Энрике Богусо не был по-настоящему умелым преступником, но пытался компенсировать неумение планировать преступления зверской решительностью. Он проявлял себя дерзким импровизатором, способным не задумываясь прокладывать себе дорогу по трупам, если из-за недостаточно тщательной подготовки возникали непредвиденные ситуации. Он страховал себя, поставляя полиции информацию, а полицейские делали вид, что ничего за ним не замечают. Но в какой-то момент он зашел слишком далеко и совершил преступление настолько жестокое, что даже у полиции истощилось терпение.

Поклонник времен репрессий с их отрядами смерти, Богусо зачитывался докладами организаций правозащитников и нередко брал на вооружение описывавшиеся в них преступные методы. В ту судьбоносную для него ночь этот двадцатипятилетний молодой человек со своим другом вломился в дом каменщика в Кильмесе, где, как им сказали, хозяин запрятал в стене целое сокровище. С собой Богусо прихватил электрошоковую дубинку и еще некоторые аксессуары эпохи диктатуры и принялся пытать одного за другим членов семейства, привязывая их к кроватям, натянув им предварительно на голову черные мешки. Но вся многотысячепесовая наводка и все мечтания о кокаиновых ночах с проститутками оказались пустым обманом. Преступники выбили из жертв двести песо, убив для этого обоих родителей, а при дележе добычи партнер Богусо прострелил ему ногу. Его арестовали на следующее утро в больнице, на необычно коротком суде приговорили к неснимаемым кандалам, и теперь он ждал окончательного решения в камере предварительного заключения в комиссариате № 33 в Кильмесе.

Номер 33 пользовался репутацией очень доходного места, и несколько лет тому назад Фортунато упустил шанс купить пост его комиссара всего за какие-то семьдесят пять тысяч песо. Комиссариат совсем недавно отремонтировали. Столетние стены заново оштукатурили и перекрасили, велись работы по строительству второго этажа с новыми душевыми, личными шкафчиками, кухней и комнатой отдыха с койками. Для привилегированных заключенных была специально оборудована сверкающая белизной камера, которую комиссар называл «апартаментами для медового месяца». Комиссар с гордостью демонстрировал новую комнату для допросов, одну из немногих с двусторонним зеркалом для наблюдения.

– Вот это да! – воскликнул Фортунато. – Голливудский стиль!

– И нам пришлось делать все это самим, ни песо от центрального управления, – сказал комиссар с оттенком недовольства.

Огромная часть полицейских расходов оплачивалась деньгами, которые получались ниоткуда и проходили через участок без занесения в бухгалтерские книги. Комиссариат № 33, по подсчетам комиссара, затратил на ремонт больше ста тысяч песо, но эти расходы никогда не станут официальными, и ни один правительственный ревизор никогда не задаст ни одного вопроса. То, что полиция была в состоянии использовать средства, действительно необходимые для ее функционирования, давало ей возможность пользоваться некоторой снисходительностью со стороны политиков, которые контролировали государственную казну. Этакая маленькая договоренность между правоохранительными органами и правительством.

Несмотря на трудолюбие и прилежность рабочих, calabosos, в которых предварительно содержались арестованные, никаких улучшений не претерпели. Они располагались на задах здания, вдоль тесного коридора с некрашеными бетонными стенами, отделенного от остальных помещений участка мощной железной решеткой. Из камер через решетки несло кислым запахом мочи и экскрементов, и Фортунато инстинктивно стал дышать ртом. Вдоль стены выстроились шесть стальных дверей с небольшими квадратами, вырезанными на уровне глаз. Маленькие полоски толстых прутьев вверху и внизу каждой двери пропускали немного воздуха и чуть-чуть света, другого источника света в камерах не было. В камерах было темно и сыро, холодно зимой и удушающе жарко летом.

Для Богусо calaboso было привилегированным местом отдохновения, и он заплатил за него дорого. Богусо много лет был полицейским осведомителем и знал, что стоит только перевести его в тюрьму, куда его сведения отправили так много других преступников, – и полученный по приговору суда «пожизненный» срок скорее всего станет очень коротким. Пятьсот песо, которые он ежемесячно платил комиссару, поддерживали в нем надежду на какую-то постоянную «договоренность», но скоро деньги иссякнут, и Богусо с недавних пор заметил признаки того, что жена, которая и так не всегда хранила верность, начинает поглядывать на сторону.

Бианко уже обо всем предупредил комиссара тридцать третьего участка, который в этот момент отпирал решетку перед камерами. Они пошли по полутемному вонючему коридору, и Фортунато расслышал какую-то возню в темноте за железной дверью – накануне ночью арестовали четверых воров, и материалы из полицейского архива на них только начали свой неторопливый путь из центрального управления. Комиссар открыл камеру, находившуюся в самом конце коридора, и в зловонном мраке Фортунато разглядел Богусо, скорчившегося на цементном выступе, служившем ему кроватью. На пропитанном мочой полу под ним валялось несколько кусков отвратительной белой массы, в которой Фортунато узнал намокший хлеб.

– Встать, Богусо, – безразличным голосом скомандовал комиссар.

Заключенный медленно поднялся на ноги, и теперь Фортунато мог рассмотреть его получше. Буйную шевелюру, с которой Фортунато видел Богусо на фотографии в газете, сбрили, и на голове у него торчала короткая щетина. Он смотрел на них с инстинктивной настороженностью жертвы. Схваченные наручниками руки Богусо безвольно свешивались перед ним, но бедру расползалось мокрое пятно.

– Почистите его, – сказал Фортунато.

В новой комнате допросов наверху Фортунато дал Богусо сигарету, послал одного из помощников инспектора принести мате и чайник с водой.

– Сладкое или горькое? – вежливо поинтересовался он у Богусо.

– Сладкое, – произнес тот, а потом, вероятно ободренный своим отмытым состоянием, добавил: – С кусочком лимона.

– Con limon, – повторил за ним Фортунато, и комиссар тактично выпроводил помощника инспектора за дверь.

Фортунато щелкнул зажигалкой и дал Богусо прикурить. Богусо пришлось поднять обе руки, чтобы сунуть сигарету в рот, и Фортунато увидел на запястьях под наручниками полоски кровоточащих язвочек.

– С тебя не снимают наручников? – посочувствовал он, будто это его удивило. Комиссар уже рассказал ему, что с Богусо у них были неприятности, потому что он бросался в охранников экскрементами.

Богусо кивнул и уставился в стол.

– Наверное, в этом нет необходимости, может быть, я поговорю с комиссаром, попрошу за тебя. – Он подождал, пока Богусо несколько раз затянется сигаретой и никотин расслабит его и вызовет приятное чувство. Он заметил, как у Богусо нервно подергивается правая бровь. – Знаешь, зачем я здесь?

– Не имею представления, – ответил ему убийца.

– Я здесь, чтобы помочь тебе.

Богусо рассмеялся, но его лицо при этом почти не изменилось – так действует длительное пребывание в одиночном заключении.

– Но ты такой человек, Энрике, что тебе не так просто помочь. Твои последние подвиги сделали тебя не очень популярным в городе. Эти черные мешки, электрическая дубинка… – Он покачал головой. – Газеты вылили на твою голову целые реки чернил, рассказывая, какое ты детище диктатуры.

Богусо самодовольно хмыкнул:

– Я читал их.

– Правозащитники подняли целую бучу по поводу твоей выходки. А те, кто не сокрушается по правам человека, стали задавать вопрос, почему тебя просто не пристрелили, когда арестовывали. Потом Беренски сообщил, что ты осведомитель и что полиция тебя прикрывает, и это страшно не понравилось буквально всем. – Фортунато выпрямился на стуле. – Нет, дружок, в последний раз ты обделался так, что дальше некуда. А как ты обделал контору!

– Это Тельо придумал прикончить их. Я говорил ему…

Фортунато жестом руки остановил его:

– Нет, Энрике, давай не будем начинать все сначала. Что было, то было. Знаешь, чему меня научила жизнь? Жизнь меня научила тому, что, когда ты думаешь, что падать ниже некуда, оказывается, что всегда может быть еще хуже. – Убийца смотрел на него недоверчиво. Фортунато пожал плечами. – Тебя отправляют в Рио-Негро, – почти печально покачав головой, – это хуже. – Голое, свежевыбритое лицо почти не шевельнулось, но какой-то мускул дернулся. От Фортунато это не ускользнуло. – Тебя там убьют, – сочувственно проговорил он. – Нет. Тебя изнасилуют, а потом убьют. Ты читал последнее сообщение в газете? Один несчастный стукач умер от кровотечения в анальном отверстии. – Он вздохнул и всплеснул руками. – Я сказал, что могу помочь тебе. Но мне нужна маленькая услуга.

Богусо настороженно поднял на него глаза.

– Несколько месяцев назад в Сан-Хусто был убит один гринго, и нам нужно найти убийцу. Это политическое дело. Кто-то хочет нажать на правительство. – Он небрежно покрутил рукой. – Ты же знаешь их.

– Все они hijo de puta!

– Еще какие hijo de puta, но, не знаю почему, гринго этим заинтересовались. Было бы хорошо, если бы ты помог нам пролить свет на это дело.

Бедолага натужно старался понять, что это для него значит. Потом медленно проговорил:

– Вы хотите, чтобы я на кого-нибудь донес?

– Да. Я хочу, чтобы ты донес на Энрике Богусо.

У Богусо буквально отвалилась челюсть. Даже долгий опыт общения с полицией не подготовил его к такому экстравагантному предложению.

– Вы хотите, чтобы я взял на себя убийство, которого не совершал?

– Sí, Señor.

Фортунато наблюдал за тем, как Богусо пытается переварить сказанное. Глаз у того стал подергиваться еще сильнее.

– Посмотри, – стал урезонивать его Фортунато, – чем твое положение так уж ухудшится? Первый раз ты убил в шестнадцать лет; когда стал совершеннолетним, убил снова. После этой последней пары я не думаю, что еще одно убийство что-нибудь изменит. Это уже нескончаемая цепь, нет? Мы даем тебе expediente, почитаешь его и пропоешь свою песенку судье, гринго напишут свой доклад, и все счастливы.

– А я? Мне-то с чего быть счастливым?

– Вот что, Энрике. Ты помогаешь нам, мы помогаем тебе. Верно? Думаю, мы можем по крайней мере дать тебе более удобное помещение. Дать тебе какое-нибудь местечко поуютнее, с супружескими привилегиями. А через несколько лет, когда шум поутихнет, кто знает? Могут вдруг обнаружить техническую ошибку в приговоре. Или ты как-то там сбежишь, или тебя помилуют.

– Какое-то безумие.

Фортунато не торопился, выдержал долгую философскую паузу, а потом очень медленно и очень сдержанно, с расстановкой заговорил:

– Да, сынок. Безумие. Но ты и живешь в безумном мире, нет? В мире сплошных иллюзий, и в этом мире правит тот, кто самый лучший актер. – Он вздохнул. – Подумай об этом. Я без труда найду кого-нибудь другого, если для тебя это слишком тяжело. В Буэнос-Айресе полно людей со сложными проблемами.

– Какое-то безумие, – бормотал убийца.

В комнату вошел комиссар с калебасой, полной дымящимися травами, и маленьким стальным чайничком. Помощник инспектора нес сахарницу и лимон.

– Все в порядке? – спросил комиссар.

– Этот малый поистине благородный человек! – Фортунато положил перед Богусо еще одну сигарету. – Возьми-ка.

Богусо посасывал мате, а Фортунато беседовал с комиссаром о том, как идет ремонт, и о разных мелочах, которыми живет полицейский участок. Когда соломинка Богусо начинала булькать, Фортунато подсыпал в калебасу щепотку сахару и подливал несколько больших ложек кипятку. Через некоторое время он встал и направился к двери:

– Ладно, Винсенте, у меня еще много дел. Смогу я через несколько дней еще раз поговорить с Энрике?

Комиссар отлично подыграл ему:

– Тебе придется покупать билет на самолет. Его переводят завтра в Рио-Негро.

Богусо дернулся в сторону комиссара, как будто получил удар собственной электрической дубинки:

– Что?!

– Я получил вчера приказ из директората исполнения наказаний. Его отправляют в Рио-Негро.

– Ах ты, проститутка, ты меня продал! Я плачу тебе по пятьсот песо в месяц…

Комиссар треснул его по затылку, и калебаса покатилась по полу.

– Заткнись ты, boludo! Я, что ли, велел тебе убивать каменщика с женой! Я старался, как мог, помочь тебе, куча ты дерьма. От меня больше ничего не зависит!

Богусо рефлективно дернулся встать, и помощник инспектора, схватив его за ухо, заставил снова сесть на стул и тут же тыльной стороной ладони хлестнул по лицу.

– Нет, этого не получится, – медленно произнес Фортунато. – Боюсь, Винсенте, я напрасно занял твое время. Извини. Если его отправляют в Рио-Негро… – Он взялся за ручку двери.

– Ну что ты, Мигель. Приятно было повидаться.

Богусо в панике взвизгнул:

– Погодите, комиссар! Погодите!

– Все, Энрике. Я опоздал. Прости.

– Нет! Не уходите! Давайте еще поговорим, коми! Я согласен. Все что хотите! Коми!

Искаженное страданиями лицо заключенного безотчетно подергивалось, и Фортунато почему-то подумал о жертвах Богусо, каменщике и его жене, и о том, какие у них были страшные лица, когда Богусо прикладывал электрические провода к их половым органам. И снова он подумал об Уотербери, о том, в какой шок повергли его ужасающие раны, и вдруг Фортунато почувствовал такое отвращение к Богусо, что захотелось вытащить пистолет и всадить пулю в отвратительную безжалостную морду, а потом спокойно выйти за дверь и пойти к себе домой, к Марселе, в какое-нибудь далекое зеленое место, где никто его не знает и где у него не будет прошлого. Вместо этого он подал знак комиссару с помощником инспектора выйти и спокойно поднял с пола калебасу. Усевшись напротив запаниковавшего убийцы, он проговорил:

– Ну так как, сынок, будем работать вместе?

В следующие четыре дня Фортунато имел удовольствие провести много часов с Богусо, которого перевели в чистую выбеленную камеру для VIP-персон в комиссариате № 33; там были лампочки, туалет и раковина. На нем это очень быстро сказалось положительно, он смотрелся отдохнувшим и с усердием занимался учебой. Фортунато написал его историю со всеми необходимыми деталями и дал ему копию expediente, чтобы он ознакомился с другими уликами и показаниями. Место и угол вхождения пуль, модель и цвет автомобиля убийцы, детали одежды Уотербери, его внешность. Богусо даже свозили на место преступления, чтобы он запомнил дополнительные детали, которые может знать только очевидец.

Странным образом все это походило на театр, где роль Мигеля Фортунато играл Энрике Богусо. Согласно сценарию, ненайденный соучастник выстрелил из пистолета тридцать второго калибра в ноги, пах и грудь Уотербери, а он, Богусо, прекратил его страдания выстрелом в голову из девятимиллиметрового. Бианко раздобыл для Фортунато чистенький пистолет «астра», взятый у мертвого банковского грабителя, и он выстрелил в кусок мяса. Свой клерк на складе вещественных доказательств следственной бригады отвернулся, чтобы не увидеть, как он подложил эту пулю взамен той, которая прошила череп Уотербери. Богусо с величайшим усердием заляпал своими отпечатками пальцев все «орудие преступления», после чего Фортунато забрал «астру» к себе домой, чтобы там она и хранилась. В качестве соучастника для Богусо подобрали по картотеке уругвайского уголовника, который уже пять лет не показывался в Аргентине.

Фортунато натаскивал Богусо каждый день и внимательно следил за его успехами, с холодеющим сердцем выслушивая, как убийца одну за другой излагает заученные жуткие подробности той ночи. По ночам и в видениях наяву, которые все чаще посещали его, Фортунато начинал смешивать собственное «я» с Богусо, с жертвами в накинутых на голову черных мешках, с бесстрастными людьми, пившими кофе, устав пытать свои жертвы электрошоком. Он никогда не чувствовал ненависти к преступникам, которых ему доводилось преследовать, но начал ненавидеть Богусо, причем с такой силой, что скрывать это становилось очень трудно. Он мечтал убить его, мечтал увидеть, как будет корчиться от боли его лицо, когда он в предсмертных судорогах завалится на спину. Он, человек, которому никогда не хотелось убивать. Богусо стал для него олицетворением всех неизвестных людей, которые втянули его в этот кошмар: Шефа, всегда такого говорливого и жизнерадостного, с его помешательством на танго, садиста Доминго, Васкеса с его коксом, всего этого сонма теней, которые принадлежат к высшим эшелонам власти, а потому недосягаемы и неуязвимы. И где-то у самой вершины пирамиды маячила смутная и почти бесплотная фигура – Карло Пелегрини.

Что касается Богусо, то чем больше он осваивался в своей новой роли, тем нахальнее и требовательнее становился.

– Друг Фортунато, – говорил он, – давайте поговорим о том, что будет после того, как мне вынесут приговор. Я хочу знать более определенно, когда я выйду из тюрьмы и сколько денег будет меня ждать. Ваши обещания – одно только движение воздуха, – недовольно тряс он головой. – Так дела не делаются.

– Не умничай, Богусо. Накличешь на свою голову новые проблемы.

– А почем мне знать, что вы меня не кинете, как только все закончится? «Убит при попытке к бегству, покончил с собой в камере» и тому подобные штучки. Знаем мы эти старые полицейские фокусы.

Он слегка похлопывал убийцу по плечу и говорил:

– Это бизнес, Энрике. В бизнесе партнера не убивают.

Такое объяснение даже ему казалось шатким.