3 Зачем мы думаем? - Эластичность. Гибкое мышление в эпоху перемен - Леонард Млодинов - RutLib.com

Книга: Эластичность. Гибкое мышление в эпоху перемен

3
Зачем мы думаем?

Желание и одержимость

В 1994 году Пэт Дарси был сорок один год, когда она заметила странную боль у себя в правой руке. Затем у нее развился небольшой тремор, после чего стало понятно, что это не просто хроническая мышечная боль. У нее диагностировали болезнь Паркинсона. Она возникает при отмирании нейронов в той части мозга, которая управляет движениями тела. Нам неизвестно, отчего нейроны отмирают, хотя в мертвых нейронах выявлено накопление определенного белка. Попадание в организм пестицидов увеличивает риск болезни Паркинсона, а вот курение, как ни парадоксально, уменьшает его.

У пациентов, страдающих этой болезнью, даже если они способны пожелать двинуть рукой или ногой, тело на эти желания не откликается. Бывает, у таких пациентов делается невнятной речь, нарушается равновесие, конечности теряют гибкость, в них может возникать боль или онемение – и они начинают трястись. Возвращать к жизни мертвые нейроны мы не умеем, как не умеем и заставить тело отращивать новые.

Отмирающие клетки – так называемые дофаминовые нейроны, клеточные фабрики по производству дофамина, далее используемого как нейромедиатор для передачи сигналов другим нервным клеткам. Дофаминовые нейроны располагаются в стволе мозга на верху позвоночника, в той части примитивного среднего мозга, какая именуется substantia nigra: она занята подбором физического действия – начала движения, например, – необходимого в ответ на те или иные внешние обстоятельства. Substantia nigra – это на латыни, и смотрится страсть как серьезно. На латыни и фраза «Сотрудники обязаны мыть руки» тоже показалась бы очень серьезной. Но пусть substantia nigra и кажется чем-то из папской речи на пасхальной мессе, значение у этих слов обыденное. Они означают «черное вещество», или «черная субстанция», и довольно точно описывают примерно все, что нам было о нем известно, когда его впервые обнаружили в 1791 году – и сотни полторы лет после этого. Ее темный цвет связан с избытком меланина в тех самых дофаминовых нейронах, которые портятся при болезни Паркинсона. Когда Пэт Дарси ощутила симптомы своей болезни, большинство тех нейронов уже, вероятно, поумирало.

Дофаминовые нейроны есть в относительно немногих областях мозга, а вот в черной субстанции их – изобилие. Для облегчения симптомов у Пэт ее невролог прописал ей агонист дофаминовых рецепторов – лекарство, имитирующее повышение уровня дофамина в мозге. С учетом наших скудных знаний болезни Паркинсона это едва ли не все, на что способна современная медицина, – попытаться скомпенсировать бездействие мертвых нейронов, помогая выжившим эффективнее передавать сигналы. Симптомы у Дарси облегчились.

Несколько лет жить ей было попроще. А затем Дарси начала менять свой образ жизни. Ей всегда нравилось рисовать, но тут она взялась за живопись, как ненормальная. «Я превратила свой дом в студию, повсюду у меня столы и холсты», – говорила она. Сделалась одержима, писала с утра до вечера, а нередко и ночью, использовала кучу кистей, губок и даже ножей с вилками. Она теперь писала не просто в свое удовольствие, а от неотвратимой нужды рисовать – так наркоман алчет своего вещества. «Я начала рисовать на стенах, на мебели, даже на стиральной машине, – рассказывала Дарси. – Я писала на любой подвернувшейся поверхности. А еще у меня имелась “стена самовыражения”, и я на ней рисовала и рисовала поверх того, что нарисовала, каждый вечер, будто в трансе, остановиться не могла».

Было время, знавал я одну наркоманку. Выглядела она истощенно и не по годам потасканно: запавшие глаза и такое выражение лица, какое сообщало, что за дозу она готова на все. Пэт Дарси, рисовавшая лилии на своей «Мэйтэг», вроде бы блекнет в сравнении, однако трагедия любой одержимости в том, что она подминает под себя жизнь одержимого человека и способна ее сломать. «Моя безудержная деятельность превратилась в нечто разрушительное», – признавалась Дарси.

Курт Воннегут писал, что мы, люди, «вынуждены постоянно сигать со скал и отращивать крылья по пути вниз». Нам нравится ставить перед собой непростые задачи и придумывать, как их одолеть. Художественное восприятие Пэт Дарси привело ее к занятиям искусством, но дофаминовая терапия усилила эту природную тягу до непреодолимой потребности.

Как? Мы уже поняли, что дофамин в черном веществе инициирует движение (и поэтому недостаток его ухудшает подвижность людей с болезнью Паркинсона). Но помимо этого дофамин еще и играет ключевую роль в сообщении внутри группы разнообразных структур, действующих совместно в сложном порядке и составляющих в мозге так называемую систему вознаграждения.

К сожалению для пациентов с болезнью Паркинсона, у нас пока нет методов прицельной доставки дофамина – так, чтобы он влиял только на те или иные структуры по нашему выбору. В результате лекарство Дарси не просто поддержало деятельность вялой черной субстанции – оно зарядило дофамином все области, зависящие от этого вещества, в том числе и систему вознаграждения. Что и вызвало одержимость.

Наша система вознаграждения – способ, которым эволюция поощряет нас делать все, чтобы оставаться сытыми и не испытывать жажды, а также чтобы плодиться. Она порождает в нас желание и удовольствие – и, рано или поздно, насыщения. Без системы вознаграждения мы бы не ощущали радости от роскошного шоколада, глотка воды или оргазма. Но эта же система подталкивает нас думать и действовать по итогам возникших мыслей, преследуя свои цели.

Когда мой сын Алексей учился в девятом классе, я сказал ему, что, занимайся он ежедневно на полчаса больше, получал бы пятерки, а не четверки. Он возразил: «Зачем мне это?» – и вид у него был такой, будто он наконец понял, зачем я хожу к психотерапевту. В тот раз ум Алексея напомнил мне о газонокосилке, которая имелась у нас в доме, когда я был маленький. Если хорошенько дернуть за пусковой шнур, она просыпалась и даже срезала сколько-то травинок, но затем чихала и глохла. Дергать Алексея за пусковой шнур я был волен сколько влезет, но без убедительной мотивации, какая возникает исключительно изнутри, думать мозг Алексея отказывался.

Сделать так, чтобы компьютер обрабатывал информацию, легко. Для этого его достаточно лишь включить. Но у человеческого мозга кнопка «вкл.» – внутренняя. Как раз система вознаграждения обеспечивает мотивацию, чтобы начать или продолжить мыслительную цепочку. Эта система подключает вашу систему переработки данных к школьным домашним заданиям, совершению покупок, чтению газеты или сбору головоломки. Она направляет ваш мозг к выбору, какие задачи осмыслять, и помогает определить конечную точку, к которой осмысление движется. Как сказала одна ученая-нейробиолог, «нет большей радости у меня в жизни, чем додуматься до идеи, которая хороша. В тот миг, когда она возникает у меня в голове, это приносит громадное удовлетворение, уж такое оно благодатное… Моя [система вознаграждения], надо полагать, слетает с катушек от восторга, когда это происходит».

Система вознаграждения у Пэт Дарси вдохновляла ее заняться эластичным мышлением, связанным с ее художественными и творческими склонностями. Но подпитка дофамином перевело ее творчество в форсированный режим, отняв возможность остановить эту деятельность.

Из-за того, как это средство подействовало на ее поведение, врачи Дарси в конце концов уменьшили ей дозу. К сожалению, симптомы болезни Паркинсона вернулись, и Дарси перенесла операцию, в ходе которой ей в черепе просверлили маленькое отверстие и ввели туда зонд. Через зонд доставили жидкий азот и таким способом уничтожили точно определенные участки мозга. То, что так можно помочь делу, кажется контринтуитивным, поскольку болезнь происходит из-за смерти клеток, производящих дофамин. Но целью операции не было разбираться впрямую с болезнью: она устраняла симптомы, уничтожая ткань, деятельность которой в нормальном состоянии дофамин подавляет, и которая стала чрезмерно активной. В случае Дарси операция помогла обуздать симптомы болезни, а со снижением дозы лекарства художественные порывы пациентки сделались спокойнее и управляемее. «Мое увлечение вновь стало удовольствием, которое никому не мешает», – сказала она.

Когда мысль остается не поощренной

Если ваша система вознаграждения мотивирует вас думать, то каким был бы человек, если бы не мог переживать удовольствие, обеспечиваемое системой вознаграждения? У нас есть некоторые представления об этом благодаря несчастному малому, которого в нейробиологической литературе называют пациентом ЭВР.

Выросший на ферме, ЭВР превосходно учился и женился сразу после старших классов, а к двадцати девяти годам уже сделался финансовым контролером в одной почтенной строительной фирме. Но затем, в тридцать пять, у него нашли доброкачественную опухоль мозга и хирургически удалили ее. Несмотря на операцию врачи не ожидали «никаких серьезных нарушений». На восстановление ЭВР потребовалось всего три месяца, но когда он оправился, стало ясно, что в мышлении у него имеется значительная неполадка.

ЭВР утратил способность принимать повседневные решения. На работе, например, получив задание рассортировать документы, он мог целый день потратить на рассуждения с самим собой о достоинствах и недостатках принципа сортировки документов по дате, по объему или по составу. Отправляясь по магазинам, он тратил непомерно много времени, выбирая между различными торговыми марками, придирчиво вникая во все подробности. «Решение, где поужинать, могло занять несколько часов, – писал один его врач. – Он брался оценивать планировку каждого ресторана, особенности меню, атмосферы и манеры управления. Подъезжал к каждому заведению, чтобы выяснить, насколько там людно, однако и тогда не в силах был решить, какой же выбрать».

Врачи пациента ЭВР проделали кучу проверок и анализов и ничего подозрительного не обнаружили. Коэффициент интеллекта у ЭВР был около 120. По стандартному тесту личности, именуемому Миннесотским многоаспектным личностным опросником, получалось, что у ЭВР все в норме. Еще один тест – Стандартизованное собеседование по оценке нравственного развития – показал, что у ЭВР здоровое понимание этики и он вроде бы без труда улавливает нюансы общественных ситуаций. На вопросы о международной политике, экономике и финансов он отвечал со знанием дела. Так что же с ним было не так? Отчего ему не удавалось принимать решения?

Врачи ЭВР считали, что никаких физических изъянов у него нет. Его «трудности не суть результат органических или неврологических расстройств», говорили они. Такого рода презрительный и раздраженный отклик можно было бы ожидать, если бы они удалили ему бородавку на носу, а он следом счел их виноватыми в своей синусной головной боли. Что правда, то правда – дело было в 1980-е, и по сравнению с нашим теперешним пониманием мозга и с технологиями его исследования тогдашние смотрелись как из мультика про Флинтстоунов. Но все-таки если у пациента что-то вырезали из мозга, и после этого у него возникают неполадки в поведении, поневоле заподозришь хирурга.

Врачи ЭВР настаивали, что неувязка – в его «компульсивном типе личности», а неполадки после операции – следствие исключительно его «трудностей с адаптацией, а значит, поправимы психотерапией». Не получив никакой помощи, ЭВР в конце концов махнул на врачей рукой.

Задним числом понятно, что вся беда с диагностикой ЭВР заключалась в том, что проверки сводились к его способности мыслить аналитически. Эти проверки ничего не выявили, поскольку его знания и навыки логического мышления никак не пострадали. Неполадка оказалась бы более очевидной, если бы врачи взялись проверять эластичное мышление ЭВР – или понаблюдали, как он ест шоколадное печенье, или пнули бы его в голень, или как-нибудь еще присмотрелись к его эмоциям. Штука в том, что, когда некоторое время спустя исследователи добрались до ЭВР и провели над ним контролируемые эксперименты, они обнаружили, что у ЭВР решительно не все в норме.

У ЭВР, как оказалось, почти на нуле способность чувствовать. Вероятно, найдется уйма людей, которые возразят, что то же можно сказать об их супругах. Но не соприкасаться со своими чувствами и не иметь их совсем – не одно и то же. Если в ответ на ваш вопрос «Как ты себя чувствуешь?» человек пожимает плечами, это, вероятно, не очень красноречиво, а вот вопли, адресованные телевизору во время футбольного матча, говорят много чего: вопящий явно способен на чувства.

Сегодня нам известно о мозге достаточно, чтобы сопоставить физический ущерб, нанесенный ЭВР в ходе хирургического вмешательства, и недоработки его мозга. Для нас в данном случае значимо то, что врачи удалили ЭВР значительную часть лобной доли, именуемую орбитофронтальной корой, а это часть системы вознаграждения в мозге. Без нее ЭВР не мог переживать сознательное удовольствие. В результате никакой мотивации для совершения выбора или формулировки и достижения целей у него не возникало. Это объясняет, почему решения, где, например, поесть, создавали ему трудности: мы совершаем такой выбор, основываясь на своих целях – получить удовольствие от пищи или атмосферы в заведении, – а у ЭВР никаких целей не было.

Обратите внимание на контраст между способностью ЭВР проходить предложенные врачами проверки на интеллект и знания и беспомощностью этого пациента в обстоятельствах житейских выборов. Врачи проверяли его знания и понимание общественных норм, экономики и финансов. В тех проверках критерии принятия решения были определены извне: ЭВР предлагали выбрать правильный ответ. Это требует аналитического мышления, а не эластичного. В быту ЭВР оказывался в ситуациях, где нет правильных ответов, а есть лишь предпочтительные. Разница такая же, как между вопросами «Где Париж?» и «Где бы вы хотели провести отпуск?». Чтобы ответить на второй вопрос, необходимо придумать и сформулировать критерии, определяющие ваш выбор. И вот это – эластичное мышление.

Эволюция наделила нас способностью переживать различные эмоции – удовольствие или страх, например, – чтобы у нас получалось оценивать положительные и отрицательные последствия тех или иных обстоятельств или событий. У ЭВР отсутствие эмоционального воздаяния, какое направляло бы его выбор, парализовало процесс принятия повседневных решений. Более того, без награды даже за само завершение процесса выработки решения у ЭВР не находилось никакой мотивации прекращать анализировать «за» и «против» всевозможных вариантов. Как ни печально, ЭВР не смог продолжать плодотворно трудиться, и его уволили. Далее он совершил несколько неудачных предпринимательских шагов и обанкротился. И наконец его бросила жена; ЭВР вернулся жить к родителям.

Мы мастерски справляемся с новизной и переменами, потому что, когда сталкиваемся с неведомой преградой при достижении своих целей, наша эмоциональная система вознаграждения направляет нас на путь эластичного мышления, подталкивает формулировать альтернативные идеи и изобретать способы, как выбрать из них самую подходящую. Когда эта система не работает, мы не способны выбирать. Мораль истории ЭВР в том, что эмоции, особенно удовольствие, не просто обогащают нашу жизнь – они суть неотъемлемая составляющая нашей способности справляться с внешними трудностями. Возможно, неуловимый секрет успеха искусственного интеллекта – как раз в том, чтобы построить компьютер, решающий задачки потому, что ему это нравится.

Сверхвыбор

История ЭВР – назидание нам всем. Даже если у нас нет органических трудностей с принятием решений, какие были у ЭВР, наше неуемное эластичное мышление выматывает нас постоянной необходимостью принимать решения, и каждое укоренено в нынешней богатой на выбор среде. Исследования показывают, что, сталкиваясь с чрезмерным выбором или с необходимостью принимать чересчур много решений, мы переживаем сверхвыбор, подобный информационной перегрузке, столь распространенной в наш век. И та, и другая перегрузка стимулирует примитивные части мозга, отвечающие за страх в угрожающих жизни обстоятельствах, и тем самым истощает наши умственные ресурсы, приводит к стрессу и подрывает наше самообладание.

Уильям Джеймз описал опасность избыточного выбора больше ста лет назад: «Нет существа более жалкого, чем человек… для которого необходимо особое усилие воли в каждом отдельном случае, когда ему надо закурить сигарету, выпить стакан чаю, лечь спать, подняться с постели или приняться за новую часть работы». Увы, в современном обществе мы вынуждены справляться с беспрецедентным шквалом выбора. Как говорил психолог Бэрри Шуорц из Суортмор-колледжа, даже поход в гастроном может оказаться непосильным. К примеру, в его местном небольшом продуктовом магазине он насчитал 85 разновидностей галет, 285 вариантов печенья, 61 вид лосьона для загара, 150 губных помад, 175 заправок для салата и 20 разных типов крекеров-«рыбок». Да всего за несколько тысяч лет мы эволюционировали из людей, которых совершенно устраивало питаться недожаренным бобром, в личности, ломающие голову над тем, съесть им крекер «Оригинальный чеддер» или «Куэсо Фиеста».

К счастью, на сверхвыбор есть управа. Можно применять такую стратегию принятия решений: соглашаться с первым же удовлетворительным вариантом и не искать дальше ничего лучшего. Психологи называют первых сатисфайсерами – в противовес максимайзерам, кто вечно пытается выбрать лучшее. Термин «сатисфайсер» происходит от соединения слов satisfy и suffice. Его предложил нобелевский лауреат, экономист Херберт Саймон в 1956 году, чтобы объяснить поведение принимающих решения людей, когда им не хватает данных или мощностей для расчетов, чтобы совершить оптимальный выбор и при этом не пытаться устранить трудности, а, сберегая время и силы, выбрать что-либо невзирая на эти трудности. Предложенное им понятие применимо не только в экономике, но и в психологии.

Выбирая видеоклип, телепрограмму или фильм, вы копаетесь в предложениях, изучаете варианты или же быстренько решаете, что бы посмотреть? Когда идете покупать одежду, перебираете ли ее целую вечность и маетесь в поисках вещи, которая вам полюбится? Выбирая бытовой прибор, шерстите ли «Потребительские отчеты», отклики на «Амазон» и многочисленных других веб-сайтах, собираете ли гору данных, прежде чем совершить покупку? Если да, психологи бы сказали, что вы склонны максимизировать.

Мы все хотим выбирать удачно, однако исследования показывают, что исчерпывающий анализ вариантов, как ни парадоксально, к большей удовлетворенности не приводит. Напротив, он ведет к сожалениям и пересмотру решений. А вот если оставить саму мысль, что выбор обязан быть оптимальным, возникает экономия умственной энергии, что, в свою очередь, дает нам чувствовать себя лучше, узнай мы позднее, что лучший выбор все же существует. То, что годится при выборе обуви, новой машины или плана отпуска, может оказаться недостаточным при выборе врача или партнера, с которым надеешься создать пожизненные отношения. Но в большинстве ситуаций те, кто выбирает просто годный вариант и не чувствует потребности искать оптимальный, обычно более довольны своим выбором и в целом ощущают больше радости и меньше стресса.

Как возникает довольство

Центр удовольствия в человеческом мозге открыл Питер Милнер, именитый ученый из Университета Макгилла, исследовавший регуляцию сна. Система вознаграждения и регуляция сна могут показаться не связанными друг с другом – так оно и есть. Но исследования нередко ведут нас в неожиданных направлениях, особенно – на заре наших научных занятий. Поначалу вроде бы выходишь кассиром в «Уолмарт», а настоящая работа твоя, оказывается, – мыть собак. Как раз это и случилось с Милнером.

Теперь-то едва ли вообразишь такое, но когда-то главенствующая теория гласила, что наши действия можно объяснить исключительно стремлением избегать наказания. Так обстояли дела в 1954 году, когда Милнер вводил электроды в мозг крысе – в ту его часть, что постепенно переходит в стволовую. Электроды подсоединялись длинными гибкими проводами к электрическому стимулятору, что позволяло активировать участок мозга, в котором электроды находились.

Как-то раз наставник Милнера, знаменитый психолог по имени Доналд Хебб, познакомил Милнера с новым научным сотрудником по имени Джеймз Олдз. Олдз в ту пору был еще зелен, и Хебб попросил Милнера показать новичку, что к чему. Вскоре Олдз уже вводил электроды самостоятельно. В рамках эксперимента грызуна помещали в просторную коробку, углы которой обозначили буквами А, B, C и D. Когда бы зверек ни забегал в угол А, по протоколу эксперимента Олдзу полагалось жать на кнопку и тем самым выпускать в мозг крысе слабый электрический разряд.

Олдз с удивлением обнаружил, что после нескольких таких разрядов крыса привычно вернулась в угол А. Заметил он и другое: если начать стимулировать мозг крысы, когда она в углу B, животное будет ходить туда.

Задача того исследования сводилась к тому, чтобы стимулировать участок мозга, управляющий состояниями сна и бодрствования, но в итоге ученые создали крысу-робота. За подобное достижение ваше лицо на почтовых марках не напечатают, но Олдзу и Милнеру стало любопытно. Милнер попытался воспроизвести эксперимент с другими крысами, но у него ничего не вышло.

В чем дело? Исследователи отнесли свою крысу в соседнюю лабораторию, где имелся рентгеновский аппарат, и уговорили оператора сделать снимок крысиной головы. Тут-то и стало ясно, что Олдз промахнулся. Он ввел электрод в область мозга, в те времена малоизученную: она расположена глубоко в мозге и называется nucleus accumbens septi, или, если чуть проще, nucleus accumbens. Как и substantia nigra, это помпезное наименование простой сути: оно означает «ядро, прилегающее к перемычке» или «прилежащее ядро».

Олдз и Милнер добыли еще крыс и принялись вводить электроды именно в эту область. А еще они встроили в свою экспериментальную коробку рычаг, чтобы крысы могли сами пускать по электродам ток. И вот тут-то все сделалось совсем уж странным. Стоило животным пережить электрическую стимуляцию прилежащего ядра у них в мозге, как они бросались нажимать на рычаг вновь и вновь, некоторые – до ста раз в минуту.

Как и Пэт Дарси много лет спустя, крысы сделались одержимы. Самцы перестали обращать внимание на самок в течке, а самки бросали новорожденных крысят, лишь бы жать на рычаг. Зачарованные грызуны оставили любые другие занятия – даже еду и питье. Чтобы они не погибли от голода или жажды, их приходилось отсоединять от электричества.

Сегодня нам известно почему. В обычных обстоятельствах достижение цели происходит благодаря усилиям, вкладываемым некоторое время. В результате наша система вознаграждения эволюционировала не только для того, чтобы обеспечивать нам удовольствие, когда цель достигнута, но и чтобы постоянно предвосхищать последствия того, что вы делаете, и вознаграждать вас на каждом шагу.

Когда вы голодны, удовлетворение посещает вас, не когда лазанья доедена: вам в радость каждый кусок от начала и до конца. В бокале вина вам приятен каждый глоток. А когда вы размышляете о чем-нибудь и вам кажется, что вы двигаетесь в верном направлении, мозг и тут обеспечивает вам постоянную поддержку, чтобы вы продолжали думать, – он сообщает вам тонкое приятное чувство продвижения вперед, уверенности или грядущего достижения.

Когда цель достигнута, ваше тело производит отклик, гасящий ценность вознаграждения за продолжение исходной деятельности. Удовольствие, ощущаемое в начале, гаснет, и вскоре вы бы уже предпочли смотреть повторы «Я люблю Люси». Из-за этого вы отказываетесь от предыдущего занятия, а не продолжаете заниматься им бесконечно. Как раз это происходит, когда вы едите: если тело ощущает, что пищи вы потребили достаточно, дальнейшая трапеза побуждает все меньше мозговой деятельности. Подобный же отклик на удовольствие и обратная связь по насыщению возникают и на другие удовольствия – на секс, например.

Прилежащее ядро, которое Олдз нечаянно простимулировал, входит в систему структур вознаграждения, связанную в особенности с базовыми нуждами – с пропитанием, удовлетворением жажды и сексуальных потребностей.

Сигнал прилежащему ядру подключиться к работе поступает от другой структуры в системе вознаграждения – называется она вентральной областью покрышки. Взаимодействие этих двух структур бывает сложным и связанным с другими структурами – например, с префронтальной корой, – но если попросту, то насыщение возникает, когда тело, ощущая, что с нас уже хватит, сообщает это вентральной области покрышки, и та ослабляет или приостанавливает подачу сигнала прилежащему ядру. Если хочется пить и мы пьем воду, например, вентральная область покрышки подает сигналы прилежащему ядру, и мы переживаем удовольствие, но с каждым следующим глотком сигнал слабеет, и мы рано или поздно утрачиваем мотивацию пить дальше.

Нажимая на рычаг, крысы стимулировали себе прилежащее ядро напрямую, поверх действия вентральной области покрышки. Каждое нажатие на рычаг крысы, видимо, ощущали, как глоток воды в миг жажды, полную пасть еды, что утоляет голод, или, может, даже как оргазм – и притом все это не тускнело от повторения. Желание и награда без насыщения – все равно что выжать газ до пола в автомобиле без тормозов. По сути, как раз это произошло с Пэт Дарси, когда мозг ей затопило агонистом дофаминовых рецепторов.

Черная субстанция, прилежащее ядро и вентральная область покрышки в своем окружении

Пациент ЭВР оказался нечувствителен к вознаграждению мозгом своих мыслей и действий; Пэт Дарси стала рабом такого вознаграждения. Здоровые люди – что-то промежуточное. В какой мере зависите от награды лично вы? Чтобы оценить, насколько перспектива вознаграждения мотивирует того или иного человека, психологи разработали опросник из тринадцати пунктов. Для самопроверки просто поставьте цифру от 1 до 4 напротив каждого утверждения, вот по такому принципу:

1 = совершенно не согласен

2 = не согласен

3 = согласен

4 = полностью согласен

А вот и сами утверждения:

1. ______ Когда получаю то, чего хочу, меня это воодушевляет и придает сил.

2. ______ Когда хочу чего-нибудь, я обычно готов на все, чтобы это заполучить.

3. ______ Я нередко делаю что-то лишь потому, что меня это может развлечь.

4. ______ Когда у меня что-то получается, я с удовольствием продолжаю этим заниматься.

5. ______ Я из кожи вон лезу, лишь бы добыть то, чего хочу.

6. ______ Я жажду воодушевления и новых ощущений.

7. ______ Когда со мной происходит что-то хорошее, на меня это действует сильно.

8. ______ Если усматриваю возможность добыть что-нибудь желанное мне, я немедленно за эту возможность хватаюсь.

9. ______ Я всегда готов попробовать что-нибудь новое, если мне кажется, что меня это развлечет.

10. ______ Победа в каком-нибудь соревновании меня бы воодушевила.

11. ______ Когда устремляюсь к чему-нибудь, мой подход – «все средства хороши».

12. ______ Я часто действую в порыве.

13. ______ Когда возникает возможность чего-то, что мне нравится, я тут же воодушевляюсь.

Итого: ______

Средний результат по этому опроснику – 41, а большинство людей набирает от 37 до 45 (максимум – 52). Если у вас высокий результат, перспектива награды манит вас сильнее, чем среднего человека. Вы, вероятно, показываете сильное намерение достигать собственных целей. Возможно, вы даже выстроили всю свою жизнь с ориентиром на награды, получаемые от достижений. Это хорошо – в том смысле, что ведет вас к ним, но сильная зависимость от воздаяния, бывает, имеет и оборотную сторону. Из-за нее, случается, труднее поддерживать равновесие в жизни. Это может означать, что вы переживаете особенно острую пустоту, когда сидите без работы, ушли на пенсию или (как в моем случае) находитесь между проектами. Возможно, иногда вы склонны к импульсивности и рискованным поступкам. А еще на ваше мышление и решения могут, вероятно, чрезмерно влиять потенциальное общественное одобрение или поддержка, барыши или радости секса.

Распределение баллов чувствительности вознаграждения

Неукротимое стремление к цели – один из ключей к личному и профессиональному успеху, психологи называют его твердостью. Это качество толкает вас трудиться до тех пор, пока ваше произведение искусства не будет доведено до нужного качества, или не отступать, когда зашли в тупик, пока эластичное мышление генерирует мысль, которая устранит возникшую трудность. Но импульсивность, бывает, доводит нас до неприятностей, склонность к риску – штука обоюдоострая, а чрезмерная сосредоточенность на общественном одобрении, сексе или финансовой выгоде способна сделать нас несчастными. Регулировать эти черты можно, покуда их осознаешь, и опросник помогает эту осознанность обрести.

Радости искусства

Мало кому нравится возиться с задачками, не решаемыми без зубрежки, – такие задают во многих школах на уроках начальной математики. Подобную работу мы считаем «тупой», потому что никакого настоящего мышления она не требует – одного лишь выбора, какой отработанный алгоритм следует применить. Зато большинству из нас нравится отвечать на тот или иной вызов, брошенный нашим мыслительным навыкам, – мы любим карточные игры, шахматы, кроссворды, головоломки, загадки, судоку и починку автомобилей. В некотором смысле все это – решение задач, но, в отличие от шаблонных математических, для решения этих требуется производить идеи и являть иные стороны эластичного мышления.

Как я уже говорил, эластичное мышление полезно для нашего биологического вида, а потому мозг человека прилагает усилия, чтобы такое мышление поддерживать. Когда вы двигаетесь к решению той или иной задачи и, судя по всему, добиваетесь успехов, ваш мозг незаметно, однако бесперебойно выдает вам вознаграждение и тем самым эмоционально удерживает ваше внимание в одной и той же колее. Мы все переживали осознанное нутряное ощущение, что думаем в правильном направлении, но бывало и так, что подталкивало нас нечто и бессознательно, и мы не отдавали себе в этом отчета, а оно все равно направляло наше мышление.

Понять, почему мы эволюционировали так, чтобы получать удовлетворение, решая те или иные задачи, легко, но, как показывает случай Пэт Дарси, наши мозги эволюционировали еще и так, чтобы мы делались счастливыми, занимаясь искусством. Применение художественных навыков древнее даже самого́ нашего биологического вида. Миллион четыреста тысяч лет назад наш предшественник Homo erectus [человек прямоходящий] создал первые известные нам предметы искусства: симметричные топоры. Они смотрятся красиво, и в этом был смысл их симметрии, поскольку для того, чтобы сделать их симметричными, применяя тогдашние инструменты из кости, оленьего рога и камня, требовалось громадное вложение времени и сил, а полезности итоговому изделию почти не прибавляло. Нынешние выпендрежники-хипстеры украшают себя ретро-кольцами и сережками, но если хочется настоящего ретро, попробуйте таскать при себе симметричный топор.

В том, что применение навыков эластичного ума – производство идей, распознание закономерностей, оригинальное мышление и воображение, например, – органически поощряемо, и состоит причина, почему люди всегда вкладывались в искусства, несмотря на (как правило) отсутствие материального воздаяния. Более того, материальная компенсация может даже помешать удовольствию, какое мы в таких занятиях получаем. Вот, например, как великий русский писатель Федор Достоевский откликнулся, когда один русский издатель заплатил ему довольно приличный аванс за роман. Отметим, что никаких жестких пожеланий, о чем писать, издатель Достоевскому не высказал – он просто попросил литератора сочинить что-нибудь увлекательное в обмен на деньги. Невзирая на это, в письме другу Достоевский писал: «О, друг мой! Вы не поверите, какая мука писать на заказ». Мука, о которой он говорил, – это вам не просто признак великого писателя-цацы: перспектива оплаты его писательского труда мешала Достоевскому творить.

Достоевский – случай не исключительный. Многие недавние исследования в социальной психологии подсказывают, что монетизация творческого продукта способна мешать процессам, ведущим к новаторству. Это противоречит представлениям традиционной психологии, где полно научных статей, исследующих важность воздаяния в поддержке или даже управлении поступками человека. Однако предлагать внешнее воздаяние за действия, доставляющие органическое, внутреннее удовольствие, может оказаться контрпродуктивным. Трудность с оригинальным мышлением возникает, по словам психолога Терезы Амабиле, когда «стараешься по ошибочным причинам».

Наши мозги воздают за оригинальное художественное мышление, потому что эти навыки важны для способности любого животного откликаться на перемены и непредсказуемость. Значит, есть смысл в том, что многие животные ярко демонстрируют свою творческую природу, преподнося себя партнеру. Павлины красуются, певчие птицы гомонят. Молодые самцы зебровых амадин учатся петь, подражая взрослым самцам, а затем, достигнув половой зрелости, разражаются разнообразными оригинальными мелодиями собственного сочинения. Может ли художественный дар играть похожую роль в человеческом брачном поведении? Может ли он – на внутреннем и бессознательном уровне – подсказывать потенциальному половому партнеру, что перед ним – носитель генов, какие могут сыграть свою роль в выживании?

Эволюционные психологи Марти Хейзелтон и Джеффри Миллер проверили эту гипотезу, изучив, как меняется у женщин вкус на мужчин на разных стадиях их овуляционного цикла. Хейзелтон и Миллер знали, что, когда женщины оценивают мужскую привлекательность на пике собственной фертильности, непосредственно перед овуляцией, они бессознательно придают больше значения, чем обычно, показателям эволюционных преимуществ – мускулатуре торса, густоте щетины на лице, размерам челюстей. Эти здоровенные ребята, что тягают железо в спортзале, – магниты для девчонок, но много ль эти ребята понимают: мощь их привлекательности зависит от фазы персонального месяца женщины. Хейзелтон и Миллер рассудили, что, если воображение – тоже показатель пригодности к спариванию, художественный талант обязан оказывать на женщин такое же переменное воздействие, как и зрелищные грудные мышцы.

Чтобы это выяснить, Хейзелтон и Миллер собрали сорок одну женщину на третьем десятке и записали данные об их менструальном цикле. Затем каждой женщине предоставили подробное описание двух молодых мужчин. Описания составили так, чтобы мужчины в них были наделены сопоставимыми качествами – кроме того, что один творчески одарен, но беден, а второй – средненький творчески, зато богатый. Хотя все женщины взвешивали качества этих мужчин согласно личному вкусу, вопрос состоял в том, склонна ли будет та или иная женщина в той точке своего цикла, когда тело наиболее готово к воспроизводству, скорее выбрать мужчину, у которого вероятность произвести более творческое потомство выше. Если так, это поддержит представление о том, что творческие способности – метод, каким мы заявляем о своей репродуктивной стати.

Прочитав описания, женщины оценивали желанность представленных мужчин по шкале от 1 до 9 и письменно отвечали на вопрос: «Кого, как вам кажется, вы бы предпочли для краткосрочного полового приключения?»

Результат оказался поучительным, особенно если вы – нищий художник мужского пола. Оценки мужской желанности, вынесенные женщинами творчески одаренным, но бедным мужчинам, оказались сильно связанными с женской фертильностью, а вот на оценки лишенных воображения богатых мужчин от стадии цикла никак не зависели. Что же до вопроса, кого выбрать для краткосрочного приключения, влияние фазы цикла поразительно. На пике фертильности 92 % женщин предпочитали творческие способности богатству, а когда фертильность низка – всего 55 %. Это расхожая банальность – что творческим типам легко завязывать отношения с противоположным полом, но приятно знать, что коренится эта закономерность в эволюционной важности воображения.

Дефицит внимания, избыток эластичности

В начале 1990-х молодая ученая-новатор в образовательной психологии из Университета Джорджии по имени Бонни Крэмонд заметила странность в постепенно накапливавшейся литературе, посвященной синдрому дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ). Дети, описываемые в тех исследованиях, казалось, имеют много общих черт с теми, о ком шла речь в статьях об одаренных детях. Например, считалось, что детей и из первой, и из второй категории легко отвлечь и у них неуемный аппетит на подвижность.

Вроде бы отрицательные качества. Вообще-то, когда в начале ХХ века это нарушение описали впервые, врачи считали, что оно как-то связано с некоторым легким дефектом развития мозга. Такой взгляд на СДВГ отставили к 1990-м, но с этим диагнозом по-прежнему ассоциировалась заметная стигма. Крэмонд это не давало покоя. Более того, она подозревала, что СДВГ может на самом деле оказаться полезным для мышления людей с этим синдромом. А ну как эти особенности СДВГ соотносимы с положительными свойствами личности – с целеустремленностью, продуктивностью и способностью быстро производить идеи?

Крэмонд решила провести эксперимент, по сути сводившийся к проверке эластичного мышления у детей с диагнозом СДВГ, а также провести проверку на СДВГ среди детей, участвующих в учебной программе для эрудитов. Исследовательница обнаружила поразительное пересечение результатов. Треть детей с СДВГ явили такие высокие результаты, что этих детей можно было брать в элитные и сверхизбирательные обучающие спецпрограммы, а четверть детей из программы для эрудитов оказались с СДВГ – в четыре-пять раз выше, чем в среднем у населения. Для Крэмонд та работа стала началом долгой карьеры, посвященной изучению одаренных детей.

В наши дни СДВГ никакой особой стигмы своему носителю не сообщает, детей иногда диагностируют ошибочно – просто потому, что родители ищут средство «излечения» того, что в их детях есть просто естественная и здоровая повышенная активность. Постановка ошибочного диагноза – парадокс: в последние годы мы сильно продвинулись в понимании СДВГ. Результаты, полученные Крэмонд, мы теперь способны объяснить на нейронном уровне, что возвращает нас к системе вознаграждения и ее роли в мотивации людей к исследованию и новых идей, и новых мест.

Нет такой отдельно взятой структуры или системы мозга, которая отвечает за все черты СДВГ. Но ключевые из них можно отнести на счет того же самого контура «вентральная область покрышки – прилежащее ядро» в системе вознаграждения, на которую наткнулся Олдз. При СДВГ дофаминовые рецепторы тех структур повреждены, что приводит к ослаблению деятельности структур вознаграждения в мозге. В результате устойчивый поток подкрепления довольства, какой подталкивает людей без СДВГ к их целям, у диагностированных пожиже.

В итоге людям с СДВГ трудно производить кое-какие повседневные действия. Но это расстройство приводит и к противоположному результату. Поскольку повседневная жизнь в таком случае может казаться однообразной и скучной, мозг пытается скомпенсировать это, ища себе дополнительную стимуляцию. И вот так, когда мозг с СДВГ натыкается на задачу, которая кажется ему по-настоящему интересной, – то есть на задачу, которая сразу стимулирует контуры вознаграждения в мозге, – он становится этой задачей одержим и сверхсосредоточен на ней.

Самая известная особенность СДВГ – как раз та, что более всего увлекла Крэмонд. Эта особенность проявляется, когда ослабленный поток вознаграждения оказывается недостаточным, чтобы внимание не соскользнуло с того, чем ум в данный момент занят, на стимулы из окружающей среды или на мысли, производимые каким-нибудь другим участком мозга. В результате, подобно детям в классе под присмотром снисходительного учителя, нейронные цепи человека с СДВГ пуляют идеями, почти никак на них не сосредоточиваясь и без всякой цензуры.

Вмешивающиеся мысли способны сбить человека с выбранного маршрута и привести к смещению от одной цели к другой прежде, чем первая цель достигнута. Но приблудные мысли иногда оказываются дельными. И в таких случаях они порождают необычные, но конструктивные связи и ассоциации, какие не пришли бы в голову «нормальным» людям, а потому людям с СДВГ легче дается производство идей и оригинальное мышление. И к добру, и к худу, мышление людей с СДВГ – менее скованное, более эластичное. А потому, хотя многие считают СДВГ расстройством мышления, людей с этим синдромом также можно рассматривать как идеально скроенных для нынешней бурной и переменчивой среды. На этой стадии эволюции СДВГ, как рассуждала Крэмонд, может оказаться преимуществом.

Такой взгляд на предмет поддерживает и интересная новая теория, согласно которой СДВГ развился у нашего вида как ответ на требования переменной среды, когда мы вели кочевой образ жизни охотников и собирателей. Те кочевники жили в среде, какая в некотором смысле напоминает нашу нынешнюю, цивилизованную, – вечно переменчивую и полную непредсказуемой угрозы. В таком контексте эластичное мышление, гибкое внимание и жажда приключений, особенно разведка неведомых территорий, могли оказаться полезными.

Эту теорию проверили в одном исследовании, проведенном на кенийском кочевом племени ариаалов. Они всегда были бродячими скотоводами почти без всякого жира в теле и с хроническим недоеданием. А тут, лет пятьдесят назад, сколько-то кочевников откололось от основной группы и перешло к оседлости; эти люди стали заниматься сельским хозяйством. Недавно антрополог из Университета Вашингтона изучил в обеих группах, насколько часто встречается вариант гена, связанный с СДВГ. Обнаружилось, что среди скитальцев, постоянно имеющих дело с переменами, те, у кого ген СДВГ есть, в общем и целом питались лучше. Зато среди тех, кто осел, люди с этим геном, как выяснилось, заметно недокормленны.

Кочевые ариаалы с СДВГ, судя по всему, лучше приспособлены процветать в бурных условиях своей жизни, тогда как оседлым ариаалам СДВГ – помеха во многих сельскохозяйственных делах, где требуется сосредоточенность. Во всем этом есть для нас мораль. Всего пару десятилетий назад наше общество походило на оседлых ариаалов, и СДВГ только мешал. Зато в сегодняшние бурные времена мы больше похожи на кочевых ариаалов, а потому СДВГ может оказаться полезным.

СДВГ в общем и целом – особенность недозрелого ума, и когда дети взрослеют, они обычно вырастают и из СДВГ. Но есть у нас этот синдром или нет его, мы все наделены большей или меньшей склонностью исследовать или использовать, скитаться или сосредоточиваться. Исследователь-теоретик трудовой занятости Майкл Кёртон опередил свое время, когда в 1970-е годы запечатлел как раз это различие в своей теории стилей мышления – теории адаптеров и новаторов.

Кёртон описывал адаптеров как личностей сосредоточенных, но негибких: они «предпочитают все делать лучше, применяя испытанные старые методы». Такие люди обычно благоразумны и осторожны, словно бы неуязвимы для скуки. Они могут казаться «душными и не предприимчивыми, влюбленными в системы и правила, – писал Кёртон. – Новаторы же – мыслители эластичные, им нравится искать новые подходы к задачам. Зачастую их легко отвлечь, они плохо управляют своим временем и предлагают менее знакомые и иногда менее приемлемые решения, которые в корпоративном мире нередко наталкиваются на сопротивление. Такие люди могут казаться и грубиянами, даже друг другу».

У любого из нас может быть свое предпочтение того или иного типа мышления, но коммерческим компаниям нужны и те, и другие мыслители, и в компаниях, где подходящее равновесие не найдено, считал Кёртон, жди неприятностей. Не исключено, что это верно и для наших личных отношений: личность на одном конце Кёртонова спектра нередко лучше всего сочетается с человеком с другого конца. Принимая особенности друг друга, любитель правил и их нарушитель способны уравновешивать друг друга со взаимной пользой, но вовсе не обязательно с изъянами обеих личностей.

Удовольствие постижения

Вообразите вот какой сценарий многомиллионолетней давности: примитивный человек вида Homo habilis [человек умелый], предшественник Homo erectus, борется с каким-нибудь некрупным животным, но тут налетает на острый камень и рассекает себе кожу. Поборов свою добычу, он уже вознамеривается впиться зубами в тугую плоть, и тут в уме у него возникает ассоциация: острый камень порвал мне кожу – я хочу порвать шкуру этого животного – тут можно применить острый камень. За миллионы лет существования Homo habilis тот грубый каменный резак – единственное его оригинальное творение.

Промотаем миллион с половиной лет вперед. Начало 1990-х, Джерри Хёршберг, президент калифорнийской дизайнерской студии компании «Ниссан», возится с дизайном новой модели – «Ниссана-Квест». Как-то раз, ведя автомобиль по дороге, он замечает на обочине парочку, пытающуюся разложить заднее сиденье в микроавтобусе компании-конкурента, чтобы можно было засунуть в машину диван. В голову Хёршбергу тут же приходит мысль: оборудовать автомобиль полозьями, чтобы водитель мог сложить заднее сиденье и катнуть его вперед, тем самым освободив место. Так возникла одна из самых знаменитых особенностей дизайна в «Ниссане-Квест».

Оба изобретения – результат ассоциации, вылепленной мозгом между двумя вроде бы не связанными друг с другом идеями. Разные эпохи, разные биологические виды, а механизм открытия – один и тот же. В природе различные атомы сталкиваются и сочетаются, при этом возникают молекулы со свойствами, не похожими на свойства атомов, из которых эти молекулы состоят. У нас в уме одна нейронная сеть мозга перекрывается с другой и активирует ее, и мы соединяем очень разные понятия и наблюдения и так получаем новые. И хотя оригинальное мышление в искусстве, науке, предпринимательстве и личной жизни имеет непохожие цели и контекст, на уровне работы нейронных сетей все эти мыслительные режимы возникают из стыковки у нас в мозге разных понятий.

Умственный инструментарий, каким мы пользуемся для решения деловых задач – или когда приспосабливаемся к меняющимся условиям в собственной личной жизни, – тот же, какой мы применяем для исследования или создания новых произведений искусства, музыки или теорий в науке. Не менее важно и то, что мыслительные процессы, посредством которых мы создаем то, что считается великими произведениями искусства и науки, фундаментально не отличаются от тех, какими мы творим работы неудачные.

Общая черта всех этих мыслительных процессов – в том, до чего они благодарны по природе своей, спасибо сигналам удовольствия, которые наш мозг улавливает, пока мы производим ту или иную идею. Вот в чем соль мудрости «важно само странствие, а не конечная станция». Более того, мы зачастую не знаем, как оценит конечную станцию общество, пока с момента творения не минует довольно много времени. Вспомним Винсента Ван Гога, при жизни продавшего очень немного чего из своих картин. Или Коперникову гелиоцентрическую картину Солнечной системы, не впечатлившую никого, пока лет семьдесят спустя с ней не повозился Галилей. Или взять Честера Карлсона, изобретшего копир, как я уже рассказывал. Это произошло в 1938 году, но продать он свою машинку не мог, потому что крупные компании, включая «Ай-би-эм» и «Дженерал Электрик» сочли его придумку дурацкой. Зачем кому-то может понадобиться мудреный агрегат, когда все гораздо проще – есть же копирка?

Много лет назад мне повезло научиться ценить мыслительные процессы, приведшие к «мелким» идеям – или даже к неудачным. Научился я этому у великого физика и нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана. Фейнман «порезался об острый камень» идеи, когда, еще студентом в 1940-е, наткнулся на наблюдение Поля Дирака, одного из отцов квантовой теории. Фейнман увязал в уме замечание Дирака и кое-какие собственные соображения, возникшие к тому времени. Через многие годы упорной работы это привело его к совершено новому – и экзотическому – взгляду на квантовую теорию, а с ним породило и новый математический аппарат, именуемый диаграммами Фейнмана.

Как и каменный инструмент Homo habilis, диаграммы Фейнмана в физике на каждом шагу – они сейчас основа большей части фундаментальных работ в этой отрасли научного знания. Но если бы план Фейнмана провалился – если бы в его математике, как оказалось бы в конце концов, нашлась некая небольшая ошибка, – его идеи не утратили бы масштабности воображения. Более того, Фейнман иногда с громадным удовольствием брался описывать мне исходные идеи, которые он придумал и которыми занимался, но они привели в тупик. Хотя ученые по праву дорожат лишь действенными теориями, мы в силах распознать интеллектуальную красоту в теории выдвинутой, независимо от того, подтвердилась она или нет.

Сам Фейнман не проводил различий между своим знаменитейшим прорывом и другими задачами, которые ему удалось решить за долгую карьеру, хоть большими, хоть скромными, – или мелкими каверзами повседневной жизни, с какими ему приходилось сталкиваться, как любому из нас. То, что человек, произведший эпохальный и революционный вклад в своей области науки, находил такое же удовольствие, решая задачи куда менее значимые, есть свидетельство тому, что упражнять эластическое мышление глубоко удовлетворительно по природе своей. Особенно выразительно Фейнман подчеркнул это в письме 1966 года, адресованном одному его бывшему аспиранту, который через много лет по окончании аспирантуры прислал Фейнману письмо, где сокрушался из-за своей недостаточно значимой работы. Вот что Фейнман ему ответил:

Дорогой Коити!

С большой радостью получил от вас весточку и узнал, что у вас такая хорошая должность в Исследовательских лабораториях.

К сожалению, ваше письмо расстроило меня тем, что вы, похоже, действительно опечалены. Кажется, ваш учитель повлиял на вас, создав ложные представления о том, что такое «достойная задача»… Велика та научная задача, какая стоит перед нами нерешенной, а мы видим, как нам подобраться к ней. Я бы советовал браться за задачки даже еще проще, или, по вашему выражению, задачки поскромнее…

Мы с познакомились, когда я был на пике моей карьеры, и вам показалось, что я занят чем-то таким, что близко небожителям. Но в то же самое время работал у меня другой аспирант (Алберт Хиббз), чья диссертация была посвящена [обыденной теме – ] ветрам и тому, как они нагоняют волны, дуя над морской поверхностью. Я взял его к себе в аспирантуру, потому что он пришел ко мне с задачей, которую желал решить…

Нет задач чересчур мелких или чересчур банальных, если мы действительно способны что-то с ними поделать.

Вы говорите, что вы безымянный человек. Для вашей жены и ребенка – нет. Для ближайших коллег вы тоже останетесь таким недолго, если сможете ответить на их простые вопросы, с какими они заглядывают к вам в кабинет. Вы для меня не безымянный. Не оставайтесь безымянным для себя самого – слишком это печально. Знайте свое место в мире и оценивайте себя справедливо – не в понятиях наивных идеалов собственной юности и не в понятиях, которые вы ошибочно приписываете идеалам своего наставника.

Большой удачи вам – и счастья.

Искренне ваш,

Ричард П. Фейнман

Назад: 2 Что есть мысль?

Дальше: 4 Мир в нашем мозге