27

– Как вы долго! – воскликнула Эмма, открывая дверь. – Я уже места себе не нахожу!

Давид и Аделина топали сапогами на деревянном крыльце, стряхивая снег. Эмма хлопнула молодого человека по плечу, смахивая снежинки, потом крепко прижалась к нему. Тот удивленно посмотрел на Аделину.

– Что Франц? Вы его видели? – спросила Эмма, отступая на шаг.

Когда они вошли в дом, Артур отъехал от камина и подкатился к ним.

– Нет, никого не видели! – ответил Давид. – Артур, вы…

Он нахмурился:

– А где Кэти с Кларой?

При звуках его голоса в глубине коридора снова забарабанили в дверь.

– Давид! Давид! Давид! – звала его Кэти надсадным голосом.

Давид выпустил из рук ружье и бутылку виски и шагнул в сторону коридора.

– Вот, не забудьте! – посоветовал ему Дофр, протягивая ключ от спальни. – И осторожнее, у нее настоящая истерика!

Давид удивленно взглянул на него и схватил ключ.

– Что все это значит? Зачем их…

Он не закончил фразу. Он понял, в чем дело. Его обвели вокруг пальца.

Следы Эммы, ведущие к тушам, которые он только что заметил… Пятое число!

– Гринч! Где Гринч?! – заорал он.

Давид увидел, как Аделина в ужасе поднесла обе руки ко рту, затем – ироническую усмешку глядевшего на них Артура и совершеннейшее спокойствие Эммы. Он сдернул перчатки, кинул их на пол и бросился по коридору. Дверь сотрясалась от ударов. Он вставил ключ в замок.

Кэти было не узнать. Ее заплаканное лицо исказила дикая ярость. Клара пробралась между родителями и помчалась в гостиную.

– Гринч! Гринч! Гринч!

Содранные простыни, перевернутая кровать, на стенах – следы ногтей. За окном среди уже почти истлевших туш виднелась еще одна, маленькая, розовая.

На стекле – отпечатки пальцев. Много.

Давид в ужасе посмотрел на жену.

Кэти присутствовала при экзекуции. Она видела, как резали Гринча.

Молодая женщина зарычала, изо всех сил оттолкнула мужа в сторону и ринулась сквозь дверной проем. В правой руке у нее был зажат скальпель.

– Сволочь! Я тебе кровь пущу!

Давид попытался ее остановить, Кэти почувствовала, как он схватил ее за руку, и, не раздумывая, ударила.

Брызнула кровь.

На большом пальце заалел глубокий порез.

– Отойди! – крикнула она, размахивая скальпелем.

В нее словно вселился сам дьявол. Она была готова убить.

Эмма вжалась в угол, скрестив тощие руки на груди. Она дрожала и, казалось, ничего не понимала.

Аделина попыталась вмешаться, но Кэти ясно дала ей понять, чтобы та держалась подальше. Когда она заметила Дофра, то проорала:

– Даже не приближайтесь, дерьмо вы, а не человек! Или я вам протез вырву и вы тут подохнете! Клянусь, подохнете как собака!

Клара бегала по комнатам, она была уверена, что поросенок опять играет с ней в прятки.

– Гринч! Гринч! Гринч!

Кэти подошла к Эмме, контролируя движения каждого, находившегося в гостиной.

– Да успокойтесь же! – взмолилась Эмма. – Что происходит? Вы с ума, что ли, сошли?

– Точно, с ума сошла! Совсем спятила!

Лезвие блеснуло в десяти сантиметрах от лица Эммы.

– Давид, она меня убьет!

– Давид! Сделай же что-нибудь! – приказал Дофр.

Кэти обернулась, но было поздно. Толчком в спину ее свалило с ног. Муж всем весом навалился на нее:

– Успокойся, дорогая! Успокойся же, черт возьми!

Кэти изо всех сил сопротивлялась. Билась головой о паркет так, что лоб начал наливаться синим.

Давиду не удавалось ее угомонить. Она яростно извивалась, щелкая зубами.

Но еще сильнее она завопила, когда почувствовала, что ей в икру вонзилась игла.

– Что вы делаете?! – воскликнул Давид.

Старик наклонился вперед, между указательным и большим пальцем у него был зажат шприц.

– Успокоительное. Она может причинить себе вред, и не только себе. Все будет хорошо. Пару часиков поспит.

У Артура был удивительно невозмутимый вид.

– Придурок! – плевалась Кэти. – Придурок! Придурок! Придурок! Все вы придурки! Ты тоже, Давид!

На губах у нее появились пузыри. Она начала плакать, потом мышцы ее расслабились, тело сотрясала лишь нервная судорога. Давид крепко держал ее за запястья, пока она не замерла. Теперь он гладил ее по щеке. Он был возмущен и взбешен, ему было стыдно.

Аделина присела рядом с ним на корточки.

– Господи, – прошептала она, – за что? Почему?

Давид поднялся и занес руку для удара. Он хотел размазать эту несчастную сволочь. Вырвать ему ногу или руку, сожрать их у него на глазах. Пусть даже он поранит себе все внутренности этой пластмассой.

Артур не двинулся с места, он мерил Давида взглядом. Лицо его походило на маску восковой фигуры.

– Давай, – прошипел он. – Бей!

Вдруг за ними послышалась звонкая оплеуха. Это Аделина только что ударила Эмму – та упала на карачки, на щеке у нее краснел отпечаток ладони.

– Но… за что? – заплакала тощая брюнетка. – Артур! Почему она так со мной?!

Аделина исчезла в коридоре, спрятав лицо в ладони.

– Нет, я не буду вас бить, – сказал Давид, склоняясь над Кэти. – Это слишком просто.

Он отнес жену на кровать. Спустя мгновение на пороге показалась Клара:

– Гринч, папа… Где Гринч?

Она пристально смотрела на мать, поднеся указательный палец к губам. Давид обвязал себе большой палец полотенцем и присел на корточки перед Кларой.

– Гринч очень устал, понимаешь.

– Гринч, папа… Хочу к Гринчу…

Клара была готова разрыдаться. Давид заправил ей волосы за ушки.

– Гринчу очень холодно, малыш. Поэтому папа пойдет поищет Гринча, а потом мы его положим в одеяльце, чтобы он хорошо отдохнул и согрелся. Ты ему поможешь. Положишь своего поросеночка на одеяльце?

Малышка подпрыгнула:

– Да-а-а!

– Я позову Аделину, она с тобой поиграет, пока папа сходит за Гринчем, хорошо? Он в лесу спрятался.

– А мама спит?

– Да…

Но он не смог оставить Кэти одну. Он остался с ней, лег на кровать и нежно обнял. Сон для Кэти был наркотиком, он ее расслаблял, облегчал душу, освобождал. Давид шептал ей на ухо, что любит ее, что у него никого не было, кроме нее. Что он мало разговаривал с ней о работе, но только потому, что хотел оградить ее от лишних страданий, предпочитая все переживать внутри себя. И что, если бы ему пришлось все начинать сначала, он бы ничего не поменял. Потому что он полностью ей доверял.

Полностью…

Он сказал ей все, что хотел.

Потом поднялся с кровати, стараясь казаться спокойным, он запрещал себе плакать на глазах у ребенка.

Его белокурый любимый малыш прижался к матери, посасывая большой палец. Чудесные мгновения нежности и невысказанной боли. Что там происходит у нее в головке? Что она понимает?

Давиду стало страшно. Страшно за жену. За дочь.

В этот раз он едва сдержал слезы, взял малышку за руку и вывел девочку из спальни.

В комнате напротив Аделина бросала вещи в чемодан. Красное кимоно и вся остальная мерзость, что подарил ей Артур, валялись на полу.

– Я не останусь с этим психом ночью! – заорала она, вытирая слезы. – Пусть теперь с палачихой своей якшается, раз они спелись!

Она высморкалась:

– Завтра что-нибудь придумаем, да? Завтра свалим из этого ада, да?! Да, Давид?!

Давид поставил Клару перед собой:

– Постарайтесь успокоиться, Аделина, вы ее напугаете. Я думаю об этом. Думаю, поверьте…

– Только думайте быстрее! Речь ведь и о здоровье Кэти тоже. Я ее очень люблю и знаю, что все это может печально закончиться. Если… если мы тут останемся, я… я не знаю, что с ней может случиться…

– Аделина… Мне необходимо, чтобы вы присмотрели за Кларой и Кэти. Чтобы глаз с них не спускали. Я могу на вас рассчитывать?

Та кивнула в ответ:

– Что вы собираетесь делать?

– Верну им Гринча, – сказал он, уходя.

Аделина так и застыла рядом с чемоданом как вкопанная, а Давид тем временем ринулся в лабораторию за инструментом палача – пишущей машинкой.

– Сейчас разобьет несчастную машинку! – воскликнул Артур, когда Давид пересекал гостиную. – Давай! Не стесняйся! Если что, будешь от руки писать!

Давид поднял машинку над головой, поднес ее к входной двери и бросил в дверной пролет. Черная масса исчезла в снегу.

– Больше писать не стану! Кончено! Завтра нас тут не будет!

Дофр сжал пальцами ручку кресла:

– Еще как станешь, Давид! Потому что мы тут пленники, а заняться больше нечем. Потому что ты здесь для того, чтобы возродить Палача. У тебя миссия!

Давид повесил на место ружье:

– Миссия? Какая еще миссия? Пленник тут вы. А я свободен. Свободен как птица.

– Как черный дрозд, например?

Давид ничего не ответил и снова отправился в лабораторию.

– Держитесь от меня подальше! – рявкнул он, проходя мимо Эммы, которая засеменила за ним следом. – Держитесь от меня подальше, слышите, или я вас уничтожу!

Эмма продолжала идти за ним, совершенно игнорируя его ярость.

– Спасибо, что спасли меня от своей жены, – очень мягко сказала она. – Это очень храбрый поступок, я никогда его не забуду.

– Пошли к черту, говорю!

Она удивленно посмотрела на него, как будто не понимала, чем вызвана такая его реакция, потом сделала шаг вперед и с видом грустного клоуна спросила:

– Но почему… почему вас так печалит смерть этой Schwein, ведь вы сами должны были его убить? Это же была ваша работа!

– Что?

– Кто за вас сделал эту грязную работу? Кто, скажите мне? Я думала, вы меня похвалите или, по крайней мере, поблагодарите! Но нет! Вместо этого пощечины и злость!

Она говорила серьезно.

– Да вы с ума сошли! – ответил Давид.

– Не я же пишущие машинки за дверь выбрасываю! Не я режу мужа скальпелем, не я срываю занавески! Не я себе разбила губу и надавала себе по щекам! Так кто после этого всего тут сошел с ума?! – Она стала ходить кругами, опустив голову и заложив руки за спину. – Я думала, вам будет приятно, но я… offensichtlich ошиблась. Будем считать, что все дело в вашей ярости. Поговорим об этом позже, когда вы немного придете в себя.

– Мы никогда об этом не поговорим! Завтра меня тут не будет!

Эмма остановилась:

– Вы… Вы не можете уехать! Иначе это Нечто убьет вас! Оторвет вам голову, как только вы окажетесь снаружи!

– Нечто – это что? Что там снаружи? И вы еще смеете со мной разговаривать?! После того, как обошлись с моей женой! Ненавижу вас!

Эмма поднесла руку к своей распухшей губе. На глазах у нее выступили слезы.

– Вы… вы и правда меня ненавидите?

– Сильнее, чем вы можете вообразить своими куриными мозгами! Пошла вон!

Эмма резко развернулась и исчезла в своей комнате, хлопнув дверью.

Давид схватил бутылку «Chivas», чтобы успокоить нервы. Эта девица оказалась просто набитой дурой.

«Незаконченный персонаж, – подумал он, делая большой глоток. – Марион убежала из твоего романа и появилась здесь… Ты забыл ей серые клеточки набросать и мозги придумать… Вот! Теперь расплачивайся за халтуру!»

Перед глазами у Давида вдруг встало ружье, которое он оставил на стене гостиной. Его надо спрятать. Обязательно.

Аптечка. Он вытащил шелковую нить, изогнутые иглы, ватные тампоны, скальпели, трехлитровую бутыль формалина. Взял немного, чтобы промыть палец, рана была глубокой. Потом поставил на письменный стол железный поднос, на котором препарировали насекомых.

И вышел. Перед ним висели свиные туши.

У Гринча на брюхе крови уже не было. Кожа начала белеть. Когда Давид отвязал его, он был не тяжелее новорожденного. Как Эмма смогла убить это маленькое существо, даже за деньги?! Приглядевшись, он обнаружил на тушке поросенка девять ножевых ран. Какое остервенение!

Эта женщина опасна.

– Ты не представляешь последствий своих действий, – сказал ему Артур, когда увидел Давида с трупиком, завернутым в полотенце. – Ты уничтожаешь важнейшее исследование и выставляешь меня в очень неприглядном свете перед энтомологами.

Давид поискал взглядом Эмму, но не нашел.

– Это вы уничтожаете все, что вас окружает, а не я. Но уверяю вас, что с этого момента ваши дурацкие игры с нами больше не пройдут.

Дофр собирался ответить, но сдержался. Его губы растянулись в ледяной усмешке.

Давид хлопнул дверью лаборатории и положил Гринча на поднос из нержавеющей стали.

– Ты снова будешь с нами, малыш. Потому что тебя очень ждут жена с дочкой…

Он вспомнил день 13 декабря 2002 года…

Париж… Зимнее утро, четырьмя годами ранее… Лаборатория…

Скальпель нежно касается грудной клетки, темной и крепкой груди, что дала ему жизнь.

Она умерла, так ничего ему и не рассказав.

Он поцеловал ее в холодные губы, глаза у него резало. Затем в памяти остался только вид скальпеля у горла. Эти три часа он провел будто в коме. Воспоминания были смутными и одновременно очень ясными, как в замедленной съемке, каждое движение разбивалось на кадры, он слышал каждый звук, видел каждый луч света. Он уже не помнил, что именно делал, но помнил о взрывах смеха, о песнях, которые крутились у него в голове, он не смог бы их напеть сейчас, но они были где-то там, в мозгу. Он слышал, как за спиной разбился флакон, видел каждое стеклышко на плитках пола. Потом в комнате засквозило…

Он все это помнил, но не помнил, как подготавливал материнское тело. Что произошло в тот день в лаборатории?

За спиной раздался голос. Неожиданно глаз выхватил Гринча, тонкий надрез у него на брюхе.

– Я все время задавался вопросом, сделал ты это или нет… Забальзамировал ли собственную мать… Теперь я знаю… Спасибо, Давид…

И Артур исчез, его кресло катила Эмма, не сводившая с Давида долгого взгляда.

– Чертов…

Давид не закончил фразу. Что-то насторожило его.

Кресло Артура катила Эмма. Хотя они были едва знакомы, а старик не переносил, когда кто-то дотрагивался до его «Dolor».

Давид пристально посмотрел на фотографию энтомолога, чувствуя, что за ним и его семьей захлопывается ловушка. Необходимо как можно скорее найти себе другое убежище. Но что-либо предпринять до завтрашнего утра не представлялось возможным.

Надо продержаться еще полдня и одну ночь…