонка «Примитивные», справа – «Прогрессивные». Под примитивными чертами понимаются те, которые унаследованы от более древних видов, а под прогрессивными – которые сближают вид с современным человеком или более ранними видами вроде Homo erectus.

– Ну что ж, – произнес я, – начнем с головы?

Мы стали перебирать одну за другой черты черепа из Малапы. Малый объем мозга в 420 кубических сантиметров ушел в графу «Примитивные». Малый размер зубов – в «Прогрессивные». И так далее. Спускаясь все ниже и ниже по отделам человеческого тела, мы обсуждали и спорили о почти каждом пункте, прежде чем внести его в одну из категорий. Потом еще раз проделали то же самое, только на доске уже значилось: «Australopithecus» и «ранние Homo». В процессе обсуждения мы наконец пришли к заключению, что руководящей идеей в определении понятия вида для нас станет эволюционная града, то есть морфологическое сходство черт, без фокусировки на поиске общих предков малапских гомининов и уже известных науке древних людей. В каком-то смысле этот выбор был предопределен с самого начала: ведь морфология малапских скелетов была невероятно информативна, и мы знали чрезвычайно много об их способе взаимодействия с окружающей средой. Однако, несмотря на многие прогрессивные черты, сближающие их с Homo, с уверенностью утверждать о непосредственном родстве мы не могли. Для этого понадобились бы более серьезные доказательства, вроде идентичных черт с известными видами Homо. Подобных доказательств у нас не было.

Спустя несколько часов мы закончили с основными характеристиками и я, отступив на пару шагов, окинул взглядом исписанную доску: «Что ж, теперь я уверен, – сказал я, – конечно, прогрессивных черт, напоминающих ранних Homo, довольно много, но их недостаточно… Все-таки это Australopithecus».

Кажется, кто-то с облегчением вздохнул у меня за спиной: наверное, они думали, что я сейчас буду настаивать, что наши скелеты все же Homo, просто потому что это «круче», чем Australopithecus или что-нибудь в этом духе. Списки характеристик, к слову, были почти одинаковой длины, но всем было ясно, что этот гоминин не ходил на большие расстояния, а его длинные руки явно служили ему для передвижения по деревьям. К тому же, учитывая малые размеры мозга, у меня просто язык бы не повернулся сказать, что это был Homo. Все было так, как оно было.

Тем же вечером мы сидели в ресторане, и Стив Черчилль задал мне вопрос, который, наверное, приходил в голову и другим членам команды:

– Чего не хватило малапским гомининам, чтобы именоваться Homo?

Мне вспомнились наши дискуссии последних нескольких месяцев.

– Если бы у них были более длинные ноги и стопы, похожие на человеческие, я бы мог закрыть глаза на малый размер мозга, – ответил я.

Я и подумать не мог, что всего через несколько лет тот же самый вопрос, но уже о других ископаемых останках, вновь возникнет передо мной.

Так или иначе, мы открыли новый вид гомининов, и нужно было дать ему название. Это отвлекло меня от беспрестанного изучения малапских скелетов, и я стал копаться в словаре языка сесото, чтобы найти емкое слово, имеющее смысл в контексте самих находок или местонахождения. Время от времени я произносил вслух некоторые слова, и члены команды, работавшие тут же, отвечали мне, не отрываясь от дел, коротким жестом – опущенным вниз большим пальцем.

Наконец я нашел в словаре слово «родник». По нашему предположению, в Малапе был источник воды, который привлекал к себе древних людей и животных, некоторые из которых сваливались вниз. Слово «родник» на языке сесото будет sediba и имеет также значения: ключ, фонтан и исток.

Я произнес «sediba», и все удивленно обернулись на меня.

– Мне нравится. Что это слово значит?

Я объяснил. Сперва Джоб, а затем и все остальные кивнули в знак одобрения.

– Так хотя бы ведущий Би-би-си не ошибется с произношением, – полушутя сказал я.

Итак, наши малапские гоминины теперь назывались Australopithecus sediba.

Первая публикация об A. sediba вышла в 2010-м в апрельском номере Science. В описании малапских скелетов мы отмечали, что sediba был человекоподобным австралопитеком. Детальное изучение находок выявило мозаичность анатомии sediba: черты, по отдельности встречавшиеся у разных видов гомининов, неожиданно обнаружились все вместе у sediba. Этот новый вид указывал на наличие переходной стадии между примитивными австралопитеками и ранними видами Homo. Настало время пировать и торжествовать: заголовки моментально разнеслись по всему миру. Спустя двадцать месяцев, после того как Мэттью прокричал: «Папа, я, кажется, нашел!», мы наконец опубликовали научное описание двух частичных скелетов нового вида гомининов.

Для того чтобы уверенно заявлять о том, насколько близко к человеку на эволюционном древе располагался A. sediba, нам не хватало данных. Вместе с тем морфология черепа, челюсти и зубов ясно указывала на то, что вид A. sediba был очень близок к ветви Homo. А в эту ветвь входят не только давно вымершие виды вроде H. habilis и H. erectus, но и современные ныне живущие люди. Столь схожие черты двух видов дают возможность предположить, что некий вид, родственный с A. sediba, стал прародителем нашего вида. Исключать подобную возможность не было никаких оснований. Равно как не было оснований исключать возможность того, что A. sediba долгое время существовал параллельно с Homo и имел с ним общего предка, который мог значительно отличаться от обоих видов.

В научных журналах эволюция человека порой освещается так, будто бы это скачки, с описаниями того, как одна древняя окаменелость обошла другую, и теперь наконец известен настоящий прародитель всего рода человеческого. Тенденция к такого рода заявлениям берет начало с шумихи вокруг находки «Беби из Таунга»; подобную ошибку допускают подчас как журналисты научных изданий, так и сами ученые. Отринуть вероятность того, что sediba мог быть предком Homo, мы не могли, что и послужило поводом для полемики. Другие исследователи заявляли о много более ранних останках Homo или родственного вида. Возраст этих останков составлял более 2,5 миллиона лет, что на полмиллиона лет превышало геологическую датировку малапских скелетов. А для некоторых ученых датировки самих скелетов уже вполне достаточно, чтобы раз и навсегда считать вопрос закрытым: sediba, может, и выглядел похоже на человека, но все же жил слишком поздно… Аргумент донельзя простой – ведь ясно как день, что предок должен быть старше потомка. Но штука в том, что мы не можем знать, насколько древним был вид A. sediba; мы можем знать лишь, насколько древними являются скелеты, обнаруженные в Малапе. Виды живут периодами времени, эпохами, о которых нет четких данных, указывающих, когда этот период конкретно начался и когда закончился.

О чем были ясные и четкие данные, так это о неожиданной мозаичной анатомии sediba, что весьма повлияло на дальнейшее изучение происхождения Homo. Находки самых выдающихся и хорошо сохранившихся черепов habilis или rudolfensis всегда оставались в известной степени изолированными, поскольку не было костей ни верхних, ни нижних конечностей, принадлежащих тому же индивиду. Странное дело: ведь о строении тела habilis известно до обидного мало, а то, что известно, выглядит очень похоже на австралопитека. Скелетов rudolfensis вообще пока никто не находил. Большинство ученых соглашаются с тем, что эти два вида были Homo, только на основании того, что их мозг был немного большего размера, чем у австралопитеков, а челюсти и соответствующие мышцы – меньшего. Но ведь в большинстве находок ранних Homo этих частей даже и не было; были, например, фрагменты челюстной, осколки черепной костей или несколько зубов. При изучении какого-то фрагмента всегда появляется желание с точностью определить, индивиду какого вида он принадлежал. Следовательно, результат подобного исследования должен быть следующим: фрагмент челюстной кости, схожей с челюстью Homo, принадлежал индивиду с телом, схожим с телом Homo, и объемом головного мозга, схожим с объемом головного мозга у Homo. Впрочем, для некоторых ученых мужей челюсть, похожая на челюсти Homo, должна служить доказательством, что древний индивид был Homo, вне зависимости от анатомии прочих частей тела.

В случае с малапскими скелетами мы имели куда больше информации о строении их тела; однако упомянутая мозаичность морфологии скелета sediba не позволяла определить родственные связи вида по какому-нибудь одному, взятому вне контекста остальных, фрагменту тела индивида. А что если бы мы нашли только челюсть? Или фрагмент тазовой кости? Строение и того и другого было намного прогрессивнее (то есть ближе к Homo), чем кости нижних конечностей или плечевого пояса. Если бы у нас был только какой-нибудь из этих фрагментов, нам бы ничего не оставалось, кроме как заключить, что этот вид состоял в близком родстве с Homo. Но мы нашли не фрагмент, а скелет, и поэтому вывод наш был совершенно другим.

Надо было быть предельно осторожными с заявлениями по поводу роли A. sediba в эволюционном процессе, поскольку свидетельств об этом у нас было мало и дать их могли только тщательные раскопки местонахождения. Все с энтузиазмом принялись за работу, попутно выдвигая смелые гипотезы относительно отдельных частей тела A. sediba и происхождения самого вида.

То первое описание, опубликованное в Science, было только началом: в последующую пару лет было два специальных выпуска журнала, посвященных исключительно A. sediba. В 2011 году мы опубликовали детальное описание мозга, кисти, стопы и таза. Нам также удалось датировать находки с точностью до тысячелетия: их возраст составил 1 миллион 977 тысяч лет. Столь конкретная датировка стала возможной благодаря тому, что скелеты были найдены между двумя кальцитовыми натеками, образовавшимися от подземных вод за небольшой промежуток времени. По счастливой случайности смена магнитных полюсов Земли произошла именно в то тысячелетие, что формировались натечные образования в Малапе. Именно отголоски смены полюсов помогли нашим геологам настолько точно датировать слой между двумя кальцитовыми натеками. В следующей серии статей, опубликованных в 2013 году, вышло описание костей верхней конечности, позвоночника, нижней челюсти, а также вероятного способа передвижения sediba, учитывая почти человеческий тазовый пояс и весьма странную обезьяноподобную пяточную кость.

К счастью, благодаря скорой и умелой исследовательской деятельности нашей команды нам удалось удовлетворить огромный интерес мирового научного сообщества к малапским находкам. К тому времени исследовательская группа, занимающаяся изучением A. sediba, насчитывала уже около ста специалистов из разных научных областей. Малапские находки обнаруживали множество вопросов, ответить на которые можно было, лишь увеличив команду, дополнив ее учеными из требуемых научных дисциплин. Также увеличение числа задействованных в исследованиях ученых было обусловлено и тем, что еще до публикации в Science я организовал открытый доступ к находкам для исследователей. Учитывая, что я лично был автором большинства находок, я мог направлять исследовательские работы в то русло, которое мне и коллегам виделось наиболее перспективным. Инстинкты мои говорили, что необходимо во имя науки предоставить исследовательский доступ к малапским находкам всем желающим; вскоре десятки ученых со всего мира присоединились к нашей команде.

После первых публикаций мы, надо сказать, заслужили и критические отзывы со стороны некоторых ученых: они считали, что мы-де «слишком скоро» опубликовали описание A. sediba! Сложно, конечно, воспринимать подобную критику всерьез, особенно учитывая, что мы опубликовали первое описание вида спустя два года после находки Мэттью, – скорость так себе. Так или иначе, формат открытого научного проекта позволил развернуть исследовательские работы невероятного масштаба: ни я, ни мои коллеги никак не могли ожидать и тем более сами осуществить подобное. За последующие восемь лет членами команды и независимыми исследователями было опубликовано великое множество работ с результатами их исследований. Открытость научной работы подразумевала также и то, что результаты наших собственных исследований будут сразу же открыты для строжайшей проверки – инспекции научного сообщества. Ученые общаются между собой, публикуя результаты своих исследований; это необходимый и нормальный способ развития науки. Подобная философия науки в корне отличается от подхода большинства палеоантропологов, годами хранящих в секрете свои открытия, работающих над ними в одиночку или с двумя-тремя учеными. Но научный подход состоит в том, что результат научного исследования принимается или не принимается не потому, что он был получен быстрее или медленнее и для его нахождения потребовались пара месяцев или несколько десятилетий. Результаты в науке принимаются или не принимаются в зависимости от их соответствия наличествующим данным и фактам, которые должны быть доступны для проверки другим ученым.

Предоставление открытого доступа к исследованию находок означало изготовление многих реплик этих находок. Именно поэтому уже в 2009 году я запустил программу по изготовлению слепков наших находок. Сначала мы разослали реплики всем, кто желал принять участие в исследовании, а затем – во все крупные музеи мира, где есть коллекции ископаемых останков древних людей. Идея была проста: предоставить реплики находок sediba всем крупным музеям, чтобы привлечь внимание интересующихся изучением эволюции человека. При содействии правительства Южной Африки к 2013 году мы, можно сказать, достигли поставленной цели.

В 2011 году ежегодная конференция Американской ассоциации физических антропологов (AAPA) проходила в Миннеаполисе. Я прибыл туда с двумя огромными черными чемоданами со слепками малапских скелетов. Мне хотелось, чтобы как можно больше людей посмотрели и подержали в руках то, что мы нашли, а не просто верили тому, что мы об этом написали. Нашим ученым коллегам, подходившим к чемоданам, приходилось вживую изучать слепки, вместо того чтобы, как обычно, полагаться на то, что они уже все это прекрасно знают. Сейчас, пять лет спустя, это звучит невероятно, но такого тогда еще никто не делал. Ведь я принес с собой на научную конференцию неопубликованные находки; во всех прочих случаях нечто подобное до обнародования информации могли увидеть лишь вовлеченные в исследование люди. Словом, я сделал нечто настолько из ряда вон выходящее, что история заранее получила огромный резонанс благодаря как научной ценности находок, так и невиданной научной открытости исследования.

На условиях полной доступности всем желающим я принес в дар ассоциации полный комплект слепков малапских скелетов. А уже в 2012 году на конференции ассоциации мы организовали секцию, на которую многие музеи и исследовательские институты привезли реплики находок из своих коллекций. Теперь уже дело было не в том, чтобы привезти и показать что-то неопубликованное, а чтобы поделиться со всеми желающими слепками уже известных останков древних людей, которые невозможно было просто так приобрести для исследования.

Наша секция имела колоссальный успех. Аудитория была набита до отказа: молодые студенты и маститые ученые со всех сторон облепили столы с репликами останков, которые они прежде могли видеть только на изображениях. Слепки sediba были представлены наравне со всеми, что способствовало привлечению внимания специалистов из других областей. Ведь именно потому, что очень большая часть материала просто недоступна для исследования, многие биологи или антропологи стараются обходить стороной вопросы человеческой эволюции. Огромная толпа собралась вокруг стола, на котором лежала реплика скелета Люси, – просто поразительная популярность! Люси была найдена почти 40 лет назад, и вместе с тем большинство антропологов видели знаменитый скелет лишь на фотографии или в музее под стеклом. Теперь же они могли повертеть знаменитые кости в руках и пристально изучить их вблизи. В нашей науке явно происходили какие-то сдвиги, и похоже, начались они именно с открытия A. sediba.